С дороги было видно, что на том месте, за склоном, зияет черная дыра, что-то вроде основания огромной воронки. Я слез с мотоцикла и направился к таинственному объекту. Подойдя к краю котлована, заметил на дне тусклый свет и неопределенной формы предмет, отражающий блеклый свет луны, спрятанной за темными облаками. Затем, присмотревшись, понял: то, что светилось, были заваленная песком фара мотоцикла и никелированный бензобак. Внизу валялась Колькина «ЯВА».
– Николай! – крикнул я в темноту.
– Я здесь, – отозвался владелец «ЯВЫ».
– Ты жив?
– Вроде жив.
И тут только разглядел в стороне от мотоцикла лежащего на спине Николая. Я спустился к нему.
– Что с тобой? – встревожено спросил я его.
– Смотри, как плывут облака. Как здесь покойно, как будто в другом мире, – мечтательно произнес потерпевший.
– Какие, к черту, облака? Ты встать можешь? Ну-ка, подвигай конечностями.
Николай поднял по очереди ноги, потом руки и безмятежно распластался на песке. Я успокоился. В унисон его лирическому настрою театрально протянул ему руку и с пафосом произнес: «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне на тихую, бесшумную погоду».
Я поднял Николая. Он стоял напротив меня, и на его лице блуждала блаженная улыбка.
– Ну, что там? – послышался нетерпеливый голос Володи.
– Все нормально, – откликнулся я.
Мы подняли мотоцикл. Колька, как ни в чем ни бывало, завел его, и вдвоем мы вытолкали серебристо-красную машину из ямы.
– Что случилось? – спросил у блаженного Володя.
– За вами же ехать невозможно. Такая пыль… Не видно, куда едешь, и дышать нечем. Вот я и свернул с дороги…
– И сразу стало видно, куда ехать, – продолжил я рассказ Николая.
– Ладно, – констатировал Вовка, и вдруг, спохватившись, осторожно полюбопытствовал. – А где Юрик?
Мы дружно завертели головами, пытаясь узреть также бесследно пропавшего четвертого члена нашей команды.
Поиски Юрика затянулись на полчаса. Как нам удалось установить, он свернул с дороги гораздо раньше Николая. Найти его след было сложно, потому что Юрик съехал с дороги в другую сторону, ближе к тростникам, где грунт оказался тверже, и отпечаток шин был едва заметен. Двигаться приходилось медленно, так как след постоянно терялся. На пути неожиданно возникали разного рода препятствия, и Юрик шарахался из стороны в сторону.
Наконец, обогнув раскидистый куст тамарикса, мы чуть было не въехали в мотоцикл, стоящий сразу же за кустом. Неподалеку сидел Юрик. Его было трудно узнать. На нем была надета вся одежда, которую он взял в поездку. Грубый брезентовый плащ поверх ватника едва сходился, образуя между туго застегнутыми пуговицами огромные прорехи. И без того полный, он выглядел квадратным. Лицо, частично сокрытое мотоциклетным шлемом, было покрыто толстым слоем серой пыли. И только вблизи можно было увидеть на носу глубокие царапины и подтеки уже свернувшейся крови на щеках и подбородке.
Закрываясь от слепящего света фар, Юрик что-то бурчал нечленораздельное. Позже выяснилось, что он так же, как и Николай, уклоняясь от пыли, свернул на обочину и незаметно удалился от дороги. А перед тем местом, где мы его нашли, переднее колесо мотоцикла на ходу провалилось в глубокую нору, проделанную сусликами. Стальная лошадка встала как вкопанная и сбросила наездника, да так, что он вылетел через руль, плашмя рухнул на землю, пропахал носом трехметровую борозду и в завершении оказался в колючих объятьях чингила. После этого свободного полета и неудачного приземления Юрик долго не мог прийти в себя.
– Все, баста! Заночуем здесь, – решительно заявил я, обращаясь к травмированным участникам экспедиции. Себя я относил к морально пострадавшей стороне.
Мы разожгли костер, достали провиант, кружки, и прежде всего употребили напиток, который существенно облегчил страдания потерпевших и снял стресс от пережитых невзгод, свалившихся в этот злополучный день на наши головы.
К концу трапезы повеселевший Юрик достал из рюкзака новенький приемник «VEF» на батарейках и полилась легкая, приятная музыка
Нас быстро разморило, тела обмякли, и мы дружно повалились на полог палатки, поверх которой успели кинуть свои спальники, потому что ставить палатку сил уже не было.
IV
Однако на этом беды не закончились. Утром всех разбудил Николай. Он громко стонал, причитал, а затем принялся расталкивать Вовку.
– Володя, Володя, проснись. Ну… – голосил Николай.
– Что такое? – вскочил Вовка и ошалело выпучился на Николая.
– Бинты достань. И что там у тебя еще есть?
– Что случилось?
Тут и мы с Юриком, спросонок плохо соображая, уставились на возмутителя спокойствия.
– Видишь, – жалобно произнес Николай, выставив на всеобщее обозрение свою правую руку.
Мы все пододвинулись поближе. Тыльная сторона кисти его правой руки была покрыта слоем золы, и в нескольких местах вздулись волдыри от ожога.
– Как тебя угораздило? – поинтересовался я.
– О-о-о-й, – простонал бедолага. – Черт его знает. Проснулся от пронизывающей боли… О-о-й. Гляжу, а рука в костре лежит. Отдернул, но поздно, уже поджарилась.
Николай продолжал стонать и дуть на руку. Вовка смочил клочок ваты перекисью водорода и протянул его страдальцу.
– Обработай потихоньку.
– Зачем перекись, угли ведь стерильны, – заметил я.
– Отстань, – простонал Николай.
– Может, мазью Вишневского смазать? – спросил Володя.
– Ага. А лучше солидолом, – живо откликнулся я. – Что вы мудрите. Залейте йодом, и все.
Пока мы колдовали над Колькиной рукой, от костра повеяло едким запахом плавящейся пластмассы.
– Чем это воняет? – забеспокоился я.
И тут раздался вопль Юрика. Он кинулся к костру, в котором на тлеющих углях истекала его «Спидола».
– Всё! Меня Вера убьет, – заявил Юрик, осматривая поврежденный приемник. – Мы его только что купили.
– Пришла беда – отворяй ворота, – философски заметил я. – Пить меньше надо.
– Слушайте, – привлек наше внимание Володя, – У нас больше ничего не горит?
– В смысле? – не понял я.
– Жженой…– он принюхался и продолжил, – тряпкой или волосом несет.
Мы тут же ощупали головы, затем стали осматривать вещи. Еще раз принюхались и потянулись к Юркиному верблюжьему одеялу, которым он укрывался. Приподняли – и увидели на нем две большие дымящиеся дыры.
– Ё… – выразился в сердцах несчастный Юрик, – Это ведь Верино приданое…
– Ну, хана! Путь тебе домой заказан, – заключил Володя.
– А может, его пристрелить, чтобы не мучился? – высказал я свои добрые пожелания, глядя на искаженное от ужаса лицо Юрика.
Юрик не прореагировал на наши остроты. Он переживал. Всем свои видом он вызывал чувство жалости и сострадания.
– Юрик, – обратился я к мученику, – это еще не конец света. Так что не убивайся. Кстати, у меня есть совет. Ты только до приезда домой не умывайся. Слышишь? Явишься перед домочадцами в таком виде, и, я думаю, они все поймут. И объяснений никаких не потребуется.
– Мне кажется, что нужно по семь капель принять, – после некоторого раздумья предложил выход из создавшегося положения Володя.
– Светлая мысль, – поддержал я.
– А на будущее, друзья-коллеги, надо иметь в виду, что охотнику – как, впрочем, рыбаку, туристу, путешественнику – следует располагать обособленным от семьи имуществом. И тогда потери собственных вещей будут касаться только его одного, а это значительно облегчит последствия, – сделал вывод Николай.
– Мудрая мысль, – подхватил я, – и вовремя высказана. Так выпьем же за личную собственность!
V
Нужно было осмотреться и определиться, куда ехать дальше. Мы выбрали самую высокую точку в окрестности. Это был песчаный холм, поросший саксаулом, на вершине которого стояла триангуляционная вышка.
Но и находясь на некотором возвышении над окружающей местностью, мы не вынесли для себя никакой полезной информации. Тростники тянулись до горизонта. Возможно, где-то и была вода, но для того, чтобы знать наверняка, необходимо было подняться хотя бы на высоту полета птиц. К сожалению, за спинами у нас крыльев не было, над тростниками водоплавающие не летали, поэтому оставалось только апеллировать к формальной логике.
– Я думаю, что нужно вернуться к поселку, – начал я ход рассуждений.
– Зачем? – не выдержал Вовик.
– Давайте рассуждать логически. В поселке наверняка есть охотники, рыбаки, люди, промышляющие ондатрой. Поскольку озера где-то рядом от поселка, вряд ли они будут добираться до воды на автомобилях. Во-первых, таковые – редкость в данном населенном пункте, а во-вторых, тратить бензин на такие поездки никто не будет, тем более что ближайшая заправка за сто с лишним километров. Отсюда следует, что для реализации своих намерений сельчане пользуются велосипедом или, на худой конец, мотоциклом.
– Скорей всего, лошадью, – предположил Николай.
– Согласен, – откликнулся я, – но не исключено, что кто-то добирается до места пешком. А это значит – передвигаясь таким образом, они следуют коротким путем. И находятся в дороге не более часа. Ходить на далекие расстояния никто из местных не будет.
– Ну, и к чему ты клонишь? – с плохо скрываемым нетерпением спросил Володя.
– К тому, что ежели они пешком или на лошадях проникают в заросли, то видимой тропы может и не быть. Итак, вернемся к поселку, от него напрямую выйдем к тростникам и пешочком внимательно осмотрим вероятные места захода к озеру.
Других предложений не было, и мы тронулись в дорогу. Через шесть километров мы достигли окраины поселка. Остановились на одной из наезженных дорог, осмотрелись, выбирая нужное нам направление, и тут заметили легковушку, едущую в нашу сторону. Правда, машина ехала по другой дороге, значительно левее того пути, который мы наметили для себя. Когда же она в клубах пыли приблизилась, по её передней части можно было угадать, что перед нами старенькая «Победа». Однако кто находился внутри, до последней минуты определить было невозможно. В кабине плотной завесой стояла пыль, которая постепенно рассеялась только при подъезде к нам автомобиля, когда водитель сбавил скорость, – очевидно, интуитивно почуяв препятствие в виде нашей группы, и остановился. Благодаря сквозняку, пыль через опущенные стекла дверей постепенно выветривалась и в результате прорисовывались облики двух седоков на передних сидениях. Судя по их одежде и госномеру автомашины, это были местные жители.
Николай подошел к водителю и попытался выяснить, где здесь озера и как к ним проехать.
Водитель «Победы» с усилием открыл дверцу, вышел, отряхнулся и стал показывать Николаю, куда нужно следовать. Это был азиат средних лет, в кирзовых сапогах, потрепанной фуфайке, и указывал он явно не туда, куда мы намеревались ехать.
Чуть погодя Николай пояснил, что в десяти километрах от поселка, как ему объяснил водитель, находится озеро Сарыколь.
– Мне кажется – он темнит, – недоверчиво отозвался я.
– Какой резон ему врать? – выразил свое мнение доверчивый Юрик.
– Я думаю, нужно проверить, – высказался Володя. – Ну, потеряем полчаса, подумаешь.
Двигаясь в указанном водителем «Победы» направлении, через двенадцать километров мы действительно приехали к озеру. Но только к высохшему, причем много лет назад. На дне довольно большого водоема не было ни капли воды. В глубоких трещинах засохшей грязи не задерживалась надолго даже дождевая вода.
Так родился наш первый охотничий закон, неоднократно проверенный на опыте, который гласил:
Спроси местного жителя, куда ехать за дичью, и после его совета следуй в противоположном направлении!
VI
Мы вернулись опять к месту «старта» и, как наметили ранее, поехали прямо к тростникам. До них от поселка было менее четырех километров.
Достигнув зарослей, мы спешились и по двое разбрелись в разные стороны, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь свидетельства пребывания на этой земле человека.
Я шел с Володей, и через пару минут мы услышали громкий призыв Николая.
– Идите сюда, – кричал он.
Мы поспешили на зов.
– Видите, здесь все истоптано, – указывал Николай на следы копыт.
– Это коровы, – после детального изучения отпечатков, заключил я.
– Ну и что? – вступил в диалог Николай.– Пусть коровы, но, скажи, зачем коровам заходить в тростник?
– Ну и зачем?
– Тростник редкий и от солнца не спасет. Если бы они тут отдыхали, было бы все примято и полно навоза. Остается одно: где-то поблизости водопой.
По следам мы вскоре вышли на песчаную прогалину в тростниках, в конце которой действительно оказалось довольно большое озеро. В центре его и по краям виднелись кочки, хатки ондатры, а из воды торчали отдельные стебли осоки и тростника. То есть оно было не глубоким и вполне могло оказаться кормовым, куда обычно на ночь слетаются утки.
Воспрянув духом, мы рванули к мотоциклам, оставленным на дороге, и через несколько минут уже расчехляли ружья на берегу долгожданного озера. В ажиотаже я даже забыл про свой порванный сапог. И только у воды спохватился: идти-то мне не в чем… Обомлев от этой мысли, я бросил полный отчаяния взгляд на удаляющихся собратьев по оружию. Впереди колонны бодренько шлепал по воде Вовка, еще минуту назад волочивший по земле свою раненую ногу.
– Куда? – только и сумел выдавить я из себя. И этот наполненный безысходностью возглас был адресован, прежде всего, жертве ДТП, хотя, как оказалось на самом деле, жертвой был я, а не Вовка.
С минуту я еще обреченно стоял на берегу, затем вернулся к мотоциклу, достал кеды, переобулся. В стороне от лагеря разгреб песок и в образовавшуюся яму бережно уложил свои великолепные иранские сапоги. Внутренне обливаясь горючими слезами, насыпал поверх ненужной теперь обуви могильный холмик.
– Прощайте, мои дорогие, – начал я траурную речь. – Вы не успели послужить мне верой и правдой. Но это не ваша вина. Безрассудная, преступная рука жестоко прервала ваше победоносное шествие по болотам и топям. Но как бы ни злорадствовали враги, светлая память о вас наверняка сохранится в моем благодарном сердце.
Я взял ружьё и произвел два залпа.
– Спите спокойно, – закончил я траурный митинг и нехотя поплелся за хворостом для костра.
Выстрелов слышно не было, и я потихоньку успокоился. Приготовил чай, бутерброды, и только собрался пообедать, как появились ребята.
– Ты в кого стрелял? – первым делом спросил Николай.
– В белый свет, – чистосердечно признался я и тут же заботливо обратился к Вовику. – Владимир Петрович, сапоги не трут? Ты бы снял их, а то рана взопреет.
Вовик недовольно покосился на меня, но сапоги снял.
– Дай-ка их сюда, – тем же ласковым голосом произнес я. – Ты не беспокойся, я постараюсь сохранить твою болотную обувь в целости и сохранности до конца охоты. Для нас (я думаю, выражаю мнение всех товарищей) главное – вернуть обществу здорового человека. И в этом благородном порыве мы ни перед чем не постоим.
Никто меня не останавливал, все угрюмо сидели у костра, понурив головы, и я, на волне успешно завершенной акции по отъёму сапог, продолжал бодрую речь.
– Юрий Иванович, никто не забыт и ничто не забыто. Мы и в радости и в беде всегда рядом с тобой, готовые в любую секунду протянуть руку помощи, подставить плечо, на которое ты можешь надежно опереться.
Я взглянул на Юрия Ивановича. Он сидел с каменным лицом. И лишь приглядевшись, можно было с достаточной степенью уверенности сказать, что на самом деле эта часть его головы представляла собой не скульптурное изваяние, а живописное полотно, на котором писался образ нашего друга, но при этом художник пользовался не художественными, а малярными кистями. На лбу и под глазами широкими мазками были проложены борозды грязи. А небольшой курносый нос, казалось, вообще был стерт с лика страдальца.
От созерцания этой картины я пошатнулся, но в последний момент взял себя в руки и устоял на ногах.
Отстранив от мученика свой взор, я заметил, как Николай потянулся к рюкзаку, осторожно развязал тесемки и устремил свой алчный взгляд на мыло и полотенце, лежащие поверх остальной поклажи.
– Николай Константинович, – пресек я провокационное поползновение соратника, – никак вы намерены почистить зубья?
– Вроде того, – промямлил соратник.
– А вы что скажите, Владимир Петрович? Что сидишь, как архиерей на приеме? Наливай.
По мере употребления языки у всех развязывались, жизненные силы восстанавливались. Неуёмная молодая кровь живо понеслась по кровеносным сосудам, наполняя тело и мозги избыточной энергией, требующей периодического стравливания.
Я достал песенник, открыл его наугад и «по долинам и по взгорьям» полилась красноармейская песня. Буквально все произведения из сборника нам были знакомы, что позволяло наслаждаться пением довольно долго.
Наконец, успокоившись, мы решили обустроить место стоянки. Владимира Петровича отправили в поселок за кирпичами. Там, на окраине, стоял полуразрушенный кирпичный домик. Этот стройматериал мы намеревались использовать для сооружения подставки под казан и чайник. Я и Николай принялись устанавливать палатку, а Юрик поехал за саксаулом.
Как только лагерь приобрел жилой вид, мы без сожаления оставили в нем Владимира Петровича, так как теперь он остался без сапог, и двинули вглубь тростников на вечерку.
Я обошел наше озеро и, углубившись дальше, обнаружил еще несколько маленьких лужиц, но что удивительно – уток нигде не было!
Солнце клонилось к закату и уже коснулось своим багряным краем трепетавших на ветру метелок тростника, когда заметил: чуть правее от нашего лагеря одна за другой садятся утки. Но дойти до этого места мне в этот вечер не удалось. Солнце быстро село, и в мгновенно наступившей темноте едва выбрался из болота.
Когда все собрались в лагере, я поделился своими наблюдениями. Оказалось, что Николай с Вовкой тоже видели, как садились утки. Причем Вовка пояснил, что это место расположено от нас метрах в пятидесяти.
VII
С рассветом мы ринулись в тростник прямо от лагеря. Через тридцать-сорок метров вышли к воде. Сначала это были небольшие, мелкие плёсы, а после трех проходов открылось большое кормовое озеро. С противоположной стороны его поднялся табунок уток.
Водоем оказался глубиной по колено. Мы разбрелись с целью обследования местности, прилегающей к озеру и, как оказалось, не безуспешно. Мне удалось добыть двух уток, по одной подстрелили Юрик и Николай. С добычей и твердой уверенностью, что вечером устроим в этих местах «Мамаево побоище», мы, довольные вылазкой, вернулись в лагерь.
Возбужденно обсуждая итоги утренней охоты, мы незаметно проглотили завтрак и дружно закурили. С наслаждением вдыхая сигаретный дым, каждый из нас чувствовал, как по телу растекается умиротворение, благодать… как тело становится тяжелым и тянет к земле.
Было 11 часов. Солнце уже начало припекать. Ветерок нехотя блудил в тростнике, создавая легкий шорох и едва заметное шевеление стеблей. Для нас это время было тихим часом.
Сквозь дрёму я услышал, что кто-то аккуратно рвет газету, приоткрыл глаза и увидел удаляющегося в сторону зарослей Николая. О его намерениях нетрудно было догадаться. Я снова погрузился в прерванное озабоченным товарищем состояние.
Через некоторое время услышал быстро нарастающий топот, открыл глаза и увидел над собой Николая. Движения его были порывисты, глаза горели. По всему было видно, что он очень взволнован. Николай схватил свое ружье и лихорадочно стал запихивать в патронник патроны.
Мы молча смотрели на возбужденного товарища, понимая, что в таком состоянии он все равно ничего вразумительного не скажет, а своими расспросами только спутаем его намерения. Поэтому тихо дожидались исхода представления, на всякий случай ощупывая возле себя оружие.
Николай щелкнул стволами и бросился к тому месту, откуда только что прибежал. Но не успел проследовать и пяти метров, как с него соскочили штаны, которые он, очевидно, впопыхах не успел надежно закрепить на поясе, спутали ему ноги, и он растянулся на песке, как лягушка. Но это, на первый взгляд, комическое действо не вызвало смеха, а только насторожило нас.
Николай подобрал штаны и продолжил движение. Наконец, он остановился, расставил ноги на ширине плеч, вскинул стволы куда-то вверх, потом повел их вниз по диагонали, затем несколько по горизонтали и на мгновение замер. Прозвучал дуплет, после чего послышался грохот сухого тростника. Мы соскочили с ружьями на изготовке.
Николай стоял на месте в растерянности, словно наложил в штаны. Из произошедшего мы поняли только одно: стрелял он в какое-то крупное животное, и оно показало ему свой невредимый зад.
Не солоно хлебавши Николай побрел к нам.
– В кого стрелял? – наперебой стали расспрашивать мы его.
Но Николай словно лишился дара речи.
– Спокойно! – произнес я, налил в кружку воды и поднес её Николаю. – На, выпей, успокойся и расскажи людям всё по порядку.
Вовка чиркнул спичкой, прикурил сигарету и услужливо протянул Николаю.
И только после проведенных неотложных мер пострадавший заговорил.
– Пошел я по нужде. Сижу себе, никому вроде не мешаю. И тут слышу за спиной какой-то шорох. Достал газетку, растираю, ну, чтобы мягче была, а сам прислушиваюсь, а шорох сзади не утихает. Оглядываюсь осторожно, а в десяти шагах стоит косуля и срывает листики с деревца. Я отполз немного, соскочил, схватил ружьё, прибежал на место, а козел все в той же позе. Самого не видно. Над тростником торчит только его голова с рожками. Ну, думаю, хорошо, что не самка. Взял его на мушку. По голове стрелять не стал, чтобы не испортить трофей. Провел предположительно по месту, где должна быть его шея, от головы к туловищу. Отступил немного в сторону, как бы к передней лопатке, и выстрелил…
Николай вдруг оборвал свой рассказ, налил в кружку водки, молча выпил, занюхал кусочком хлеба и задумался.
– Ты не томи, говори, что дальше было? – завелся Владимир Петрович.
– А дальше – козел убежал.
– А в кого же ты стрелял?
– Этот гад вывернул голову на 180 градусов. И в таком изогнутом состоянии хавал листики. А я-то вымерял туловище по отношению к нормальной голове. Вот оно и оказалось в противоположной стороне. И получилось, что стрелял я не по реальному, а по мнимому коз-лу.
Тут мы не выдержали и весело заржали.
В небе послышался нарастающий гул двигателя, и вскоре над нами завис вертолет, колыхнулся и так же неожиданно исчез.
– Все, что ни делается – все к лучшему, – заключил я. – А ведь в это самое время, убей ты косулю, мы бы ее разделывали…
– И повязали бы нас всех, – продолжил за меня Владимир Петрович.
– Это убийство, – не выдержал законопослушный Юрий Иванович, который больше всего боялся общений с охотинспекцией и вообще любого непредвиденного осложнения обстановки. – И как только у тебя поднялась рука на беззащитное животное! Это же браконьерство.
– А ведь, с другой стороны, сколько мяса из-под носа ускользнуло, – мечтательно произнес Владимир Петрович.
– Однозначно, две задние ляжки, – продолжил я сыпать соль на раны, – которые можно было запечь на углях…
– Обидно другое, – заметил Владимир Петрович. – Такой случай бывает только раз в жизни.
После этого глубокомысленного заключения мы погрузились в раздумья. Вывел из глубокомыслия Юрий Иванович, у которого оно оказалось наиболее коротким. Он взял пустой чайник и направился было за водой, как тут я неожиданно вскрикнул.
– Стой!
– Что?
– Возьми ружьё.
– Зачем?
– Посмотрите на это наивное дитя. Неужели тебя жизнь ничему не учит? Один уже вот так сходил…
– Да я за водой.
– Да хоть за шампанским. Без ружья ни шагу – это закон.
Так родился наш второй охотничий закон, следующего содержания:
Идешь по нужде, за водой или дровами – не забудь захватить ружьё!
VIII
Часа в четыре я и Николай засобирались на охоту.
– Нужно успеть скрадок соорудить, – убеждал Николай.
– Я лично беру два патронташа, чего и тебе желаю, – советовал я.
Владимир Петрович заерзал на месте от нетерпения.
– А мы с Юрой здесь останемся, – забросил он удочку.
Юрик промолчал.
– Ну, случай чего, мы тут недалеко, – пояснил я и двинулся в тростник следом за Николаем.
Я чувствовал на себе не очень дружелюбный взгляд Вовика. Над лагерем завис, как НЛО, мой рваный иранский сапог. Он не давал покоя нам обоим.
Эта утратившая потребительский интерес обувь вызывающе требовала внимания и одновременно являла собой справедливость, возмездие, укор и несправедливость. Не сочетаемое сочетание то и дело посылало сигналы назидательного характера, которые улавливались только моими и Володиными рецепторами совести. Но где была та неуловимая грань, отделяющая справедливость от издевательства, возмездие от снисходительности, никто из нас не ведал. Поэтому «висящий» над нами объект и будоражил наше сознание, и требовал скорейшего разрешения конфликта во избежание нежелательных последствий. Но мы были молоды, упрямы, амбициозны и лишены рассудительности.
Мы с Николаем заняли позицию на западной стороне озера. Скрадок расположили по центру в небольших кустиках тамарикса, куда натаскали тростника и обложили им наше убежище, чтобы утки не заметили нас.
Как только строительно-камуфляжные работы были завершены, мы поставили рядом с собой ружья, разложили боеприпасы, договорились о порядке и очередности стрельбы, после чего в предвкушении решительного боя закурили, пытаясь скрыть тем самым нарастающее волнение.
Минуты замедлили свой ход. Наш судьбоносный ориентир в виде солнца, призванный указать направление, по которому полетят пернатые, продолжал беспечно светить на небосклоне, явно не желая покидать его.
Мир затих в предчувствии грядущей битвы.
Но вот эту хрупкую тишину нарушили чьи-то шаги по воде. На краю озера обозначился Владимир Петрович. Он на какое-то время остановился, соображая, куда идти, а затем вдруг метнулся в сторону, будто его застали за неблаговидным делом, и исчез в тростнике.
– Володя, это ты? – на всякий случай крикнул Николай.
Володя не ответил, желая оставаться незримым.
А тем временем светило рухнуло к краю горизонта, и на его слепящем фоне появились темные фигурки уток, напоминающие бутылки с вытянутыми вперед горлышками. Они шли прямо на нас. Мы приготовились к отражению атаки, но птички нарисовались так неожиданно, так стремительно выросли в размерах, и так мгновенно исчезли из вида, что мы только успели вскинуть ружья и тут же их опустить. О какой очередности могла идти речь? Дай бог успеть выстрелить!
Ждать следующего пришествия пришлось недолго. Как только на диске солнца появились черные силуэты пернатых, мы тут же открыли огонь на поражение. Но, видно, малость поспешили. Утки со свистом пронеслись над нами в тот момент, когда из стволов, извиваясь, исходил сизый дымок сгоревшего пороха.
Мы перезарядили ружья и выставили их навстречу неуязвимой дичи.
– Надо стрелять, когда видишь зрачок глаза утки, – со знанием дела наставлял Николай. – Это наиболее верное расстояние.
С появлением первых очертаний следующих уток мы, увлеченные страстным желанием узреть утиные зрачки, прозевали момент выстрела. Я выразительно посмотрел на советчика, но промолчал. Николай виновато потупил взгляд.
– Я думаю, – не выдержал я, – надо начинать стрелять, как только нарисуется голова. Причем по ней и бить, то есть без всякого упреждения. На штык.
При заходе очередной партии сосудообразной дичи мы выждали, когда можно было разглядеть голову птицы, и открыли огонь, но успели произвести только по одному выстрелу. Нажать на спусковой крючок во второй раз мы не смогли, потому что утки были уже за спиной. Стрелять же с разворота в угон мы объективно не успевали, потому что производили выстрелы с колена, и к тому же утки, миновав нас, сразу же исчезали за стеной тростника.
– Поздно начали стрелять, – заметил Николай.
И только с пятого раза после наших выстрелов упала первая утка. Данное обстоятельство развеяло миф о неуязвимости утки как объекта любительской охоты.
Мы продолжали отстреливаться. Собирать уток не оставалось времени. Стреляли уже не с колена, а стоя во весь рост, что положительно отразилось на результатах стрельбы.
Но темнело очень быстро, патроны таяли. Утки вихрем проносились над нами и тут же плюхались на воду.
Я поймал себя на мысли, что со стороны Вовика выстрелов не было. До него утки просто не долетали. И тут я заорал.
– Какого черта ты там сидишь? – имел я в виду Владимира Петровича. – У нас уже патронов нет. Скорей сюда.
Но Владимир Петрович был нем, как рыба.
Уже в полной темноте я произвел свой последний, поистине королевский выстрел. Стрелял на свист, не видя самих уток, и, к моему удивлению и радости, к ногам грохнулся крупный селезень кряквы.
С помощью фонарика мы принялись отыскивать убиенных птиц. В скольких мы попали, и кто именно из нас отличился – ответа не было. Если утки и падали, то за спиной, мы видеть их не могли. И не могли судить – подбитая или невредимая птица приводнялась с грохотом.
В итоге мы собрали восемь голов и отправились в лагерь. По пути луч света от фонарика выхватывал из темноты плавающих уток, которые уже не взлетали, потревоженные нами, а лишь потихоньку отплывали к середине озера. Но патронов у нас уже не было.
У костра сидели Владимир Петрович и Юрик. Нас дожидался плов из говяжьей тушенки, приготовленный Юрием Ивановичем, и прощальная стопка, венчавшая исход нашей битвы.
Я снял сапоги и протянул их Володе.
– Спасибо, выручил, – произнес я и, обращаясь к Николаю, отдал распоряжения на утро. – Завтра надо вернуться на наше место и внимательно осмотреть его. Там могут быть подранки. Да и на озере уток осталось много.
Это означало, что утро следующего дня я проведу в лагере, а у ребят остается еще один шанс для того, чтобы поставить победную точку в нашей охоте.
О «БАБЕ» И УТИНОЙ ОХОТЕ
Стремление украсить унылый пейзаж, привнести в однообразие ландшафта знаки человеческого присутствия в конкретной местности и при этом каким-то образом отобразить уровень культурного развития местного населения – живо у многих народов с незапамятных времен.
Примеров тому великое множество.
Советские ваятели по воле властей внесли в это всенародное движение свой неповторимый колорит. С той же целью – оживить неказистые картинки природы – по обочинам автомагистралей, проложенных в пустынной местности, они выставляли свои незабвенные творения, пронизанные трепетным отношением к идеологии того времени. Как и сам строй, эти скульптурные изображения были выполнены из железобетона и воплощали гегемонов общества – рабочих и крестьян, а также свидетельствовали о наличии в Cтране Советов диких животных, чаще всего оленей и орлов…
I
Легендарный «Москвич-412» уносил нас, четырех молодых людей, еще недавних школьных приятелей, навстречу с «бабой».
Под «бабой» Владимир Петрович, владелец авто и инициатор данной поездки на утиную охоту, подразумевал железобетонную крестьянку со снопом хлебных злаков, установленную у шоссе на взгорке. Именно от изваяния труженицы села шла дорога на затерянное в пустыне прибалхашское озеро Алаколь – наш конечный пункт назначения.