Вторая проблема – это отсутствие топлива. Дрова, которые мы набрали на станции, закончились на следующий день. И на вторую ночь топить стало нечем, а ночи стоят очень холодные. Спасали нас ватные спальные мешки, которые нам выдали в Екатеринбурге. Но отсутствие топлива психологически отравляло наше существование. Ледяной водой не особо умоешься и не побреешься. Вечером для того, чтобы нагреть палатку и хоть немного посидеть в тепле приходилось наливать солярку в каску, ставить в печку и там её зажигать, где она полчаса горит. Но в палатке, помимо тепла, стоит копоть и чад, всё в чёрной и жирной саже, которую утром ледяной водой практически не отмыть.
И грязь, фантастическая грязь. В жизни не видел такой грязи и такого «высокого» качества. Сказать, что она жидкая и упругая, липкая и скользкая – это, значит, ничего не сказать. Много в своей жизни ходил по грязи, но здесь пришлось заново учиться ходить по ней. Если идти по ней нормально: то есть, ставишь ногу на всю ступню, а потом, когда перенёс тяжесть на другую ногу, начинаешь отрывать стопу от земли – сначала каблук и затем остальная стопа, то так через десять минут ходьбы останешься без каблуков и подошв. Так сильно она засасывает. Поэтому тут нужно ходить другим способом – поставил ногу в грязь, делаешь шаг вперёд и переносишь тяжесть на другую ногу. Потом не отрываешь стопу от земли, а просто скользишь стопой по самой грязи, но постепенно и одновременно, плавно чуть отрываешь каблук от поверхности и стопой продолжаешь скользить по земле, одновременно всё больше и больше, в скольжении, отрываешь каблук и за тем всю стопу из грязи. Только таким образом можно спасти свою обувь и сэкономить силы. Землю в лагере техникой до того размесили, что грязь стала глубиной по колено. И ходить было возможно лишь только, когда проедет машина – по колее. И то быстро – пока она снова не затянется. В связи с этой грязью вспомнились два эпизода. У командира полка разболелись зубы, выскочил здоровенный флюс. Петров вызвал к себе начпрода Арушуняна: – Саша, достань на складах чеснока, говорят, хорошо помогает от зубной боли. Заколебался я с ней….
Арушунян быстро смотался на продовольственные склады, где достал сетку ядрёного чеснока. С ним я встретился, когда он с сеткой направлялся в салон командира. Он идёт по одной колее, я бреду навстречу по другой. Оба балансируем в узкой и глубокой колее, которая медленно затягивается глянцевой грязью. Тут Сашка внезапно поскользнулся, резко взмахнул сеткой, чтобы восстановить равновесие и стал валиться на правый бок, а в правой руке сетка с чесноком. Вот на неё-то он и попытался опереться, но утонул в грязи ровно наполовину туловища. Когда он встал оттуда во весь рост, то одна половина туловища как у циркового клоуна в ровном, толстом слое грязи, а вторая абсолютно чистая и сухая. В правой руке вместо сетки – огромный ком грязи. Конечно, мне было смешно, но Сашке было не до смеха, он крепко выругался по-армянски, потом по-русски и уныло побрёл мыться и приводить в порядок чеснок.
На следующий день солдат из третьего батальона, чтобы избежать боевых действий, выстрелил себе в задницу. Его несут на носилках в медицинский пункт полка два солдата. Несут его по этой немыслимой грязи, им то самим тяжело идти, а тут ещё нести самострельщика. Несут злые. Ну и промахнулись мимо медпукта, выйдя к моей батарее. Когда я им показал, куда надо идти, и когда они поняли, что им надо нести эту сволочь на двести метров дальше – они озлились ещё больше. От неосторожного движения раненый слетел с носилок и выпал в грязь: упал и сразу же погрузился в неё. И из грязи теперь торчала только голова раненого, который плакал – плакал от унижения, боли и бессилия что-либо изменить.
Тут ещё сегодня ночью в палатку РМО кто-то зашёл и из автомата расстрелял спящих солдат. Четыре человека были убиты сразу, а двое скончались по дороге в госпиталь. Правда, о смерти этих солдат никто не жалел, так как они оказались наркоманами и сволочами, которые терроризировали всю роту материального обеспечения, отказывались выполнять приказы командиров и начальников. Приехали по этому поводу из прокуратуры утром следователи, начали проводить расследование. Конечно, я не присутствовал при этом разговоре, но как мне рассказали люди, которые об этом знали: командир вызвал к себе следователей и сказал, что о смерти этих солдат никто не жалеет, что это ублюдки, сволочи и наркоманы. Об их безобразиях он знал, но за всей текучкой, не успел предпринять каких-либо действий, считая, что командир подразделения в состоянии справиться с ними. Да он знает, кто их расстрелял, да об этом знает половина полка, но командир его сдавать не будет. Чтобы прекратить уголовное дело, командир согласен подать их как боевые потери и представить посмертно к медали «Суворова». Следователи с этим согласились и уехали.
Вот на таком нерадостном фоне и «сломался» у меня командир третьего взвода лейтенант Мишкин. Был он натурой романтичной, считал, что достаточно быть офицером и тебя будут слушаться все солдаты. И пойдут они за ним в любой бой. Войну он представлял себе как сплошной подвиг. А на самом деле оказалось, чтобы тебе бойцы поверили, надо что-то и самому уметь делать и тянуть эту рутинную лямку спокойно и постоянно. Место подвигу на войне есть, но вот что эта рутина и есть часть подготовки к этому подвигу – этого-то он и не понял. У него начались проблемы с личным составом, с техникой, которую он не знал и не хотел знать. Ведь достаточно было подойти к Жидилёву и Коровину, которые прекрасно знали противотанковую установку и могли ему оказать любую помощь. Эта грязь, холод и плохое питание, преодоление которого тоже было подготовкой к подвигу и всё это психологически надломило Мишкина. Он как-то резко перестал умываться, следить за собой, периодически впадал в глубокую задумчивость. От взвода шарахался, к технике шёл только тогда когда я его туда выгонял или выпинывал из палатки. Всё это не способствовало укреплению взвода, а он и так был самым слабым в батарее.
Вот такие заботы обуревали меня, когда пришёл к зам. по вооружению. Подполковник Булатов вроде бы внимательно выслушал мои горести и беды, а потом, совершенно неожиданно, глупо захихикал.
– Копытов, честно скажу – запчастей к твоим БРДМам в полку нет – их мы просто забыли на складе в Екатеринбурге. Вот так.
– А меня это, товарищ подполковник, абсолютно не интересует, – окрысился я в ответ, – вы – зам командира полка по вооружению, вот и доставайте запчасти, как хотите и где хотите. А наше дело их на двигатель поставить.
Булатов на несколько секунд задумался и предложил другой вариант: – А зачем тебе запчасти? Давай я тебе дам два новых двигателя, ты их ставишь на БРДМы, старые сдаёшь мне, а потом будем их разбирать на запчасти для тебя. За трое суток поменяешь?
Да, это был хороший выход. Я вернулся в батарею и вновь собрал командиров взводов, техника, командиров машин и водителей. И рассказал, что нам дают два новых двигателя, и нужно их быстро, в течение двух суток поменять: – Ну что, если две бригады создадим – поменяем за двое-трое суток?
– Сделаем, Борис Геннадьевич, – заверил техник и солдаты дружно поддержали Карпука. Через час работа закипела. За сутки сняли движки с машин, а к концу вторых суток поставили новые. Полковник Шпанагель мне не мешал. Батарея тоже без дела не сидела. Ещё раз выверили противотанковые установки, благо погода нам не чинила препятствий. Стояла практически летняя погода, солнце светило во весь рост, днём температура воздуха подымалась до плюс 20 градусов. Начала подсыхать грязь, что тоже повышало наше настроение. Все солдаты и офицеры ещё раз отстрелялись на стрельбище: кто имел сомнение в оружии, ещё раз проверили автоматы стрельбой. Дополучали боеприпасы и я уже не знал, куда их складывать, но приказ командира иметь по 5 боекомплектов на каждого солдата выполнил. Короче, каждая минута была занята делом.
На четвёртые или пятые сутки пребывания под Толстым Юртом от КПП, который находился около дороги, мне сообщили, что приехала мать моего солдата и когда я туда пришёл, то оказалось, что это была мать сержанта Андрея Лагерева. Она приехала из Бурятии в Моздок, наняла автомобиль за миллион рублей и добралась до нас. Приехала с твёрдым намерением забрать своего сына. Я попробовал отговорить её от такого варианта, но убедившись, что это бесполезно, разрешил ей встретится с сыном. Было указание командира полка по возможности избегать таких свиданий, потому что они, как правило, кончались тем, что родители силой увозили солдата или же солдат сам, поддавшись на уговоры родителей, уезжал с ними. Если же свидания не удавалось избежать, то оно должно проходить в присутствии командира подразделения. Но я уже знал немного своих солдат, поэтому сказал матери Лагерева: – Конечно, вы можете уговаривать своего сына уехать с вами, но насколько я смог узнать его, он не согласится. Поверьте мне – его командиру.
Пообщавшись ещё немного с ней, пошёл в лагерь, чтобы отправить Андрея на КПП, но по дороге встретил заместителя командира полка по воспитательной работе подполковника Кутупова, который только что отправил Лагерева обратно в расположение приводить себя в порядок. Сержант, узнав, что к нему приехала мама, взял своего друга и как были расхристанные и грязные пошли на КПП, а по дороге наткнулись на Кутупова и тот их отправил приводить себя в порядок. Замполит с ходу отчитал меня за неряшливый внешний вид бойцов и ещё раз напомнил о распоряжении командира полка проводить свидание только в присутствии командира подразделения. Приведя себя в порядок, Лагерев и его друг, с моего разрешения, ушли на КПП. Хотя я и был в них уверен, но всё-таки в душе была тревога. А вдруг сбегут? Через два часа пришёл к шлагбауму, Андрей прощался с матерью и собирался идти в батарею. Был весёлый и довольный. Мать же, в отличие от него, выглядела грустной и печальной. Когда Андрей ушёл, я разговорился с ней, к нам начали подходить и другие родители солдат. Она рассказала, что когда начала уговаривать уехать с ней домой, то Андрей ответил ей категорическим отказом.
– Мама…, – сказал он ей, – ну, как я приеду домой и буду ходить по деревне, зная о том, что я сбежал? Как буду смотреть в глаза родителям моих друзей и односельчан, которые воюют? И что они потом скажут, когда вернуться? Нет, раз я поехал – то пойду до конца.
Хорошо Андрей отозвался и о нас – офицерах. Точно с такими же проблемами столкнулись и другие родители. Я спросил их – Ну а как же вы вывозить будете своих сыновей из зоны боевых действий? Ведь кругом стоят на дорогах КПП, где у всех проверяют документы и сразу же отловят солдата. Но родители заверили, что вывезти можно, нужно только знать, кому дать и сколько.
Когда я уходил, Лагерева угостила меня святой водой, которую она взяла из святого источника, освятила её и привезла сюда. Отпил пару глотков и, забегая вперёд, скажу вам, ну и усрался я от этой святой воды. На следующий день она опять приезжала и я уже безбоязненно отпустил к ней сына. Она приезжала и ещё раз.
По пути в лагерь встретил командира зенитного дивизиона подполковника Николаева Сергея Георгиевича, поговорили, обменялись впечатлениями и я пригласил его сегодня вечером к себе в гости, благо Саня Арушунян выдал нам сало. Правда, на это сало нельзя было смотреть без слёз. Поросёнок, наверно, был очень худой и жилистый, сало тонкое и волосатое, да и поросёнок, наверное, был заколот в году так сорок девятом – короче, офигенно старое сало. Но и это было нам в радость. После обеда старшина нагрел воды и я впервые за десять дней хорошо помылся. Солдаты помылись в солдатской бане, а я не успел – кончилась вода, поэтому пришлось мыться вот так.
Вечером, после совещания накрыли стол и стали ждать в гости Николаева. На стол выставили литровую бутылку спирта «Рояль», которую не только пить уже не могли, но и смотреть на неё. С трудом порезали волосатое сало, открыли и подогрели пару банок тушёнки, а через десять минут пришёл Николаев. Посмотрел на наш стол, хитро рассмеялся и достаёт такую же бутылку спирта и ставит рядом с нашей. Снова засмеялся и положил точно такое же сало – теперь смеялись мы все вместе, после чего дружно разместились за столом. Только успели выпить по первой стопке, как рядом с нашим расположением загудели самоходки, прибывшего и так ожидаемого нового подразделения. Выпили по второй и когда решили посмотреть, кто прибыл, как услышали что по расположению кто-то бродит и ищет меня. Полог палатки распахнулся и к нам ввалился Юрка Хорошавин, который убыл в составе дивизиона арт. полка на 24 дня раньше в батарее Витьки Черепкова. Мы с Николаевым радостно обняли, так внезапно появившегося сослуживца. Оказывается, их дивизион под командованием подполковника Климец придали нашему полку для создания полковой артиллерийской группы.
Когда закончились первые бестолковые вопросы и мы бегло обменялись впечатлениями, Юра попросился жить ко мне в палатку, если есть место. Конечно, место было и вопрос разрешился сам собой, после чего тут же предложил ему разделить наш скромный стол. Хорошавин критически осмотрел стол, закуску попросил без него не начинать и умчался в темноту. Не прошло и пяти минут, как на входе в палатку послышался шум и сначала в поле нашего зрения появился большой картонный ящик, а затем солдат, который его держал в руках. Следом за ним ввалился Юрка с вещами в руках и распорядился: – Ставь, боец, ящик на кровать.
После того, как солдат ушёл, Хорошавин как хороший фокусник, под радостные и восхищённые возгласы извлёк из ящика четыре бутылки коньяка «Кавказ», две палки колбасы сервилат, копчёности и много другой вкуснятины. Доставая всё это, Юрка объяснил: – Мы тут немного в Грозном повоевали, поэтому у нас есть трофеи. Так что, Борис Геннадьевич, принимай на стол. – После такого объяснения вечеринка пошла гораздо веселей. Когда мы утолили первый голод и выпили бутылку коньяка, начали расспрашивать Юрку о том, как они воевали. Но Хорошавин был СОБом, и войну как таковую он не видел. Стрелял с закрытых огневых позиций по духам, огневого контакта с ними у него ни разу не было. Но всё равно он по сравнению с нами был уже обстрелянным офицером. Особенно меня взволновал рассказ, как командиры батарей и командиры взводов управления ходили на корректировку. Я не представлял, как это ночью, особенно мне, а у меня очень долго адаптируются глаза к темноте, переться в тыл к боевикам, даже не зная точно, где они могут быть.
– Борис Геннадьевич, это здесь за хребтом ничего не видно, а там Грозный горит…, да над ним постоянно горят осветительные снаряды и мины, там светло – ничего страшного, – попробовал развеять мои страхи Хорошавин. Но я с ним не хотел соглашаться, и даже не мог предположить, что сам через четыре дня ночью по своей воле попрусь поджигать товарный состав на одной из железнодорожных станций, чтобы осветить поле перед собой.
– Слушай, Юра, как мой Колька Сыров пострадал? – Спросил подполковник Николаев, – мне рассказали, что когда 276 полк спускался с хребта к Грозному, то Сыров сидел на фаре, рядом с механиком-водителем и руководил им оттуда. Зенитная установка резко затормозила, когда колонна остановилась, Сыров не удержался и свалился под гусеницы. «Шилка» наехала и остановилась на нём. Правда это?
– Нет, Сергей Георгиевич, там всё по-другому было. Его взвод послали на усиление батальона Внутренних войск, в темноте они заблудились. Колька начал разворачивать установки обратно и механик-водитель в темноте не заметил своего командира и наехал на него. Раздавлена у него вся тазовая часть, все кости, мочевой пузырь и другие органы, но живой. Отправили его в «Бурденко», там должны вылечить, но инвалидом останется на всю жизнь.
– Юра, а Унженин как? Шпанагель рассказывает, что половину батареи накрыло.
– Да, тут тоже ерунда получилась. Его батарея заняла огневые позиции в каком-то парке. Женя Унженин в это время приехал на позиции с передка, а тут ещё старшина обед привёз, ну батарея собралась около машины, а духи накрыли их с миномётов. Двенадцать человек убило, сам
Унженин сильно контужен. – Хорошавин замолчал, а потом добавил, – вот такие дела. Полк только за одну новогоднюю ночь потерял семьдесят человек без вести пропавшими, а уж сколько убитых – я не знаю.
Мы выпили, помянули погибших, а когда заканчивали закусывать, за стенками палатки послышались возбуждённые крики и дивизион, который вёл огонь по Грозному, увеличил интенсивность огня. Мы выскочили на улицу. Не над городом, а уже над хребтом в воздухе горели три осветительных снаряда и в их желтом свете хорошо было видно, как в двух километрах от нас по дороге мчалась грузовая машина. Из её кузова велась сильная стрельба из стрелкового оружия по огневым позициям одного из артиллерийских подразделений. Я оглянулся на стреляющий дивизион, стволы орудий которого опустились и были почти параллельно земли и огонь теперь вёлся прямой наводкой. Несколько снарядов разорвались сзади машины, потом метров в двадцати впереди. Автомобиль резко вильнул на дороге, наверно, от близкого взрыва водитель на какое-то мгновение потерял управления, но машина выравнилась и помчалась дальше. Через мгновение ослепительная вспышка от прямого попадания снаряда в машину, на секунду осветила окрестности. Осветительные снаряды потухли и снова стало темно, лишь на месте взрыва догорали ещё какое-то время остатки машины.
Утром от разведчиков, которые ходили ночью к подбитой машине, узнали, что там было двенадцать боевиков.
Я закончил ремонт техники и теперь был готов приступить к боевому слаживанию, но наше пребывание под Толстым Юртом подошло к концу. Наступил последний день. Завтра, каждый в своей колонне, выходим из лагеря под Грозный. Я уже знал, что буду своей батареей прикрывать на марше роту материального обеспечения. А сегодня улетали офицеры дивизии и округа, которые оказывали нам помощь. За ними прилетел вертолёт и сел рядом с моей батареей. Все, в том числе и я, сейчас сидели и срочно строчили домой письма, чтобы отправить их с улетающими. Через час из кунга командира полка вышел командир дивизии, полковник Шпанагель, адъютант командира дивизии и другие офицеры, которым командир давал прощальный завтрак. Конечно, не обошлось без выпивки и все были слегка «под шафе», но адъютант командира дивизии был пьяным в «Гавнище». Он брёл к вертолёту по грязи, не соображая, что идёт в ней по колено. Не знаю, что ему виделось и кем он себя представлял, но он останавливал всех встречных солдат и заставлял их отдавать ему воинское приветствие. После этого грозил им пальчиком и обнимал. Целовал он их в засос, как Леонид Ильич Брежнев, и брёл дальше. На вертолётной площадке он перецеловал вертолётчиков и наверно, если это можно было, он бы поцеловал и вертолёт. Наконец все сели, закрутились винты. Вертолет поднатужился и приподнялся над землёй. На мгновение завис и пошёл с набором в сторону Моздока. Да…, последняя ниточка связывающая нас с дивизией оборвалась. Закончился и период боевого слаживания – завтра в бой. И как для нас всех сложится судьба – крыто мраком и неизвестностью.
Часть вторая
Глава первая
Станция Примыкание
С утра всё в лагере закрутилось и пришло в движение. Первыми поднялась пехота, которая уходила с самого утра. Моей батарее и РМО время уходить где-то в обед; поэтому особо не торопились, спокойно снимая лагерь. В одиннадцать часов мы были готовы и я вытянул колонну батарее к выходу из лагеря. Солдаты и мы офицеры сидели на нагретой солнцем броне своих машин и с интересом наблюдали, как сначала мотострелковые батальоны, а за ними другие боевые подразделения выходили через КПП на дорогу и уходили к хребту. Когда мне это надоело, я развернул на броне карту и ещё раз прошёлся по маршруту движения, который был у меня выделен коричневым цветом. Ещё раз внимательно просмотрел возможные места засад боевиков. Первое место у населённого пункта Первомайское. Здесь была возможность развернуть на большом поле взвода и огнём пулемётов, огнём противотанковых установок отразить возможное нападение – дальность стрельбы и местность позволяли. Ну, а дальше, как только пересечём мост через реку Сунжа, начинается лес, по которому дорога шла километров пятнадцать. Здесь уже было раздолье для боевиков – засаду организовывайте, где хочешь и как хочешь, тем более что лес наши войска не контролировали. Было ещё одно опасное место, но там по идеи уже должны были сесть наши пехотные подразделения в оборону и прикрыть проходящую колонну. Сопровождаю колонну РМО до подбитого самолёта на автостраде Грозный – Аргун, а там ухожу в сторону и занимаю оборону на поле, где батареей прикрываю тылы наших дивизионов. Всё казалось простым: батарея разбивается по взводно в колонне РМО. И для усиления охраны выделен ещё мотострелковый взвод с восьмой роты во главе с командиром роты старшим лейтенантом Соболевым. Ну, пройдём мы эти сорок километров по асфальту – что тут страшного?! Тем более, не я старший колонны, а подполковник Саматкин, заместитель командира полка по тылу – пусть он и беспокоится.
Но меня грызли достаточно серьёзные сомнения, о причинах которых не хотелось задумываться: колонна собиралась большая, порядка ста семидесяти машин. На марше она неизбежно разорвётся и растянется на многие километры. Тогда колонну можно легко рубить в любом месте на части и так же по частям уничтожать. А мои противотанковые установки совершенно не годились для отбития атаки. Только командирские БРДМы представляли собой хорошую угрозу для атакующих, но и также хорошую мишень. Я встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и посмотрел на выезд из лагеря на асфальтовую дорогу. Наступила очередь начать движение роте материального обеспечения, но возникла другая проблема. Колонны тяжёлой техники пехоты и танкового батальона, которые ушли первыми, насмерть разбили выход из лагеря и теперь на месте выхода образовалась большая яма, забитая густой грязью, где уже засел по кузов головной КАМАЗ РМО. Вокруг него деловито суетились солдаты, доставая трос, солидно рычал двигателем бронированная ремонтно-эвакуационная машина, которая по команде командира роты сдавала задом к автомобилю. КАМАЗ выдернули быстро, но следующая машина повторила то, что первая – благополучно села в яме на мосты.
Я спрыгнул с брони и подошёл к месту выезда. Можно было не подходить и не смотреть: и так ясно – мои «бардаки» эту грязь не преодолеют. Посмотрев на суету вокруг очередной засевшей в грязи машины, подумав немного, двинулся вдоль густой и зелёной посадки и через двести метров нашёл отличный и сухой выезд на дорогу. Обрадовшись, вернулся к командиру РМО и предложил ему там выезжать на дорогу, но он не понятно от чего упёрся и продолжал сажать технику в грязь, и с тем же нездоровым азартом вытягивать её оттуда. Так прошло около полутора часов и в результате титанических усилий, большая часть колонны всё-таки была вытянута на дорогу, где уже распоряжался подполковник Саматкин. А тут ещё к подключился заместитель командира по вооружению подполковник Булатов, подогнав мощный путепрокладчик на базе танка и широкой лопатой за пару проходов очистил от грязи яму, вследствие чего, скорость выхода РМО на асфальт повысилась, но не намного. Я к тому времени, вывел батарею через найденный мною проход и рассредоточил взвода по колонне, проверил с ними связь и лежал на броне, лениво наблюдая за суматохой выхода автомобилей. Светило вовсю солнце и даже здорово пригревало, погода была похожа на весеннюю и по такой погоде было бы даже приятно проехаться на машине. Тревоги улетучились и я терпеливо ждал команды на начало движения, но тем временем обстановка на дороге внезапно осложнилась. Начали подходить со стороны Червлённой подразделения 511 полка, которые должны были стать на наше место и на дороге образовался приличный затор. Зам по тылу принял правильное решение и начал продвигать колонну РМО вперёд на пять километров. Но было уже поздно, вокруг нас двигались машины нового полка, разрывая нашу колонну на части. И результат не замедлил сказаться: группа из тридцати наших машин, запутавшись – где наши, а где чужие подразделения, лихо завернула направо за чужими машинами и уехала в Толстый Юрт, хотя нам надо было ехать прямо. Я выскочил из люка на броню и решительным взмахом руки показал всем, кто ехал за мной, что надо ехать прямо. Сделал это вовремя, так как автомобили, которые ехали за моим БРДМом начали поворотниками показывать начало манёвра в сторону Толстого Юрта. Через три километра мы уткнулись в последние машины ушедшей вперёд части колонны. А я резво соскочил с брони и побежал вдоль машин в голову колонны искать Саматкина, которого нашёл уютно сидящим в кабине КАМАЗа и с аппетитом поглощающим содержимое банки тушёнки. Со злобой рванул ручку дверцы на себя, чуть не выдернув офицера из кабины.
– Жрёшь, подполковник, – заорал я на зампотылу, – да, успеешь ты сожрать эту тушёнку. Иди сначала собирай свою колонну и руководи ею. У тебя машин тридцать свернуло за чужим полком и уехало в Толстый Юрт.
– Ничего себе…, – в изумлении пробормотал Саматкин, схватил автомат и убежал в конец колонны, куда уже подрулили командир роты с остатками подразделения и с БМП пехоты. Саматкин, тыча стволом автомата в сторону села, отдал необходимые распоряжения ротному, который тут же вскочил обратно в машину и умчался в село. Двадцать минут спустя заблудившиеся машины встали в строй и мы наконец-то начали движение по маршруту. Через километр подъехали к подбитой накануне машине с боевиками, от которой остался лишь металлический каркас: всё остальное либо сгорело, либо было разбросано вокруг от прямого попадания снаряда. В кабине виднелся обгорелый труп и два ещё тела валялись рядом с кустами, только странно, что они были с босыми ногами. Проехали ещё километра два и колонна встала. Мне даже на карту смотреть не надо было и так было ясно, что голова колонны остановилась у развилки дорог, где нам надо было поворачивать направо. Через пять минут ко мне подбежал раскрасневшийся Саматкин с картой в руке и, сопя от усердия, полез ко мне на машину.
– Боря, я не знаю куда ехать, – подполковник смотрел на меня растерянно и одновременно с надеждой.
– Направо, и вверх на перевал, – я взял из рук офицера карту и посмотрел на неё. Всё стало ясно, когда взглянул на неё: карта была девственно чиста – на ней не было нанесено ни единого знака. Я повертел её в руках, а потом достал свою карту и расстелил на броне. Неторопливо достал из полевой сумки карандаш и стал им показывать: – Вот район лагеря, откуда мы выехали, вот маршрут марша. Мы находимся вот здесь: вот она развилка прямо перед нами и нам надо сворачивать направо. Вот так мы идём, – мой карандаш повторил все изгибы дороги и уткнулся в конечную цель марша, – а вот мой район, где я разворачиваюсь. Берите, перерисовывайте маршрут и поехали.
Подполковник озадаченно засопел, потом тихо произнёс: – Боря, давай ты первым поедешь, я чего-то не совсем уверенно себя чувствую.
– Ты же старший колонны…. Там же впереди у тебя ещё броня восьмой роты, во главе с командиром роты. А я на колёсах: если что, то меня сразу подобьют.
– Командир роты тоже не знает куда ехать, я с ним уже разговаривал, – упавшим голосом произнёс Саматкин.
Я с сожалением посмотрел на зам. по тылу: мужик он в принципе хороший, но ещё в пункте постоянной дислокации заметил, что в сложных ситуациях, где нужно проявить решительность
и волю – он иной раз пасовал. А мне теперь из-за этого приходилось брать на себя ответственность по проводке колонны. Этой махины. Я с досадой почесал затылок, сдвинув шапку на лоб, потом передвинул шапку на затылок и почесал теперь лоб.
– Ладно, я пойду первым, но если что, то колонна подчиняется только моим приказам. – Саматкин обрадовано и часто закивал, как китайский болванчик головой: – Хорошо, хорошо…
А мне только и оставалось нагнуться и заглянуть в люк, – Чудо, выезжай вперёд колонны.
Через две минуты я свой БРДМ приткнул сзади головной БМП, спрыгнул с машины и подбежал к бронированной машине.
– Где командир роты? – прокричал я чумазому механику-водителю, который высунулся из люка.
– Я командир роты, капитан Соболев, – заявил тот и я с удивлением заметил, что по возрасту и виду он, действительно, не подходит под солдата-срочника.
– Ты чего за рычагами сидишь? – Изумлённо задал я вопрос. – Не кому ехать, что ли?
Ответа из-за шума двигателя не услышал, а переспрашивать не стал – раз ротный сам за рычагами, значит, наверно, по другому не получается.
– Доставай карту, поедешь первым – я за тобой.
Соболев смущённо шмыгнул носом: – У меня нет карты и я не знаю куда ехать.
В изумлении возрился на него: – Как у тебя карты нет? Ты командир роты и обязан иметь карту. – Назидательным тоном произнёс я.
– А я не знаю…, но мне не дали и я теперь не знаю куда ехать, – Соболев, совсем как молодой солдат срочник, виновато шмыгнул носом и с надеждой уставился на меня.
– Спокойно Боря, спокойно, – мысленно уговаривал я себя, хотя очень хотелось треснуть этого бестолкового капитана в лоб: ведь был приказ – всем командирам подразделения получить карты. Хотелось обматерить подполковника Саматкина, так как мне не хотелось брать на себя ответственность за полковые тылы, а теперь приходилось. Но материться не стал и через пару минут довёл до них своё решение: идти первым и брать руководство колонной на себя.
– Соболев, я иду метров сто впереди, если что – прикроешь. Товарищ подполковник, связь в колонне на меня. Перед тем как войду в связь, передайте по связи, что колонной будет командовать «Лесник 53». Всё ясно, товарищи офицеры? – Они одновременно кивнули головой. – Тогда, по местам!
Я ввалился в машину: – Чудинов, Алушаев вот нам испытание привалило. Идём первыми. Чудо, тебе главное машина и дорога. Алушаев – пулемёты к бою.
Схватил тангенту и поднёс её ко рту, начав вызывать своих подчинённых по связи: – Сомоса, Соня, Часовщик, Маяк, Крюк. Я Лесник 53. Возглавляю колонну, движемся в прежнем порядке, находиться на прослушивании. Я ухожу в радиосеть колонны и буду периодически входить в нашу сеть и интересоваться положением дел. Конец связи, – я переключился на радиосеть РМО, – Внимание, Я Лесник 53, беру командование колонной на себя. Внимательно слушать мои команды, находиться в режиме прослушивания. Связь со мной только в экстренном случае. Начинаем движение.