От Кремлёвской стены до Стены плача…

Правда, были развлечения и для меня. Сейчас для катания пластмассовые ледянки продают, а раньше – берет бабушка решето старое, навозом с коровяком намажет, потом водой польет и сделает из решета, типа ледянки. Такую ледянку надо на улице держать, чтобы не растаяла. Берешь эту ледянку и идешь на горку, а там уже раскатали дорожку и полили водой – садишься в свое решето, крутишься, вокруг своей оси крутится, и ты летишь – ды-ды-ды-ды-ды – сверху вниз, и до этих огородов, а то даже дальше, до самой речки. Очень хорошее было развлечение.

А вот на лыжах-то кататься не удавалось, и решили сделать себе лыжи, мы с братом нашли две доски, как-то их обстругали – у нас рубанка, по-моему, не было, – потом пытались загнуть. Вначале распаривали в чугуне с кипятком и пытались загнуть носы. Вот, если дадут два-три раза на этих лыжах покататься, то и хорошо.

А зимой в избе как обычно, холодище, крыша хреновая, дров нет. А напротив был брошенный дом. Хозяин Вася Красненький, такой был, старик ушел к сыну, а дом здесь оставил без присмотра. Ну, мы забор разломали на дрова, весь двор, конечно, разломали, надо же чем-то печку топить.

Пришел Вася Красненький к нам и говорит:

– Вот, у меня скоро весь мой дом разберут, не хотите в него переехать жить?

Мама говорит:

– Ну ладно, мы переедем к тебе жить, потому что дом твой более сухой и нам будет лучше.

К зиме мы переехали в его дом.

В школе мне премию дали как хорошему ученику, наградили меня валенками. Валенки – но они не очень хорошо были сваляны, но для меня и такие валенки радость. В начале зимы я в этих валенках пошел гулять.

Деревенские ребята постарше делали самопалы. Железную трубку возьмут, пропилят щель, другой конец загнут. Около щели колечко из гвоздя сделают, вставляют в нее спичку. Эту трубку крепко прикручивают проволокой к деревянному прикладу. Набивают такой ствол серой от спичек, рубленными гвоздями, сверху закрывают пыжом. И потом коробком чикнут по спичке, которая вставлена в колечко, спичка загорается, загорается внутри ствола сера, и получается выстрел, такое оружие. Поджиг назывался.

Я к этим ребятам подошел, а они мне говорят:

– Вот, мы сделали поджиг, наверное он очень плохо стреляет. Как бы нам испытать его? Ну-ка, давай, ты свои валенки поставь, такие толстые, а он их не прошибет.

И вот, поставили валенки, а я говорю:

– А я что, босиком стоять буду?

Они:

– А мы вот тебе дадим опорки какие-то.

Я согласился:

– Ладно, – говорю, – хорошо.

Поставили они мои валенки к какому-то пеньку и подожгли, долго что-то шинело, и как – ш-ш-ш – горела – ш-ш-ш – потом как даст из ствола! И мне насквозь голенища и прострелили. Дырки получились, больше пятака.

Я пришел домой, мама говорит:

– Что же ты, елки-палки, такой бестолоковый, вот вечно с тобой одни проблемы! То ты одно, то ты другое, теперь ты валенки изуродовал, пробили их тебе. В чем будешь ходить в школу?

Я говорю:

– Я их буду чинить, – нашел кожицу, зашил эти дырки.

Но мне было очень обидно, что я, мне вроде как хорошему ученику дали валенки, а я так небрежно к ним отнесся, оказался таким глупым.

Во втором классе мы учились вместе с четвертым. 4-хклассники Некрасова наизусть учили. «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои», – а у нас все еще «Мама все мыла рамы». Только-только считать начинали. Учить, осваивать математику, арифметику мне было очень легко, выучил таблицу умножения, а остальное как делать нечего. А вот с чтением было тяжеловато мне.

Я уже во второй класс ходил, и мне бабушка, которая читать не умела, говорит перед каким-нибудь праздником:

– Боря, ты уже во второй класс ходишь, почитай мне Евангелие, Новый Завет.

Я говорю:

– Да, конечно, – какие проблемы.

– Ну, где оно это твой Евангелие, где читать?

– Вот здесь, давай от Матфея.

От Матфея, так от Матфея и я начинаю – а там на старославянском языке написано, и я это:

– Ибо он ее хотяше, соблазняше, а она же не возхоче, и он ее зело побивахи (слышал я такую где-то фразу и запомнил ее).

Бабушка спрашивает:

– Это что это ты сказал-то?

Я говорю:

– Ну как, пришел Христос в Иерусалим, – я более-менее знал содержание Евангелие.

– Ну, а дальше что?

– Ну как, дальше его арестовали.

– Ну, где там написано, арестовали?

– Тут это сложно объяснить, тут, видишь, какие буквы, я такие не учил.

– Ну ладно, все равно спасибо, у меня как-то настроение поднялось.

Вот она со Словом Божьим, и тянула лямку в колхозе.

Кому повезет убежать из колхоза, в город приедут, выбьются немного, в дворники, уборщицы и они уже городские. На своих односельчан там говорят: «Ай, деревня!» Как, кушать хлеб, которые вырастили эти натруженные руки, это приятно, а если не сядет или сморкнется не в платок, то сразу: «Неотесанная деревня, лапотники!»

А я застал лапти, очень удобная обувь. У бабушки этих лаптей висела в сенях целая сниска. Я однажды эти лапти приладил, летом хожу себе замечательно, лучше, чем босой, мой ноги каждый день, а то от грязи цынки образуются.

Прошел еще второй год с этими стихотворениями со всеми, перешел в третий класс, все нормально. Сорок пятый год наступил. Немца-то уже раздолбали, гнали его до самого Берлина, и стала поступать американская помощь была, но все это деревни не касалось, она как жила своей жизнью голодной, так и продолжала жить.

Витаминов не хватало, распространенная болезнь была – куриная слепота. Вот, днем ребята видят, а к вечеру уже все, ничего не видят, без витаминов они слепли. А если чуть подрастают, раз в армию, и хоп – уже смотришь, не успел повоевать, уже повестку прислали, убитый.

Летом старушки в огороде работали, а осенью все уберут и подготовят грядки к зиме и их переводили на другую работу, уже как говорится, выращивать нечего. Сторожами на току.

Сидят они около зернохранилища, на току, где обрабатывают зерновые, рожь, пшеницу, овес – огромные кучи гороха понавозят. Он еще не обработанный, с полей его собирали и возами привозили. И вот, эти старушки сидят там, под кучей этого гороха – стручки уже подсохли и хорошо чистятся.

Бабушки смотрят на звезды и рассказывают сказки друг другу. Я с ними тоже ходил ночью и мне нравилось поводить ночь на току. Возьму тулуп – такая большая шуба – и сижу, закроюсь шубой, слушаю, что они рассказывают. А они шелушат горох и в мешочки складывают. Сколько нашелушат за ночь, то и понесли домой. Да еще оденут валенки с широкими голенищами, зачерпнут этими валенками пшеницу из бурта – и так идут домой. Все думали, как внуков кормить.

Вот один из таких рассказов наших бабушек:

– Да, это нечистая сила у нас завелась, как церковь сломали – кругом нечистая сила. И вот то здесь нечистая сила, и то там проявляет себя.

Жила в деревне бабка Поля – у нее сын был, даже сватался к моей маме. Бабушка Поля очень хотела, чтобы мать моя вышла за ее сына замуж. Как же тогда бы я и родился, и не было бы меня. А может, какой-то другой там родился, совсем не я. Как природа судьбы устроена: чуть повернул влево, и уже получается другая дорога.

Взяли ее сына на фронт, не успели оглянуться – его там убили. И она жила одна, вдова как и моя бабушка. Все время воюют, то воевали тут, то там, то сям, как еще народ-то сохранился? И вот получила бабушка Поля похоронку, плакала и очень тосковала, горевала, места себе не находила.

Прошло некоторое время и стал сын ее к ней прилетать. Чувствует нечистая сила, что у человека такое горе, и стал этот нечистый дух к ней прилетать. Она только чуть-чуть заснет, задремлет, тут вспышка какая-то вроде, и все кругом освещается – и она вроде встает, а это ее Петруша входит:

– Мама!

Она:

– Петруша! Так ты же не убитый, ты же живой пришел!

И вот, выходят они из дома, идут, они идут по полям, разговаривают так хорошо. Бродят они, бродят по полям высокой ржи. И потом уже ночь кончается, петухи начинают кукарекать – и все, исчез Петруша.

Она очухается – никого нет, она среди поля, или луга, или еще где-то. Вернется домой в полусознательном состоянии.

Бабушка рассказывала очень образно, детально. И подобных рассказов у них было очень много: и про черта, который одну бабку заездил… Черт может и не заездил, а вот баран-то одну бабку закатал.

Колхозный баран был, для стада надо обязательно его иметь. Баран – рогатый такой, крутые загнутые рога. Вот этот баран сбил бабушку с ног и закатал насмерть. А тут черт, он особые имеет способности народ доводить до жуткого состояния.

После этих рассказов мне становилось жутко страшно, я чуть не дрожу, закутаюсь в тулуп, в овчину, потрясусь-потрясусь и засыпаю. Просыпаюсь утром, звезд на небе уже нет. Бабки стоят около стога пшеницы, они немного вздремнут ночью по очереди. Нельзя оставлять ток без присмотра, а то могут все зерно вывести. Так летом и жили в деревне.

Прошло некоторое время, и я уже в четвертый перешел. Все, книжки сдал, все нормально, учитель мне говорит:

– Боря молодец, отличник, хорошо учится, старается.

Я старался, конечно, уже перестал школу пропускать, как говорится, изобретать ракеты.

Мы эту ракету с мальчиком, у которого я школу прогулял в Энгельсе – запустили. Вынесли ее на улицу, поставили ее на треножник, подожгли – и она полетела, не вверх, а кругами начала летать – ж-ж-ж – и чуть одну тетку не стукнула, но ладно, это все прошлое.

А тут такие вот случаи. Некоторое время прошло, война закончилась. Победа, все. В деревне радио-то не было, репродукторов никаких. Тарелки, громкоговорители – какие там тарелки? Ничего, даже столбов-то не было.

Власть работала, оповещала население как могла. Быстро все друг у друга узнавали. Объявили – победа – все обрадовались, думают, сейчас мужики придут. И вот, стали они появляться, герои наши – вся наша армия в основном из деревни. Здесь пришел, и там пришел, и гуляют на последние… лишь бы только встретить, угостить родных солдат и чтобы все как следует было.

В соседней деревне один парень героем стал, другой три ордена «Солдатской славы» получил. Герой наш награду получил за форсирование Днепра, когда наступали уже около Киева. Кто из первых форсировал Днепр, был представлен к награде. Вот, один из них был как раз наш земляк.

Взятие Киева была кровопролитная, жертвенная операция, очень много погибло народу. Земляк наш герой, да, он со звездой вернулся домой. Вокруг него народ собирается, а он рассказывает, как они форсировали, как на воротах деревянных удалось ему добраться до противоположного берега, как они там закрепились.

Сейчас много про войну фильмов снимают, показывают, но такие инсценировки и батальные сцены, как бы ты их хорошо ни ставил, они отличаются от жизни, потому что жизнь – она жизнь, а кино есть кино, и не приведи господь, как говорится, пережить еще войну.

Сейчас мутное время. Война-то идет без видимого фронта, а сводки, новости как с фронта. Вот, этого убили, того застрелили, другого взяли в заложники. При советской власти такого не бывало, чтобы взяли и застрелили какого-нибудь. Или артисту лицо обожгли – это что это такое? Это не годится никуда.

А война – это страшное дело. Вот, говорят все: «Вот, Брежнев Л. И. застой организовал». Почему Андропову доску мемориальную повесили, что он жил в доме 26 по Кутузовскому проспекту, а Брежнев в этом доме жил, никакой доски нет, а тридцать лет прожили в брежневские времена без войны.

Эстрадные клоуны издеваются: «Вот, он награждал себя, в последние годы нечетко говорил», – а ведь войны-то не было серьезной. Только за это можно дать звезду героя. Это уже потом, Афганистан появился. Были выступления в этих странах народной демократии, шевелились, я знаю по событиям в Чехословакии была выпущена белая книга. Потом они куда-то исчезли, все книжки-то.

Ладно, а то я уйду в другую сторону. А то я, как бывший министр внешней торговли Патоличев, в академии, где он рассказывал о себе, читал лекции. Он мог рассказывать о своих воспоминаниях сколько угодно. Часа через 1,5 он говорит:

– Вот, я что-то заболтался с вами, мой помощник уже смотрит на меня, как удав на кролика, пора закругляться, а вы видите, как я ходил-ходил кругами вокруг, а потом опять к началу и пришел. То есть, мне еще на пенсию рано.

Война кончилась, по деревне частушки поют. Идет бык, рогами качается, а на рогах у него написано, что война кончается. Только не на рогах, а что у него болтается там. Все весело, всех встречают. Думаем, ну, сейчас отец придет, сколько можно воевать, уже война закончилась.

Получаем от отца письмо. Во время войны приезжал в деревню, его отпускали раза два-три. Саша-то родился в августе, значит, он где-то в ноябре был, в деревню приезжал. Пишет, некоторое время прошло, и пишет: «Я на Сахалине, на Курильских островах, будем воевать с Японией уже, войну объявили». Вот-те, думаем, раз, у всех все пришли домой – а этого как всегда, отправили с Японией воевать, на край света.

Слава богу, что и ее, эту Японию быстро раздолбали, американцы бросили бомбы атомные – я потом коснусь этой атомной проблемы, потому что… не буду говорить вперед. А его – нет, отправили туда. Мы ждем, уже осень на носу, а его нет и нет, не приезжает и не приезжает. И Японию вроде там раздолбали, и уже она сдалась, Квантунская армия тут, ее окружили всю, разоружили, японцев много в плен взяли.

Тут, правда, отца демобилизовали. И он где-то в октябре объявился. Мне он нравился в офицерской форме. Он в отпуск приезжал в новой форме, я помню, золотые погоны, как в царской армии, и портупея, и все прочее. А сам он такой худой, а мама говорит:

– Ты такой худой, что тебя можно одной шинелью два раза завернуть.

Кормили в резерве одной капустой, там особенно не баловали. Во время войны отец заслужил две медали: за победу над Японией и за победу над Германией. Хотя, говорит, мы и воевали наравне со всеми, а кто поближе к штабу, там, может быть, и побольше было орденов.

– А там, – говорит, – где это разглядишь героизм какой, если бомба упала на все подразделение.

Окончательно отец приехал, уже без погон, и мне было без погон больно на него смотреть-то. Раньше мундир очень украшал мужчин – погоны красивые, золотые погоны, портупея, ремень, стройный такой парень. Ему было-то в сорок пятом году тридцать три года, молодой совсем. Сейчас вспоминаю свои тридцать три года – пацан пацаном. Ладно, я на сегодня на этом закончу.

Продолжим наши воспоминания. Сегодня 13 марта 2013 года. Как вы видите, получается, что 13.03.2013 – день какой-то необычный. Это как в «1000 и одной ночи»: «был день, и была ночь, и наступило следующее число». У нас тоже 13-е – это второй день Масленицы. Масленица – это проводы зимы и начало весны: чучело сжигали, веселись. Так же и в деревне Масленицу отмечали: блины пекли, кушали. Хоть мы и скромно жили, но, тем не менее, отмечали. Каждый день Масленицы имеет значение, и я хотел бы это немножечко вспомнить.

Первый день. Утром в первый день Масленицы свёкор со свекровью отправляли невестку на день к отцу и матери, а вечером сами приходили к ним в гости, обговаривали, где и как гулять будут, сколько будет состав гостей, делали снежные горки, качели, балаганы, начинали печь блины. Первый блин отдавали малоимущим на помин усопших. В понедельник из соломы, старой одежды и других подручных материалов сооружали чучело Масленицы, которое, как я уже говорил, насаживали на кол и возили в санях по улицам.

Второй день Масленицы называется Заигрыш. В этот день происходили смотрины невест. Невест приводили. Все масленичные обряды по своей сути сводились к сватовству. Для того чтобы после Великого поста на Красную горку сыграть свадьбу. Сегодня тоже такой день, только я вам рассказывал про 1945-й год, а сейчас мы очутились в 2013 году, видите через какое время. Все обычаи, в общем-то, сохранились.

Мы остановились на том, что отец у меня наконец-то приехал. Приехал он с Сахалина, с Курильских островов. Я уже третий класс кончил. По карте в школе смотрел и удивлялся, какая же у нас огромная страна. Карта Советского Союза висела в школе. Я долго искал, где же этот Сахалин. Посмотрел на карте, мать честная, это же какая даль-то – это же дальше, чем Камчатка. Я в первом классе сидел далеко от учительницы, как на Камчатке. Она что-нибудь говорит, а ко мне уже доходит с замедлением звука на самую дальнюю парту, то есть от слова остается вообще ничего. Посмотрел на карте Курильские острова, Шикотан и другие острова. Я еще маленький был ребенок и не особенно это понимал, но то, что далеко – это я хорошо понимал в первом классе.

Говорят, что империя у еще больше, чем Советский Союз была, разделена на губернии. Как царь умудрялся управлять страной. Указы царя доходили с большими задержками до губернаторов, а бывало так, что царя поменяют на другого или же что-то произойдет, например, царь помрет, а другого поставят на трон. Пока до Сахалина дойдет такая весть, до Курильских островов, а они все еще Екатерине II поклоняются, а царствует уже Павел.

Сейчас также это далеко, каждый день на Сахалин не полетишь. Вот и сейчас сдают школьники единый экзамен на Сахалине, а ответы передают в Москву. У меня младший брат работал в Курчатовском институте, окончил он Московский инженерно-физический институт МИФИ, а поехал на Сахалин за любовью. Полюбил девушку, она его звала к себе на Сахалин. Он приехал, а она с другим любовь закружила, и все кончилось трагически. Об этом я потом расскажу.

Глава VI
Окончание войны. Начало мирной жизни

Отец приехал с Курильских островов, демобилизованный, без погон. В форме он был в моем понимании как царский офицер, дворянин, а мы его дворянские дети. Он офицером был всего лишь капитан. Когда пришел домой в гражданской одежде – какой там дворянин. О своих геройствах особенно не рассказывал. Воевал под Ржевом, участвовал в кровопролитных боях, я уже писал, как они отступали, чтобы не попасть в окружение.

Через некоторое время разведка донесла на самом высоком уровне, что немцы хотят химическое оружие применить. Отец воевал и не думал, что его переведут в химвойска и будут держать в резерве в Кинешме, на тот случай, если «немец» применит газы. В Первую Мировую войну немцы не стеснялись газы применять. У отца была военно-учетная специальность химические войска, и преподавал на курсах по срочной подготовки офицеров и солдат-химиков.

Кончилась война с Германией, его на Японский фронт отправили. Привез он нам подарки: четыре палочки сухой черной туши, китайской или японской. Эту черную тушь я никак не мог растереть, привык свеклой писать. Трешь, трешь эту палочку туши в блюдце – ничего не получается. Наверное, какой-то секрет есть в растворении этой иностранной туши. И еще чего-то привез, но трофеев никаких.

Некоторые пользовались моментом. Например, вернулся в соседнюю деревню парень, он у генерала деньщиком был. Они с генералом всю войну прошли по Европе, Берлин взяли. Отправляли трофеи: ковры, мебель, хрусталь, картины и другое. Вот деньщик для генерала старался и про себя не забывал. Все равно все было брошено в разбитых, пустых домах. Набил полную избу всякого товара. В избу-то много не набьешь, но не каждому так повезет быть при генерале адъютантом или порученцем. Конечно, те, кто сидел в окопах под снарядами, не думали о трофеях.

Приехал отец с войны с двумя медалями «За Победу над Германией» и «За Победу над Японией», на одной стороне И. В. Сталин на Запад смотрит, на другой – на Восток, и говорит:

– Все, собирайтесь.

Он по дороге в деревню заехал в Москву, в свой наркомат Мясомолочной промышленности. По-моему, другой был уже нарком, не Микоян. Министерств еще не было, сохранялись наркоматы. Мы говорим:

– Куда мы поедем-то? У нас нигде нет ни кола, ни двора.

Мама говорит:

– Мы поедем к деду.

Дед из деревни уехал, дом продал, распрощался с родными местами, с церковью, где он служил. Собрали они вещи и уехали к сыну в Снегири, а потом из Снегирей к Валентину Михайловичу (брату моей мамы). Деда звали Михаил Лаврентьевич, он переехал в поселок недалеко от Щелково. В этом поселке была ткацкая фабрика. Другой не было никакой промышленности, кроме этой фабрики. Вокруг фабрики были дома и люди жили, церковь была, полуразрушенная стояла, как сирота.

В Гребнево недалеко была церковь знаменитая, дед ездил туда потихоньку, не афишируя. Когда они с сыном переехали на новое место, купили, по-моему, полдома старого типа с мезонином: внизу кухня, две комнаты, наверху одна комната, двор, выгребной туалет и все. Ничего, нормальный дом был.

Мы приехали к деду где-то в конце сентября. Отец говорит:

– Я быстро получу назначение, и мы тут недельку поживем у деда». В это время мне уже в школу надо было идти в четвертый класс, я в школу еще не пошел. Мы приехали к деду, они нас там поселили кого как. Я уже опытный парень, кое-чему научился в деревне: на лошадях ездить и курить. Уже в четвертом классе, то есть в третьем классе летом, после третьего класса, уже курил самосад. Даже посадил рассаду за бабкиным двором, которую дали ребята. Вскопал грядочку и посадил табак турецкий. Он вырос уже прилично, но мы тут уже уехали, какой там табак.

Был такой случай. Поскольку я был самый младший среди ребят, они меня использовали в своих интересах. У нас в деревне был дед один, его в армию не взяли, хромой с палкой ходил, в одном ухе была у него большая серьга, курчавая борода, сам он черный, говорили, что он цыган. В деревне жил давно, и все его считали коренным жителем, а ногу сломал, когда конокрадом был. Угнали они лошадей у кого-то из крестьян, их поймали, побили изрядно, потом с моста сбросили в речку, и он повредил себе ногу.

Он ходил по деревне с грозным видом: с палкой, с бородой, с усами, кудрявый, черный, глаза сверкают. А ребята говорят:

– Иди у деда Кирилла попроси табаку.

Я подхожу. Использовали ребята меня, потому что я самый маленький среди них, ничего тебе не будет, а если не будешь слушаться, то:

– Иди тогда отсюда, мы тебя не берем в свою компанию.

Вот тебе испытание – иди к деду Кириллу и попроси закурить.

Я подхожу к этому деду, он идет с палкой. Я говорю:

– Здравствуйте, дед Кирилл.

А он отвечает:

– Здравствуй, здравствуй.

Я говорю:

– Дед Кирилл, дай-ка закурить.

Он на меня так:

– Ты что захотел? Закурить? Я тебе сейчас как дам палкой по горбу, ты у меня курить забудешь на всю жизнь.

И он меня отогнал. Я ребятам докладываю, что дед Кирилл меня чуть не охреначил своей палкой. Они говорят:

– Ты успокойся, мы этому деду Кириллу покажем.

Они потом, как мне рассказали, ему отомстили.

У деда Кирилла табак был отменный, турецкий, коричневого цвета. Такого табака ни у кого не было. Его резали, а не рубили в деревянном корыте сечкой, чтобы получилась махорка. Дед Кирилл потом идет по дороге и жалуется всем:

– Весь табак кто-то утащил.

Он его повесил на чердаке у себя, сушиться, крыша соломенная, продувается и условия очень хорошие для созревания и сушения табака. Эти ребята залезли и оставили ему четыре пучка, остальное все сняли, и украли. Они тоже учились в школе, в пятый класс ходили в другую школу подальше в километрах пяти-шести. Так получилось с курением.

Хорошо мама не узнала, были бы у меня большие неприятности. Очень я еще не любил деревенских старух. Встретят мою маму, обязательно гадость какую-нибудь скажут:

– Ваш Боря курил.

– С нами не поздоровался.

– Матом ругался.

Может и было один раз.

Приехали к деду на недельку. Дед уже работал по плотницким делам, где-то строили коровник. Сын его Валентин воевал в 1941 году, забрали его в армию. Он еще пацан был, женился на медсестре. Она была жгучая брюнетка, такая черная, сердитая. У нее был очень строгий вид. Я ее боялся и, когда был совсем маленьким, называл почему-то «дядя Лена». Все время меня поправляли: «Не дядя Лена, а она же тебе тетя Лена». А я никак, воспринимал ее, как будто она мужчина, к тому же она еще курила. И было у нее трое детей. Жила она в небольшой отдельной комнате.

Мужа ее, Валентина, убили на войне. И даже не то, что убили, а вначале ранили, после чего он попал обстоятельства, попал в госпиталь и там скончался. В поселке на доске «Погибшие на войне» написаны его фамилия и отчество. Тетя Лена осталась совсем молодая, красивая женщина с тремя детьми – мал мала меньше. Она всех смогла вырастить и дать образование.

Старшего сына тоже назвали Валентином. Он стал военным, окончил училище, потом Военную академию. Служил в стратегических ракетных войсках, в звании подполковника вышел в отставку. В ракетных войсках он служил где-то под Оренбургом. У него из подразделения солдат с оружием сбежал. Командир говорит Валентину:

– Иди с ним договаривайся.

Они узнали, где он находится, окружили. А он им:

– Не подходите, всех перестреляю.

Валентин:

– Перестань дурить, брось автомат.

Валентин из бронетранспортера в мегафон с ним разговаривал:

– Сдавайся, если добровольно сдашься, то ничего тебе не будет, прошло всего три дня.

Еле-еле его уговорили. Солдат сдал оружие. Валентину присвоение звания полковника притормозили из-за такого чрезвычайного происшествия. А сейчас в армии происходят чуть ли не каждый день. После этого Валентин, как только отслужил 25 лет, сразу из армии демобилизовался.

У Валентина была сестра Лилька и младший брат Сашка. Очень любил театр. Ходил в драмкружок. У него лицо такое, как у негра. Очень хорошо играл в спектакле «Хижина дяди Тома».

Когда приехали к деду, думали, надолго не задержимся, но сроки назначения отца задержались. И сели мы на шею нашему деду и тете Лене. Долго тянулось это назначение. Мы с братом не учились около месяца.

Оказывается, отца предполагали назначить в Новосибирск главным инженером на крупнейший сибирский мясокомбинат. Кандидатуру отца нужно было вначале на коллегии министерства (наркомата) утверждать. На коллегии в центре стола сидит нарком, члены коллегии. Начальник управления кадрами докладывает: «Предлагается такой-то на должность главного инженера» и кратко излагает его биографию и трудовую деятельность. Потом документы идут в секретариат ЦК. После чего нарком издает приказ. Для всего этого нужно время.