– Значит так, – сказал Пук, – я, вроде как, старость всегда уважал. Предлагаю вам бартер, надеюсь, слово знакомое для вас, короче, вы затыкаетесь ровно на станцию, а я не трусь своей задницей о вас. Хорошо?
– Прости, что? – ее возмущение было огромно.
– Вы все слышали. Поэтому давайте… Просто т-с-с-с, – Пук поднес указательный палец к губам, затем резко встал и развернулся. Он не увидел в ее глазах молнии и прочей хрени, которую можно увидеть в такие моменты. Как-то интуитивно оба они решили избежать той поганой ситуации, когда все орут друг на друга, матерятся без повода, ссут друг другу в кофейные стаканчики, пивные банки и на шляпки. Короче, вот этого всего они решили просто избежать.
Поезд остановился на станции и, раскрыв двери вагона, выпустил всех желающих на, заведомо отсутствующую, волю, после чего с оглушительным стуком он закрыл свои двери и умчал куда-то дальше в свой тоннель, оставив голыми и сверкающими рельсы где-то там внизу.
Неожиданное чувство тошноты подкатило к горлу. Пук стоял и смотрел на блестящие рельсы. И, кажется, голова у него не кружилась, но взгляд вниз спускался по спирали к металлическим полозьям, на которых он уже мог разглядеть все вплоть до мелких трещинок, точечек, вмятин и прочих изъянов металла. Пук мог бы вечность так стоять и смотреть на блестящие рельсы, но его оглушил гудок приближающегося поезда, а по плечу похлопала женщина-смотритель станции.
– Молодой человек, – сказала она тихим и явно нервным голосом, продолжая хлопать по плечу, – только не в мою смену, пожалуйста.
– Я и не собирался, – ответил Пук и медленно поковылял в направлении выхода со станции.
Он шел по Малой Грузинской улице мимо биологического музея. Затем он прошел мимо католического собора, как впрочем и всегда остановившись и посмотрев на его острые формы и черно-коричневый кирпич. Именно этот костел он считал самым красивым храмом во всей Москве, самым строгим, аскетичным, если так можно выразиться, и приятным глазу местом, в которое он бы также зашел, как обычно проходя там, но сейчас Пук просто прошел мимо, снова очаровавшись им, обновив уже замыленную картинку этого места в своем сознании и памяти.
Навесные фонари растянулись над дорогой. В этой картинке явно не хватало трамвая, например, или троллейбуса. Но, зато эта улица дополнялась прекрасной лучезарной девушкой, вышедшей откуда-то из-за угла многоквартирного блочного дома. Одетая в мешковатые серые брюки, доходившие до щиколоток и оставляющие пространство между краем штанин и белыми массивными кроссовками Fila, представленное полоской загорелой кожи, и в серый связанный крупным ажуром свитер, сквозь который проглядывал белый топ от Calvin Klein. Ее большие светло-карие глаза, окруженные длинными черными ресницами излучали что-то невесомое и до крайности родное, дарующее что-то наподобие веры и надежды в то, чего он, может быть, сам и не знал. Природная, в какой-то степени даже дикая, красота. Она прошла мимо, бросив мимолетный легкий взгляд, а затем скрылась за следующим поворотом. Пук стоял и продолжал смотреть уже на пустынную улицу, пытаясь осознать увиденное, еще раз поймать глазами образ, исчезнувший за поворотом.
Вибрация телефона в кармане может отрезвляющим образом действовать на каждого из нас. В кармане вибрировало так сильно, что от этого чесалась мошонка, понемногу хуй твердел. Пук достал из кармана телефон, посмотрел в его разбитый экран, звонила его старая знакомая Эвелина, работавшая редактором в передаче «Говорим по-семейному» на телеканале «Секунда».
– Привет, Пук! – прозвучала неловкая пауза, – давно не разговаривали.
– Привет. Да есть такое. Как твои дела?
– Работаю… – протянула Эвелина, – я, собственно, по делу тебе звоню.
– Очень внимательно тебя слушаю.
– У нас тут на передаче не хватает людей для массовки. Не хочешь поучаствовать?
– Ну, вроде бы, планов у меня не было. Но, я даже не знаю, – пробубнил Пук.
– Естественно, не бесплатно. Тебе заплатят, – Эвелина снова выдержала бессмысленную паузу, – две тысячи.
– Ну, что же… – Пук сделал аналогичную бессмысленную паузу, – я в деле.
– Отлично! Записывай адрес!
– Это то самое шоу с Акакием Маклаковым?
– Да, оно самое. Мы снимаем в павильоне телецентра.
– Королева, 12?
– Да. Только для прохода на территорию, мне нужен будет твой паспорт. Можешь мне скинуть фотку в вотсе?
– Да, конечно, сейчас пришлю, – Пук остановился у лавочки и достал из кармана паспорт. В голове провернулся Маяковский с его дубликатом бесценного груза, – когда надо подъехать?
– Начнем снимать через час. Успеешь?
– Да, конечно. Я подхожу к Белорусскому вокзалу.
– Отлично! Тогда на связи, буду ждать тебя на проходных.
– Да, давай, – Пук продолжал держать в руке раскрытый на первом развороте паспорт, – фотку скину, и до встречи.
– До встречи! – Эвелина повесила трубку.
Пук положил на деревянные доски лавочки паспорт и сделал фотографию. Солнце, вышедшее из-за туч, отсвечивало от ламинированной поверхности, обнажая защитные гербы того, что он достал из широких штанин. Маяковский в его голове приобретал форму огромного снежного кома, несущегося с горы под названием «поэзия серебряного века». И вот Пук уже про себя вспоминал «Вы любите розы?» или двоестишие про рябчиков и ананасы. Он отправил фотографию разворота Эвелине и плюхнулся на скамейку, ожидая ответа от нее. Ответ пришел практически мгновенно, и Пук, ускорив темп, вышел к Белорусскому вокзалу.
***
Акакий Маклаков сел на белый диван рядом с героиней шоу. Он положил на колени планшет с белыми листами. Правой рукой он держал микрофон, левой он приподнял вверх очки, тем самым освободив переносицу, и массирующими движениями все той же левой рукой, закрыв оба глаза, Маклаков разминал участок носа с белеющими отпечатками от носоупоров. Закончив разминать кожу носа, он повернул голову в сторону героини шоу, поднес микрофон ко рту и выдохнул в него, будто только что опрокинул граненный стакан водки.
– Вот скажи мне, дорогая моя, какого хуя… Ответь, ну, какого же хуя! Какого же, мать твою, хуя ты отыгрываешь свою роль не по сценарию? Ты тупая? А? – Маклаков откинул с колен планшет на диван, и уперся локтями в колени, закрыв глаза ладонью.
– Акакий Наумыч… Простите, я сыграю нормально… – пропищала ему в ответ девчоночка в черной шлюшной юбке.
– А массовка? – глазами сквозь пальцы он окинул зал с сидевшими там людьми, – эй! Ты! – сквозь пространство Маклаков ткнул в Пука микрофоном, – скажи мне, какого черта?! Ты можешь снять со своего ебла лыбу?! Кто набирал этих долбоебов? – Маклаков встал с дивана и направился к тому месту, где сидел Пук, – вот скажи мне, дурачок? – практически шепотом проговорил Маклаков, приблизившись практически вплотную к уху Пука, – вот посмотри на нее, – он навел микрофон в сторону героини в шлюшной юбке, – девочке пятнадцать лет, возможно ее трахнул тот одиннадцатилетний мальчик, а, возможно, ее двоюродный дядька! – он дышал так напряженно, что Пук ощущал как одна ноздря Маклакова с трудом выпускает воздух из носовой полости. Пук не мог остановить свой смех, – что ты ржешь?!
– Акакий Наумыч, – Пук закрыл лицо руками, уши его покраснели, – но ведь, это же такой абсурд!
– Твоя жизнь – абсурд, дегенерат. А люди, вот те долбоебы, как ты, любят жрать это дерьмо через черную коробку. Еще раз заржешь, я ебну тебя этим, сука, микрофоном. Ты понял? – Маклаков занес над макушкой Пука микрофон и, не доходя до нее буквально сантиметров десяти, резко притянул микрофон к груди.
– Окей, окей, – сказал Пук, пытаясь проглотить смех, застрявший на уровне сужений пищевода.
– Как твое имя?
– Пук.
– Самое уебское имя, что я только слышал за свою жизнь, – сказал Маклаков, спускаясь вниз по лестнице к белым диванам.
Приглашенные гости зевали. Кто-то отпивал воды из пластиковой бутылки, издавая громкие гортанные звуки, разносившиеся по студии. Маклаков встал в позу, режиссер махнул рукой оператору, вышла девушка с хлопушкой. Она уже была готова взмахнуть ей, но Маклаков резко развернулся в сторону пьющего гостя и проорал в свой микрофон:
– Геннадий Инокентич! Заебал пить! – посмотрел в сторону статиста, – эй, ты. Забери у придурка воду. Быстро.
Статист подбежал к Геннадию Инокентичу, шепнул ему что-то на ухо и забрал тару.
– Снимаем по новой! Где она? Где девочка с хлопушкой? – Маклаков взглядом поискал ее за камерой.
Перед объективом появилась статистка с хлопушкой, сказала номер кадра и дубля, а затем испарилась за камерой. В студии воцарилась гробовая тишина. «Тишину, вероятно, так и называют гробовой, – думал Пук, сидя на своем месте, – потому что она хоронит здравый смысл в этом дерьме, происходящем здесь. Гребанный цирк, мать его». Прозвучала команда мотор.
– Сейчас в этой студии, через две минуты, появятся результаты генетического исследования. Мы окончательно проясним, кто отец ребенка! – Проговорил с явным воодушевлением Акакий Маклаков в объектив, – напомню, что имеется два претендента на звание отца: двоюродный дядя нашей сегодняшней героини, дважды судимый алкоголик. Он говорит, что никаким образом не причастен к появлению ребенка на свет. Хотя ранее он признавал свою связь со своей двоюродной племянницей. Несмотря на то, что он ожидает приговора суда в одном из СИЗО, он появится в нашем эфире, – показали кадры как этапируют на теле-передачу человека в одежде заключенного, – и ответит за результаты теста. Второй претендент на звание отца ребенка – соседский парнишка одиннадцати лет, с которым наша героиня имела связь после того как выпила водки за забором своего дома. Мы не можем показать его в эфире нашей передачи, так как он несовершеннолетний, по этой же причине мы не можем показать его лицо даже на видео, – на огромном экране появилось очертание лица мальчика, – кто отец? Узнаем после рекламы.