Месяц до Армагеддона. Рассказы

– Он же меня убьет! – и провал.

Когда проснулась, не могла вспомнить, на чем же доехала до дома, ведь автобус был последний. Поймала тачку? На какие шиши? И что это за КПП? И который час? И не сразу поняла, что было сном: то, как она вернулась к Олегу, или то, как она от него сбежала. И кто это рядом? Потом, включив свет, поняв, что находится у себя, с Олегом, Лариса немного забеспокоилась о своем рассудке. Но в течение дня кое-как растолковала: пока Олег строит свои планы, Лариса сбегает. Не на конкретный автобус, а так, наугад, в сторону Химок, где за неким загадочным КПП находится рыжий обозленный конь, в неволе, в тупике. Ужас пробуждения высветил еще одну мысль: что ни мужа нет, ни любовника, что любимый где-то за КПП, что она совсем одна!

И решение было принято. Когда очень плохо, надо сделать еще хуже.

– Олег, мы должны расстаться. Ничего у нас не получается, не люблю я тебя.

Откуда такой фатализм? Римское спокойствие. Она почему-то была абсолютно уверена, что придет Ромео, что выгодное место на какой-нибудь новой работе предложат именно ей, что она скоро расстанется с начальством, которое окончательно достало, и милыми соседями, которые достали еще больше. Откуда такая наглость? Неужели Вселенная – для нее одной? Для всего есть другие кандидатуры, и для любви, и для работы, и для получения новой квартиры. Но что-то внутри нас заставляет думать, что именно мы – пуп Земли. Когда-то в юности ей приснилось, что она столкнула Олега с поезда. Тогда она проснулась в слезах. И вот теперь, когда это случилось наяву почти буквально, она не плакала – лишь хотела, чтобы он не донимал ее вопросами, а просто ушел. Между тем собака-Павлов отпустил цены, вопрос выживания встал еще острее, чем в годы Михаила Меченого. Олег почему-то чувствовал себя виноватым, уходя, оставляя ее одну. Он постарался доделать всякие бытовые мелочи.

– Что это ты обо мне так заботишься?

– Приведешь своего красавца, какого-нибудь голубого, а он гвоздя не сможет забить. Как ты будешь без меня жить?

Как жить? Не было в ней страха. Не боялась Лариса остаться одна. А ведь это такая неженственная черта! Как у Мюссе: «Будучи с ранних лет наделен независимостью, я стал ее боготворить. Я воздвиг ей алтарь в своем сердце». Чего ей было бояться? Одиночества? Бедности? Всё уже случалось, и она привыкла к этому. Ведь у нее есть суженый, она будет его ждать. Или даже лучше – она решила сама найти Иванова.

***

Лариса побывала в институте культуры, поспрашивала в деканате, и ей показали одного Сашу Иванова, только это был не тот, а такого полубога, как она описывала, никто не знал. А ведь прошел год с тех пор, как она в последний раз его видела, и за это время он стал в ее воображении еще краше. Ей посоветовали обратиться в Мосгорсправку. Но там выдвинули странное условие: дадим адрес, если у вас есть телефон, или дадим телефон, если у вас есть адрес. Никакие посулы денег не помогли. Посоветовали обратиться в милицию.

Один из постоянных покупателей, румяный сотрудник МВД с прекрасной светло-русой шевелюрой в духе Сергея Есенина и препохабнейшей улыбкой рад был помочь такой милой барышне, просил только фен «Олимп» ему достать или оказать незамысловатую интимную услугу. Лариса достала фен, и довольный мент дал ей 52 адреса Александров Ивановых. Начался долгий обзвон, пятьдесят разочарований. К осени осталось только два номера: один Саша пошел служить в армию, другой месяц назад сел в тюрьму за непредумышленное убийство. Следовательно, один из них. Оставалось только ждать, или два года, или пять лет.

Подруги подкинули ей адрес гадалки в Смоленской области, но было это далеко, очередь надо было занимать с половины пятого утра, причем на улице, и пришлось подождать до лета. Лариса готова была ждать, а летом поехала. И сказала ей гадалка про милого в казенном доме, только никакого света на события это не пролило, потому что с точки зрения медицины духа и тюрьма, и казарма – всё казенный дом. А еще сказала, что вокруг нее сейчас одни змеи ядовитые. Лариса пожала плечами: жить в коммуналке и работать в магазине без ядовитых змей никак не получится.

Своего Ромео она видела во сне часто, но вместо радости это причиняло ей лишь новую боль. Дело в том, что по своим суевериям она пыталась все эти видения толковать, и получалось все очень плохо. Иванов снился ей больным, худым, бритым наголо, одетым в телогрейку. То снег, то дождь, то война, то голод – в общем, кошмары. Но однажды во сне совершенно посторонний мужчина подарил ей огромный букет чайных роз со словами: «Я знаю, что у вас не состоялось свидание. Это вам от него». И всё это происходило над чистейшим ручьем. Это очень хороший сон, сулящий надежду, очень! Следовательно, надо было ждать.

Прошел еще год. В доме снова запахло мандаринами – верный признак приближающегося Нового года. Рассказали товарки примету – записать все свои желания на бумажку, в новогоднюю ночь их зачитать, а потом в течение года эту бумажку хранить. Лариса стала составлять список и на седьмом пункте запнулась – всё. Как мало надо для счастья! Ведь на самом деле все есть… кроме самого счастья.

Как токсикоман засовывает голову в пакет с зельем, так и она погружалась в непроглядную темень своей души. Администрация гадюшника устроила маленький банкет перед праздником. Когда у Ларисы в десятый раз спросили, почему ты такая грустная, она вспылила и скоро ушла. Общество стало ее раздражать. Даже в предпраздничной очереди она возненавидела всех и каждого. С одной стороны слышался робкий разговор жены с мужем:

– Давай шпротиков возьмем к праздничному столу…

– Я не стану фашистов рублем поддерживать!..

С другой почтенный старец требовал уважения и обслуживания без очереди:

– Мне девяносто лет, я ветеран и инвалид, а вы вместо того, чтобы почтить седины, мне хамите!

– Так это вы страну развалили, а теперь требуете уважения!.. – парировал молодой ехидный голосок.

С невероятными трудностями она закупила провизию для застолья, которое планировала провести дома. Одна. Кому надо, позвонят. Идти в гости было просто немыслимо. У одной подруги ей не нравится муж, у другой ребенок, третья сама осточертела хуже горькой редьки. Лучше быть одной и не портить никому настроение… Да и потом, она ведь все время ждала. Тщательно убирала комнату, красилась и, уходя на работу, была в твердой уверенности, что вечером вернется домой с ним. Что-то подвинулось в психике, и теперь она не знала, как будет жить, если все это окажется плодом воображения. Ах, если бы была абсолютная религия! Не христианство, не ислам, не иудаизм, а что-то настоящее, не вызывающее сомнений. Она сумела бы посвятить себя религии, если бы верила. Но как трудно верить! Вечно сомневаясь, мы идем путем философа, а не верующего.

И Ромео стал своего рода религией, хоть и языческой. Он совершенство, но свет, идущий от него, который видела Лариса, был важнее его совершенства. Это, конечно, уже из области мистики, но ведь и любовь из той же области. Она погадала себе на Новый год по Библии, и вот что вышло: «Я поручил бы это дело Господу, Который творит такие чудесные дела». И она доверилась Господу. Больше всего Лариса полюбила спать. И если бы ей суждено ждать его лет десять, то девять с половиной она хотела бы проспать. Проснуться только затем, чтобы успеть подготовиться к его приходу. И даже столь ожидаемая в обычных обстоятельствах весна ей сейчас не была нужна, не сулила радости. Все, что она делала, как-то согласовывалось с тем, что он скоро (или не скоро) придет к ней. Своим ожиданием она писала свою историю, создавала главную поэму жизни – свою судьбу.

Задушевные разговоры со школьной подругой, ставшей наперсницей в этот окрашенный мистическим смыслом период жизни, звучали примерно так:

– Он не придет. Забудь. Живи на всю катушку.

– Даже если он никогда не придет, я не смогу жить на всю катушку. Уже не смогу. Слишком многое для меня заключено в нем, пожалуй, что всё. Всё сводится к тому, чтобы я встретила его, полюбила и пострадала. Так Богу угодно. В тот день и час я не была достойна счастья, я увидела его, поняла, в чем оно, но не была его достойна. И Бог ведет меня дорогой очищения. Через боль я осознаю сущность бытия, сущность любви. Постепенно я начинаю понимать женщин прошлого, которые могли ждать всю жизнь. Не могу сказать, что им было проще. Наверное, нет. Но они ведь и не представляли, что можно по-другому. Я-то знаю, что такое свобода, но отказываюсь от нее. Я несвободна – я влюблена. Но если моей любви не суждено стать взаимной, разделенной, Господи? Чего мы ждем? Для чего еще я должна жить? Господи! Дай мне знамение, чтобы я не сдавалась! Я не хочу сдаваться, я не умею…

Но Аля умела вернуть подругу на грешную землю:

– Знаешь, почему богоискательство так свойственно России? Потому что другие народы Бога не теряли.

– Но даже если смотреть рационально, без мистики – всё равно! Это как у Шопенгауэра. Воля. Жизненная сила. Инстинкт. Это моя вторая половина, моя идеальная половина – как ключик и замочек – другой не подойдет. Я не хочу терять. Во сне я боролась с борцом сумо – и победила. Во сне мы с Ромео сидим за столом и ждем, когда закипит чайник. (Свистка? Звонка?) Было одно наблюдение… наверное, когда сон рассказываешь, он глупым кажется, но попробуй вникнуть. Осенью я тебе уже рассказывала сон про Голопятницкое шоссе (Головинское и Пятницкое вместе), там еще автобус, конь, КПП. А потом был сон про «Пентагон», где мне посоветовали искать Ромео. И вот сижу я как-то на днях на работе, радио тихонечко слушаю. Рекламу передают: открылся клуб «Пентагон» на Головинском шоссе. Я не знаю, что и думать. Я никогда не верила в совпадения – у всего должен быть смысл. Еще сон: две церкви, православная и протестантская, обе на МКАД, но православная в Москве, а протестантская в Химках. И я выбрала ту, что в Химках. Смысл в том, что действие этого сна разворачивается на том же месте, где осенью мне снился КПП, и теперь, год спустя, там действительно построили церковь.

— Ну, хорошо, – говорила Аля, автоматически пропуская слова про Шопенгауэра и прочие умствования, – давай поедем в этот клуб, посмотрим хоть, может быть, он там дни и ночи тусуется, а ты себя изводишь, как Консепсия.

— Какая еще Консепсия?

– «Юнону и Авось» смотрела? Так вот в жизни Кончиту звали Консепсией.

И они собрались в пятницу посетить местный «Пентагон», но Лариса заболела. В следующую пятницу заболела Аля. Потом они поехали, но в метро рядом с ними сел пьяный бомж и бормотал:

– Куда вот ты собралась? Не надо тебе туда ехать, приключения только на свою жопу искать.

Девушки пересели в другой вагон, но там их обобрал карманник, и пришлось вернуться. Потом начались крупные проблемы на работе с приватизацией, и развлечения пришлось отложить. Потом Аля забеременела, и ей стало не до клубов. В общем, провидение не желало, чтобы Лариса нагрянула в «Пентагон», и она смирилась.

Радостная новость о прибавлении в Алином семействе совпала с ее же круглой датой – двадцать лет, однако Лариса, так доверчиво поверяющая ей свои тайны, приглашена не была.

– Я прикинула, – простодушно признавалась подруга, – у меня двадцать человек гостей! Сажать некуда. Ты ведь не обидишься?

Лариса, скорее всего, не пошла бы, даже если бы ее пригласили, но такой циничный подход возмутил ее до глубины души. Она смолчала, но звонить подружке перестала, от встреч вежливо уклонялась, а слово «дружба» и вовсе вычеркнула из своего словарного запаса.

Время шло, магазин галантереи преобразовался в ТОО, человеческие отношения стали еще более рыночными, и мужчины в бордовых пиджаках стали хозяевами жизни. Один из них настойчиво предлагал Ларисе сниматься для рекламы колготок. Она лишь презрительно поморщилась, чем повергла его в глубокие раздумья – он ведь предлагал настоящие зеленые доллары. Через некоторое время он поднял планку и заговорил о ее русском лице, пушистых ресницах и предложил эпизодическую роль в кино, но Лариса поморщилась еще сильнее. Она была старомодна, и актерскую профессию презирала, как и подобает леди. Другой претендент, молодой армянин, открывший после реформ сеть ресторанов в Москве, выражался яснее: «Поедем, познакомимся с твоими родителями». Лариса представила себе эту картину и рассмеялась. Он истолковал смех по-своему и… стал рассказывать о своем материальном положении! Он не сказал, что любит ее. Он рассказал, как она будет жить замужем за ним. Но самое смешное, что Ларисиных подруг ее отказ удивил. То есть, если б она вышла замуж за господина Манукяна, они бы восприняли это как должное и с удовольствием погуляли бы на армянской свадьбе. А одна даже сказала:

– Вот мы и сидим с голой задницей, но зато с мечтой.

– Простите, девочки, но без мечты я уже жила. Мне не понравилось.

А вот в другой сфере кое-какие изменения наметились. Лариса поступила на заочный. Со второго курса можно было бы и работу поменять, методисты предлагали ей в этом помочь, но этого она сделать не могла: гадюшник на углу Сретенки и Бульварного Кольца, который она всей душой ненавидела, был единственным связующим звеном с ее Ромео. Он не знал ни ее телефона, ни адреса, ни даже фамилии. И когда он вернется из армии (впрочем, два года давно миновали, следовательно, из тюрьмы, что для нее было безразлично), он должен найти ее на том же месте, в том же форменном платье, с той же косой. И она продолжала смотреть на памятник Крупской.

Само собой разумеется, обычной судьбы у Ларисы быть не могло. Наследственность. Никто в их роду пассионариев не мог довольствоваться тихими семейными радостями. У кого-то было творчество, у кого-то идеология, у кого-то религия. Все женщины жили в исканиях, категорически пренебрегая кухней. Человек приземленный этого понять не сможет. Ей говорили, что нельзя постоянно жить в надрыве. Она отвечала, что Данте у врат Ада поместил тех, у кого нет надежды даже на смерть: тех, кто прожил жизнь, не зная ни позора, ни славы; жалкие души, которые не боролись.

– Я буду бороться, – говорила она, и ей снился роман с продолжением. Она на работе, в униформе. А он дворник, тоже в своей «униформе», то есть в телогрейке. И они налюбоваться друг на друга не могут, чуть не плачут от счастья. И он говорил такие вещи, которые услышишь – и умирать не страшно. Лариса ждала. На защите диплома профессор-историк Илья Ильич вдвое старше ее сделал ей предложение. Она попросила полгода подумать. Он согласился.

В стране утвердилась зеленая валюта. Миновал дефолт, уничтожив мелких предпринимателей и кооператоров, появилось в лексиконе обывателя слово «олигарх». Закончилось тысячелетие. Лариса тридцати лет от роду вышла замуж за Ильича, человека достаточно умного, чтобы ни о чем не спрашивать, и переехала наконец в новый район. Ее лет муж не замечал – для него она была девочкой, которую он радостно носил на руках. Трогательно картавые друзья мужа любили бывать в их доме, где за обе щеки уплетали отбивные из свинины. Она же, политически неграмотная, искренне думала, что некошерное – это то, что кошки не едят, а потому не видела никакого противоречия в таких гастрономических пристрастиях гостей. Если визит друзей приходился на воскресенье, включали НТВ, смотрели «Намедни». И однажды в репортаже из Израиля она увидела Ромео, загорелого, с рыжей бородой, в камуфляже, с автоматом наперевес. Он отвечал на вопросы российского корреспондента о палестинских территориях. Умно отвечал, надо сказать. А друг мужа тем временем завопил:

– О, смотрите! Шурик Кац!

– Кац? – переспросила Лариса.

– Ты его знаешь?

– Он у меня лезвия покупал, гэдээровские, – поколебавшись ответила она. – А потом пропал. Я думала, на баррикады полез в августе 1991, потому что где-то в это время он исчез. А оказывается, вон как всё.

– Да его предки долго уговаривали уехать, а он со всеми разругался, потому что барышню себе нашел какую-то нееврейскую. Но когда она его обломала, со всеми помирился, согласился и уехал.

– И как же она его обломала?

– Да она всё из себя княжну Мэри строила, фу-ты-ну-ты, он на бензине экономил, чтобы этой фифе кольцо купить, а у нее любовник был. Ему вовремя ее подруги глаза раскрыли. – Лариса подняла бровь, и он поправился: – Ну, или коллеги по работе. Какая разница? Главное, что предупредили вовремя. Он прилетел на крыльях любви, с цветами, как дурак, а она на юг усвистела.

– Я?! – возмутилась Лариса, которая на юг первый раз в этом году съездила, с мужем.

– Ты?! – удивился Илья. – Это и есть тот самый Ромео, которому написаны тома стихов?

– Ромео?! – гость заржал. – Я ж говорю, Шурик Кац.

Так всё и разъяснилось. Сказать, что Лариса стала рвать на себе волосы или биться головой о стенку нельзя – слишком давно все было, слишком много воды утекло. Уходить в монастырь и давать обет молчания, как сделала упомянутая Консепсия, она тоже не стала. То, что подружкам доверять нельзя, она и так знала, по жизненному опыту, и без этой истории. Но, конечно, было немного грустно. Она была довольна своим браком, но тот… Тот мог бы быть и вовсе идеальным. Непонятно только, зачем он назвал себя Ивановым.

2006

Златоглазый сосед

Когда Марине было восемнадцать лет, она полюбила однажды и навеки того, кто, увы, не мог на ней жениться, но исправно сделал ей ребенка, несколько лет помельтешил то здесь, то там, однажды свозил ее и маленькую дочку на юг, а после и вовсе пропал. Недолгая жизнь с ним была столь богата на полярные эмоции, что теперь Марина совершенно о нем не скучала, скорее наоборот – завела кота, защитила диссертацию и наслаждалась покоем. Люся росла очень самостоятельной девочкой: с третьего класса Марина перестала проверять у нее уроки, с шестого – посещать родительские собрания, а с седьмого – готовить обед, благо рядом была столовая. Вместе они ходили только на теннисный корт и в кафешку за горячим шоколадом. Однажды, когда ничто не предвещало, за очередной дымящейся чашкой Люся сообщила, что выходит замуж, переезжает к мужу и кота с собой забирает.

Подготовка к свадьбе, само торжество, переезд молодых в новый дом – все прошло как в дыму. И вот миновал год, сидит Марина на диване, смотрит одним глазом вечерние новости с сигареткой в усталой руке, а в другой держит телефонную трубку, в которую лучшая подруга день за днем учит ее жизни – что готовить на ужин, как улучшить цвет лица и что делать с кармой.

Лучшие подруги – это такая особая категория отравителей жизни. Если у нее судьба не ладится, то вам на роду написано всю жизнь выслушивать ее жалобы на Господа Бога. Если же подруги – дамы семейные, домашние, хозяйственные – всё, пиши пропало, задолбают! Дружить и доминировать – не одно и то же. Но этим правильным и успешным необходимо всех осчастливить.

– Марина! Тебе через месяц сорок лет, пора подумать о себе. Ты для Люсечки сделала все, что могла, сделай теперь и для себя. Если ты сейчас замуж не выйдешь, то когда ж?!

– Таня, жить с молодым стыдно, а со старым – противно.

– А он почти твой ровесник, мужик видный, непьющий и дача у него большая, хозяйство справное.

– Чего ж он такой хороший и один?

– А ты чего такая хорошая и одна? Вот то-то же. Вдовец он. Дети взрослые уже, женатые.

– На справном хозяйстве жену ухондокал?

– Ну вот что ты теперь одна будешь делать? С работы приходишь, а дома пусто, тихо, никто тебя не ждет. Пока это еще Люська тебе внуков родит…

– Да типун тебе, Танюшка, на язык! Дай вздохнуть-то! Я, может, мечтала об этом времени, чтобы, наконец, латынь выучить!

– Ага, знаю я твою латынь! Сидишь куришь и в телевизор без звука пялишься.

– А хоть бы и так, какое кому дело?!

– Я о тебе забочусь! Ты же не пойдешь с Люськой в ночной клуб кавалеров кадрить. Тем более что ее теперь муж не отпустит. Ну что, я его зову на обед, да? Платье надень, а то придешь, как всегда, в штанах…

Конечно, если отбросить цинизм, то иногда, в самой-самой глубине души доцент Марина сожалела, что не было в ее жизни ни подвенечного платья, ни обручального кольца, ни сильного плеча, но которое можно было бы опереться. Но ее сожаление было не того рода, как у старых дев, которые думают, что замужем одно сплошное счастье, нет. Единственное, что требуется от мужчины, это быть поддержкой и опорой. В ее недолгом квазибраке поддержкой и опорой была она сама, а как перестала поддерживать, так брак и распался. И она понимала, что в «настоящих» браках все то же самое. Скорее, ее раздражал вечный статус матери-одиночки и банальнейшая мысль «чем я хуже других».

– Как звать-то?

– Игнат.

Маринка повесила трубку, но смеялась еще долго – и пока новости досматривала, и пока зубы чистила. Ну надо же, Игнат! «И дача у него большая, там, наверное, можно теннисный корт устроить… – продолжала она додумывать мысль, ложась под утро спать. – Точно! Я посмотрю, какого этот кент телосложения – если пузан, то пшёл вон, а если играть способен, то будем мы с ним спортивной парой!..» – это-то ничтожное обстоятельство и решило дальнейшую судьбу.

На обеде у Татьяны гость демонстрировал скромность, непривередливость в еде, хорошие манеры, угощал всех «своей дачной» малиной и говорил исключительно о даче и произрастающих там фруктах, зазывая Таньку с мужем и «ее очаровательную подругу» на шашлыки. Танькин муж Саша, лысый как колено, щуплый мужчина, в основном молчал – чтоб решать, есть жена, – и многолетние скорбные складки у рта, выражающие муку, как бы говорили: «Ну я попал!» Если он вдруг высказывал какое-то мнение, не совпадающее с Таниным, она шумно вздыхала: «Саш, ну ты дурак?!» Саша смеялся, как бы удовлетворенно подтверждая: да, попал. Уговорились поехать на следующее воскресенье. Марина любезно согласилась, ибо сложён гость был как бог. Марина неоднократно цитировала Шанель: «Как женщина выглядит в 20 лет, зависит от природы, а как она будет выглядеть в 45, зависит от нее самой», только считала, что и мужчин это тоже касается – запустившие себя особи ее не интересовали. Наш имидж – это то, что мы хотим поведать о себе миру. Если она прилагает усилия, чтобы быть в форме, то уж и он пусть постарается.

Татьяна, идеальная жена и мать троих детей, делала все возможное, чтобы свободного времени у нее не оставалось, и при этом непрерывно жаловалась, что времени нет «даже книжку почитать». Когда Марина писала свою диссертацию, ее вдруг осенило, что так поступают люди, которые боятся свободного времени – им не на что его употребить, нечем заполнить. И книжку они вовсе не хотят читать, и задатков творца не имеют – им не нужна свобода самовыражения, ибо выразить нечего. Иногда Марине казалось, что подруга так старается выдать ее замуж лишь потому, что завидует ее свободе: когда Татьяна несколько часов стояла у плиты, дабы накормить свою многоротую семью, Марина звонила и заказывала пиццу – и никто не смел вякнуть, что это вредно. Слава богу, вякать было некому.

На шашлыки к Игнату домовитая Татьяна везла три небольшие кастрюльки: с салатом оливье, с борщом и с киселем, и термос с Сашиными отварами из трав – у скорбного Саши был слабый желудок. Или он убедил Таню, что желудок у него слабый. Марина везла теннисные ракетки и по пути купила бутылку коньяка. Надо было проверить героя не только на спортивность, но и на эмоциональность – вдруг выпьет и чудить начнет, как и подобает настоящему русскому хозяину, да еще и с таким именем.

Она хорошо помнила момент, когда Люся собиралась в первый класс и привезли новенький полированный письменный стол. Марина отпустила грузчиков, и тут оказалось, что в маленькую комнату он не помещается – надо вытащить оттуда шифоньер. Марина дождалась «папу», накормила его ужином и вежливо попросила сделать небольшую перестановку. Как он бушевал! Он работает как вол, он света белого не видит, он приходит к домашнему очагу, надеясь на отдых, на тихую пристань, а ему здесь придумывают все новые и новые задания (накануне он наточил нож)! Когда Марина повторила свою просьбу, ибо уже завтра Люся должна приехать от бабушки, он раздавил стакан в руке, и из его ладони кровь полилась рекой. Замотав рану полотенцем, Марина погнала его в травмпункт, а сама – все когда-то в первый раз – занялась перестановкой мебели. Поставила ножки шифоньера в капроновые крышки и поехала. Но малогабаритные квартиры таят массу ловушек: в дверях шкаф застрял. И застрял тогда, когда Марина находилась в маленькой комнате. «Папу» оставили на ночь в больнице, дочь на даче с бабушкой, а телефон в прихожей. Амазонка подергала проклятую мебель, потрясла – встал намертво. Села на детскую кроватку, всплакнула, прокляла Хрущева, но скоро осознала, что это непродуктивно. Заметила сверху между шкафом и дверным проемом зазор сантиметров двадцать, поразмыслила, подставила стул и полезла в этот зазор. Пролезла! Вот что значит держать себя в спортивной форме! И шкаф вытянула! Да только этот чудак на букву М, когда из больницы вернулся, был уверен, что она любовника пригласила мебель передвинуть. И вполне естественно, что теперь Марина с большим подозрением относилась к излишне эмоциональным мужчинам.

Но тут все оказалось еще более неожиданно. В тот день был церковный праздник – Троица. По деревне, где была «дача» Игната, ходили в меру чумазые дети с березовой веткой, украшенной лентами и пели какие-то подблюдные песни, а хозяин дома одаривал их мелочью и конфетами (мелочь, скорее всего, тут же тратилась ими на курево). И, судя по иконам в доме, был православным. К религиозным людям Марина относилась еще более настороженно, чем к эмоциональным. В раннем детстве она своими глазами видела, как ее бабушка с дедушкой, наверняка бывшие когда-то комсомольцами, дрались табуретками из-за разницы в толковании Символа веры. А Игнат-то коньяк гостям подливает, а сам спрашивает:

– Марина, а вы в церковь ходите?

– Я радуюсь жизни и стараюсь радовать других, я учу молодежь ценить жизнь во всех ее ипостасях, я создаю красивые вещи из всякой чепухи и кормлю бездомных собак – и это моя религия. Не старайтесь убедить меня, что христианство лучше. Жизнь слишком ценная, чтобы посвящать ее всю целиком чему-то одному. Если Богу было угодно сделать ее столь разнообразной, то мы должны познать ее во всем разнообразии.

«А христиан во всяком обличьи за то и не люблю, что они это отрицают. О сакральном говорят шарлатаны, чтобы запутать, ибо существование Бога – очевидно, а не сакрально. Сакральное – это когда некто заявляет, что с ним вчера говорил Господь, велел передать то-то и то-то», – додумала Марина, но промолчала.

Игнат поджал губы. Доцент Марина давно знала, что женский ум выставлять не надо – он отвлекает внимание от фигуры, а ее фигура лучше всего видна в движении, и потому тут же вручила Игнату ракетку и повела на лужайку играть. Хозяин скинул рубашку и оказался, выражаясь языком «Илиады», косматовласатый, загорелый, с бицепсами, как голливудский герой. Лужайка была за забором, и на ней паслись козы, а весь участок был засажен картошкой и капустой. Вот если бы тот солнечный квадрат засеять канадской травкой, отличный вышел бы газончик…

В общем, испытание Игнат прошел.

– Анна Иоанновна, племянница Петра Первого, носила венец безбрачия. Ее прокляла обиженная на весь свет старушка. Супруг царевны скончался через месяц после свадьбы и нового не предвиделось. Но она была большая любительница разных заговоров и сумела на всю жизнь привязать к себе Бирона.

– Как я могу быть уверена, что смогу жить с ним всю жизнь? Может, он заставит меня хиджаб носить и посты соблюдать?!

– Ну и пособлюдаешь, не рассыплешься! Вот, смотри. – Татьяна дала подруге замочек для чемодана, размером с ноготь, – На порог положишь, ковриком прикроешь, а когда он перешагнет – ну, вон, в комнату пройдет, – ты замок запри. А ключик вечерком в канал брось. Вот, слова выучи, которые нашептать надо, а замок потом хранить при себе.

– Таня, кто тебя этой ереси научил? Ты же технический вуз окончила!

– Дура! Доцент, а такая дура! Это же работает. Если мы не знаем секрета ДНК, это не значит, что этой фигни не существует. Так же и с магией. Я не знаю, как это работает, но работает. Я и моему негодяю замок клала на порог – двадцать лет в браке.

– И тебе никогда не хотелось его убить за эти двадцать лет?

– Ты что, у нас же дети!

– Как сказал Гомер Симпсон, семья – это гроб, а дети – гвозди в его крышку. Тань, а если ключик не выбрасывать? Убрать, к примеру, на антресоли, а когда понадобится, вынуть…

– Почему я тебя терплю?! – Таня закатила глаза.

Свадьба была негромкой, домашней, а свадебное путешествие – на дачу, с теннисными ракетками под мышкой. Марина легко уговорила Игната весной картошку не сажать, а на участке сделать корт.

– В хорошую погоду играть будем, а в плохую в музеи ходить, по Золотому Кольцу путешествовать и в ММДМ концерты слушать! – восторженно щебетала обретшая свое долгожданное счастье Марина, а Игнат соглашался и находил ее инициативы правильными:

– А то что же, так пашешь-пашешь, и вся жизнь пройдет.

Идиллия была полной. Весь год.

После годовщины свадьбы, которую отмечали на даче с Татьяной, ее непьющим мужем и шашлыками, Игнат попросил куриного супчика и овсяной кашки.

– У меня желудок слабый. Мне пиццу нельзя. И вообще, надо бы капусту посадить, свеклу, морковь, зеленушечки. Нет ничего лучше овощей со своего огорода.

– Игнат, мы можем позволить себе покупать овощи. Зачем же корячиться?

– Марина, ты, конечно, несколькими доводами можешь доказать, что я козел – вас этому в университете специально учили. Но я привык – и мне не в тягость! – работать на своей земле. Старую обезьяну не научишь новым фокусам.

В общем, теннис накрылся. Однако за год Марина к Игнату привыкла, мужем он был образцовым, не пил, не курил, все в дом нес, сделал в ее квартире небольшой ремонт, и придираться к нему из-за слабого желудка было бы неразумно. И поскольку разум Марина считала высшим смыслом существования, то смирилась. Сначала стала помогать мужу на огороде, а после увлеклась цветоводством – такие клумбы развела, что соседи от зависти полопались. Но когда поспела смородина, Игнат предложил пригласить Татьяну:

– Она такое варенье варит – пальчики оближешь?

– Как-то это неудобно, с чего бы это ей для нас варенье варить, выходные тратить?

– Тратить! Эх, Марина, в этом ты вся! Да для нее это удовольствие! И к тому же мы с ней родственники.

Глупый родственник хуже умного врага. Вот именно из-за таких Танек-наседок мужики и думают, что домашнее хозяйство для жены – это одно сплошное удовольствие! Когда преступник сидит в тюрьме, у него есть свет в конце тоннеля: вот выйду и буду жить, как мне хочется. У домохозяйки света в конце тоннеля нет. Пока она младших детей на ноги поставит, ей старшие внуков подкинут, и домашние дела не кончатся никогда. Как всякий совершенный мужчина Игнат совершенно не понимал мотивацию женщины, а уж предположить, что у бабы могут быть какие-то другие интересы помимо дома, и подавно. Короче, Марина не допустила подругу на свою кухню, а, проклиная все на свете, к следующему году сама научилась варить «охренительное» варенье и не только. Однако чтобы снять такой стресс, ей необходима была моральная компенсация. Уже три года она ездила в гости к дочери – стыдно сказать! – чтобы поиграть с котом. Это была для нее наилучшая форма разрядки. И она предложила Игнату взять котенка. Марина прикармливала нескольких возле дачи, и один ей очень приглянулся.