Спираль зла

12

Сервас прекратил поиски в «Гугле» и стал просматривать все, что удалось найти о боди-арте.

Он листал страницу за страницей, и его все сильнее охватывало бесконечное изумление. В какую эпоху он живет? Люди имплантируют себе на лоб рога, гребешки на головы, разрезают надвое языки, чтобы быть похожими на змей… А есть и такие, что вживляют себе в губу рыболовный крючок, а потом велят тащить себя из воды, потому что они рыбы. Или покрывают себя какими-то приспособлениями вроде чудовищных протезов. Нашелся и артист, который служил мессу на латыни, а потом причащал паству облатками, уложенными на кровяную колбасу из его собственной крови. А другой артист просто вскрыл себе вены обыкновенной бритвой. Одна из рекламных статей гласила: «Скандальные, невыносимые, поэтичные или богохульные, подобные перформансы крупных мастеров искусства боди-арт редко кого оставляют равнодушными».

«Вот черт, мне пятьдесят три года, а я уже чувствую себя стариком», – размышлял Мартен. – Разве это нормально?»

Статей на эту тему было так много, что ему понадобилось два часа, чтобы найти ту, что нужно.

Каким телесным трансформациям, связанным с добровольным страданием, подвергал себя Стан дю Вельц? И какое отношение это имело к его смерти? Надо ли усматривать в этом крайнюю форму экспериментов над собой, или он все-таки стал жертвой соседа по клинике, страдающего деменцией? Ясно было одно: убийца тщательно готовился и все рассчитал. Он принес живых пчел, обзавелся транквилизатором, чтобы усыпить дю Вельца и накрепко привязать его к кровати. Все было рассчитано и выверено с преступной и ненормальной точностью. И то, что убийца принадлежал к категории людей весьма организованных, новостью не было.

Сервас вывел на экран фотографии двух мужчин. Резимон, подозреваемый. Блондин. Волосы редкие и тонкие, как папиросная бумага. Светлые, водянистые глаза. Стан дю Вельц. Внешность, на которой взгляду не за что зацепиться. Волосы короткие. Глаза карие. Лицо круглое. Неудивительно, что он хотел стать более заметным с помощью боди-арта.

Сервасу вдруг захотелось закурить. В таких случаях он выходил из здания полиции и шел вдоль Южного канала. Несмотря на гудки, шум и гомон городской улицы, вид тихой воды канала его всегда успокаивал.

Когда он вышел, вдали слышался гром и стал накрапывать дождь. Укрывшись от дождя, как зонтиком, широкими листьями платана, Мартен думал о Леа. Чем она занимается? С кем она сейчас?

После выкидыша Леа, не выполнив обещания, уехала в Африку вместе с «Медиками без границ»^[9]. И застряла там. Уже два года… Приезжала она редко. В интернете у нее был блог, который Сервас сначала просматривал каждый день, потом все реже и реже, а потом и вовсе перестал. Ему невыносимо было видеть ее счастливое лицо на селфи, которые она выкладывала, и на общих фотографиях с сотрудниками. Он не знал никого из них, кроме одного: обворожительного доктора лет сорока. На этих фото тот оказывался всегда рядом с ней.

Его снова стало мучить беспокойство: может быть, он ее потерял? Мартен убеждался в этом все больше, несмотря на сообщения, что получал от нее. Первое время Леа звонила почти каждый день, чтобы поговорить с Гюставом. Теперь ее звонки раздавались не чаще чем один-два раза в неделю.

Сервас уже давно решил подать прошение о смене отделения на службе, чтобы уделять больше времени сыну. Ведь теперь он снова совсем один занимается его воспитанием… Да так и не подал.

А новое дело еще больше все усложнит, Мартен это чувствовал. Дела такого рода вообще не дают ни минуты покоя, хотя любой следователь мечтает получить такое дело хотя бы раз за всю карьеру. А потом они превращаются в прожорливых монстров, которые съедают ваше свободное время, ваш отпуск, вашу личную жизнь, внедряясь во все, как опухоль. И больше всех достается той категории следователей, к которой принадлежал Сервас. Больше он не мог себе это позволять.

Где этот чертов Резимон, эта тень, способная проходить сквозь стены? Чем удивит на этот раз? Загадка его исчезновения неотступно преследовала Мартена.

Он смотрел на зеленую воду канала, взъерошенную дождем. Ее вид и равномерный, спокойный шум капель, стучащих по листьям платанов, действительно умиротворял. Сервас медленно побрел к комиссариату.

Возле барельефов у входа собралась небольшая толпа. Ох, чтоб тебя… Он вспомнил, что сегодня на 17:30 назначена встреча с прессой. После побегов пациентов из психиатрических клиник Тулузы в начале года этот новый эпизод вытеснил все остальные новости с первых страниц газет и с основных телепрограмм.

Сервас обошел стороной все стоящие автомобили, чтобы не столкнуться с журналистами, и подошел к лифту с другой стороны.

У себя в кабинете он схватил USB-ключ, который оставил им госпиталь «Камелот», и вставил его в гнездо на передней панели компьютера. На экране снова появилась белая дверь. Он уже собрался снова пересмотреть видео, но тут в кабинет влетел Эсперандье.

– Знаешь, какая профессия у сестры дю Вельца?

– Давай, выкладывай.

– Она пчеловод.

Сервас на секунду застыл на месте.

– Где она живет?

Венсан заглянул в свои записи.

– В Арьеже. У нее ферма где-то между Годье и Арга, по дороге на Фонвилен.

Мартен посмотрел на часы: 18:05. Времени вполне достаточно, чтобы доехать до места и допросить ее. Но он знал, что сможет приступить к допросу только поздно вечером. Знал, что принимает все слишком близко к сердцу. И еще подумал о Гюставе. Гюставу он тоже был нужен. Не только жертвам преступлений.

– Позвони судье, – сказал Мартен. – Пусть вызовет ее на завтра, к началу приема.

* * *

В этот вечер Гюстав пытался исследовать границы возможностей отца – как делал часто с тех пор, как от них уехала Леа.

В свои десять лет Гюстав был меньше остальных в классе, и это стоило ему постоянных насмешек. Но тут он пришел домой в скверном настроении и принялся обвинять отца. Дети часто безжалостны, однако Руссо был не прав: не общество их портит, просто они уж такие есть, вот и всё. С ними надо просто жить, их надо понять.

Билиарная атрезия, сужение желчных протоков – вот причина его малого роста. Это заболевание печени. Когда Гюставу было пять лет, ему пересадили печень – вернее, часть печени Мартена. Как только он начинал об этом думать, перед ним сразу вставали те сумасшедшие дни в Австрии и погоня за Гиртманом в больничном халате, по снегу.

– Когда же приедет Леа? – спросил Гюстав, подозрительно покосившись на пюре в тарелке. – Ты совсем не умеешь готовить.

Так кажется, или в наше время дети действительно быстрее развиваются и становятся жестче и упрямее, чем были в наши дни? Или это он стареет? Леа всегда умела сохранять контроль над ситуацией. Она работала в детском отделении госпиталя Пюрпан в Тулузе, перед тем как уехать в Африку. В любых обстоятельствах у нее была хорошая реакция, правильное поведение и терпение, до которого ему было далеко, – и Гюстав к ней очень привязался.

Что она сейчас делает? Сидит где-нибудь в ресторане в Браззавиле в компании коллег? А может, с тем неотразимым доктором, который мозолит глаза на каждой фотографии? В ее последних сообщениях Мартен уловил веселость, совершенно новую для Леа – причем из этой веселости он был исключен, – и совершенно новую дистанцию. В нем зародились сомнения. Ему казалось, что он угадал присутствие третьего, того, кто пытается ввязаться в их дела.

И эта простая гипотеза была слишком болезненна для него, тем более что на самом деле он даже представить себе такого не мог. Эта женщина… То, что он любил в ней. Все, чем он восхищался. И Мартен спросил себя, как бы он отреагировал, если б она сообщила ему, что встретила другого.

Это, конечно, эгоизм, но он с порога отмел саму мысль о том, что все это может принадлежать другому.

13

День первый (продолжение). Никогда себе не поверю. Я ночевала у Морбюса Делакруа. В его жилище. В этом невероятном месте в сердце гор, куда он удалился от мира. Он согласился меня приютить, меня, жалкую студентку…

Ее ручка бежала с легким шорохом по странице большого блокнота, который застегивался на замочек с секретом. У Жюдит был круглый, легкий, текучий почерк. Такой почерк, по словам экспертов, соответствует характеру приветливому, деликатному и сдержанному…

Еще бы!

Она написала:

А что, если я, как Красная Шапочка, угодила в логово Волка? Кто придет мне на помощь, если он не только замкнутый и гениальный, как о нем говорят, но и извращенец, охочий до свежего молодого тела? Да и его жена не показалась мне такой уж уравновешенной…

Внезапно между ней и страничкой блокнота возник образ: граффити на стене туалета автосервиса. А за ним последовал еще один: перевернутый крест, вырезанный на дереве вместе с ее инициалами… Все эти сообщения были адресованы ей. Уж нет ли тут скрытой камеры? Жюдит видела такие в «Кровавых играх»: одна была прикреплена к лейке душа, другая – над кроватью друзей, а третья – в туалете.

Комната, где она спала, была отделана в сиреневых, белых и розовых тонах, короткие поленья уютно потрескивали в маленьком камине, а на окнах висели тяжелые шторы, чтобы холод в плохую погоду не проникал в комнату. Все сделано для того, чтобы гость оказался в тепле и уюте. Там была даже кровать под балдахином. Наверное, чтобы лучше спалось?

«Прекрати эту паранойю. Ты ведь знаешь, зачем приехала сюда. Тебе удалось сюда войти. Теперь надо подумать, с чего начать. И что именно ты ищешь?»

Жюдит бросила быстрый взгляд на время на смартфоне. «Ого, надо спускаться. Они ждут меня к обеду. Кстати, я пока не видела в доме никакой прислуги, и очень удивлюсь, если узнаю, что они сами и готовят, и наводят чистоту в доме…»

Она соскочила с кровати, бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале душевой и вышла.

Дойдя по коридору до блестящих, лакированных ступенек лестницы, которые скрипели при каждом шаге, Жюдит не стала торопиться, а принялась спускаться медленно и плавно, без шума.

«С чего это вдруг? Ты что, боишься, что тебя обнаружат? Что ты здесь не на своем месте?»

Снизу доносились голоса. Морбюс и Артемизия. Жюдит находилась слишком далеко, чтобы понять, о чем идет речь, и ей пришлось еще спуститься, инстинктивно стараясь двигаться бесшумно.

– Ну, скажи, ведь это напоминает шпионаж, дорогая. Что за игру ты затеяла? Ты же опережаешь период обыкновенного расследования…

– Ты ей доверяешь? – раздался снизу голос Артемизии.

Вопрос заставил ее вздрогнуть и остановиться. Тем более что задан он был жестким, металлическим голосом. Жюдит застыла на середине лестницы.

– Что ты хочешь сказать? – ответил голос Морбюса.

– Ты не находишь странным, что она явилась к нам якобы чтобы писать диссертацию? Не допускаешь мысли, что это может быть одна из твоих чокнутых фанаток?

– А что это меняет? Завтра она уедет.

Наступила тишина.

– А если, хуже того, она искала что-то другое?

– Что-то другое… Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

14

Было уже полдесятого вечера, когда отец Эйенга припарковал машину у входа в маленький двухзвездочный отель напротив пляжа. Погода была отвратительная. У него возникло впечатление, что он пристал к разоренному берегу, среди хаоса ревущих скал, дюн и каменных домов под черным небом, по которым хлещет дождь и лупят волны, заглушая своим грохотом вопли чаек.

На улице было градусов на пятнадцать холоднее, чем на юго-западе, и святой отец довольно быстро понял, что не экипирован для такой погоды. Но внутри маленького отеля было тепло и уютно, и он сразу почувствовал себя лучше. При ежегодном заработке в 3600 евро, плюс примерно таких же доходах от мессы, лишняя нагрузка на бюджет в виде ночевки и обеда в отеле была великовата. Но Эйенга заранее запросил помощи у сестры. Она работала в консульстве Камеруна в Марселе и, хотя и была далека от религии, всегда старалась помочь бедолаге-брату.

Он отметился в регистратуре, украшенной стеклянными поплавками и рыболовными сетями, и с тоской взглянул на опустевшую столовую, смотревшую большими занавешенными окнами на пляж.

Десятью минутами позже священник обедал морскими ушками и кусочком хлеба с маслом, и чувствовал себя очень неловко. Пляж в такую погоду пустовал. Кроме грохота моря, крика чаек и порывов ветра, ничего не было слышно.

В маленькой бухте, окаймлявшей дюну, волны все время меняли цвет. Священник был очарован количеством мысов, крошечных проливов, островов и островков, возникавших из волн. А прямо перед ним, за песчаной прибрежной полосой, покрытой белой пеной, возвышался темный силуэт замка, стоявшего на скале, как шкатулка с драгоценностями, спрятанная в гуще соснового леса. Эйенге сразу пришел на ум «Черный остров», один из любимых его мультиков, и горилла, которая гналась за Тинтин.

– Вы знаете владельца этого замка? – спросил он хозяина гостиницы, который принес ему кружку крепкого пива.

– Месье Цорна? Да его все тут знают. Он время от времени заходит сюда пообедать.

– А что он за человек?

Священник заметил, как забегали глаза хозяина. Видимо, тот подбирал подходящие слова.

– Странный он какой-то… Во всяком случае, не из тех, кто нравится священникам.

Ответ удивил служителя церкви.

– Почему вы так думаете?

Хозяин отеля внимательно его оглядел, прежде чем заявить:

– Я не думаю, что религия его вообще интересует, отец мой. Скорее, наоборот, если вам интересно мое мнение.

Сбитый с толку, Эйенга собрался попросить разъяснений, но хозяин уже повернулся к нему спиной. Почему у него все отчетливей стало возникать ощущение, что его о чем-то хотят предупредить? И дурное предчувствие, как темная волна, накатило на пейзаж.

В эту ночь ему плохо спалось в маленькой комнатке с видом на море, где непрерывно свистел ветер и волны с грохотом бились о скалы.

15

Когда Сервас вышел из дома, было 7:45 утра. Венсан ждал его на улице, припарковавшись у тротуара. При мысли о том, что опять оставил Гюстава на попечение дочки своего соседа Радомила, Сервас почувствовал укол совести. Ну, хотя бы вечер они провели вдвоем…

Он устроился на пассажирском месте и приоткрыл окно, чтобы закурить. Венсан вел машину, как добропорядочный отец семейства, едущий в отпуск со всем выводком, и Мартен попросил прибавить скорость. Они быстро поехали по рокаде на юг, и он почувствовал, как теплый ветер шевелит волосы.

Спустя пятьдесят две минуты полицейские свернули на прямую дорогу, рассекавшую поле рапса, чуть полегшее под лучами уже высоко поднявшегося солнца. Пейзаж был странно пустынный, словно все обитатели куда-то улетели, как в каком-нибудь научно-фантастическом романе, оставив после себя необитаемую и враждебную планету.

На краю дороги показалось длинное серое здание старой фермы. А вокруг до самого горизонта простиралось желтое рапсовое поле.

Шоссе и так было не особенно гладким, а когда асфальт кончился, сменилось ухабистой дорогой, изрытой тракторами. Их трясло и качало, пока они не подъехали к крытому гумну и не остановились, подняв клубы пыли.

Когда же вышли из автомобиля, их обдало жаром. В воздухе не было ни малейшего движения. Из-за угла здания вышло стадо гусей и направилось прямо к ним. Сервас подошел к двери. Звонка не наблюдалось. Он постучал. Никакого ответа. Тогда Мартен заглянул в ближайшее окно, прижав нос к стеклу. Внутри царил полумрак. Он различил гостиную, обставленную старинной мебелью, камин, облицованный плитками пол, и вокруг – никаких признаков движения и пребывания человека.

– Гуси, – сказал Венсан у него за спиной, и в его голосе Мартен уловил тревогу.

Он обернулся. Гусей было десять, шестеро белых и четверо серых. Распустив крылья, они отважно шли прямо на людей на своих перепончатых лапах. Подойдя поближе, вытянули шеи и хрипло, с угрозой закричали.

– Территориальное поведение, – сказал Сервас. – Они защищают свою территорию… Гуси со времен античности считаются отменными сторожами. Почитай Тита Ливия. Римские гуси, капитолийские… Внимание, стоим спокойно.

Он не мог определить, гусаки или гусыни идут на них. Но предположил, что если шея у птицы вытянута и она орет что есть сил, то это явно гусак.

– Они очень умные, – прибавил он и подумал: «И очень верные. Пара живет вместе всю жизнь».

Гусь, шедший впереди, вытянул к ним шею почти горизонтально и издал хриплый и громкий крик, который тут же подхватили остальные.

– Что они там делают? – забеспокоился Венсан.

– В атаку пошли. Отступай… Медленно… Наблюдай за ними. И ни в коем случае не поворачивайся к ним спиной.

– Что? Надеюсь, ты шутишь?

– Ничуть.

– Покинуть поле боя? Отступить?! – закричал Эсперандье, размахивая руками.

«Черт! – подумал Сервас. – Ну, просто как нарочно выбрал лучший способ обострить ситуацию…» Он увидел, как Эсперандье все быстрее и быстрее отступает к полю.

– Не беги! – крикнул Мартен.

– У меня такое впечатление, что они побегут за мной…

Сервасу приходилось видеть в кино, как гуси нападают на коров, на слонов, даже на горилл и тигров, – но еще ни разу ему не приходилось самому быть целью гусиной атаки. Может, не случайно это произошло именно сегодня… Словно в подтверждение его опасений, белый гусь, что шел впереди, погнался за Венсаном, который совершил фатальную ошибку: повернулся спиной и бросился бежать. Сервас увидел, как гусак, взмахнув крыльями, оторвался от земли и атаковал Венсана с воздуха, прямо в затылок.

– Вот дрянь! Кусается! Слезай сейчас же!

Сервас чуть не расхохотался. Он почему-то представил себе, как пишет объяснение: применил табельное оружие с целью спасения жизни товарища. Эсперандье носился взад-вперед по рапсовому полю, а за ним то бегом, то взлетая, неслись гуси, время от времени атакуя с воздуха. Сервасу очень хотелось вытащить телефон и заснять все это на видео. Вдруг с подножия холма раздались два громких свиста, а потом женский голос крикнул:

– Хватит, девочки! Валите отсюда!

И еще один свист. Гусыни сразу успокоились и ретировались тем же путем, что и появились.

У подножия холма Сервас увидел ульи, а рядом с ними – женщину. Это была Виктория дю Вельц, сестра Стана дю Вельца.

Пчеловод.

Они медленно начали спускаться с холма ей навстречу. На ней была куртка, защитные перчатки и шляпа с защитной сеткой. Под сеткой Сервас различил квадратное лицо и маленькие, блестящие и жесткие глаза. Вокруг нее вились несколько пчел.

– Вы ведь из полиции? – бросила она. – Это вы звонили мне вчера? По поводу моего братишки?

– Совершенно верно, мадам дю Вельц, – ответил Сервас. – Нам нужно задать вам несколько вопросов.

– Только побыстрее. У меня еще много дел.

Сервас и Венсан переглянулись. Казалось, смерть брата ничуть ее не потрясла.

– Вы не могли бы пойти вместе с нами?

– Вы и пчел тоже боитесь? – ухмыльнулась она, отходя от ульев.

– И снимите шляпу, пожалуйста.

Виктория послушалась и смерила их взглядом.

– Что вы хотите узнать, господа эксперты?

– Прежде всего, принести вам соболезнования…

– Не трудитесь. Мы с братом никогда не были, как говорится, на одной волне.

– Объясните, пожалуйста…

– Я полагаю, вы знаете, что он лежал в клинике для душевнобольных… Стан был человеком слабым, сверхчувствительным с самого раннего детства. Уже в школе он отличался тщедушностью и малым ростом: так, птичка-невеличка…

«Не то, что ты…» – подумал Сервас. Летний пейзаж, синее небо, ослепительная желтизна рапса сразу как-то потемнели и померкли. Сервас почувствовал, как равнодушие этой женщины его буквально замораживает.

– Он так и не пришел в себя после смерти наших родителей.

– А когда и как они умерли?

Женщина пожала плечами.

– Дорожная авария. Стану было восемь лет, а мне двенадцать.

– Вы приходили навещать его в больнице? – спросил Венсан.

– Вы хотите сказать, в психушке? Никогда.

Это слово упало, как нож мясника на разделочную доску. Виктория оглянулась посмотреть, все ли ульи на месте.

– Вы же из полиции, – сказала она. – В марте у меня украли двадцать пять ульев. Жандармы ничего не делают, да они ни на что и не способны… Может, вы сможете что-то сделать?

– Я говорю с вами об убийстве вашего брата… И только.

– Кража ульев не прекратилась, – продолжила она, будто ничего не услышала. – Ульи загажены, перегреты, там заводятся азиатские шершни… Вы в курсе, что без пчел нам придется распрощаться со многими сельскохозяйственными культурами?

– Мадам дю Вельц…

– Вы заметили, что они никогда не сталкиваются друг с другом? Если б они были самолетами, то мы получили бы по меньшей мере сотню прекрасных летных штурманов с каждого улья. Они чудесные существа…

Сервас повысил голос:

– Когда вы видели брата в последний раз?

Она обернулась:

– Не помню… Несколько месяцев назад.

– Где вы были в ночь с понедельника на вторник?

– У друзей, в Фуа.

– Они могут это подтвердить?

На миг они встретились глазами. Потом Виктория снова заговорила:

– Вы что, хотите меня обвинить, что ли? Да мне плевать на моего брата. Он был просто еще одним больным на всю голову. Почему вам обязательно надо, чтобы именно я укокошила его в этой гребаной психушке?

– Вам сообщили, каким образом он был убит?

– Я читала, что его прикончил такой же псих, как и он…

«Спасибо прессе», – подумал Сервас.

– Его убили с помощью пчел…

На какую-то долю секунды она растерялась.

– Как это?

– Ему запустили в глотку целый рой, – уточнил Эсперандье.

В ее глазах сверкнула искра гнева.

– И вы, сыщики хреновы, сказали себе: «Так это же здорово! У него сестра пчеловод? Значит, она его и кокнула».

– Держитесь в рамках! – рявкнул Эсперандье.

– А на тебя, педик недоношенный, мне вообще начхать!

– Прекрасно, – разозлившись, сказал Сервас. – С этой самой минуты – девять ноль семь утра двадцать второго июня – вы арестованы по подозрению в соучастии в убийстве вашего брата, Стана дю Вельца.

– Чего?! Это как? Что еще за соучастие? Не имеете права!

– Еще как имеем.

– Вы обязаны зачитать мне мои права, чтоб вас всех!

– Совершенно верно. У вас есть право позвонить родственникам…

Виктория с горечью усмехнулась:

– У меня никого не было, кроме брата, так и тот умер.

– У вас достаточно помощников на ферме.

– Они никуда не годятся! Да и кто будет заниматься моим хозяйством? Моими ульями? Может, вы, мусора?! – Теперь она уже просто орала.

– Вы имеете право проконсультироваться с врачом, позвонить адвокату. Если у вас нет знакомого адвоката, мы вам его предоставим.

– Отпусти меня, ты! – взревела она и врезала Эсперандье локтем. Тот согнулся пополам.

– Вот зараза! Она разбила мне нос!

Сервас быстро на него взглянул. Напарник был весь в крови.

– Ладно, придется надеть наручники. Считаю до трех! Раз…

Венсан хорошо знал этот трюк. Чтобы прыгнуть и подмять ее под себя, они не стали дожидаться и считать «два!». Как и следовало ожидать, Виктория принялась брыкаться и орать, как олень в период гона:

– Пустите меня! Пустите! Подонки вонючие! Нацисты!

Они топтались посреди рапсового поля, по очереди падая и вставая, подминая под себя стебли с ярко-желтыми цветами. Наконец Сервасу удалось надеть на нее одно кольцо наручника. Но только одно.

– Прекратите меня лапать! – ревела она. – Я подам на вас жалобу за сексуальную агрессию!

Хорошо известный прием: при задержании самые опытные и закаленные старались нанести себе какой-нибудь ущерб: синяки, ушибы, даже переломы, чтобы имелся повод подать жалобу на полицию. Сервас почувствовал, что теряет присутствие духа.

– Поберегите слюну, – раздраженно сказал он, застегивая на ней второй браслет.

Скандалистку подняли на ноги. Она орала и плевалась, и один плевок пролетел возле самой щеки Мартена. Пока ее тащили к машине, Виктория упиралась ногами, рычала, шипела и отбивалась.

– Мои гуси отъедят вам задницы! – прибегла она к последнему аргументу.

Сервас весь вспотел. От ее неистовых взбрыкиваний у него болели запястья и фаланги пальцев. Он посмотрел на Венсана, который приглаживал волосы, прежде чем сесть за руль, и не смог удержаться от улыбки – вспомнил, что, когда еще только-только поступил на службу, на его заместителе всегда были только брендовые вещи, а прядь волос на лбу очень его молодила и шла ему. И он тщательно причесывался, что вызывало насмешки у старшего поколения, привыкшего, что полицейские должны выглядеть брутально. Зато теперь у Венсана был вид бойца, обращенного в бегство. Такова жизнь: в битве со временем еще никто не побеждал.

Садясь в машину, Мартен понял, что спина у него мокрая насквозь. Венсан тронул машину с места. Сейчас было бесполезно просить его ехать быстрее. Его заместитель нервничал. Он ловко обходил все колдобины на дороге, а подчас шел напролом, заставляя всех подпрыгивать на своих сиденьях.

– Хотите знать, кто убил моего брата? – вдруг раздался с заднего сиденья резкий голос Виктории дю Вельц.

Сервас обернулся. Женщина уже начала успокаиваться, хотя лицо после возни в зарослях рапса все еще было красным, а по виску катилась капля пота. И говорила она медленнее и спокойнее. Уставилась прямо в глаза Серваса, и в ее взгляде горела чистейшая ненависть. Но определить, кто являлся объектом этой ненависти, было невозможно.

– Это проклятое кино его сгубило…