Тиранический огонь
Через кровь и слезы мы начали осознавать, что страной правит тиран.
Естественно, никто не мог выступить открыто. Загнав глубоко всю обиду, весь протест, жили покорно и работали усердно под руководством этой власти.
Я преподавал в школе казахский язык и литературу. Учить детей всему доброму, воспитывать будущее поколение – это казалось тогда единственным смыслом жизни. Жена Халима была надежным тылом, трое детей – двое сыновей и дочь – ходили в школу.
Степняк был в то время большим городом, и десятки тысяч людей разных национальностей жили в нем. В голодный год кто дошел до Степняка, выживал.
Народ сказывал, что еще в древности, несколько веков назад, здесь добывали золото, и называли эту местность Мыншукур – тысяча ям. Сохранившиеся с тех пор монгольские илы впоследствии использовали русские и английские золотодобытчики.
В предвоенные годы люди часто находили золотой песок в речке. Бывало, мальчишки перепрыгивали через речку, видели блестящий песок, собирали в жестянку и сдавали тут же в магазин. Там взвешивали и платили боном. Боны – это были особые деньги, которые давали только за золото, и отоваривали на них только здесь.
Руководители рапортовали вышестоящим о фантастических достижениях золотодобытчиков. Газеты пестрели материалами об успехах советского производства и сельского хозяйства. Степняк тогда гремел на весь Союз. В 1934 году сюда приезжал Сергей Миронович Киров, второе по значимости лицо страны Советов после Сталина.
Сказывали, что начальники любили бахвалиться двадцатикилограммовыми трапециевидными плитками золота. Они предлагали своим работникам сжать с двух сторон ладонями такой слиток и унести. «Если сможешь унести, он твой!» – шутили они. Естественно, никто не смог даже поднять такую тяжелую, скользкую и неудобную для сжимания трапецию!
Успехи были, даже огромные, в экономике. Но это уже не радовало меня, видевшего все ужасы голодомора.
Незаметно пришла пора других ужасных событий – тридцать седьмой год. Люди начали исчезать бесследно. Народ так и назвал это явление ундемес – безмолвие. Живет тихо-мирно хороший человек, работает усердно, строит новую советскую жизнь и кормит семью. И вдруг исчезает, как будто проваливается сквозь землю. Только через некоторое время приползают слухи: оказывается, не совсем нашим человеком он был. Боролся против советского строя, саботировал и шпионил в пользу Америки или Японии! Люди недоумевали, как он мог этим заниматься и как никто ничего не заметил! Самое нелепое в такой ситуации было то, что народ наивно верил всему, что писали в газетах. Газеты были для всех символом правды, и редко кто тогда мог подумать, что они врут! Таким образом, вчерашний друг, товарищ и брат в одно мгновение становился чуждым элементом, ибо его окрестили самым тяжким, проклятым для того времени словом – «враг народа!»
Вначале уничтожали всенародно известных деятелей и потомков родовитых кочевников.
Наш народ был подобен куланам – диким лошадям, попавшим в аран – западню. Теперь охотники поочередно выбирали и вылавливали их, а бедные куланы метались туда-сюда, но не могли уйти никуда.
Объявляли врагами народов и расстреливали тех, кто был против, и тех, кто боролся за советскую власть и строил новую жизнь. Репрессировали всех алашордынцев. Даже тех, кто был лоялен к новой власти. Мы недоумевали, как это так? Как быть? Постепенно прояснялась чудовищная правда. Машина убийства была запущена с конкретной целью – вырезать весь цвет казахского народа! Страшная правда того кровавого времени – почти все передовые деятели-казахи были уничтожены!
Система поглощала все больше и больше людей. Газеты шумели вовсю, что в стране развелось много врагов народа и всем советским людям надо быть очень бдительными.
Когда начали ловить почти ни в чем не виновных людей, народ начал сомневаться в правильности такой борьбы и тихо роптать. Но никто не посмел поднять голос. Страх, всепоглощающий, всеподавляющий страх был везде. Опасность быть арестованным висела над каждым человеком. Все понимали, что любого из них могут ни за что арестовать в любой момент и отправить на Колыму, Магадан, в сибирскую тайгу лет на двадцать пять, или еще хуже, по решению известных органов, быстренько расстрелять.
Самое страшное, каждый город, район, аул, каждая трудовая организация была обязана найти и обезвредить в своих рядах «врагов народа». Если, например, Н-ный район в течение определенного времени не выявил и не выловил оппортунистов, троцкистов, националистов – алашордынцев, панисламистов, пантюркистов, а также шпионов Японии, Америки или Германии, то считался этот район неблагополучным в политическом смысле. И репрессивная машина заглатывала руководителей этого района и почти весь партийно-советский аппарат. Поэтому все старались «разоблачать» в своих рядах «врагов народа». Отсюда пошли и массовая слежка, и доносы!
Наш народ в то время как будто проходил перед конвейером, который непрерывно крутился и подавал в раскрытую огромную пасть ненасытной мясорубки все новые и новые жертвы. Мясорубка не знала усталости и остановки, беспощадно и без разбора перемалывала все, что попадалось в ее стальные зубы. И люди всячески старались избежать конвейера, ухитрялись, изворачивались как могли.
Казахи – душевный народ, бауырмал, то есть любящий братьев своих! Мы сохранили свою человечность, несмотря на все жестокие испытания истории. Даже в час смертельной опасности народ не терял чести и достоинства. Рискуя жизнью, порою принося себя в жертву ради братьев своих, люди как могли спасали друг друга. Но были и такие, кому на руку была эта репрессия. Жестокое, коварное время пробуждало в темных умах самые низменные инстинкты, и те распустившись, с наслаждением отправляли в кровавую пасть чудовища своих сородичей.
Бытует мнение, что казахи сами подставляли, предавали друг друга, писали донос наверх, указывая на сородичей, соседей, как на «врагов народа». Да, есть и такие неутешительные факты, но если серьезно проанализировать ситуацию, то становится ясно: машина смерти работала беспрерывно, требуя все новых жертв! Она перемалывала все без разбора! И мы должны понимать,главная вина лежит на тех, кто запустил эту чудовищную машину смерти, и на тех, кто подкармливал ее беспрерывным потоком живой плоти. А бедных, простых людей в большинстве случаев заставляли подписывать клевету на другого под страхом смерти или обманом. Методы были изощренные и коварные, так что простому смертному противостоять им было почти невозможно.
Вот посмотрите сами. Вызывается человек на допрос, вначале как свидетель. Опытные следователи разносторонне обрабатывают жертву, пугают и пытают до такой степени в полутемных подвалах, где стоит непрерывный железный гул и душераздирающие стоны арестованных, что бедняга будет кивать головой и подписывать что угодно. Самый решающий удар: «Вот если ты не подтвердишь, что товарищ такой-то – японский шпион, то он накатает на тебя бумажку, что это ты агент германский! Так что выбирай, пока есть возможность: либо – либо! Или ты будешь свидетелем и останешься нашим товарищем, или будешь расстрелян как враг народа. Подумай о детях, они будут всю жизнь подвергаться гонениям как дети врага народа». Обычно для того, чтобы сломать человека, этого было достаточно. А энкеведешники заботились о том, чтобы жертва и свидетель больше никогда не встречались на белом свете! Через некоторое время большинство свидетелей были тоже уничтожены, оклеветанные по отработанной схеме. Поэтому тайна метода очернительства и клеветы так и оставалась нераскрытой, и вчерашние добрые соседи всю жизнь ненавидели друг друга, обвиняя в своей ужасной доле. Эту ненависть они передавали своим детям и внукам, и вот это непонимание, разногласие, недоверие, взаимное обвинение продолжают бытовать в народном сознании до сих пор.
Легенда, выдуманная и пущенная в оборот политтехнологией того времени, сработала безотказно. Психологически расчет был точен: аульный люд охотно верит всему сказанному и услышанному, тем более, когда это слово касается лично его и выходит из уст власть имущих! Удивительное свойство людей – верить охотно любому слову про себя, невзирая на то, кем это сказано, где это сказано, сказано ли вообще. То есть, достаточно любому человеку сообщить, вот, мол, такой-то про тебя там-то, тем-то сказал то-то! И все, никто не будет проверять, правда это или ложь, а будет охотно верить этому. Более того, скажет даже: да, от него ожидали такого предательства, я знал, что он про меня хорошего не скажет! То есть, заранее люди не доверяли друг другу,ожидали от любого любую пакость в любое время! А годы репрессий и гонений еще более разожгли чувство недоверия и подозрительности, особенно страха! И, кажется, что эта подозрительность и страх до сих пор сидят в подсознании людей, временами давая о себе знать, наталкивая на самые безумные поступки! Выбор – или сам проходи, или пропусти товарища. Лучше, если подтолкнешь его, пока не подтолкнули тебя – владел умами и сердцами практически каждого.
Репрессии коснулись всех народов страны. Уничтожали безжалостно и русских коммунистов. Когда арестовали Тимофея Майдайкина, военного комиссара района, мы были потрясены. Темиртас, сын великого певца Биржан-сала, работал на шахте. Он был очень высокого роста и силен физически. Когда садился верхом на лошадь и опускал ноги, носки ног касались земли. Добродушный, доверчивый Темиртас был не терпим к несправедливости и всегда заступался за обездоленных и обиженных. Особенно народ уважал его за то, что он, не побоявшись, один вступил в схватку с несколькими пришельцами, когда те сильно зарвались и хотели поиздеваться над местным населением. И Темиртас мог один дать отпор нескольким противникам, да так поколотить их, что тем ничего другого не оставалось, как умерить свою пыл и успокоиться. Но начальству это явно не нравилось, и они втихаря включили его в «черный список» и ждали лишь удобного случая усмирить строптивого.
Он хорошо играл на домбре и неплохо пел песни своего отца. Вся степь знала песню-реквием Биржан-сала. Будучи смертельно больным, певец обращается к сыну Темиртасу с песней, доверяя свои сокровенные мысли о жизни и смерти!
Еще при жизни Темиртас стал легендой, и это благодаря великой песне. Но в годы репрессий советская власть сурово расправилась с ним: свободолюбивого сына Биржан-сала вместе со всей семьей сослали в Сибирь на долгие годы. После войны, после смерти Сталина и реабилитации репрессированных, уже на старости лет, я встретился с сыном Темиртаса Мухамедкали. Внук Биржан-сала поведал, что сам Темиртас и вся его семья погибли в Сибири, и только ему удалось вернуться живым в родные края.
А одного бедного учителя посадили на десять лет только за то, что он, бедняга, по бедности, посмел сшить себе трусы из красного ситца! И как назло, приезжает в аул оперуполномоченный из области, энкеведешник до мозга костей, боевик-большевик родом из Питера, закаленный в жарких схватках с деникинцами и колчаковцами. Матерый комиссар рыскает по степным просторам в поисках «врагов народа». Все районное руководство на ушах! Ездит он по аулам, на местах проверяет методы борьбы с чуждыми элементами. С ним вооруженный конвой на спецмашинах. Кого надо, скручивают и заталкивают в крытый кузов. Некоторых просто берут на заметку. Принимают в ауле высоких гостей в доме бедолаги учителя. Поели, попили, прошло все хорошо, пора провожать гостей. Перед отъездом комиссар захотел сходить по малой нужде. Все бы ничего, да тут этот бедолага учитель захотел того же. Вот тут наметанный глаз «охотника за головами» замечает, что нижнее белье у товарища учителя красное! «Ах ты, сукин сын! Попался! Как это так!? Красное знамя великой страны, обагренное святой кровью рабочих и крестьян, развевается высоко, на весь мир! И на тебе, надел его на задницу какой-то отщепенец алашордынцев!» Громогласно выматерившись, начинает разбираться – оказывается, верхнее белье у учителя было сшито из белого ситца, а нижнее – из красного! «Да ты сволочь, контра! Значит, белые ближе сердцу, и ты ставишь их выше! А красных ставишь ниже, и в самом позорном, грязном, вонючем месте!» Бедняга оправдывается, что это не специально, а жена-дура сшила из ткани, какую удалось достать. Да и хватило куска только на трусы.
Врезал комиссар по морде оцепеневшему от страха учителю, дал пинка под зад и приказал конвою арестовать его! Дали бедняге десять лет и отправили в Сибирь!
А бедные аульчане в ту же ночь сожгли все нижнее белье красного цвета.
Потому что красное знамя считалось святыней! Со всех трибун неустанно горланили партийно-советские пропагандисты, что красный цвет означает кровь народную, что наши знамена обагрены священной кровью рабочих и крестьян, пролитой в борьбе за советскую власть!
Только кровь у всех красная! И страшно, когда она проливается рекой, независимо от цели!
Сын одного аульчанина, мальчик лет семи, первоклассник, любил рисовать. Однажды он хотел нарисовать портрет вождя, отца всех народов, Сталина. Поскольку не мог точно воспроизвести черты лица, он по-мальчишески схитрил: сильно надавливая, обвел карандашом портрет Сталина в мундире, напечатанном в книге, подложив бумагу на обратную сторону книжного листа, то есть скопировал контур. Если бы какой-то бдительный товарищ увидел эту книгу, портрет вождя, обведенного жирными линиями ученического карандаша и накатал бумажку куда следует, то появился бы новый «враг народа», и отца мальчика лет на десять отправили бы в лагеря. К счастью, увидел эту книгу и рисунок мальчишки молодой учитель истории и в страшном испуге принес мне. Вначале я тоже весь похолодел при виде изуродованного портрета вождя, но взял себя в руки и спокойно спросил:
– А кто еще видел эту книгу?
– Никто! – запальчиво ответил честный малый.
– А ты понимаешь, что будет со всеми нами, если это увидят там!? – многозначительно указал я пальцем в потолок.
Историк аж задрожал и быстро закивал головой, как конь, гонимый оводом.
– Тогда ты ничего не видел! Не было этого, и все! Понял!?
Мое спокойствие придало ему сил, и он ответил уже внятно:
– Да, понял! Так и есть!
Вечером я бросил эту злополучную книгу вместе с портретом Сталина в горящюю печь и пристально смотрел, как сгорает «вождь и отец всех народов» при полном параде в пламени сухих березовых поленьев. Усатое лицо тирана кривилось и обугливалось, принимая чудовищный вид. Показалось, что он зловеще усмехается мне. Я невольно вздрогнул, по спине пробежали мурашки и облегченно вздохнул только тогда, когда портрет исчез бесследно в огне.
Наконец-то нам открылась истина. Бодан белого царя стали бодан красного царя! Только цвета разные да лозунги поменялись,а суть-то, суть прежняя! Как мы были подданными Российской империи, так ими и остались! Не было у нас национальной независимости – и точка!
Вот сейчас думаю, а что было бы с нашим народом, если все как один восстали бы против царского, а затем советского колониализма? Наверное, все джигиты героически погибли бы в неравном бою лука и стрелы против ружей и пушек!? Так наверняка казахская нация исчезла бы с лица земли совсем.И вот, по прошествии многих лет я понял непростую народную философию выживания и самосохранения: вроде как подчинились, покорно горбились под руководством захватчиков, танцевали под их дудку, но внутренне оставались верными своей вере, духу, культуре и языку. Самое главное, душу не отдали!
И я работал на советскую власть и компартию. Поддерживал выступающих с высоких трибун с пламенными речами большевистских руководителей, призывавших массы к ударному социалистическому труду, к светлому будущему человечества – коммунизму. А вечерами читал аяты Корана, хадисы пророка, истории мусульманских святых, легенды и сказания предков. Это было нормой моей жизни, и я внутренне гордился этим.
Когти агентуры
Неожиданно пришел и мой черед. В то время черный воронок, двое в черной кожанке и арест нового «врага народа» не было делом особо неожиданным. Многие, в том числе сотрудники партийно-советских органов, на случай ареста держали наготове маленький чемоданчик или сумку с предметами первой необходимости прямо в рабочем кабинете. Шепотом поговаривали в народе, что даже судьи, прокуроры и сами энкеведешники были готовы пересесть из своих кабинетов в каменные казематы. Над всеми людьми того времени без исключения висела, как дамоклов меч, угроза ареста и большого тюремного срока, а то и расстрела по приговору тройки. У меня тоже был такой чемоданчик, и я был готов к любым превратностям судьбы. Но никак не думал, что возьмут меня так не по-людски.
А взяли прямо в классе, во время урока литературы. Ученица восьмого класса читала стихотворение Гете «Горные вершины», которое перевел на русский язык Лермонтов, а Абай перевел на казахский. Гениальное стихотворение о природе и не менее гениальные переводы поражали фантазию учеников и воодушевляли. Наш поэтический настрой нарушили резко распахнувшиеся двери. Двое сотрудников в кожанке чеканно шагнули в класс. Дети испуганно затихли. Я весь похолодел.
– Учитель Асанбай Аманжолович Бектемиров?!
Старший товарищ в кожанке вопросительно посмотрел на меня.
– Да, – тихо ответил я. Во рту пересохло, язык еле ворочался.
– Что читаем? – иронично спросил человек у учеников.
– Гете и Лермонтова в переводе Абая! – несмело ответил самый отчаянный ученик.
– Ну вот, ясненько все даже на первый взгляд! – Он хищно повернулся в мою сторону. – Немца изучаете! А вы случайно не шпионите в пользу Германии?
– Нет, конечно! Это же стихи… поэзия великих поэтов! – ответил я тихо.
– Ладно! Посмотрим! Мы пришли по другому вопросу! – отрезал старший товарищ в кожанке. – Учитель Асанбай Аманжолович Бектемиров, вы арестованы!
Он холодно посмотрел на меня. Переборов чувство страха, я как можно спокойнее сказал своим ученикам, оцепеневшим от ужаса:
– Дети, успокойтесь! Все это недоразумение, ошибка! Я ни в чем не виноват! Скоро все выясниться, и мы продолжим уроки поэзии! Не думайте, пожалуйста, ни о чем плохом! До свидания!
– До свидания, агай! Возвращайтесь поскорее! – зашумели дети.
Мне было стыдно перед детьми. Они уважали меня. И вот, почтенного учителя уводят из класса как преступника.
Мы вышли из класса и направились к выходу из школы. Ох, каким тяжелым был этот короткий, привычный путь по школьному коридору. Когда за нами закрылась дверь школы, мне показалось, что это навсегда. Черный воронок неприметно стоял в тени деревьев. Только собирались сесть в машину, как из школы выскочила ученица, которая читала стихи, с криком: «Агай! Агай!». Все резко обернулись к ней. Она бежала, размахивая маленькой ручонкой.
– Агай! Вы забыли вашу ручку!
И протянула авторучку.
Я был растерян и машинально протянул руку. Но комиссар грубо оттолкнул меня и резко сказал:
– Она ему больше не нужна! Оставь себе!
Девочка тихо заплакала. Мы сели в машину. И тут вижу, что бежит к нам Халима. Она была на седьмом месяце беременности. Запыхаясь, с трудом переставляя ноги, она почти добежала до машины. Я хотел выйти, но строгий сотрудник удержал меня силой и велел:
– Сидеть! Поехали!
Водитель резко нажал на газ, и машина рванулась с места.
Тут я не выдержал и крикнул в полуоткрытое окно:
– Скоро вернусь! Передайте всем! Я не виноват!
Оглянувшись назад, увидел, как Халима и ученица, поддерживая друг друга, рыдают.
После приезда в отделение НКВД, меня сразу привели на допрос. Следователь был примерно моего возраста, не азиат. Он объявил, что я, учитель Асанбай Бектемиров, сын Аманжола, подозреваюсь в агитационной работе против советской власти.
– Вы поете песню «Тау ишинде» – «Среди гор»? – спросил он.
– Да! Прекрасная песня о любви!
– А вы знаете, кто автор этой песни?
– Нет! – схитрил я.
– Так знайте! Автор – Сакен Сейфуллин, враг народа!
– Но песня-то не про врагов народа! – прикинулся я дурачком. – Ее любят и поют везде!
– То было раньше! А теперь не будут любить и петь эту песню! Просто забудут и песню, и автора! Нет поэта – нет песни! Ты понимаешь, урод несчастный, что этот поэт и его песни являются запрещенными! Заруби себе на носу, что песня, сочиненная врагом народа, тоже вне закона! А поющие эти песни – прихвостни империалистов!
Он перевел дух и посмотрел на меня свирепым взглядом. Я молча выдержал этот взгляд.
– Так ты признаешься, что пел эту песню, зная, что она вражеская?! – закричал он вдруг бешеным голосом.
– Нет! – ответил я, покрываясь холодным потом.
– А я говорю – да! А ты говоришь – нет! Значит, один из нас врет?! А ну, отвечай быстро, кто из нас прав?!
– Я не вру! Мы точно не знали, не считали… что это вражеская песня!
– Значит, вру я?! – Он разозлился пуще прежнего. – Так ты еще смеешь обвинять меня, советского ответственного товарища, сотрудника НКВД, во лжи?
– Я этого не говорил!
– Не говорил, но думаешь так! Ты меня обвиняешь, мразь?!
И совершенно неожиданно он ударил меня по лицу. Искры посыпались из глаз, все вокруг поплыло. Тут он набросился на меня и начал дубасить кулаками, пока я не упал на пол. Не знаю, сколько пролежал в полубессознательном состоянии, пока он не поднял меня двумя руками за воротник, усадил на стул, и дал стакан воды.
– Ладно, – сказал он, смягчившись. – Сейчас иди и подумай до завтра. Хорошо подумай! Будешь сговорчив – помогу выбраться из дерьма! А если нет, сгниешь в лагерях!
Было видно, что он твердолобый костоправ.
Конвой почти приволок меня в камеру и, закинув через порог, закрыл железную дверь. Я остался лежать на каменном полу, не было сил подняться.
– Соберись, сынок, подними голову! – донесся тихий старческий голос. – Надо жить и бороться, несмотря ни на что!
Человек помог мне подняться, и я лег на нары. Мы познакомились. Я чуть не вскочил, когда он назвал себя. Это был Жакежан-бий – судья-оратор.
Жакежан-бий, мой сосед по камере, классовый враг, угнетатель казахской бедноты, был очень уважаем в народе. О нем ходили легенды. В шестнадцатом году он отдал своих пятьсот отборных, породистых скакунов царским чиновникам взамен призывников из своей волости, несмотря на их род и происхождение. Таким образом он спас многих казахских парней от неминуемой гибели либо от картечи карательного отряда, либо от железных осколков германской бомбы. После этого авторитет его вознесся до небес, и я лично с трепетом произносил его имя.
Теперь, вот судьба, сижу с ним в одной камере!
Оказалось, во время раскулачивания родственники уговорили Жакежан-бия на побег. Он со своей семьей тихо уехал в Россию, в Омскую область, в глухие районы. А люди пустили слухи, что он откочевал в сторону Китая. Его тщетно искали на той стороне, а он благополучно скрывался в другой республике под другим именем. Но все равно ему не удалось уйти от когтей советской власти, и вот, наконец, он оказался здесь.
– Всякая борьба, особенно политическая, требует гибкости ума, большой мудрости и хитрости! – говорил старец. – Кочевники вольной степи, дети небес, братья кочующих облаков и мерцающих звезд, живут честно и открыто. Общаются с людьми с открытой душой, откровенничают о сокровенном со всеми, одним словом, живут и творят дела без хитростей. Сами никого не обманывают и думают, что их тоже не обманут! И вот, пожалуйста, результат такой жизни! А ведь жизнь есть борьба, а борьба есть война, а на войне надо обманывать врага, как только можешь! Если не обманешь врага, то будешь обманут сам! Поэтому, заклинаю тебя, обманывай всех и вся, когда вопрос касается жизни и смерти, национального интереса! Покажи врагу, что ты не враг, а самый преданный друг, а хитрость храни в глубине души! Не надо грудью встречать штыки, бросаться с одной палкой на пулемет или принимать все удары в позе столпа правды. Притворяйся, будь оборотнем, обманывай как хочешь, но ты должен, во-первых, попросту выжить в этой кровавой вакханалий, а во-вторых, бороться хитростью во имя самосохранения своего народа! Никогда, ни при каких обстоятельствах не стреляй в свой народ! Но если этого требуют враги и держат тебя на мушке, то, во имя будущих побед, стреляй даже в родного брата! Вот тебе мой деловой совет – при первом же допросе покайся, говори, что заблуждался под влиянием ветреных идей алашордынцев. Говори правдиво, что ты отрекаешься от всех этих идей независимости, самоопределения наций, и самое главное, настаивай на том, чтобы тебя, молодого дурачка, простили и оказали доверие! Что ты готов бороться против врагов режима и готов сотрудничать с властями!
– А почему вы сами не поступаете таким образом?! – вырвалось у меня.
– Мне не поверят! Я слишком крупная птица для них, и, скорее всего, живым отсюда не выпустят! А ты молодой, тебе еще жить и жить! Даже если не поверят, все равно им нужны молодые национальные кадры, чтобы показать миру, вот, мол, сами казахи борются и искореняют своих националистов, что молодежь степи поддерживает власть Советов, что массы вместе с ними! Поэтому они будут с тобой сотрудничать, естественно, бдительно наблюдая за тобой! А ты постарайся надуть их – покажи себя только с хорошей стороны, а все акты противодействия совершай секретно!
Эти слова были понятны мне. Примерно так учил нас Малай ата, научила сама жизнь.
Я поблагодарил аксакала-старца.
– Спасибо! Я в неоплатном долгу перед вами!
Он глубоко вздохнул и ответил задумчиво:
– Если сказал спасибо от души, считай, что ты меня отблагодарил. Я тоже был должником перед многими людьми – старшими и младшими. Но не смог многим из них отплатить. Но в свою очередь помогал многим другим, как мог. И они тоже не смогли мне отплатить той же монетой. Наверное, это закон жизни – долги за добрые дела всегда возвращаются! Не жди платы за добро – на то оно и добро! Дело в том, что добрые дела, как эстафета, передаются от человека к человеку. Когда-то и ты сделаешь кому-нибудь доброе дело! Тогда, считай, что это добро ты сделал и для меня!
Слова мудрого Жакежан-бия придали сил, и я взбодрился, собрался и был готов к борьбе.
На следующий день опять пришли за мной. Я простился с Жакежан-ата и покорно пошел за конвоем.
Меня долго вели по длинному полутемному коридору, постоянно сворачивая из стороны в сторону. По конец я совсем потерял ориентацию и только машинально переставлял ноги. Наконец меня завели в большую серую комнату.
Конвоир вышел, оставив меня одного. Было жутковато в этом огромном каменном мешке. Скулы болели от побоев, в голове шумело.
Тут стремительно вошел следователь.
– Вы верите в бога? – неожиданно спросил он. Я промолчал.
– Ну, конечно, верите! Вы все суеверны, сукины сыны! Да ладно, хрен с вами! Ну, где же он ваш аллах или по-нашенски бог?! Покажи мне! Если он есть, то куда же он смотрит? Как он допускает чудовищные несправедливости в этом мире, а?! Значит, нет его, бога-то! Попросту нету, и все! Или был, да сплыл! Ха-ха-ха!
Дико смеясь и вращая глазищами, налитыми кровью, он начал копаться в кипе бумаг. Его слова так бесили, что хотелось вырвать ему глотку. С трудом подавив гнев, я думал с горечью: а ведь действительно, почему Всевышний допускает такие чудовищные преступления? Почему торжествуют безбожники, утопив огромную часть земного шара в крови, растаптывая веру и справедливость!?
– Не надо теперь на него оглядываться! – произнес следак уже более спокойным тоном. – Есть материя вечная и мы, ее продукт, новые хозяева жизни! Мы есть создатели, творцы нового! А сначала разрушим до основания весь старый мир и выкинем на свалку! Затем восстановим справедливость, и наступит всеобщая счастливая жизнь! Не ищи бога, которого вообще нет, в далеких небесах, а находи могущественных друзей здесь, на земле, рядом! Ты как, согласен со мной, а?
Я опять промолчал. Спокойствие – самая лучшая защита.
– Кто не с нами – тот против нас! – опять взорвался он. – А с противниками не цацкаются, в них стреляют! Так что пора выбирать друзей и врагов!
Видать, весь мир делился у него только на черный и белый, а люди делились на своих и чужих. Как большевик, нквдэшник наверняка представлял себе мир только в двух цветах: красный и белый. Других не существовало, он просто не способен был понять, что могут существовать и другие краски, и поэтому был еще страшнее.
Мой мучитель резко подошел ко мне и хлопнул по плечу:
– Да пойми же ты наконец всю серьезность ситуации! – возмущенно воскликнул он. – Отсюда только два выхода: либо ногами вперед, либо с руками назад! Понятно? То есть, или с пулей в затылке, или с путевкой лет на двадцать в Сибирь! Это тебя устраивает?!
Я покачал головой:
– Нет, я не заслуживаю, чтобы самая справедливая партия столько возилась со мной.
Он усмехнулся:
– Юмор тут не уместен!
– А какая разница? Раз уж придется помирать, так лучше со смехом, чем со слезами!
– Браво, браво, батыр степной! Быть героем хорошо, но твой героизм – глупость! Поэтому подумай над тем, что сейчас скажу! И никому ни гу-гу! Есть третий, испытанный путь!
Он глотнул холодной воды из граненного стакана и неожиданно предложил:
– А давай врежем по стаканчику! А то жизнь какая-то кислая стала!
Не дожидаясь ответа, он достал из шкафа бутыль с мутной жидкостью и наполнил два граненных стакана.
– Первач! – со смаком произнес следак, подавая стакан мне.
Появилась маленькая надежда на спасение, а отказ был бы равноценен самоубийству. Я до этого выпивал несколько раз: с красными за погибель беляков, а с белыми офицерами – за батюшку царя! Выпивал вынужденно, потому что откажись я, полупьяная вооруженная банда могла взбеситься и перестрелять весь аул. Вот я и братался и с красными, и с белыми во имя спасения своего рода и себя.
Я залпом выпил. А он просто опрокинул стакан в рот. Потом с наслаждением закурил, шумно выпуская дым из носа, предложил мне папиросу. Теряясь в догадках, я тихо задымил. Эта папироса показалась мне спасительной соломинкой.
– Знаешь что, ты мне нравишься! Такой крепкий, простодушный степняк! Как настоящий пролетариат! По наивности своей заблудился чуточку! С кем не бывает, а? Зачем губить такого? Нет, надо перевоспитать, перетянуть на свою сторону – вот где правда! Это будет по-большевистски! Так что давай подумаем вместе, как дальше быть?!
И, пуская колечки дыма прямо мне в лицо, произнес таинственным полушепотом:
– Будь тайным агентом НКВД! Если будешь сотрудничать с нами, то не будешь знать горя!
Я многого ждал от него, но только не этого! От растерянности чуть не обжегся папиросой и сильно вспотел. Значит, все-таки могу выйти отсюда живым! А это уже стоило многого! Остальное посмотрим!