Похоронили Малай ата по обычаю наших предков.
Как же нам хотелось отомстить за смерть нашего любимого деда, но не было у нас таких возможностей.
Мы еще некоторое время, пока не завершилась гражданская война, жили в тех краях.
Однажды я собирал лошадей, коров, овец и коз нашего аула посреди койтасов. Вдруг из-за огромных камней выскочили несколько красноармейцев и направили на меня винтовки.
– Стой! Ни с места!
– Руки вверх!
Я был ошарашен и поднял руки. Моя покорность немного успокоила их.
– Так ты за белых или за красных? Бедняк или богач?
– Какой бедняк? – возразил второй. – Столько скота! Да он куркуль настоящий!
– За тех, за кого и вы! – попытался я выкрутиться.
– Ах ты, курва! Калбит окаянный! Мы должны тебя ликвидировать как классового врага!
И они расхохотались.
– Что вам нужно? Моя кровь или скот? – спросил я, пытаясь договориться, и указал на тихо удаляющихся животных. Но их интересовала не это.
– Не обижайся – время обязывает! Ну, выбирай сам свою участь!
Старший из них вытащил из кармана брюк медный пятак и предложил:
– Вот, сейчас брошу монетку вверх. Если выпадет орел, значит, ты ни за кого. Но отпустить тебя не можем. Сам понимаешь, время военное. Кто знает, побежишь и приведешь беляков, а? Мы тебя живого-невредимого привяжем к этому камню и оставим. Там пусть судьба решает! Может, подберут сородичи или разорвут волки и шакалы. А если выпадет решка, значит, ты – наш враг! Тогда не обессудь – расстреляем на месте!
Доказывать что-то, тем более спорить, было бесполезно. На душе было спокойно, чувствовал, что пока не пришло мое время. Про себя помолился Всевышнему и призвал на помощь аруахов – духов предков. Старшой демонстративно высоко кинул монетку. Она, красиво сверкнув на солнце, прокрутилась в воздухе и упала на траву. Мы с красноармейцем почти одновременно бросились к ней.
Решка!
Стало страшно.
– Ну, вот, сама судьба вынесла приговор! Мы тут ни при чем! Пошли! – сухо произнес старшой.
Они повели меня в центр койтасов – каменных баранов. Я еле переставлял ноги.
Красноармейцы рассказывали пошлые анекдоты и хохотали вовсю. Самоуверенных строителей новой жизни на обломках старого мира и на костях людских ничуть не волновало, что они ведут человека на смерть.
Вдруг краем глаз заметил, что в нашу сторону едут несколько всадников. «Может, наши? Или беляки?» – промелькнуло в голове. Но в следующий миг понял, что эти тоже красные.
Двое красноармейцев остановились, а двое отвели меня к каменной глыбе и хотели поставить на колени. Но я твердо решил умереть с достоинством, стоя и глядя на своих врагов. Вырвался из их рук, повернулся к ним лицом и поднял голову. Про себя помолился аллаху, прошептал калима – «Ля иляха илля аллах, Мухаммед расул аллах!» и стал ждать смерти.
Но умирать не хотелось, ведь жизнь только начиналась!
Всадники пустились галопом. «Наверное, не хотят упустить такое зрелище!» – подумал я.
Мои палачи переглянулись. Лица их посуровели, и стали они похожи на самых настоящих убийц. Тоненькая надежда на спасение вмиг оборвалась. Красноармейцы злились – стрелять в человека, смотрящего прямо на них, было делом неприятным. Они показывали жестом, мол, отвернись и опустись на колени. Но я продолжал стоять и смотреть им в глаза.
– Готовсь!
Команда прозвучала сухо и жестко. Трое быстро вскинули ружья и начали целиться. Глядя в отверстия нацеленных на меня стволов, я мысленно простился с белым светом.
И тут прозвучала резкая команда.
– Отставить!
Красноармейцы опустили винтовки и вытянулись в струнку.
Напряжение было столь велико, что я чуть не упал на землю, и только неимоверной силой воли удержался на ногах.
Отдал приказ всадник, прибывший первым. Он пристально посмотрел на меня и воскликнул:
– Асан! Асан! Ты же Асанбай, сын Аманжола! – Соскочив с коня, он обнял меня. – Ты че, Асанбай, тамыра не признаешь? Я же сын Майдайкина, Тимофей!
Мы обнялись. Это было спасение.
– Вы что, красноармейцы-комсомольцы? Друзей от врагов не отличаете? Это наш человек! Прошу любить и жаловать! – заявил Майдайкин тоном, не допускающим возражений.
Так неожиданно изменилась моя жизнь. Тимофей Майдайкин, командир Красной Армии, сын тамыра моего отца, не только спас от смерти, но и перетянул на сторону красных. У меня не оставалось иного выхода – волевое решение железного командира и стечение обстоятельств принудили примкнуть к советской власти.
Майдайкин, со свойственной командиру решимостью, отправил меня на учебу.
– Хватит воевать! Будь реалистом! Настало новое время! И надо дружить с новой властью! – говорил он резко и отрывисто. – Иначе… – Он многозначительно умолк и после паузы продолжил уже более спокойно: – Никому ни слова о своих мечтаниях и душевных волнениях! Советской власти нужны учителя. Вот, иди, учись и просвещай свой народ о справедливости социализма!
Я искренне поблагодарил его за все.
– Это вашему отцу спасибо! Мы помним добро! – Он улыбнулся на прощание. – Учить детей – дело благородное, тамыр! Запомни это на всю жизнь! Мы еще увидимся и будем вместе строить новую жизнь!
По его рекомендации я прошел краткий курс обучения в области и стал учителем. В то время профессия учителя ценилась очень высоко. Детей благословляли старшие: «Будь учителем!» Для нашего народа учителя были просто необходимы. А еще это было мое призвание. Учить детей грамоте и письму, просвещать свой народ было самым благородным делом того времени.
Потихоньку налаживалась мирная жизнь. Старое забывалось, новое манило вперед. И хотя я не очень-то разделял лозунги Советов, деваться было некуда. В эти относительно спокойные годы люди жили, трудились и растили новое советское поколение.
Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я женился. Вернее, меня женили. Звали мою жену Халима, она происходила из рода аргын, караул. Наши родители давным-давно, еще когда мне было семь лет, а моя будущая жена еще качалась в колыбели, посватались, и наша судьба была предрешена! Степной закон был суровым, но мудрым. Родители знали друг друга, знали род, происхождение, и по обоюдному согласию решили кровно породниться. Естественно, нас об этом даже не спросили.
Мой отец Аманжол отдал калым – выкуп за невесту полностью – сорок семь голов скота, как того требует обычай кочевников.
До сих пор вспоминается, как прекрасный сон, наше первое свидание с невестой. Было лето, степь расцвела, и аромат буйных трав и нежных цветов щекотали нос, с каждым вдохом наполняя грудь могучей энергетикой дикой природы, а трель птиц и песни кузнечиков ласкали слух. По обычаю, я с несколькими друзьями посетил аул невесты.
Вечером молодежь аула устроили в нашу честь алтыбакан – качели на шести шестах. Мы с Халимой сели на веревочные качели друг против друга, упершись ногами о веревку посередине, и нас стали раскачивать парень и девушка все сильнее и сильнее, а мы пели песни о любви и о верности, о счастливой жизни. Мы взлетали, как нам казалось, аж до луны и спускались так быстро вниз, что дух захватывало и слегка кружилась голова, то ли от качки, то ли от счастья! Когда совсем стемнело, объявили об игре аксуйек – белая кость! Суть игры была такова: заводила бросает ак суйек – белую кость животного как можно дальше. И вся молодежь бросается на поиски этой кости. Но все только делают вид, что ищут кость, а на самом деле это лишь повод для уединения влюбленных! Некоторые парочки иногда ищут белую кость до полуночи!
Мы с Халимой тоже долго искали аксуйек – белую кость, и «заблудились» надолго. Это было наше первое свидание…
А через неделю мы поженились. Шел тысяча девятьсот двадцать пятый год.
Мы тихо, мирно жили в городе Степняке.
Линия истребления
В середине двадцатых годов первым секретарем Краевого комитета коммунистической партии большевиков Казахстана стал Филипп Исаевич Голощекин. Первый секретарь практически был хозяином республики.
В народе ходили слухи, что он еврей, и его зовут на самом деле Шая Ицкович. И еще шептали друг другу на ухо, что он, Филипп Исаевич Голощекин – Шая Ицкович, застрелил русского царя Николая Второго.
Никто не знал, что было у него на уме, когда он приехал в Казахстан и с каким напутствием направляли его из ЦК. Но, взяв власть в свои руки, он совершил в Казахстане одно из самых чудовищных политических преступлений, каких не знала еще мировая история.
Сказывает народ, что приехав в Казахстан, он был крайне удивлен положением дел в республике: в степи паслось много скота, да и народу жилось неплохо. Казалось, что революция и, как итог, разрушения и голод не коснулись этой земли.
Местные политические деятели ему объясняли, что казахи – кочевой народ и испокон веков скот – это их главный источник питания и транспорт! Но первый секретарь крайкома думал иначе. Он считал, что в Советской стране нет кочевников, все теперь стали оседлыми людьми! И жить они должны по-советски! А несколько десятков и даже сотен голов скота на один двор это как-то не по-нашенски, не по-революционному как то… Тут буржуазией пахнет!
Ему возражали, доказывали, что несколько десятков или сотен голов на один двор – это необходимый прожиточный минимум, а не богатство! Для пропитание, для обмена на товары, для сохранения и прироста поголовья! По степным меркам эти люди считаются бедняками… В лучшем случае середняками!
Но секретарь упорно настаивал на своем. Он говорил, что по советским меркам они есть буржуи, кулаки, куркули! Вот если бы раскулачить, конфисковать богатство, а этих… так сказать, бедняков и середняков срочно объединить в колхозы и артели, вот тогда они и станут настоящим классом бедных! А весь их скот собрать в одном колхозе! Представляете, какое это богатство, какой потенциал! Все планы разом перевыполнили бы!
– Но это чревато! – пытались вразумить пришлого начальника люди. – Чем будет жить народ? Надо учитывать особенности степного бытия, местный уклад жизни! Если казахи останутся без скота – они могут погибнуть от голода!
Крайком удивлялся: Как так? Живут же другие народы совершенно без скота, и нормально!
Напрасно убеждали его, что казахи – кочевой народ, потомственные скотоводы. Они вели этот образ жизни тысячелетиями! И резкое изменение условий жизни могут привести к катастрофе.
Тут крайком ударился в другую крайность:
– Советская власть, коммунистическая партия заботится о казахском народе! Мое убеждение – в Казахстане необходимо провести революцию! Малый Октябрь, так сказать! Усиление классовой борьбы – необходимость социалистического развития! Мы приняли решение провести немедленную конфискацию имущества богатых, а самих их выслать из республики, ускорить коллективизацию! Я написал письмо товарищу Сталину о необходимости проведения второй, малой Октябрьской революции, в Казахстане, и товарищ Сталин одобрил, поддержал эту идею! Более того, товарищ Сталин собственноручно подписал, завизировал, что это единственно верное решение! Ясно?!. Или вы против такого решения? А-а? Против меня? А может, против Сталина? А-а?
Тут уже многие умолкли. Но оставались герои, которые стояли до конца и активно возражали: речь идет о судьбе всего народа. Как бы перегиба не получилось… не пострадали бы невинные люди!
На что Голощекин, участвовавший в казни и собственноручно стрелявший в русского царя Николая Второго и его детей, безжалостно ответил:
– А революции без жертв не бывает!.. Конечно, постараемся не допустить перегиба, но слабинку давать тоже не советую! Так что, вперед, начинаем великое дело – Малый Октябрь!
И пошло-поехало! Своих противников, пользуясь поддержкой ЦК, он потихоньку усмирил, а особо непокорных просто уничтожал физически. До сих пор окутана тайной гибель политически проницательного, молодого, феноменально одаренного и отчаянно смелого патриота казахского народа, самого яростного противника сумасбродной политики Голощекина Смагула Садвакасова, которого вызвали на работу в Москву, а затем тихо отравили. В начале тридцатых годов прошла волна репрессий – многих известных и неугодных лиц отправили в ссылку, посадили в тюрьмы, а часть из них расстреляли по приговору скорого суда.
Таким образом, усилив свою позицию, распоясавшийся Голощекин приступил к осуществлению кровавого плана – второй социалистической революции в степи под названием Малый Октябрь, практически уничтоживший большую часть казахского народа!
Конфискацию у казахских баев – богатых начали повсеместно, и политическое руководство страны позаботилось, чтобы в этом деле приняли активное участие казахские партийно-советские активисты и неимущий класс.
Самое ужасное, беднота искренне верила в то, что богатые люди – плохие люди, и надо их уничтожать! Это долг каждого. И если их уничтожить полностью, то настанет всеобщее благоденствие.
И бедные люди сели на коней.
Конфискация в двадцать девятом году шла полным ходом и под нее попадали даже середняки. Баев всей семьей высылали в итжеккен – туда, где запрягают собак, в Сибирь. Я присутствовал однажды при раскулачивании крупного бая нашего рода аксары акымбет кереев Кенесбая. О его богатстве ходили легенды. Сказывали, что однажды, когда Кенесбай скакал в степи, ему встретились всадники, перегонявшие табун лошадей в сторону Омска для продажи на базаре.
– Не рановато ли на базар? Там сейчас цены невысокие, ведь лошади еще не набрали нужный жир, – говорит Кенесбай, быстро оценив наметанным глазом кочевника состояние табуна.
Те отвечают:
– Да, но нам позарез нужны деньги!
– Тогда продайте их мне за ту же цену, какую дают сейчас на базаре!
Путники с радостью соглашаются, так как до Омска еще несколько сот верст, и, продав коней, они выиграют столько времени. Тогда Кенесбай вытаскивает из-под седла мешок с деньгами и расплачивается тут же, в степи, за четыреста голов лошадей! Подумать только, если у него под седлом столько денег, сколько же их дома, в сундуке?!
Он каждый год раздавал своим сородичам согым – лошадь для забоя на зиму. Весь его аул, можно сказать, работал на него – пас скот, но и жил за счет этого скота. Никто не голодал, благодаря ему. И вот, пришла пора прощаться. Тяжелая была эта картина! Вооруженные конвоиры никого близко не подпускали к баю и его женам. Испуганные дети молча прятались за подолами матерей. Кенесбаю разрешили запрячь коня в телегу-арбу и погрузить домашний скарб – предметы первой необходимости. И это все! Бай и его домочадцы сели в телегу под присмотром вооруженных конвоиров молча. Все происходило в полной тишине, и от этого становилось еще тяжелее. Некогда могущественному баю даже не дали слова на прощание сказать. Люди тихо бормотали: кош бол! – прощайте! На что бай отвечал кивком головы. Женщины всхлипывали.
Строгий представитель советской власти обвел строгим взглядом разношерстную толпу.
– Ну, что? Жалко вам бая? Да он же угнетатель, кровосос! Столько лет сидел на вашем горбу! Все это богатство, весь его скот теперь принадлежит вам. По закону! Так что радоваться надо, братья бедняки, что советская власть и партия большевиков избавляет вас от таких эксплуататоров трудового народа! Справедливость восторжествовала! Теперь его место в Сибири! Туда ему и дорога! А ну, марш!
Гарцуя на высоком жеребце, представитель власти махнул камчой-кнутом, со свистом рассекая воздух, и телега тронулась в путь. Аул молча провожал в последнее кочевье достопочтенного бая. Лишь телега Кенесбая размеренно скрипела, увозя его и семью в неизвестность.
А затем весь его скот, тысячи голов лошадей и коров, баранов и коз, советские сотрудники угнали неизвестно куда. Сказывали, на мясокомбинат, для нужд страны.
Степь, казалась, опустела. Никто тогда толком не понимал смысла такой политики. Но раскулачивание и высылка баев-богачей не всегда шла гладко. Узункулак – длинное ухо – степной телеграф разносил тревожные вести. Бывали стычки между родовитыми кланами и конфискаторами, погибали люди. Во многих уголках степи вспыхнули восстания.
До нас дошли слухи о том, что наш брат Салим примкнул к восставшим и активно воюет против произвола советской власти. Это было очень опасно, и мы жили в постоянной тревоге.
После конфискации и ускоренной коллективизации начался сбор продовольственного налога. Такое задание спустили сверху.
– В первую очередь надо выполнить и перевыполнить план по сдаче хлеба, мяса и других продуктов Центру!
И пошло-поехало. На местах старались беспрекословно исполнить установку властей. Печально известный в истории уран – клич того времени: «Асыра сілтеу болмасын, аша туяк калмасын!» – «Не допустить перегиба – не оставить ни одного парнокопытного!» гремел на всю степь, безжалостно обдирая народ без разбора.
Продналоговцы, предводимые шолак бельсенды – горе-активистами рыскали, как голодные стаи волков по степи, переворачивая все вверх дном в казахских мирных аулах. Они требовали с каждым разом все больше и больше продуктов, забирая весь зимний запас населения до последнего зернышка, до последнего куска мяса! Успокаивали возроптавших: вот, мол, выполним план продовольственного налога, а потом советская власть будет обеспечивать продуктами всех! Люди наивно верили в это, а кто посмел сопротивляться, арестовали, затем судили как противника рабоче-крестьянской власти, а иногда просто подвергали всяческим телесным наказаниям.
Шолак бельсенды – горе-активисты были настоящим бичем казахов. Ими управляла железная рука кремлевских диктаторов и краевых комиссаров. А простым людям казалось, что всю эту политику уничтожения народа ведут сами активисты. Но нет, эти безумцы шолак бельсенды были просто эффективным орудием в руках настоящих вершителей беззакония и геноцида. «Вот, смотрите, мол, сами казахи уничтожают своих классовых врагов, устанавливая новый, справедливый мир! Мы тут ни при чем!»
Люди, попавшие в железные клещи продналоговцев и горе-активистов, рассказывали ужасающие истории. У них забирали буквально все: запасы продовольствия на зиму, забирали даже копченое мясо, сохраненное бережливыми хозяйками про запас. Некоторые закапывали зерно в землю, но ищейки с тонким нюхом находили подпольные хранилища, откапывали и забирали все до последнего зернышка. Да к тому же арестовывали хозяина и отдавали под суд за сокрытие урожая и уклонение от продналога. И бедняга получал лет десять тюрьмы, а то и больше, как саботажник и противник советской власти.
Очевидцы рассказывали, как осенью тридцать первого года пригнали скот со всей округи в районный центр Казгородок. Предполагалось, что мясо отправят на мясокомбинат, но он был не в состоянии вместить такое большое количество. Тогда навалили туши друг на друга, ожидая транспорта свыше, якобы для отправки в запасники Родины. Горы мяса через несколько дней начали портиться, окутав невыносимой вонью всю округу. Но людям, уже начинающим испытывать трудности от нехватки продовольствия, ни кусочка мяса не давали! Вооруженная охрана отгоняла проголодавшихся людей и собак злыми окриками, порою даже выстрелами! Так все мясо и сгнило!
В результате такой политики в Казахстане зимой тысяча девятьсот тридцать второго года начался жестокий массовый голод. Степь с древнейших времен, насколько помнит история, не переживала такую катастрофу, созданную человеческими руками.
Были случаи, рассказывали, когда целые семейства спаслись благодаря шкурам животных, оставленных продналоговцами за ненадобностью. Они разрезали сохранившиеся на морозе шкуры, обжигали их и варили долго. Вот тебе и бульон, и мясное блюдо!
Власти не очень охотно, но все-таки начали высылать в голодающую степь продовольственные отряды. Однажды в состав продотряда включили и меня.
Мы вдвоем с товарищем выехали на двух санях, загрузив их продуктами питания, почти неделю объезжали дальние аулы. Невозможно передать словами то, что мы видели в степи. Прямо на обочине дороги лежало много трупов людей, умерших от голода.
До сих пор стоит перед глазами страшная картина: мертвый человек, лежащий в овраге. Он был уже наполовину присыпан снегом и вмерз в снежный наст. Этот человек, кажется, боролся до конца, и ему до спасения не хватило всего каких-то двух шагов! Он лежал ничком, протянув правую руку вперед. Взгляд широко открытых глаз был направлен туда же. Так он и застыл. Мы посмотрели по направлению его руки и обомлели. В двух шагах лежал мертвый суслик. Человек из последних сил пытался достать его, и ему не хватило сил проползти еще немного! А если бы он съел суслика, может, и дошел бы до города!
Неподалеку мы увидели небольшой аул-зимовку. Приземистые мазанки казались подозрительно холодными – не было видно ни малейшего дымка. Нас охватила тревога, мы подхлестнули коней.
В ауле стояла мертвая тишина, не было видно следов. Пороги домов были покрыты снегом. Мы подумали, что люди ушли в город. Скорее, с отчаянием, чем с надеждой мы попытались открыть дверь в первый дом. Она была заперта изнутри! Мы начали стучать, и стучали долго. Никто не откликнулся. Затем начали кричать во весь голос: «Эй, есть кто? Открывайте двери! Мы из района, привезли вам продукты!»
Аул молчал. Преодолев сильнейшую тревогу в душе, решились взломать первую дверь. Мы медленно вошли внутрь. В жуткой тишине было что-то пугающее – мы почувствовали дыхание смерти. В передней никого не было. Во внутренней комнате, в постели лежали трое – женщина и двое детей. Они были мертвы! Я с болью представил себе их живыми. Наверное, в предсмертный час мать обняла своих милых детей и уложила спать: «Постарайтесь уснуть и крепко поспать, а когда проснетесь, прибудут к нам люди из района с обещанной помощью!»
Мы покинули мертвый аул потрясенными до глубины души. Морозный, чистый воздух немного привел нас в чувство. Сани скользили как по маслу, и тишину нарушал лишь хруст затвердевшего снега, ломающегося под подковами лошадей. Укутавшись в тулупы, ехали молча.
В тишине доехали до следующего аула. Благо, здесь были живые люди, но смотреть на них было страшно. Исхудавшие от голода, они уже потеряли надежду на спасение. Обрадованные нашим появлением, жадно набросились на хлеб. Мы кормили их малыми порциями. Так удалось спасти несколько семей.
Взбодрившись маленькой удачей, отдохнув денек в ауле, мы оставили часть продуктов им, пообещав забирать людей в город. И направились к самому крайнему поселению нашего района. Прибыли туда в полдень. Аул еще издали напугал нас тишиной. Ни одной живой души не встретилось нам. Осмотрели несколько домов – люди были мертвы. И вдруг послышался какой-то звук! Непонятный, еле уловимый, но звук живого существа! Мы с осторожностью пошли на звук. Наконец дошли до дома, откуда он был слышен более отчетливо – было похоже то ли на мычание коровы, то ли на рычание собаки. С превеликим напряжением открыли дверь и вошли в дом. Было темно, я осторожно отдернул штору…
То, что мы увидели, не поддается никакому описанию, и не вмещается ни в какие рамки человеческого разума! Девочка лет семи, полуголая, вся в грязи и крови, держала двумя руками руку малыша, которую оторвала от трупа! Она сидела боком к нам, рычала и остервенело выгрызала зубами мясо от руки мертвеца. Услышав наши шаги, она резко повернулась к нам лицом. Это было ужасно – вся лицо девочки было в крови, глаза горели бешеным огнем! Она оскалила зубы и рычала на нас! Мы не выдержали и бросились бежать! И ускакали из этого места как могли быстро, без оглядки!
Не знаю, сколько мчались по снежной степи. Вдруг услышал рыдающий голос и посмотрел по сторонам. Лошади стояли. Товарищ сидел на санях и испуганно смотрит на меня. Только тогда до меня дошло, что рыдаю я сам! Скатившись с саней, упал ничком в снег. Долго не мог остановиться, слезы душили меня и я бился головой о снег. В тот миг мне хотелось добраться до Сталина и Голощекина, сжечь их живьем и пепел развеять по ветру. Немного придя в себя, повернулся к своему товарищу.
– Почему так случилось? Почему именно с нами?! – кричал я во весь голос. – Как мы, целый народ, позволили им совершить такое чудовищное злодеяние? Как мы, потомки кочевников, не знающих, что такой голод, дали себя истребить вот так запросто?! Очень коварные и хитрые психопаты обманули и обрекли наш народ на гибель. Без огня и меча, без войны уничтожили нас! Как и почему это им удалось?! Ты понимаешь это? Они сделали это умышленно! Они целенаправленно уничтожили казахов, чтобы вывести нас как нацию! Чтобы освободить степь и заселить своих!
Товарищ вначале сочувственно слушал, но затем, испугавшись горькой правды, стал прятать глаза.
Мой напарник был лет на восемь младше меня. Обычный наивный казахский парень из аула, простодушный бедняк. Иногда с гордостью рассказывал, как участвовал в раскулачивании богатых сородичей. Он буквально молился на Ленина и Сталина, считал, что они не только поставили его на одну ступень с баями, но даже вознесли его выше. Благодаря советской власти он, бедняк жалшы – наемный батрак, в мгновение ока стал хозяином страны.
Судя по всему, он тоже был потрясен ужасающими картинами голодомора. Но его сочувствие было чисто человеческим. Естественно, когда человек видит гибель другого человека, тем более безвинного, у него проявляется чувство жалости. Самое удивительное – он толком не понимал сути произошедшей общенациональной трагедии!
Выплакавшись, я успокоился. С тяжелым сердцем повернули обратно в аул, не могли же мы оставить больную девочку среди мертвецов на произвол судьбы. Да толком и не знали, как поступить. Думали, заберем с собой в район, а там определят куда надо.
С трудом доехали до аула. Кони не хотели идти, все норовили повернуть в сторону, замедляли ход, останавливались. Отхлестав их длинным кнутом, мы заставили все-таки повиноваться нашей воле. Но самим тоже не хотелось ехать туда.
Доехали. Молча, держась рядом, тихо отворили дверь злосчастной мазанки. Нервы были напряжены до предела, мы были готовы к любому повороту событий. Девочка, так напугавшая нас, неподвижно лежала ничком. Мы тихонько окликнули ее, но она не реагировала. Я подошел и кончиком кнута дотронулся до плеча девочки. Она не шевелилась и не подавала признаков жизни. С трудом я перевернул неподвижное тело древком кнута. Девочка была мертва. Было видно, что она задохнулась от застрявшего в горле куска мяса от ручонки братишки!
Некоторое время мы стояли в оцепенении и шептали: «Ля иляха илла аллах!», затем вышли…
Я представил себе, что отчаявшиеся родители ушли в сторону города в надежде добыть еду, а двоих детей оставили дома. Вскоре обессилевший младшенький умер, а старшая тронулась умом и озверела.
Эта картина иногда преследует меня.
В следующем, тридцать третьем году, Голощекина-кровавого убрали с руководящего поста республики и забрали в центр. Поговаривали в народе, что его через несколько лет арестовали и перед войной расстреляли. Получил то, что заслужил, изверг, но ведь это слишком малая плата за те злодеяния, которые он совершил.
Спустя годы, десятилетия мы начали осознавать бессмысленную жестокость и масштабы этой общенациональной, общечеловеческой трагедии, созданной руками власть имущих извергов. Одни историки пишут, что погибло более трех миллионов казахов в тот голодный год. Советские источники называли цифру порядка полутора миллиона погибших. Самое ужасное, никто точно не знает, сколько людских костей рассыпано по великой степи, и сколько праха развеяно ветром по белому свету! И до сих пор историки всего мира жонглируют разными цифрами, колеблющимися от двух до трех миллионов! Не десятки, сотни и даже тысячи, а миллионы! Вот такая ужасная считалка человеческих жертв осталась после голодомора – миллион туда, миллион сюда!
После голода я больше не верил этой власти.