Это младенцы.
Это ёбаные человеческие младенцы.
Машина Грижбовского рождает пропитание для пожирателей!!!
***
Толстяк в белом халате не соврал. У Михаила Сомова начинается приступ тошноты, головокружения, и самой чёрной истерии.
Он сползает по стеклу. Он видит, как работники в резиновых костюмах копошатся у конвейера. Смывают с воющих младенцев кровь и слизь. Закидывают тела в кастрюли, увозят на алюминиевых тележках. Пакуют в контейнеры с колотым льдом. Окатывают паром, отправляют в цех полуфабрикатов.
Некоторых младенцев разделывают здесь же, на широких железных столах. Пилят слайсером, нарезают на тонкие куски, словно колбасу в супермаркете. Наборы розовой плоти взвешивают и укладывают в пластиковые лотки. Лотки отправляются в машину для вакуумной упаковки.
Миха давится блевотиной.
Выплёвывает завтрак на стекло. Пытается встать, поняться с колен.
Провожатый рядом. Толстяк переходит от литургических песнопений к очередной лекции.
– В биологическом смысле – это человек, рождённый не-человеком. Искусственный сосуд для души. Единственная подходящая вам синтезированная еда. Примите это знание, Михаил. Примите, дабы избежать морально-этических дилемм при питании. Будем пониматься? Давайте, медленно, аккуратно. Вот таблеточка, таблетка, вот ещё одна, дорогой вы мой человек. Принимайте таблеточку. И идёмте в столовую.
Михаил Сомов утирает губы. Вместо плача и истерик – он делится наблюдениями. Просто-напросто констатирует факты.
– Николай Иванович, вы же ёбнутый. Просто напрочь отбитый. Вы же все тут абсолютно ёбнутые. Отебитесь от меня, гады. Отъебитесь! Ааа-аа-а-а-а-а-а-а-бля-я-я-я-ядь!!!
Не переставая истошно выть, Миха вскакивает. Толстяк не обращает внимания на ругань, твердит о таблетках самым добрым и елейным голосом. Сом отталкивает специалиста в белом халате. Дёргает дверь! Несётся к лифту! Изо всех сил лупит по кнопке!
Через минуту он уже внизу. В руках охраны. Распластан и прижат к полу.
Миха размазывает сопли по кафельной плитке.
Пытается не обделаться от страха.
Тем временем, лифт едет вверх. Доставляет психолога в зал с мозаиками. Где-то над головой ошеломленного выпускника снова раздаётся елейный голос.
– Михаил, ну как же так? Всё понимаю, всё знаю, не извиняйтесь. Неужели не чувствуете позывов к питанию? Давайте послезавтра ещё раз попробуем. С таблеточкой, только с таблеточкой. Всё нормально, Михаил, не переживайте. Не вы первый, не вы последний. Визитку мою не потеряли? Потеряли? Нет проблем, вот ещё одна.
Закончив с визитёром, добряк обращается к парням в униформе.
– Ребята, что же вы делаете, право слово? Немедленно поднимите нашего гостя. Проявите дружелюбие, парню и так непросто! Давайте, проводите его. Михаил, передавайте мой пламенный привет госпоже Иванчук. Жду вас с нетерпением!
***
Ночь и дождь. Гром и молния.
Миха дрожит на заднем сидении такси.
Охранники вывели его из бетонной норы. Проводили к шлагбауму КПП. Затем, по настоянию заботливого толстяка, парень в униформе перевёз гостя через мост. Доставил на стоянку бомбил и таксистов. Всю дорогу Миха думал, что ему пальнут в лоб. А тело выкинут в Курнявку, прямо с моста. Он так и не смог поверить в добрые намерения людей, что работают в тени Второго Пищевого Реактора.
Сом сжимает в руке мобильник.
Пялится на номер Ноны Викторовны. Просто сидит. И просто смотрит. Таксист поворачивается к клиенту.
– Парень, ну что? Куда едем-то?
Миха принимает непростое решение.
Вместо адреса купеческого дома – он называет свой собственный адрес.
Глава 27
В третьем часу ночи такси подъезжает к панельной многоэтажке. Сом расплачивается. Поднимается на этаж. Толкает дверь с драной обивкой.
Квартира не заперта. Мерзавцам из «Ордена Зари» нет дела до жизни школяра. Тем более, до сохранности его барахла. Миха садится на кровать. Шарит по карманам. Выкладывает на стол телефон и два флакона мушиной вытяжки. Третий где-то потерялся. Закрывает лицо руками. Раскачивается. Вполголоса материться. Он вязнет. Бесповоротно вязнет в собственных страхах.
Миху окружает темнота.
Темнота за окном. Темнота в углах комнаты. Темнота в собственном сердце.
Больше всего на свете он хочет позвонить Ноне Викторовне. Вызвать тачку. Вернуться в купеческий дом. Почувствовать, что рядом человек… человек ли? Пусть так. Женщина, знающая о Кривограде, знающая об ужасе. Сом желает заполнить ум обычными тупыми фантазиями. Череп, роза, свадьба. А потом провалиться в ненасытный рот. Скрыться от реальности. Убежать от собственной памяти. Выбросить из головы мысли о прошлом, настоящем, будущем.
Миха собирает волю в кулак. И не отрывает задницу от кровати. Он знает – близость приведёт к смерти. Единственный способ возвести стену между собой и смертью – держаться как можно дальше от сумеречной и роскошной дамы.
Рядом с Ноной Викторовной он утратит последние крохи рационального. Растворится в розовом тумане. И неизбежно встретит очередной ёбаный самосвал, полный дерьма, крови и смерти. Рано или поздно он запрыгнет в кузов. Умрёт, лишится рассудка, растворится в кошмаре. Это вопрос времени. Только лишь времени.
Мысли не мальчика, но мужа.
Страх отделяет голову от кукана и сердца. Надолго ли?
Сом льёт на голову порцию одеколона. Выключает телефон. Падает на кровать.
Он не может думать. И не может заснуть. Шок препятствует забытию. Михе кажется, что ком из плоти выбрался из-под бронекупола. Вытек из железобетонного саркофага. И, прямо сейчас – ползёт по улицам Кривограда, швыряя младенцев в окна домов. Держит путь к тополиной аллее под его окнами.
Новая мысль, во сто крат страшнее и гаже, вытряхивает Миху из кровати.
Чиновники. Медики. Люди из промзоны. Военные, о которых говорила Нона Викторовна. Кто ещё? Сколько людей знает о происходящем? Сколько участвует в кровавом безумии? Выдаёт разрешения. Охраняет. Кормит. Режет. Это длится целых полвека. И, самый главный вопрос – зачем? Какого хера? Какого хера и зачем?
– Как же так? Зачем это всё, ёбаные гады? Ёбаный Кривоград!!!
Глас вопрощающий растворяется в темноте. Знания рождают печаль. Вопросы без ответов сгущают ужас бытия. Школяр бросается к холодильнику. Дрожащими руками открывает бутылку портвейна. Хлещет дешевое пойло прямо из горла. Морщит нос, пытается отдышаться – и снова заливается алкоголем. Пытается торпедировать собственный ум. Пытается отключиться от всего этого дерьма.
План срабатывает.
Сом проваливается в небытие.
И отправляется в болота небесные.
***
Сквозь хмель, сквозь сон, сквозь морок – крадётся в мир душа мудрая и яростная. Расталкивает ангелов божьих, гремит гуслями, хлещет Словом Фудифоловым. Топчет сапожищами райские угодья. Марает сладостную благодать илом да грязью. Рвёт мембраны. Сверлит норы. Выедает ходы.
Рвётся к делу транспланарный стревец, обитатель гнойного морбо-пузыря, неугомонный протопоп Киприан Ядрига!
Летит над тополями!
Льётся в серую многоэтажку!
Опускается на грешную землю. Ловит отрока за патлы. Вытряхивает душу. Тянет за собой.
Бросает Михаила Сомова в мутную жижу, опускает в хляби и топи. Визжит глупый отрок, тонет, кричит, хватается за осот, пугает жаб. Прощается с миром плотным и полуплотным. Но из гнилой водицы выходит ком земли. Над землёй поднимается деревянный храм. Вспыхивают свечи из жира болотных девок. Дымят в кадиле бороды греховодников, принявших дары Шаддата.
Из рыбьих костей, из поганых грибов, из чешуи и плесени – разрастается иконостас. Чёрные доски, да золотые оклады! На каждой иконе – Киприан Ядрига. Присягает Фудифолу Фудису. Ниспровергает собаку и лжепророка Агапия Стратилата. Осеняет мир дланью о трёх перстах.
Трёт Миха глаза. Трёт, да понять не может. Где же пальцы?
Был вещий сон. И было откровение – протопоп о четырёх перстах. Чего же сейчас о трёх? Куда опять палец подевал?
Инобытие сочится елеем и сукровицей. Под образами пухнет тухлая тень. Из тени выходит отец Киприан. Голый. Страшный. Косматый. На пузе гусли. На шее – крест и трещотка из костей. На восставший срамной уд – надет глазницею человеческий череп, до блеска выеденный червём.
Пускается Киприан Ядрига в круговую. Пляшет вокруг Михаила Сомова. Гремит костями, терзает гусли трёхпалой лапою. Пляшет, да припевает.
Один перст – черну-бабу манить да еть,
Два перста – чобы гузном не тлеть,
Три перста – кривых да лихих терзать,
А полна рука – чобы серп держать!
Рвёт Ядрига струны на гуслях! Рвёт с шеи костяную трещотку! Колотит костью по черепу на уду громадном! Трах-тарарах! Ходит ходуном деревянная церковь! Трясутся образа! Кипит болото! Закрывают лица ангелы божьи, зажимают уши, с плачем летят прочь, отчаявшись избавить небесные угодья от Ада, Чада, и Человека!
***
Гул и звон возвращают школяра на грешную землю. Сом пытается вцепиться в полог хмельного сна. Отсрочить встречу с собственной памятью. Пытается не думать о поездке через Курнявку, о промзоне, о столовой, о Машине Грижбовского – и, самое главное, о внучке проклятого Грижбовского, блистательной Ноне Викторовне.
Из окна льются гулкие удары. Заполняют черепную коробку. Вышвыривает остатки сна. Миха встаёт, подходит к занавескам. Щурится от яркого света.
Над улицей гремит колокольный перезвон. Сомов никогда в жизни не заглядывал в церковный календарь. Но он понимает – это не сигнал о конце времён. Просто очередной религиозный праздник. Миху охватывает странное чувство. Надежда? Предвкушение? Иррациональная тяга к чему-то большему, чем он сам? Что-то манит, тянет, зовёт навстречу Солнцу, воздуху, звону колоколов. Школяр растерянно материться, пытается совладать с духовной нуждой, внезапной и неистовой.
Он мнётся, борется с дикими позывами, и, в конце концов, решается выйти из дома.
На улице жара. Но Миха отыскивает старую спортивную куртку с капюшоном. Ему кажется, что за ним следят. Громилы «Ордена зари». Люди из промзоны. Шпионы городской администраци. Паранойя – вечный спутник страха.
Перед дверью выпускник поливает шевелюру кокчетавским раствором. Затем кое-что вспоминает. Возвращается. Опускает зад перед компьютером. Пинает кнопку.
В соцсетях пара сообщений с интервалом в три дня. Душевные послания от Толстого.
«Как оно, в Сталинских Грязях? Училку видел? Колись, заправил вялого? В школе полнейший пиздец. Включи телефон, счастливый уёбок.»
«Хули ты оффлайн?»
Миха трёт виски. Кто-то успел создать прикрытие. Кто-то объяснил в школе, почему одиннадцатиклассника нет в городе. Скорее всего – Нона Викторовна и здесь успела. Хера он забыл в Сталинских Грязях?
Снова эта женщина. Снова мысли о неизбежном. Запасы мушиного экстракта остались в купеческом доме. Рано или поздно ему придётся встретится с кровожадной бестией. Сом мнётся, вздыхает, набирается сил – и включает телефон, выданный заботливой училкой. Один-единственный пропущенный звонок. Одно-единственное сообщение.
«Звонил Долденко. Отвратительное поведение. Быстро ко мне!»
Экран снова гаснет. Миха убирает трубку в карман. Нона Викторовна заблуждается. Ему не место в столовой под Вторым Пищевым Реактором. Он никакой не пожиратель. Совершенно точно, его не прельщает плоть, кровь, и, тем более, бесконечная вереница членов!
– Надо пройтись. Просто пройтись, ёб твою мать… подышать воздухом.
Сказано – сделано. Миха покидает душную обитель. Шагает навстречу колокольному звону.
***
Ноги сами несут Михаила Сомова к цели.
Он переходит улицу. И видит пробку. Десятки машин. Сотни людей.
Старухи. Старики. Приличного вида горожане в костюмах и галстуках. Казаки. Мамаши волочат скучающих детей. В воздухе пахнет ладаном. Над толпой знамёна с ликами святых, хоругви, запрестольные кресты и образа, пасхальные фонари на золочёных палках. Впереди – служители в чёрных и золотых одеждах. В руках у предводителя шествия золочёный ларец. Кто-то неразборчиво басит. Крёстный ход подхватывает торжественный молитвенный гимн.
К лицу школяра приливает кровь.
Его тянет к ларцу с нечеловеческой силой! Тянет, точно козла к капусте!
Миха трясёт головой. Борется с наваждением. Отвешивает себе звонкую пощечину. Это помогает. Желая сориентироваться в обстановке, он обращается к старухе с заплаканными глазами.
– Простите, а что за праздник?
Старушка шепчет, словно боясь заглушить хор.
– Великий праздник! Обретение частицы мощей Киприана-Заступника. Наш святой, наш, Кривоградский, родной, единственный. Моли обо мне, отче Киприан, бо бе плоть грешна и немощна, моли во избавление от греха телеснаго и душевнаго, моли о…
– Погодите, погодите. А что в ларце?
– Как такое не знать? Парень, ты крещёный? Небось, сидит днями за компьютером бесовским, да умножает грех! А во храм божий и носа не суёт! Стыд и срам! Тьфу, пропащий! Ну-ка, перекрестись!
Сом придаёт лицу приятное выражение. Троекратно крестится. К счастью для самого себя, он не совершает позорных ошибок. Телеконференция с попом из «Ордена Зари» прошла не зря. Тем временем бабка показывает класс, реальное духовное рвение – крестится с такой скоростью, что потоки воздуха развивают её седые космы. Переводит дыхание. И отвечает.
– Перст в ларце. Светлый перст Киприанов. Слава тебе, Господи, аллилуйя!
Школяр отпрыгивает от старухи в самых растрёпанных чувствах. Старая деревянная церковь поднимается над чёрными водами памяти. В голове звучит лягушачья песнь. Перед глазами стоят пляски Киприана Ядриги.
***
Миха смешивается с толпой.
Бредёт, сам не зная, куда и зачем.
Впереди – синие мундиры. Бородатые джентльмены косплеят казаков. Несут на палках портреты царя. Сквозь гомон толпы раздаются степенные и благочинные речи. Обвешанный орденами атаман беседует с войском.
– Хватит языками чесать. Яшка Клаузнер – нормальный мужик, хоть и с прожидью. Принципиальный мужик. Помните, когда эти сволочи из Новомихайловского храма пытались присвоить честные мощи – он так и сказал, дескать, хуй вам, собаки бездуховные. Хуй вам, сволота! Не для того батюшка Егорий три года пороги оббивал, Москве кланялся. Быть персту в нашей церкви, и нигде больше! А месяцем раньше мы пошли в баню – я, Мишка, Мишкин сын, и Клаузнер. Так у него хуй, вы не представляете, криво обрезан. Как бы наискосок. Половину залупы видно. Мишкин сын смеётся. Спрашивает, дескать, ты наполовину иудей или наполовину христианин? А Клазузнер стоит в углу, и хуй мылит, значит, мылит хуй, а в глазах у него, знаете, такая вот благородная грусть… погодите-ка. Это что за бесовщина!?
Крёстный ход занимает всю проезжую часть. Вместо того, чтобы разделить народное ликование – какой-то бессовестный автомобилист восстаёт против дела благого и славного. Давит на гудок! Мало того, высовывается из кабины. Начинает верещать, словно потерпевший.
– Дайте проехать! Заебали своим некрокультом! Я на работу опаздываю!!! Проехать дайте!!!
Ряженые спешат воздать бездуховной скотине. Бородач-орденоносец подскакивает и охаживает мерзавца портретом государя. Другой боец казачьего войска вцепляется в волосы, тянет автомобилиста из машины. Тот бьёт по газам. Пытается объехать процессию. Врезается в фонарь. Битые стёкла, бабий визг, крики, матерная ругань. Часть процессии обступает аварию, снимает потасовку на мобильные телефоны. Но крёстный ход не замедляется.
Гусеница из людей ползёт ко вратам Войсковой церкви, первого Кривоградского каменного храма. Весело звонят колокола. Весело играют солнечные зайчики на хоругвях. Вот она, радость людская! Вот оно, счастье для души и сердца!
Лишь один человек избегает сладостного трепета – Михаил Сомов.
Все его мысли лишь о ларце.
***
Перед положением во храм, раку опускают на каменную брусчатку.
Ларец готов к народному целованию.
Без суеты, без толкотни, без лишней спешки – из крёстного хода вытекает тонкий людской ручеек. Один за другим, горожане прикладываются к стеклянной крышке, крестятся, и, светясь от радости, возводят очи к небу.
Всё чувствуют, все знают – здесь свершается великое дело!
После долгих мытарств, честные мощи первого и единственного Кривоградского святого наконец-то вернулись в Усермяцкую Впадину. Пусть и малая часть, пусть всего один перст – однако же, Кипиран-Заступник снова здесь! Носится над толпой, аки дух святой над водою! Радуется вместе с народом! Готовится залететь во храм божий, да там и обосноваться на веки вечные!
Миха трясётся и потеет. Он в той же очереди. Дышит казачку в спину. И сам себе удивляется. Что он здесь делает? Что за чудная страсть? Что за наваждение? Может быть, истерзанный кошмарами ум ищет метафизического утешения? Возводит подпорки, дабы не рухнуть, дабы остаться в целости? Пусть так! Надо бы протереть стекло. Незаметно протереть, дабы не оскорбить верующих, не задеть религиозных чувств. Надо, надо протереть, поцеловать, перекреститься! Вдруг поможет? Вдруг успокоится сердце и разум? Ведь не зря собралось столько народу. Ведь не зря заняли проезжую часть. Ведь не зря звонит колокол!
Час идёт за часом. Солнце в зените. Миха на грани обморока. С каждым шагом к заветному ларцу школяра сильней и сильней обуревают самые странные, самые дикие желания.
Наконец, его очередь прикладываться к мощам. Сом натягивает капюшон. Какая-то бабка шепчет – сними шапку. Он отвечает, что это не шапка. И, словно во сне, идёт к ларцу.
Чёрный мумифицированный палец покоится на алой подушке, окруженный камнями, жемчугами, золотым шитьём. Такой же палец Миха слопал по настоянию попа и майора. Проглотил вместе с колой и воющим мясом. А теперь он просто смотрит. Пялится через стекло на потрескавшийся ноготь Кипирана Ядриги. Вяленый перст манит, пленяет, гипнотизирует.
Кто-то спешит занять место для поцелуев.
Кто-то трясёт плечо.
– Парень, ты в порядке? Вставай, не задерживай очередь!
Миха мало понимает, что происходит. Он вспоминает слова Ноны Викторовны. Слова об инстинктах. Училка была права. Это дерьмо работает. Это дерьмо диктует. Это дерьмо перехватывает контроль.
Трясущиеся пальцы поднимают золочёную крышку.
Хватают палец мертвеца.
Отправляют в рот.
Над Кривоградом повисает крик такой силы, что его слышно в самых дальних концах города! Кто-то крестится! Кто-то вопит! Кто-то падает в обморок! Кто-то трясёт телефоном, старается заснять немыслимое!
Михаил Сомов сосредоточенно работает челюстями. Жуёт и глотает мумифицированную плоть. Двумя руками натягивает капюшон на лицо, заголяя спину. Тошнота исчезает. Исчезает дрожь в ладонях. Исчезает страх.
Сукины дети из «Ордена Зари» желали создать приманку. Но создали надежду. Надежду для человека и человечества. Сосуд, вместивший то, что осталось после сделки Киприана Ядриги и Фудифола Фудиса. Сила за гранью измерения и понимания нашла новый ход в реальность. Новый способ противостоять Шаддату. Преемственность – вот подходящее слово.
Школяр несётся сквозь толпу. Уклоняется от летящих в лицо крестов, кулаков, и золочёных образов. Удирает от пузатых попов. Сбивает с ног казачков. Перепрыгивает через бабок. Оставляет суету и рёв за спиной. Наконец, Миха останавливается.
И едва не лопается от Знания.
Он действительно пожиратель.
Пожиратель мощей!!!
===========================
Конец первого тома
===========================