– Ой, ну ты, как всегда, со своими шуточками все портишь! – возмутилась Зарина.
Я улыбнулась ребятам и посмотрела в окно. На фоне ярко желтых подсолнухов я увидела всю свою жизнь, она словно отражалась в окне. Я четко увидела все те яркие моменты, которые я прожила вместе с этими людьми. На душе стало тепло, а сердце будто наполнилось чем-то мягким и добрым. Я поняла, что очень сильно люблю каждого в этом вагоне, я улыбнулась, а по щеке покатилась крупная теплая слеза, которая в лучах августовского солнца засияла словно бриллиант двадцать пять карат.
– Надеюсь мы останемся такими же дружными даже после выпуска! – с надеждой в голосе сказала Валя и все громко прокричали, что конечно, безусловно останутся.
И я в этом не сомневалась, ведь я их знаю, всех и каждого до мельчайших деталей, уж кто-кто, а они точно никогда не разбредутся по разным частям планеты, а если и разбредутся, то обязательно снова встретятся… Поезд все еще стоял, я медленно начала подниматься и направилась к выходу, я украдкой посмотрела на кондуктора, старенького дедушку с сединой в волосах и грустью в глазах, он слегка кивнул мне и украдкой подмигнул, я улыбнулась ему в ответ и сделала пару шагов в сторону выхода.
– Ты куда?! – вскрикнула Сабина
– Ты, что, это не наша остановка, – слегка усмехнувшись сказала Валя
– Да она просто спала долго вот и не соображает, – пошутил Андрей
– Нет, ребята, это моя остановка, я выйду здесь, – спокойно ответила я. – Я вас очень сильно люблю, но мне пора, и вам нужно меня отпустить. Тут такие красивые поля подсолнухов, они так меня манят, я просто не могу устоять. Я останусь тут…
– Ты действительно хочешь остаться одна тут в глуши вместо того, чтобы провести время с нами? Ничего не понимаю! —искренне удивилась Сабина.
– Иди веселись! Тебя ждет много всего интересного, а я должна остаться здесь. Это моя остановка.
– Нет, пожалуйста, не делай этого, не оставайся тут одна! – вскрикнула Зарина.
– Как мы сможем веселиться зная, что ты где-то в глуши! – добавил Андрей.
Я уже практически не слышала их, лишь тихий шепот, я спускалась с вагона. Поля становились ко мне все ближе и ближе, я шла к ним на встречу, они словно ждали меня. Такие нарядные, словно большой фестиваль! Я так рада, что нахожусь именно здесь, в том самом месте, где мне так спокойно и ни о чем не хочется переживать. Я слышала, как они кричали мне вслед, но не могли меня остановить. Конечно, не могли, ведь я умерла ровно год назад…
* * *
Сабина проснулась на удивление в спокойном расположении духа. Она все так же была в поезде, рядом были все те же люди, что и во сне. Кто-то рассказывал о том, чего добился за год после окончания. В вагоне были все кроме Сабрины.
Сабина повернулась к окну, вокруг были поля подсолнухов, она улыбнулась им и тяжело вздохнула.
– Спасибо, что попрощалась… – почти неслышно пробормотала Сабина.
– О, ты проснулась? – воодушевилась Валя. – Ты так долго спала!
– Да? Наверное, из-за жары, – прокомментировала Сабина и замолчала на несколько минут.
– О чем задумалась, Сабина? – поинтересовалась Зарина.
– Да так, о мелочах жизни, – ответила Сабина.
– Так девочки, хватит уже спать! Давайте веселиться что ли, нам ехать еще час до гор, у меня карты вон с собой. Давайте в дурака! – отвлек девочек от философских мыслей Андрей.
– Да ну тебя, с твоими картами! Давайте лучше болтать! Мы же едем отмечать год с момента нашего выпуска, четыре года отучились как никак. Давайте вспомним все те яркие моменты, которые провели вместе! – сказала Валя и тут всех захлестнула волна воспоминаний. Все начали вспоминать все те яркие события, которые их сплотили и превратили в такой дружный коллектив. Ведь время так быстро проходит.
Время так быстро меняет нашу форму. Оно бежит так же быстро, как горный ручей, унося из нашей жизни события, оставляя вслед за собой лишь тени, которые мы называем воспоминаниями. Они греют нашу душу холодными зимними вечерами словно чашка горячего шоколада. Время без воспоминаний словно часы без стрелок; никогда не заработают правильно.
Ведь правду говорят, что именно студенчество является самым лучшим временем в жизни человека, только студентам порой так не кажется, однако, когда они оглядываются назад, окунувшись в серую рутину рабочих будней, то понимают, что именно романтика студенческого времени была самой искренней, доброй и настоящей, такой же настоящей как июньский рассвет над многоэтажными домами Ташкента…
Фарангис Авазматова
Мадонна на закате времен
Мадонна сидела на развалившейся бетонной плите, скрестив ноги и вытянув их перед собой. Если бы вы её увидели, решили бы непременно: беззаботная девушка любуется закатом, ничего необычного. Только вот стоит отвести взгляд от Мадонны, стоит задуматься на секунду, – а почему бы ей не присесть на скамейку, почему, почему она сидит на этой холодной бетонной плите? – стоит только увидеть, что происходит вокруг…
– Не сидите на бетоне, – раздался голос откуда-то сверху, – простудитесь.
Это был кто-то из её Легиона – так сейчас называли свои общины выжившие. Мадонна обернулась, но не узнала его: все легионеры были слишком похожи друг на друга, слишком больны, слишком глупы, словом – сплошное «слишком». Её постоянно караулил кто-то из них. Мадонна продолжила сидеть, чувствуя спиной неодобрительный взгляд – но кто он такой, чтобы приказывать самой Мадонне? Да и что тут такого – беззаботная девушка любуется закатом, только и всего.
Мадонна откинулась назад, прижалась спиной к небольшому выступу. Цепь, привязанная к её ноге, звякнула, ударившись о чугунный шар. Мадонна не могла передвигаться сама – шар был слишком тяжёл. А ещё она не была беззаботной – она каждый день смотрела на закат и думала, станет ли он последним.
Но последний закат всё не наступал: каждое утро в небе непременно светлело, и Мадонна расстраивалась. Она отмечала изменения, которые произошли с миром: многое со времён её детства изменилось – облака теперь были окрашены красным, и теперь «оптимальной» считалась температура в сорок по цельсию. Когда Мадонне было пятнадцать, всё было иначе: реки были полноводными, из них можно было пить, воздух не был раскалён до невозможности дышать. На бетоне действительно нельзя было сидеть – мать учила Мадонну, что бетон остывает быстро и пробирает до самых костей, а сидящие на бетоне девочки не сумеют в будущем стать матерями.
Сейчас всё было горячим – даже пресловутый бетон был как масло на раскалённой сковороде. Мадонне исполнилось бы уже девятнадцать, если бы летоисчисление продолжалось по старым правилам – только вот Новое время требовало Новых календарей. Рождество христово перестало быть точкой отсчёта: мир сгорел и родился заново. В Новом мире, как говорили в Легионе, Мадонне только исполнилось четыре года. Всё, что было «до», перечёркнуто – вспоминать о прошлом нельзя, это табу, за нарушение которого каждого ждёт кара. Каждого, кроме немногочисленных мадонн.
Мадонна пользовалась своим положением – в новом мире ей было дозволено больше, чем остальным. У неё – одной из немногих – сохранились волосы и на коже почти не было ожогов. В прошлой жизни Мадонна не считалась такой уж красавицей – но сейчас, среди облысевших и обожжённых полумертвецов, стандарт красоты сильно изменился. Она единственная в своём Легионе могла вынашивать детей. Мужчины молились на неё, женщины завидовали ей – она стала почти богиней.
Ей никогда не приходилось заниматься чёрной работой; она не искала полезный мусор на развалинах, которые когда-то были городом, она не охотилась с другими на то, что раньше было животными; ей доставалась лучшая еда: врач Легиона специально давал ей всё наименее загрязнённое; ей досталось лучшее место на развалинах – почти целиком сохранившийся дом, где она жила одна (пусть и под круглосуточным наблюдением); она не была одной из тех, кто трудился для выживания человечества. На ней лежала архиважная задача – производить на свет новых людей.
Когда Мадонне было пятнадцать, в мире случился коллапс. Сначала был один взрыв, небольшой «грибочек» – так его ласково называли военные; потом – череда взрывов, каждый больше другого. Мир умер и родился заново – так, по крайней мере, говорили адепты Нового мира.
Мадонна помнила, как её звали до взрыва. Мадонна помнила, как умерла мать, как через время умер отец и все остальные в её семье – даже собака. Собак вообще совсем не осталось, равно как и кошек – осталось лишь нечто, смутно напоминающее животных мира «до». Мадонна помнила, когда получила своё новое имя – некоторые из выживших поддержали идею возрождения человечества и упорно выискивали среди женщин тех, кто сохранил способность рожать. Несогласных с этой идеей убивали – это привычно, адекватность и в прошлом не была в почёте. Невелика потеря: первое время выжившим нужно было питаться хоть чем-то.
У Мадонны не было права выбора – верховенство Легиона, в который она попала, часто твердило ей, что на неё снизошла благодать. Она не понимала, что это за благодать такая – выжить, потеряв при этом всех, кто был ей когда-либо дорог.
Каждый день Мадонна внутренне протестовала – она не хотела, чтобы человечество боролось. Каждый день она наблюдала, как солнце садится, и представляла себе, что больше оно не взойдёт; она ожидала – именно этот день станет последним. Мадонна не хотела умирать, она боялась смерти, но и жить в Новом мире Мадонне казалось бессмысленным – лучшим вариантом для неё было бы просто дожить в тишине и спокойствии оставшиеся ей годы.
Идеологи Нового мира требовали от мадонн почти невозможного: рождения детей было недостаточно – они должны были рожать здоровых.
Мадонна слышала истории других Легионов. После ядерной войны – которую трусы до сих пор называли «неизбежным атомным конфликтом» – здоровые дети не рождались. Не было зафиксировано ещё ни одного случая – люди только умирали, и статистика стремительно росла с того дня, как прогремела череда взрывов. Мадонна не видела в этом ничего удивительного: не осталось чистой питьевой воды, не осталось животных, которые бы несли здоровое потомство и давали незагрязнённое молоко. У мадонн других Легионов часто развивались тератомы – этот термин Мадонна услышала от врача: женщины вынашивали не детей, но отдельные части тел, которые формировались в маленьких чудовищ, неспособных прожить вне материнского тела и часа – таких детей предлагал людям Новый мир.
Мадонна отличалась от других – её дети рождались здоровыми внешне. Она родила уже четверых за то время, что была Мадонной – и каждый ребёнок выглядел так, как положено выглядеть младенцу. Беда была лишь в том, что они умирали; ни один ребёнок Мадонны не прожил дольше десяти дней – рекордных для новорождённых детей, по меркам Нового мира.
Мадонна училась не привязываться к своим детям – после смерти первого ребёнка она рыдала, потеряв второго – мирилась с утратой, попрощавшись с третьим – благодарила бога (одного из богов, что жил в мире «до»), что ребёнок прожил лишь неделю. Сейчас, сидя на бетоне, она смотрела на горстку земли в том месте, где был похоронен четвёртый её ребёнок – именно он прожил дольше всех. Она могла лишь догадываться, от чего он погиб на самом деле – ни один из её детей не кричал, сколько их не шлёпали самопровозглашённые акушеры. Мадонна сидела и думала, как бы ей перестать – вынашивать, рожать, хоронить. Ей не хотелось, чтобы дети видели этот мир.
Мадонна хотела сбежать, но не могла: легионеры не спускали с неё глаз.
Кто-то положил тяжёлые ладони на её плечи. Обернувшись, она увидела Отца – так в Легионах называли главных. Легионер, следивший за ней всё это время, стоял чуть поодаль – так, чтобы не слышать их разговоров.
– Не печалься, – Отец будто бы даже ласково погладил её по щекам, – пройдёт время, и ты исполнишь свою судьбу.
Мадонна знала: Отец не был ласков по-настоящему. Что его волновало, так это господство – он был одним из военачальников в мире «до». Сейчас он был уверен, что на его плечи легла величайшая из задач – возродить человечество. Ему было важно возродить его самостоятельно; подобно своим товарищам, лидерам других немногочисленных Легионов, он был одержим «чистотой» крови нового человечества.
Мадонна знала, что ей некуда деться. Она знала, что люди обречены, но боялась, что люди зацепятся за маленький шанс и её детям придётся выживать в ужасающем Новом мире.
– Время проходит, – повторил Отец, крепче сжимая ладони, – ты возродишь человечество.
Откуда-то из закромов собственной памяти Мадонна выудила мысль, которую помнила ещё со времён «до» – со времён, когда ей не пришлось ещё мириться с участью безвольной матери.
Солнце садилось – Мадонна вдруг осознала: оно взойдёт, что бы ни случилось. И тогда она ответила Отцу еле слышно:
– Пора признать очевидное. Не время проходит – проходим мы.
Мир вновь поглотила тьма.