Будни Мейората

Глава 1

Дарья

В подсобке что-то затрещало, затем раздалось утробное мычание, после мычания обозначилась то ли борьба, то ли возня крупных тел, и наконец мерный скрип качающегося из стороны в сторону деревянного предмета. Скрип быстро прекратился, заговорил, точнее завопил женский голос и что-то с грохотом обрушилось. Вся комиссия уставилась на облупившуюся дверь, с круглым, допотопным, висящим в одной ржавой петле разомкнутым замком. Дверь отлетела в сторону, взвизгнув от невежливого пинка, и из подсобки наружу явилась, вернее выскочила раскрасневшаяся Дарья! Выскочила не одна, с каким-то здоровенным козлом. Вид у обоих был тот еще! Дарья с пунцовыми щеками окончательно смутилась перед комиссией и опустила глаза. Козел неуверенно выглядывал из-за нее. Затем, красиво перебирая ногами, явился целиком и самодовольно, с чувством превосходство принялся обозревать нежданных зрителей. Не увидев ничего неожиданного и опасного, он мускулинно повернул мощную шею и стал глядеть на Дарью своими прозрачными наглыми глазами, как будто выпрашивая добавки чего-то. Дарья попыталась отстраниться от него, сделала пару коротеньких шагов в сторону. Но скотина не желала соблюдать дистанцию. Несмотря на присутствие людей козел сблизился с ней и шлепнул нежно Дарью по пятой точке.

– Ой! – сказала Дарья.

– Так, - вместо козла заговорил Михасев – Что тут происходит?

– Да, ничего! – отвечала Дарья – вот, козлик!

Потупила взор и изящно, по-женски попыталась рукой отстранить трущегося об нее козла.

– Вижу, что не петух! – прогнусавил Михасев, - вы в сарае что делали? Что там поломалось?

– Да так, поборолись чуть-чуть! – Дарья, красиво повернув голову на нежно-белой шее, посмотрела на козла с уважением, козел жмурил от солнечного цвета наглые глаза и подрагивал от возбуждения просвечивающими на солнце розовыми ушами!

«Везет, козлам!» подумала мужская часть компании, включая Михасева.

«Молодой какой, рога еще не выросли толком!» Агафья Тихоновна качала головой и по-своему воспринимала происходящее. Было ей полных сорок пять лет, за плечами она имела несчастливое, по ее мнению, замужество и от того козлоподобные существа вызывали в ней особое участие и интерес.

– А поломались там эти, как их… – Дарья напряженно задумалась, уставив глаза в небо, – ну как их, господи!

Все замерли, разглядывая как шевелятся девичьи губы в поисках названия нужного предмета.

«Минута пошла, уважаемые знатоки!» родился экспромт в голове эксперта Трутнева, но высказать его в слух он не решился.

– Ну то, на что краски ставят! – заключила Дарья и стала оглядывать комиссию в надежде может кто подскажет.

Остроумник в эксперте Трутневе все-таки не утерпел, и он воскликнул высоким голосом:

– Помощь зала, уважаемые знатоки! – и сам рассмеялся, оценив тонкость своего юмора.

Козел оторвался от Дарьи, фыркнул и посмотрел на Трутнева оценивающе, точно выбирал куда-бы побольней врезать этому юмористу.

«Ревнует!» с уважением подумала женская часть комиссии.

Худой и тонкокостный Трутнев плавно переместился в задний ряд от греха подальше, как будто ему там понадобилась срочно с кем-то переговорить. Компания зашевелилась, загудела, стала возвращаться в привычное состояние обсуждения, принятия решений и подписывания актов.

– Мольберт!? – вопросительно с восторгом протянула Агафья Тихоновна.

Михасев посмотрел на нее с огорчением от ее легковесности в рассуждениях и махнул рукой от разочарованности в такой зрелой, но недалекой женщине. Ответственное мероприятие наткнулось на внеплановое приключение как «Титаник» на айсберг в спокойном океане. Но пикантность выявленного комиссией случая должна быть расследована и устранена незамедлительно.

– Откуда в этом агрокомплексе мольберты, дорогая моя! – с болью в голосе высказал он суждение оторопевшей Агафье Тихоновне. Со всех сторон посыпались еще какие-то догадки, но, как ни странно, предположение Агафьи Тихоновны оказалось самым реалистичным.

Тем временем Дарья по-прежнему шевелила губами и морщила лоб. Безусловно она слово знала, но вспомнить вот сейчас, здесь, перед ответственной комиссией никак не могла. «Девка хорошая!» мысленно облизнулся Михасев «Надо помочь…!»

И он с лаской и учтивостью обратился к ней:

– Вы, Дарья Алексевна, расскажите, как оно было! А слово, оно само как-нибудь подберется! Не переживайте!

Дарья перестала шлепать губами, кивнула в знак согласия и заговорила.

– Этот, – она кивнула на белого волосатого красавца, трущегося об нее, – он же молодой! Прыгает как козлик! Не поймаешь! Я за ним на козлы полезла, они и поломались!

И замерла с открытым ртом, округлив глаза. Слово само соскочило с губ и оказалось поразительно близким к упрямому субъекту, отирающемуся у ее ног.

– Козлы! Вот оно что! – хором, с огорчением от простоты обнаруженного слова, выдохнула комиссия.

– Не вынесли двоих!? – забулькал мелким смехом Булсары Ибрагимович. С какой целью его включили в состав комиссии никто не помнил! Его голос ни во что не ставили и поэтому он себе спокойно позволял то, чего другие представители боялись делать из карьерных соображений.

– Так он и есть…козлик! – грудным и томным голосом указала на соответствие выводов имеющимся фактам аналитик Инесса.

Компания опять зашевелилась, закрутила головами в сторону друг друга, возбужденно и весело с юморком переговариваясь. Атмосфера слегка разрядилась и покатилась в сторону всеобщего веселья. Глава комиссии этого никак допустить не мог. Дело-то серьёзное! До двух дня надо еще в трех местах побывать, получить одобрительные жизнеутверждающие подписи, а уж потом за обедом, для разрядки так сказать ревизионной обстановки начать веселиться всеми имеющимися в распоряжении этого филиала средствами.

– Прошу тишины, - скомандовал Михасев и поднял руку вверх. Компания угомонилась.

– А как зовут этого вашего козла, знаете? – приступил к опросу Дарьи председатель.

– Понятия не имею! – ответила та, нежно поглаживая присмиревшую скотину. Мужская половины комиссии опять напряглась и стала не хорошо думать о козле. Он это почувствовал своим животным инстинктом и благодарно приник к Дарье всем телом, давая понять ей, что никого роднее и ближе у него здесь нет.

«И чем она его так взяла? Бороться с ними что ли надо? Для привлекательности?» о своем, о женском загрустила, глядя на все это аналитик Инесса.

– Егоркой его зовут! Или Жоркой! Да вы не переживайте, хороший парень! Из местных!

Скрипучий, сиплый от курева голос прозвучал и затем закашлялся из глубины комиссионного коллектива. Все обернулись на его звук и обнаружили охранника Сергеева, который к охране был давно уже не годен, но являлся местным авторитетным жителем. Через него наличествовала обратная связь со всеми окрестными хулиганами на предмет их невмешательства в деятельность этого филиала агрокомплекса.

При разных комиссиях, если не болел и не был в запое, сторож Сергеев выполнял должность ключника, чем невероятно гордился. Он отпирал и запирал двери в разные помещения, отодвигал засовы, демонстрировал свою охранную удаль, придерживая дверь пока вся комиссия не прошествует внутрь или не выберется наружу. При этом стоял, картинно склонив голову, и приговаривал, глядя в пол, «Пройдемте, пройдемте, здесь у нас, уважаемая комиссия…» и называл сущность, для которой помещение использовалось. Большая связка ключей в его руке гремела и звенела по-особенному в комиссионный день, как колокольчик на корове, предупреждая внутренних людей, что комиссия уже на пороге и расслабляться нечего.

– А здесь он откуда взялся?

– Да известно откуда, из деревни! Из Перхотино! Скучно Егорке там! Своих козлов хватает! А у нас здесь жизнь! Движение всякое! Ну и опять же, капуста! – И дедушка с прищурью неодобрительно обозрел с головы до ног Дарью.

– Какая капуста? – нехорошо переспросил Михасев, – причем здесь капуста! Капуста у нас в другом месте должна быть!

– В этом сарае что? – Председатель ткнул пальцем в сторону слегка накренившегося здания позади Дарьи Алексевны с ее козлом. По внешнему убогому виду строения с висящей от пинка на боку низкой дверью было ясно что здесь складируется, а вернее, валяется всякий хлам, то ли нужный, то ли уже нет для ремонта, уборки, поправки всякого беспорядка на главной территории хозяйства.

– Это подсобка, Рено Аркадьевич! Тут разное! Лопаты, вилы, бензокосилки…, – дальше перечислить охранник Сергеев не смог, потому что не знал, что там еще может быть.

– И работницы с козлами! Так и вижу, памятник нашему агрохолдингу, «Козел и работница» называется! – все прыснули, кроме Михасева. Довольный своим остроумием эксперт Трутнев отирался в заднем ряду и, как змея, поджидал повода оплевать ядом что-нибудь из неперегруженного экспертными работами своего ума. Аналитик Иннесса по-женски, с огоньком взглянула на тощего эксперта и тут же потупила взор, упершись взглядом в прозрачные как у Дарьиного козла, нагловатые глаза. Михасев поморщился: «Шлют всяких никчемных специалистов! Ходят, умничают, отчеты строчат, оклады свои офисные отрабатывают! А оклады в два раза больше, чем у нас тут, на хозяйстве!».

Он снова поворотился к Дарье с козлом. «Так, с этой культурной композицией что делать?»

– Зам по административно-хозяйственной работе где? – Рено Аркадьевич возвысил свой голос до слышимости его на всей осматриваемой территории. Обычно после этого, прячущийся или вдруг затерявшийся работники незамедлительно являлся к нему, трепеща и каясь! Все замолчали, ожидая результата. Но ничего не происходило. Только ветер лениво клубил местами пыль своими легкими порывами. Молчание нарушил вместе со всеми присмиревший от начальственного окрика козел. Он фыркнул и очень по-мужски чихнул, виновато посмотрел на Михасева и еще раз чихнул. Постоял, помотал головой и в третий раз чихнул.

– Тише, тише миленький! – Дарья нежно забарабанила пальчиками по его лбу, – нельзя сейчас шуметь! Погоди не много…!

Комиссия тут же переключилась с административного ожидания эффекта от вопля Рено Аркадьевича на человеческое созерцание Дарьи Алексевны и ее козла.

«Писать, не писать в отчете! И что писать!? Несоответствие поведения отдельных работников женского пола в общении с козлами высоким стандартам предприятия!

Чушь какая-то! Вообще все чушь! До обеда не успеем!» мысли текли в голове Агафьи Тихоновны медленно и устало. Хотелось присесть, смотреть на речку, на травку, на небо с белыми облаками, разглядывать чужую жизнь, примерять к ней свою и, несмотря ни на какие мимолетные соблазны, приятно наслаждаться свободой и одиночеством никем не обремененной женщины.

– Зам этот, завхоз что-ли? – просипел ключник Сергеев и по-старчески махая руками для удержания равновесия вышел к Михасеву, позвякивая ключами на каждом шагу.

Рено Аркадьевич провел по имеющемуся у него планшету пальцем и зачитал вслух Ф.И.О. искомого зама.

– Иван Алексеевич! Точно завхоз наш! Так он вчера вечером комиссию поехал встречать! – твердо и уверенно отчитался Сергеев. И еще более приблизился к Михасеву, почувствовав, что наступил его звёздный час важности и ответственности за все здесь, пока собственное начальство в загуле. Вся честная комиссия тоже это поняла, поскольку неожиданно, но своевременно вырисовывался виновник происходящего безобразия.

– Какую еще комиссию? – вместо онемевшего от страшной догадки Михасева пробулькал Булсары Ибрагимович.

– Эту…как ее…с инвестициями! Деньги, которая даст! – Сергеев сурово воззрился на представителей центрального офиса, стоя рядом с председателем. У него привычно зачесался и задергался спусковой палец правой руки «Эх шугануть бы этих недотеп, а вон того тощего в карцер денька на три бы!». Но ему этого было нельзя и невозможно уже последних лет сорок. Свою охранную душу он отводил, пока глаза не потеряли прицельную зоркость, стрельбой по вольной, неохотничьей птице, за которой бегать по лесам не надо. Много ворон, галок и прочих пернатых полегло от его упражнений в пустых полях, зато приклад именной мощной воздушки веселил твердостью плечо, прицел вызывал уверенность в себе, а точный выстрел подтверждал, что сквозь собственную жизнь Сергеев прошел не зря, а со смыслом и особым предназначением.

– Ааа! Инвестиционная комиссия!? – безмятежно, с удовольствием перевел на офисный язык Булсары Ибрагимович.

– А мы кто по-твоему!? – зашипел с физиономией в красно-белых тонах от злости Михасев! Сергеев, уловив начальственный гнев, сменил уверенность на желание стать невидимым, сжался, уменьшился в росте и принял насколько смог виноватый вид.

– Вы, Рено Аркадьевич – руководство! Так сказать, прибыли с помощниками навстречу этой самой комиссии! – четко отрапортовал он.

«Ну держись, Сергеев! Сейчас наш автомобильчик заведется!» комиссия понимала, что грядет и со смирением встала по стойке смирно с покорно-внимательными выражениями лиц.

– Мы и есть комиссия! Работяги хреновы! Нам деньги как воздух нужны! В том числе и для вас, дармоедов! А я-то думаю, чего это он так не к месту заболел, начальничек ваш! А он и правду заболел! Простой росейской болезнью…

Истинный ариец без нордического, выдержанного характера, гауптштурмфюрер Михасев стоял перед расстрельной командой широко расставив ноги, в идеально выглаженной монохромно-черной форме отряда Шуцштаффель и орал! Орал, наверное, на чистом арийском языке с невесть откуда взявшимся интонационном аудиосинхроном на русский.

Рядом, в прикиде ведущей советской программы «Время» занималась сурдопереводом Инесса Криксен с изумлением на подвижном лице и с круговертью гибких изящных рук. Она была прелестна, на бежевую, расшитую цветами и мотыльками свободную блузу был одет джинсовый сарафан, напоминающий школьный советский фартук. На открытой шее покоилась петля громоздких темно-красных бус. Эмоциональные выкрики Михасева так воздействовали на Инессу, что казалось голова и шея женщины от ее сурдоперевода вот-вот выскочат из этих тяжелых бус и, наконец, освободятся от них.

– Какая красивая! – ни к месту выдохнул зачарованный видением Трутнев. Соседи оглянулись на него и шипением попросили заткнуться дабы ничего не пропустить в нечленораздельных выкриках председателя. Инесса все поняла! Может быть поняла как-то по-своему, зарделась как Дарья около своего козла и придвинулась к тощему и восхищенному Трутневу. Руки их соединились. Вместо речи арийца Михасева включился нежный трек из «Бременских музыкантов», первая пластинка, сцена первого взгляда в глаза друг другу Принцессы и Трубадура…

– Даниил, прекратите сейчас же! – Инесса и правду дернула его за руку, отрывая от чудных видений. Она поднялась на цыпочки и шептала ему на ухо, от нее вкусно пахло незнакомым ароматом, хотя комиссия уже часа два перемещалась по дурно пахнущей территории агрокомплекса. Трутнев впервые за этот долгий день не нашелся что сказать.

Михасев, обнаружив отвлеченное от назиданий движение среди комиссии, приданной ему в подчинение, тоном учителя начальных классов:

– Инесса Петерсоновна, пожалуйте к нам, на авансцену!

Инесса, оторвалась от Трутнева, бросив на него закрепляющий их новую тайну и интимное доверие долгий взгляд и, плавно неся свою элегантность, выступила сквозь расступившихся коллег к алчущему крови председателю.

– Инесса! Ну ка наберите мне и этого зама и его начальника!

– Но…, – у нее готов был слететь с губ вопрос «Почему я?», однако природная сдержанность сохранила ее от арийского гнева Михасева и она спокойно сказала, – у меня нет их номеров телефона!

И получаса не прошло с момента инцидента Дарьи с козлом в подсобке, а Михасев уже сделался диктатором. Новое понимание окружающими его устремлений больше не требовало пространных разъяснений. В наличии были все необходимые компоненты: Михасев, трепещущие подчиненные и охранник Сергеев, с хитро выпученными, преданными, службистскими глазами.

– Обеспечить! – бросил Михасев в окружающее воздушное пространство!

– Есть! – правильно отреагировал Сергеев, достал телефон, потыкал по экрану и протянул его Инессе.

– Спасибо! – Инесса произвела книксен, изумив окружающую публику, и принялась звонить!

– Не берут, Рено Аркадьевич! – спустя минуту она обратилась к диктатору Михасеву, – ни тот, ни другой! Вызовы идут, а не берут!

Михасев молча багровел, стирая взглядом с поверхности земли одного из двух наличествующих работников филиала. Сторож Сергеев стоял потерянный, с опущенными плечами, ни жив, ни мертв и шевелил губами. «Матершинник!» определила про него среди себя остальная комиссия, наслаждаясь нежданным шоу перед кривым зданием хозблока.

В подсобке опять грохнуло! Все закрутили головами, опомнились, стали искать глазами виновников затыка миссии проверяющей комиссии, но застали только Дарью, которая по самые девичьи плечи ушла головой в черный низкий проем незакрытой двери сарая. Она выглядела странно обезглавленной, но вид всего остального в свете солнечного дня радовал мужской глаз. Поскольку козла рядом не было, то заключили, что он снова проник в подсобку.

Дарья отпряла от дверей, повернулась, взмахнув длинной косой, к Михасеву и расстроенно крикнула:

– Вот! Опять! Сбежал! Медом ему там что ли намазано!?

Видно было, что ей обидно! То ли от напрасности стольких усилий, потраченных на изъятия этой существа из подсобки, то ли от того, что не смотря на ее трепетное отношение животное все равно упрыгало в сарай. Обнаружилось их проникновенное и чуткое к друг другу взаимонепонимание Она не понимала, чего его тянет в этот сарай, а козел не понимал, как она не знает почему его тянет в этот сарай?

– Закавыка, однако! – использовал старинное русское слово булькающий Булсары Ибрагимович. Он единственный, как мухомор среди елок, краснел своей строительной каской, испачканной уже давно белой краской, среди присутствующих делегатов.

Михасев и комиссия молчали, оторопело взирая на сарай с Дарьей и козлом внутри. Ну что тут скажешь? Женское нежное начало с козлиным нутром не справилось. Нужно было мужское, с сильными жилистыми руками, с мощью в теле, чтобы, наконец, взять этого козла и… Но единственный, кто на это тянул, был Сергеев, да и тот в случае выдачи ему табельного оружия и пол-литра водки.

– Так, козла из здания надо изъять! – уверенно заключил Рено Аркадьевич, – кто пойдет?

Стало ясно что сам он не может произвести сей подвиг в виду личного предназначения для руководства комиссией. Женская часть компании трепетно ждала героя. Дарья поглядывала на приезжих мужиков и хмурилась все больше и больше. Пауза затягивалась, только в сарае вовсю буйствовала козлиная жизнь. Неистовство натуры нарастало и продолжилось в течение пяти минут, потом оборвалось.

– Ну что он там опять задумал? – Дарья огорчилась, всплеснула и уронила вдоль тела гибкие руки. Все затихло, только ветерок по-прежнему лениво пылил местами.

«Родина слышит, Родина знает» запел нежный детский голос в наступившей тишине. Он пел так правильно и чисто, что все сущее и мирское, козлы, подсобки и филиал агрохолдинга, перестали быть сколь-нибудь значимым для слушателей. Аве Мария советского образца обращалась к светлой и высокой ноте не хуже баховской, шубертовской или вавиловской модификации. Украшенная детским голосом как у великого и несчастливого гения Робертино Лоретти песня пронзила все присутствующее аграрно-скотское пространство, поднялась над мычанием скота, над далеким стрекотом моторов, над гоготанием гусей и направилась к небу, где в облаках до сих пор возможно пролетал сын советской Родины.

Сторож Сергеев первым пришел в себя от такой красоты, схватил поющий чудным голосом телефон и, благоговейно бросив Михасеву «Иван Константинович, завхоз наш на проводе!», пошел в сторону от начальника для тайных приватных переговоров. Но успел произнести в телефон только свое особенное «Халло» на иностранный манер.

– Ты куда это? А ну ка дай его сюда! – Михасев протянул начальственную руку. Охранник чуть подумал и решил не гневить большое руководство. Он отдал трубку Рено Аркадьевичу и встал недалече для прослушивания и переживания предстоящего разноса.

Мобильник в руках Рено Аркадьевича, как положено всякому предмету в руках начальства, сразу превратился в источник власти и руководящих указаний. Что-то в этом есть такое, по-человечески правильно устроенное, когда одностороннее движение распорядительных слов в эфире приводит к движению других людей в нужном направлении дел и духа. Стоит человек сам по себе, ничего не делает, живет своей жизнью. Вдруг бросает любое свое занятие, подносит волшебную коробку к уху и срывается из своего спокойствия в бег, уносится в неизвестность, закатив глаза!

Треплев

В привокзальном буфете за единственным столиком с посадочными местами сидели двое: он и она! Он, Иван Константинович Треплев, был очень нетрезв, внутренне мутен и с презрением смотрел на маленький граненный стакан перед ним. Напротив сидела, положив локти на стол, полная дама в служебном фартуке и глядела в большое окно в ожидании хоть каких-нибудь привокзальных происшествий. Но на платформе первого и единственного пути было пусто и пыльно. Разве только голуби с воробьями выясняли вечно натянутые отношения. Ей было скучно. Иван Константинович со вчерашнего вечера ничем порадовать даму не мог, потому что пил! Пил не один, а в компании своего начальника, местного распорядителя сельскохозяйственных угодий господина Петрушина.

Иван Константинович оторвал взгляд от стакана, бережно перенес его на буфетчицу Весту и, растягивая слова, спросил:

– Где этот писающий мальчик?

– А я почем знаю! – пожала плечами Веста Маратовна, – может случилось что, а может домой пошел!

– Не бухти! – грозно возвысил свой нетрезвый голос Иван Константинович – не может он уйти! Не каждый день комиссия с деньгами сюда едет! Сходи, закуски принеси лучше!

– Да вы ее еще вчера всю уничтожили! И ту, что для встречи привезли, и мою. Нечего нести! – не превышая меры, с уважением к руководству огрызнулась Веста, не меняя позы.

«Да и зачем нести, потом деньги месяц клянчить у этих оглоедов, да свои в кассу докладывать!» подумала опытная Веста Маратовна. Иван Константинович тоже стал смотреть сквозь пыльное окно, пытаясь о чем-то вспомнить и сосредоточиться на важном.

– Что-то ваша комиссия никак не приедет, Иван Константинович! – не без ехидства заметила буфетчица. Иван Константинович ее не услышал, погруженный во внутренний мир неопределенности и ожидания то ли комиссии, то ли еще водки.

– Ну какая комиссия на пригородной электричке к нам поедет? – Веста поднялась, собрала что-то со стола и двинулась в сторону прилавка, – тем более у нас их всего две, утренняя и вечерняя!

Сквозь туман отрешенности пронзительные слова Весты дошли до Ивана Константиновича. Надо было что-то делать! Он встал, недолго покачался над столом, погрозил пальцем вслед удаляющейся Весте, нехорошо икнул и снова сел. Уходить не хотелось, потому что в нем открылось нажитое горьким опытом ощущение проблем. Они, не таясь, ожидали его с нетерпением прямо за вокзальными дверями. Как всякий нормальный человек в загуле он тосковал по жизни простой, свободной, не опутанной зависимостями. Дом, жена Наталия, трое детей, социалка, жкх, ипотека и кредиты не то, что мешали жить, а просто армированным боевым бетоном задавили удалого Ивана Константиновича. Он не выдержал печальных соображений, поднял презренный граненый стакан и опрокинул его в себя. Две жалкие капли упали со стекла в него, огорчив его до невозможности.

– И водка кончилась! – спросил завхоз.

– И водка! Все кончилось, Иван Константинович! И я кончилась! – Веста громко отвечала, убираясь там у себя за прилавком, хлопая дверцами, гремя посудой. Потом вышла к завхозу похорошевшая, в уличном наряде и решительно объявила:

– Все! Обед у меня! Имею право! – и чуть сбавив тон добавила, – шел бы ты домой, Иван Константинович!

– На какой обед, ты же буфетчица, здесь твой обед! — говорил Иван Константинович, осознав и жалея, что его время с Вестой вышло.

– Я пошла! – бросила ему, не оборачиваясь, уходящая Веста Маратовна.

– А деньги? – усилил голос ей вслед завхоз.

– Деньги потом отдадите! Все равно их у вас щас нет! – и исчезла за углом входного парапета.

– Гидра! – проворчал завхоз, поднялся, схватил пиджак и начал его одевать. Пиджак трещал по швам, не желал помещаться на тело и сильно пах, прости господи, духами. Оставив напрасные потуги, Иван Константинович накинул его на плечо, обхлопал карманы брюк в поисках отключенного телефона. Обнаружил его, достал и включил. С трепетом и аритмией в сердце он дождался загрузки заграничного андроида.

Когда на экране развернулась привычная картинка завхоз охнул и испустил в пустой вокзал неприличное словцо. Рекорд прежнего загула был побит. Большинство пропущенных звонков и сообщений просили и требовали от Ивана Константиновича воспрять из пепла небытия и вернуться к нынешним вехам его биографии. «После» подумал завхоз и для начала набрал номер охранника Сергеева – третью ипостась их маленького загульного коллектива. Сергеев был нужен для доставки в контору и для доверительного доклада о пропущенных ввиду загула событиях.

Иван Константинович нажал кнопку вызова, поднес телефон к уху и бросил взгляд в вокзальное окно. Телефон чуть не вывалился из его затрепетавшей от увиденного руки. Из окна на завхоза уставилась козлиная морда. Она смотрела на завхоза как смотрят памятники, пустыми холодными глазами, неподвижно, прямо и не моргая. Душа Иван Константинович еще летела к самым пяткам, как в телефоне начались длинные гудки вызова абонента Сергеева. Козел за окном встрепенулся, ожил, скосил глаза на трубку, открыл рот и сказал в телефоне голосом Сергеева «Халло». Затем, из трубки в ухо завхоза ударил низкий и глухой звук "мее". Адское животное затрясло мохнатыми ушами и попыталось улыбнуться Ивану Константинович, неприятно задирая верхнюю губу.

Завхоз отставил трубку от уха, сморщил лицо и печально произнес: «Ну вот и дождались! Хоть кто-то приехал?» после чего в тоске закрыл глаза…

Валенок

– А, вот ты где! - с удовлетворением воскликнула Доктрина Иосифовна, в местном просторечье баба Дока, с трудом заползая со ступенек входной лестницы на платформу станции «Мейорат». Уже два часа она переваливалась на негнущихся ногах в поисках сбежавшего козла Валенка. Она брела, опираясь на клюку, по его обычному маршруту побега, никуда не торопилась и получала удовольствие от необходимой ее старчеству активности. Хитрый козел за свою недолгую жизнь с бабой Докой обучился, во-первых, отвязываться при первой возможности, во- вторых, нагло заходить внутрь дома и жевать накрахмаленные одеяла, простыни, занавески, домашние растения. В-третьих, отвязавшийся Валенок бегал на станцию и заглядывал в вокзальные окна, вставая на задние копыта и опираясь передними на что придется. За это его прокляли самыми нехорошими словами вокзальные работники вместе с пассажирами, которым становилось нехорошо вплоть до обмороков при виде морды Валенка, заглядывающего в окна. И тут у окаянного выработалось свое предпочтение. Очень он любил оказаться в окне напротив вокзального буфета и разглядывать в сумраке помещения подсвеченную витрину со всякими разноцветными вкусностями, до смерти пугая Весту Маратовну и ее посетителей.

Когда Веста Маратовна обвыклась с внезапными портретами Валенка в оконной раме она приспособила это явление в некоторую свою пользу. Если надо было клиента выпроводить вон Веста легкой фразой типа: «Уже вечереет!» или «Что-то погода за окном портиться!» принуждала его бросить взгляд за окно. Размягченный буфетными обстоятельствами посетитель отрывал отяжелевший взгляд от стола, поднимал его к окну и … Буфетчица заливисто смеялась и сотрясалась всем телом, пересказывая очередную «пантомиму». Особенно про то, как мужики махали руками, мотали головами, трезвели и орали про козлов за окнами. Веста Маратовна в этот кульминационный миг оборачивалась к окну, подмигивала Валенку, возвращала свое внимание клиенту и говорила бедолаге, что там никого нет! Клиент таращился круглыми глазами за окно, козел на клиента, а Веста, выдержав паузу, предъявляла счет и начинала убирать со стола со словами: «Вам, наверное пора! Уже и козлики за окном мерещатся!». Через минуту столик был свободен.

Маленькая, согнутая непрерывными годами хлопотной жизни Доктрина Иосифовна, постояла минуту, опираясь об облупленные перила платформы одной рукой и на клюку другой, отдышалась и стала звать своего непоседливого козла:

– Валя! Валенька! Иди ко мне, родной! Иди, козик мой! Пошли домой!

В отличие от своих собратьев по домашнему скотству Валенок был приручен не сбегать от обнаруживших его хозяев. Кусочек, другой сахара, припасенные в кармашке у бабы Доки, доставляли ему приятность от сдачи себя вновь во владение старой бабушки. Услышав родной голос, Валенок повернул голову в сторону старушки, минуту шевелил ноздрями и ушами, словно собирался с мыслями, опустился на все четыре ноги и трусцой поскакал к бабе Доке…