Единственные и неповторимые во всём классе среди двадцати учеников. Шалили они метко. Шутка за шуткой, и урок превращался в балаган. Их альянс олицетворял – безудержное веселье на ровном месте. Доходило вплоть до вызовов родителей в школу. Однажды директор пригрозил юнцу по имени Бадри, намекая на его вечерние репетиции: «Если ещё р-раз такое повторится, я твой кислород к музыке быстро перекрою. Тебе всё ясно?»
В этот вечер – на дискотеке, специально организованной для школьников – музыка играла до того громко, что дешёвые колонки просто не выдерживали, и вместе с ритмом «R’n’B» выходил качовый звук пердежа. Тусовались ребятишки – от шестого по одиннадцатый класс. Более шустрый мальчонка танцевал в кругу девочек; менее шустрый – в кругу мальчиков. Были и те («наблюдатели»), кто просто сидел на скамейках или стоял у окон, лицезря, как их сверстники сходят с ума в объятьях дискотеки. К последней категории – «наблюдателей» – как-раз-таки и относились Динар с Бадри. Друзья болтали, смеялись, словесно уничтожали всё то, что попадало в их поле зрения. Обсуждали всех этих тупиц, кто выкручивался, как настоящий уж на сковородке, чтобы понравиться какой-нибудь старшекласснице. С этим ничего не поделаешь. Такова была их «прерогатива»: высмеивать. На ряду с ними были ещё словесные игроки – с других классов, которые так же (как и они) хотели провести вечер в компании каких-нибудь девчонок.
Дискотека пылала в разгаре. Бад и Дин всё сидели, и не вставали. Ну не хотели они быть ужами на сковородке – идиотами, которые дрыгаются в такт с пердящей музыкой. Жокей29 (так называли его между собой одноклассники) за аппаратурой размахивал руками и видными усами – усищами, как у старого ковбоя. Пятидесятидвухлетний мужчина работал трудовиком в школе, являясь также организатором подобных мероприятий по субботам, именуя их своим крылатым выражением не иначе как: «Hands up – рarty».
Она должна прийти. Должна…
Бадри очень надеялся, что она сегодня придёт. Он нервно выглядывал с места безответную любовь в кишащей толпе. Черноокая и большегрудая Виктория училась на класс старше; и она всей своей пряностью очаровала стесняшку Бадри (и не только его). Бад пялился на этот проклятый вход; а она всё не шла. Входили какие-то другие школьницы, менее красивые, и даже уродины, но только не Виктория Дакт. Досадно стало на сердце паренька. Но Дин тут как тут. (Дин-Дин!) Конечно же, он не даст сгинуть своему приятелю в темнице разочарования из-за какого-то длинноволосого куска плоти.
– Бади, Бади, а знаешь, почему он…
И Бадри снова – горящими от предстоящей шутки глазами – лицезрит жокея, а сквозь громчайшую музыку Динар ему кричит о том, что трудовик… такой довольный потому, что под его диджейским столиком сидит их молодая физручка, которая якобы делает ему всякие непристойные приятные вещи. Вновь смех и слюни. Разбитое сердце хоть отвлеклось.
Парнишку звали Валентин. И он не был «святым». Спустя час у Бадри завязался с ним непонятный разговор, в ходе которого они что-то переговаривали, пытаясь перекричать музыку, донося по очереди друг другу слова на ушко. Тот дышал ему в грудь: оказывается, был нетрезв. В классе Валентин был самый старший (два года – разница); и самый маленький – по росту. Не раз оставался на второй год. Яркий представитель выходцев из неблагополучных семей. Дымил, как паровоз (оттого, наверное, и был метр с кепкой, подмечали обычно учителя). Пил не меньше. Прогуливал уроки каждый божий день.
Слово за слово, и общение превратилось в конфликт. Валентин дышал перегаром, а из носа, как водится, вываливались зелёные сопли. Наверное, дело было в цветомузыке, потому что Бад даже не понял, как это произошло, и не успел среагировать, когда пропустил удар в лицо от «святого» Валентина. Задира заехал однокласснику в правую глазницу. Костистый кулак прилетел неожиданно, да так, что Бадри и боли не почуял, а только – зов мести и лютую ярость.
Потрясение! Вспышка!
Мгновенно придя в себя, он – с большой любовью к кунг-фу, и огромной обидой к этому сопливому выскочке – поднял ногу вверх, намереваясь провести сопернику хай-кик, однако что-то пошло не так, и к громким ликованьям злых сил, Бад с треском провалил эту миссию, и шмякнулся прямо на скользкий деревянный пол (поверхность действительно была скользкой, вдобавок его туфли сыграли ключевую роль в фиаско). Музон продолжал долбить, выжимая все соки из пердящих колонок. Основная масса танцевала, но те, кто заметил конфликт, быстро бросили свои танцы, и ударились в любопытство. Друг Динара даже здесь не растерялся, а лишь подскочил, и чёрт пойми, что будет дальше, намеревался расквасить эту пьяную рожу здесь и сейчас – на школьной дискотеке, на глазах у всех.
Рассудок помутился. Бадри получил ещё один удар, но это был удар – вспыхнувшей злости. Дин стоял позади, болея за своего друга. Взбешённый соперник ринулся на Валентина, однако опять задире повезло. Нет. На этот раз Бад не упал. Его придержали местные ребята, пытаясь замять схватку.
– ***, брат, не стоит. Он же пьяный. Сам же видишь. Не обращай на него внимание, – дружески прокричал прокуренным голосом один из знакомых Валентина, искусно проскользнув посередине, и очутившись между оппонентами.
От рефери Бадри получил в лицо аромат затхлого кариеса, а также дружеское похлопывание по спине. Случайный рефери – по прозвищу «Наркоша»: десятиклассник, лысый как зэк, дипломатичный как адвокат. Но его дипломатия, как об стенку горох: поздно было уже что-то менять. Когда бык видит красную тряпку, лучше беги, амиго, подумал вскользь возбуждённый Бадри. Он забыл про Викторию Дакт. Для него весь мир перестал существовать. В следующие пару минут они уже выясняли отношения на улице.
Осень. Всюду сырость. Противостояние продолжалось за углом школы. Валентин находился без куртки в шапке набекрень. Алкогольное топливо грело его. Бад торчал без головного убора. Грела его лишь (по стилю приближённая к фуфайке) смуглая ветровка; вдобавок адреналин, который интенсивно вырабатывался в коре надпочечников. Динар Бурич тем временем стоял рядом, и придерживался политики «пока не вмешиваться»: был на случай, если вдруг шансы окажутся неравны, учитывая то, что с Валентином находился рядом блондинистый чудик с причёской «маллет», имя которого они не имели «чести» знать.
Так вот! Стояла непроглядная темень. Поначалу им показалось, что за угол зашли только они: Бадри, Динар, Валентин, блондин с «маллет» и Наркоша. Их и в правду насчитывалось только пятеро, но уединиться благополучно не удалось; и маленько позже количество возросло до двадцати двух человек: увязалось семнадцать любопытных лиц – те, которые с поличным застали разборку семиклассников на танцполе. Среди них были одноклассники, девятиклассники. Большую часть массовки составляли старшие классы. Впрочем, ладно. Перед Бадри стояла цель – оборзевшая рожа «святого» Валентина. Одного удара, думаю, хватит, волнительно рассчитывал четырнадцатилетний Бад, боясь просчитаться и опозориться, проиграв этому куряге-коротышу.
– И что ты хочешь? Ты же сам начинаешь, – сурово вмешался Динар, – а потом сам же и получишь.
– Да я вас обоих одним махом, ***! – заявил Святой, шмыгнув носом, и зелёная жижа забралась обратно внутрь.
Динар насмешливо ухмыльнулся.
– Много базаришь, чмо. Я тебя ж сейчас ушатаю, – возмутился Бадри и подумал. – ***! Какое же всё-таки столпотворение!
– Чё ***?! – Святой дышал однокласснику в грудь, и смотрел снизу-вверх.
Битва взглядов.
– Отойдём подальше. Здесь много народу, – сказал Бад Валентину.
– Ха-ха! Чё ссышь што ли?! – съязвил оппонент.
– Хлебало своё завали, алкаш!
– Чё ты, сука?! – был «неподражаем» Валентин.
– Я ничё! А ты чё?!
– Ничё ***! Чё ты ***?!
Кто-то выкрикнул из толпы:
– Драка! Сейчас будет драка!
Их лицезрели болельщики: мальчишки и девчонки. А если уж быть точнее, то – любопытная свора школоты. Свет автомобиля выделял зону конфликта в ночи: одна из машин на стоянке (то ли случайно, или специально) включила фары, тем самым придав схватке семиклассников эпичную атмосферу.
Периодичные порывы холодного ветра ласкали свирепые лица соперников.
– Валентин, успокойся, я тебе говорю. Отрезвеешь завтра. Вот тогда и поговорим, – вмешался опять Динар, отлично зная, что этот «герой» завтра будет извиняться, страдая от жестокого похмелья.
– Нах30 иди!
– Сам иди нах, – был улыбчив и невозмутим Дин Бурич.
– Ладно, Святой, х-харош. Пошли, – теперь вмешался Наркоша.
– Да отвали. ***, – скинул Валентин с плеча руку собутыльника.
– Пошли, я тебе говорю! Задрал блин… – пытался десятиклассник Наркоша. – Завтра в школе поговорите, когда этот дебил будет трезвым, – сказал он Бадри.
Динар вполголоса другу:
– Вот увидишь. Завтра будет извиняться.
– А мы его грохнем, – сурово подметил Бад. – Ох как я оторвусь, Дин. От души оторвусь.
Снова голос из толпы:
– Кишки!
А за ним другой – не менее насмешливый:
– Вырви ему хребет!
Девчонки подхватили:
– У-у-у! Ха-ха-ха…
Мальчишеский и девчачий смех поют в унисон.
– Блин, Дин, меня бесит эта толпа, – буркнул Бадри.
– Да забей на них.
– Если бы не столько людей, я бы его убил, – подчеркнул Бадри.
Вместе с тем… ученик десятого «б» класса дипломат Наркоша продолжал делать попытки утихомирить своего закадычного приятеля по пьянкам; но Валентин был стоек и бескомпромиссен, как баран. На него эти «дипломатические» чары не действовали.
– …д-а-а-а не буду я, говорю! Отвали!..
– Ладно, ладно. Только угомонись, Святой… – М-да, пожалуй, дипломатичность терпела крах.
– Э, Святоша, а ведь ты, урод, завтра же будешь извиняться. Чё не так что ли? Скажи, ещё «нет»?!
– Закрой свой поганый ***! – рявкнул тот Баду ответкой.
– Это у тебя поганый: изо рта в-воняет га-в-в-ном!
– Я тебя нах сейчас порежу! Чё не веришь, што ли? – Его оттянул и придерживал Наркоша.
– Давай! Чё ты?!
– Не чёкай!
– Это ты не чёкай!
– Чё ты, сука?!
– Я ничё! А ты чё?! Что герой такой что ли? Ну пойдём отойдём! Чё ты… ссышь, да?
В общем хорохорились так они недолго, однако перевыполнили норматив по употреблению мата всего за каких-то двадцать минут. Закончилось тем, что просто разошлись, так и не придя к общему знаменателю. Много всякой гадости наговорили. В особенности Святой. «Благодаря» ему Бадри повторил свой словарный запах нецензурной брани. Тот – молчаливый чудик с причёской «маллет» – так ничего и не обронил за весь инцидент; хотя нет… проскользнуло кое-что – что-то вроде: «Святой, пойдём покурим». Сказал он это с некой важностью, и только по окончанию схватки. Наркоша на прощанье дал краба Динару и Бадри, и пожелал им удачи, напоследок сказав, что они «красавчики».
Обидно было; а хотя так хотелось. К гулкому разочарованию… Баду не удалось забрать долг – проехаться по роже Валентина, как тот, проехался по его: там – на танцполе, внезапным прямым. Его реально смущала толпа: ему не комфортно было драться при столь большом количестве людей. А Святой – самый настоящий блефун и любитель бить исподтишка; на деле абсолютно «никто», только на словах, и то, когда парит под градусом. Четырнадцатилетний спортивный Бадри вырубил бы этого шестнадцатилетнего коротыша не напрягаясь, как однажды сделал это уже в четвёртом классе.
На другое утро случилось так, как и пророчил Динар Бурич. «Вот увидишь. Завтра будет извиняться.»
Валентин не явился на первый урок (видимо, похмелялся). Он изволил явиться на большой перемене, после второго урока. И едва соперники успели встретиться вновь, как вдруг один из них пошёл на опережение, и случилось следующее.
– Здорово, пацаны. Блин, пацаны, извините меня за вчерашнее. Блин, я вчера просто пьяный был. Извините меня. Отвечаю, такого больше не повторится. Бад…
Они встретились на лестничном пролёте – между вторым и третьим этажами. Динар заметил его первым.
С ними разговаривал совсем иной Святой, будто настоящий святой. Валентин без продыху каялся, Дин милосердно слушал, а Бадри глубоко сожалел, что – не ковал железо, пока горячо – не врезал ему вчера на улице у всех на глазах, прямо в дерзкое пьяное хлебало. Сейчас было уже поздно. Не тот эффект. Красной мулеты31 и след простыл. Валентин снова опередил Бада.
Он победил.
– Всё. Больше не буду пить. Вот есть же… говорю вам. Всё. Надо завязывать бухать. Отвечаю вам…
– Ладно, ладно, Валентин. Бывает. Нормально всё. – И всё-таки Бадри – добрая душа.
Ничего, Святой, ничего. Ты ещё напьёшься. И вот тогда… я заберу свой долг.
***
Бродит чья-то скотина. На дорогах валяются мины из травяного откорма. Где-то неумолкающий лай обеспокоенной дворняги. Улицы пустуют, словно деревня вымерла. Дома, сделанные из красного кирпича, встречают своим скромным видом. Тихая гавань внушает покой и – жгучую сердце – ностальгию. Солнце лениво прячется за горизонт, придавая ему тем самым ярко-оранжевый цвет. Завораживающий закат на фоне ясного неба предвещает скорую ночь.
Вдоль улицы – по обеим сторонам – сельские жилища. Попутно Бадри осматривал местность, двигаясь к родительскому дому. Всё по-прежнему; всё те же дома, тот же запах навоза, и всё тот же чистый воздух. За время его отсутствия ничего не изменилось. Деревня живёт и без него, хотя ему казалось, будто его уезд имеет весомое значение. Повышенный эгоцентризм, предположил про себя писатель. Издали уже виднелся тот самый дом; всё такой же компактный, с белой побелкой, и с (потерявшими былую яркость) синими железными воротами. С каждым шагом он становился всё ближе, идя по – натоптанной многими годами – уличной дороге. Душа испытывала тёплый трепет, а тело – лёгкую эйфорию, при виде знакомой обстановки, напоминающей былые детство и юность. Впереди его ожидало несколько дней – три счастливых дня… а значит: свежий воздух, натуральные овощи, вкусная еда, плотный сон, интересные дискуссии со старшим братом, и душевные разговоры с мамой за вечерним чаем.
Дом, милый дом!
Долой работу, городскую суету! Долой склад! Долой Рэя! Долой рок-группу! Долой проблемы! Долой пьяного говнаря в маршрутке! Долой шизофрению! Долой Виго Фернандо! Долой Мэттью! Долой весь злой мир!
Баду оставалось приблизительно чуть больше пятидесяти футов до родительского дома, как он увидел на крыльце – низкорослую, и в меру, упитанную – фигуру родной женщины. Словно предчувствуя, она обернулась в его сторону. Писатель невольно улыбнулся. Роза спустилась с крыльца, и женская интуиция заставила её подойти к калитке, плотно прилегающей сбоку железных ворот.
– Бади? – приятно удивилась женщина, когда в её глазах парень приобрёл наконец отчётливые черты.
– Привет, мам. Решил сделать сюрприз. – Бадри настигнул ворота.
– Привет, сынок. Ты что это… так вдруг? – Роза открыла калитку, и он вошёл во двор.
– Соскучился. Взял без содержания. И приехал.
Они нежно обнялись.
– Сынок, – ласково произнесла мать, поглаживая сына по спине.
– Как ты? – взаимная нежность от Бадри. Он испытывал самые тёплые объятья в мире.
– Ну, ничего. Я в порядке. – Женщина поделилась радостным взглядом. – Я прям не ожидала, что ты приедешь.
– Значит, сюрприз удался.
– Ты, наверное, бедный устал… – покачала головой Роза, как бы сетуя. – Как всегда, на автобусе? – Она предпочитала поезда, когда дело касалось дальних поездок.
– Не люблю поезда, мам. Ты же знаешь, – весело отмахнулся автор.
Довольная приездом своего мальчика Роза в знак понимания кивнула, а затем, спустя короткое мгновенье, сожалеюще вздохнула.
– Вот блин… Если б я знала, Бади, хоть приготовила бы стол к твоему приезду. А так, ну…
– Да ерунда, – прервал сын маму, не желая, чтобы она хоть как-то беспокоилась. – Не парься. Самое главное, что я здесь.
– Да-да. Самое главное. Слава Богу. – Она отметила про себя, как её чадо довольно похудело, глядя на его впалые щёки: – Похудел. Экономит, наверное, на каждой крошке.
– Что Сид делает? Дома? – младший брат спросил про старшего брата.
– Он в огороде. Убирается, – подхватила Роза и оживилась.
– Пойду поздороваюсь, – озорная улыбка выступила на лице Бада.
Мама сделала одобрительный жест головой, поднялась по скрипящим ступенькам на крыльцо, и вошла в дом. Бадри побрёл к огороду, где – по словам Розы – Ильгам возился с овощами, и прочей питательной растительностью.
– Хороший урожай! – постарался произнести громко писатель, когда был уже у ветхой огородной калитки, на штакетниках которой было насажено пять чистых стеклянных банок разной величины.
До того, как старший брат обернулся, и начал искать глазами источник словесного шума, младший брат узрел его – местами запачканную землёй – узкую, и не совсем спортивную спину.
– О! Витаминчик наш приехал! – воскликнул радостно Ильгам, и это улыбнуло приезжего родственника. В руках он держал длинный зелёный шланг, из которого бежала прозрачная вода.
Волосы взъерошены, подобно иглам ежа. И это не просто небрежное отношение к причёске или какое-то случайное совпадение. Здесь попахивает влиянием панк-рока. В школьные годы Ильгам фанател от подобной музыки, прослушивая множество пластинок представителей этого незаурядного жанра. Но были те – единственные, которые и олицетворяли для него весь этот безбашенный поджанр рок-направления. Ими являлись великобританские Sex pistols. Впрочем, поэтому ему и дали броское прозвище «Сид» – псевдоним бездарного бас-гитариста Сида Вишеса32.
– Осторожно, Бад, у меня грязные руки, – предупредил Ильгам в момент братских обнимашек.
– Поливаешь, Сид? – риторически заметил Витаминчик.
– Да, – устало протянул Ильгам.
Прямоугольный участок с грядками ювелирной точности; площадью: семьдесят на тридцать. От калитки идут помидоры. После них следуют перцы – красный и зелёный, которые в совокупности растянулись на семь рядов. Всё это на правом фланге. На левом фланге – тянутся к калитке ещё спеющие огурцы, отмеченные Бадом вслух, как самые лидирующие по количеству рядов. Тут же идут грядки с различной зеленью: кинза, петрушка, салат латук, зелёный лук, базилик, щавель. Плюсом ко всему: редиска, кабачки, морковь. Сбоку выпячивается сочная вишня, растущая вблизи невысокого забора. В конце огорода – по середине – стоит одноногая добротная яблоня высотой в два метра. Левее – у противоположного забора, в отличие от вишни – деревянный уличный душ, построенный их отцом двадцать лет назад.
– Кстати, теперь у нас есть и кукуруза. Гляди. – Брат указал рукой в дальний конец огорода – в районе яблони. – Видишь?
– Ух ты! Уже пробовали? – заинтриговался Бадри, ведь он всего лишь раз в жизни пробовал кукурузу, и то – было это в далёком детстве; ему понравилось.
– Не-не, – тотчас сказал Ильгам. – Ещё не сезон ведь. Ноябрь. Может быть в конце, приблизительно. Но в декабре точно.
– Надо обязательно будет попробовать.
– Да без проблем. Возьмёшь, сколько надо. А ты, Бади, когда в последний раз приезжал домой? Не помню. В каком году? В этом же, да?
– Как? В декабре. В том.
– А, да-да-да. Вспомнил. Зимой же ты приезжал. Точно.
Один метр и семьдесят один сантиметров. Телосложение брата рыхлое: отсутствие какого-либо рельефа на слегка заплывшем торсе. Узковатые плечи обгорели вместе со спиной, шеей и руками. Лицо припухшее и, приблизительно, с недельной щетиной.
– Давно приехал?
– Да вот… минут десять назад.
– Мамку видел уже?
– Д-да. Тебе долго ещё?
Старший брат огляделся назад, и окинул оценивающим взором проделанную работёнку: практически все грядки влажные.
– Думаю, на сегодня хватит, – махнул Сид рукой после недолгого анализа. – Пойдём в дом. Жрать хочу невыносимо. Сегодня только утром поел, и всё. И целый день…
***
(Как-то раз – то ли в конце весны, то ли в начале лета – Бадри проснулся посреди ночи. Мэттью включил свет в комнате.
– Мэтт! Мэтт! Они там! Я их вижу! – в состоянии некоего сомнамбулизма шептал он, уставившись в потолок, как заворожённый. – Смотри! Мухи! Вон, мухи на потолке! Они на потолке!..)
***
Плотно поужинав варёным картофелем, свежими овощами и тушёной говядиной, Ильгам поблагодарил мать за вкусную еду, пожелал всем спокойной ночи, и направился к раковине, помыть быстро тарелку с вилкой, чтобы затем поспешно покинуть дом.
– Ты куда, Сид? – Бадри неторопливо ужинал, сидя возле – странно озадаченной – матери.
Часы показывали: 22.17.
– А, прогуляюсь. Подышу свежим воздухом, – позитивно молвил брат, и мыл тарелку под мощной струёй воды из крана. – Кое-куда схожу. Я ненадолго, братишка.
Мама внимательно изучала лукавое поведение Ильгама.
– В такую темень? – недоумевающе улыбнулся Бад, хотя, разумеется, догадывался; и этих догадок боялся.
– Ну да. А что? А знаешь, Бади, порой столько дурных мыслей лезут в голову, что даже и не знаешь куда себя деть. Вроде там чуток поработал, что-то поделал в огороде – ну, чтобы хоть как-то отвлечься, – но и это не всегда помогает. А вот прогулка перед сном – очень даже: самое то. Это типа (хех!) натуральный антидепрессант.
На какое-то время она перестала есть: просто наблюдала и слушала диалог двух сыновей. Младший сразу заметил, как лицо мамы помрачнело.
– …сам же видишь, Бадри, её надо ремонтировать. А на это деньги нужны. А без ремонта никак. Она-то старая. Там… н-надо, думаю, кардинально всё менять. – Ильгам закончил короткий диалог – отцовской машиной в гараже, и уже направлялся к выходу из кухни. – Мам, я недолго. Сейчас приду, – кинул напоследок, перед тем, как исчезнуть; а в ответ получил молчанье – скептическое безмолвье.
Обеденная комната опустела на одного человека. Настала тишина. И в этой тишине Бадри услышал до боли знакомый – усталый, наполненный грустью и печалью – протяжный женский вздох. Он лишь спросил:
– Опять пьёт?
***
…время с мамой вытаскивало Бадри из суеты – личной жизни и всего мира в целом. С ней он забывал обо всём. Дома Бад чувствовал себя в безопасности, ощущал себя тем Витаминчиком, который в семилетнем возрасте поджёг бабушкину баню, снарядившись спичками, на коробке которых была наклейка с голой женщиной. Если ему всё-таки удалось бы стать писателем и зарабатывать много денег, то оставшуюся жизнь он непременно хотел бы прожить именно здесь – в родной деревне. Так Бадри размышлял иногда, когда поистине сильно выдыхался.
На второй день он решил заглянуть в сеновал, чтобы удариться в воспоминания. Достаточно просторное место с высоченной односкатной крышей. У двери – справа – стоит облысевшая длинная метла; пара сенных вил (разных размеров) имеют место быть. В углу громоздится небольшая кучка сена, когда-то свежего, и до конца не скормленного былой скотине, которую держали в те времена, когда ещё был жив глава семьи Альберт. Ржавая кабельная тарелка лежит у деревянной стены незамысловатого сооружения. Около неё куча порванного, местами целого, чёрного полиэтилена. Прямо по курсу – от входа метров шесть – гора синтетических седых верёвок, под которыми валяется старая детская ванна бледно-салатового оттенка с пробитым дном.
Когда зашёл, то сразу обратил внимание на правый верхний угол противоположной стороны. Там огромное трёхстворчатое окно: целое, но обстреляно птичьим помётом. Нежданно чихнул; на свету – просачивающийся через щели сеновала – хорошо видны брызги чиха, а также парящие пылинки, тесно переплетающиеся воедино неисчисляемым количеством. Прошёл дальше, озираясь по сторонам, будто здесь впервые. Теперь напал зрением на боксёрскую грушу, смастерённой его покойным отцом. Самодельный снаряд висел в углу сеновала (там же, где и валялась гора синтетических седых верёвок), куда слабо падал дневной свет: джутовый мешок, внутри которого тонкое метровое бревно, вокруг обвитое постельным матрасом. Груша висела на тонком канате, привязанном к железному турнику. Бадри вплотную приблизился к ней, и принялся её изучать, плавными движениями поглаживая её шершавую поверхность. Нахлынули воспоминания. Сын вспомнил, как папа ему показывал боксёрскую двоечку. Альберт всегда говорил Баду, что «главное – это техника; скорость – потом». «Каждый день по десять-пятнадцать минут. И со временем научишься.» – Отец твердил это постоянно, когда юнец бил быстро, в суете желая научиться базовой технике бокса. – «Не торопись, Бадри. Самое главное, это техника. Доведи её до автоматизма. Скорость потом придёт.»
Вонь залежавшегося сена. Аромат навоза. Перекличка петухов.
Бадри пролил слезу!
Начался внутренний диалог с собой:
– Когда-то здесь кипела жизнь.
– Прожитые дни уже не вернуть. Я скучаю по ним, но не до такой степени, чтобы рыдать без памяти. В этом мире никто не вечен. Это естественный процесс: кто-то рождается, а кто-то умирает. Мы должны научиться воспринимать это, как в порядке вещей…
Писатель смотрит на ряд вертикальных серых досок, составляющие одну из четырёх сторон сеновала; сучки на них матёрые и разных габаритов, повидавшие не один зной и мороз.
– …хотя есть то, что до сих пор меня периодически грызёт.
– Ты про то, что Сид тебе наплёл?
– Он прав.
– Родной, твой брат дальше своего носа ничего не видит: жрёт водку, как молоко, устраивает скандалы, а у вашей матери потом повышается давление; и несмотря на это… ты считаешь его правым?.. И этот человек ещё умудряется обзывать тебя эгоистом? – якобы «ты оставил папу в сложный период его жизни».
– Здесь он прав.
– А он не эгоист? Бади?! Подумал бы он для начала о своей маме, прежде чем снова нажраться в говно. «Ты потому что, Бадри, думаешь только о себе». А он не думает? Он же прекрасно понимает, что мать переживает, но почему-то делает так, как ему удобно. А ваш отец… Сид ведь делал это, потому что он его родной сын. Почему он считается? (Как будто это какое-то одолжение – ухаживать за своим больным отцом.)
Есть одна притча про картошку. Однажды один парень пришёл к мудрецу, и сказал, что хотел бы бросить привычку копить в себе злобу. На что, тот ответил: «Когда возникнет подобная мысль, закинь в мешок одну картошку. И делай так каждый раз, когда будет всплывать подобное в твоей голове». Прошло некоторое время, и парень снова приходит к мудрецу, только уже весь изнеможённый и уставший – от мешка, набитого до отказа сырой картошкой. Мало того, она ещё начала гнить и источать неприятный запах. Молодой человек с порога пожаловался мудрецу. На что, тот невозмутимо произнёс: «Каждая картошка в твоём мешке – это та обида, или иная злоба, которую ты носишь за собой всю свою жизнь».
Улыбка образовалась на лице бывшего музыканта, и кажется, он слегка прибодрился.
– Не носи за собой гнилую картошку, – подытожил Бадри вслух.
Старый сеновал затрещал от резкого порыва летнего ветра. Через дырявую крышу залетали воробьи и голуби. Медленно расхаживал по родной территории, ударяясь в мысли. Заметил на массивной доске висевшую ржавую косу, а рядом на гвоздике – плетённую из железных прутьев корзинку для сена. С теплотой всплыли кадры, как он и Альберт ездили за сеном по вечерам, полагаясь на свой синенький четырёхколёсный Chevrolet LUV; а после плодотворного сенокоса – под славный закат за окном – Роза кормила их вкусным супом и жаренными пирожками, и всё это дело семнадцатилетний Бадри заправлял диким чесноком, который они с отцом рвали жменями во время работы в поле.
Скрипучая дверь захлопнулась снаружи, а сеновал в этот миг по-старчески застонал. Кончились памятные размышления, как и присутствие самого писателя в этом родном и ветхом сооружении, где когда-то битком держали сено для кормления скота…
***
Роза расстелила двуспальную кровать, и с тревожной усталостью уложилась на белоснежную постель. Она заострила задумчивый взор на двухметровом деревянном шкафе – с десятками старых книг, который эстетично располагался у стены напротив её кровати. На средней полке рядышком с часами – фотография Альберта, упакованная в белую рамку бутафорского дерева (фотка была сделана в больнице, когда его впервые положили с приступом боли и рвоты; на ней глава семьи полон решимости побороть болезнь, но к сожалению, этого было мало, чтобы сразить коварный едкий рак). Перед тем, как погрузиться в долгожданный сон, женщина приняла таблетку. Вблизи на тумбе ожидал стакан холодной воды. Она запила снотворное, и с лёгким стуком положила пустую ёмкость обратно на тумбу. С тех пор, как Роза стала вдовой, она познакомилась с – нечастой, но назойливой – бессонницей; и порой прибегала к препаратам, чтобы её хоть как-то сразить.
Пока снотворное не начало действовать, мать Бадри погрузилась в бессмертные воспоминания. Глаза женщины тоскливо пускали слёзы: вспоминала первые дни знакомства со своим мужем. Тогда Роза была ещё студенткой, а Альберт уже работал; и было ему двадцать пять, когда как ей только стукнуло девятнадцать. Будущий муж водил служебный транспорт на швейном предприятии, которое находилось рядом со студенческим общежитием, где жила его будущая супруга. Роза познавала бухгалтерский учёт на экономическом факультете. Молодая отличница была одной из самых красивых девушек на курсе, если не одной из самых – во всём колледже. Но затронуло сердце будущего мужа отнюдь не её физическая красота. Скромность, эрудированность и простота – вот, что так сильно привлекло молодого Альберта. Помимо прочих положительных качеств она была ещё и целомудренна. До того, как они познакомились, у Розы в принципе никогда не было каких-либо отношений с парнями. Альберт уже не мог ждать, и сделал ей предложение спустя два месяца общения, на что молодая и перспективная девушка ответила согласием.
Роза скользнула предсонным взглядом по нижней полке, где по алфавиту стояли древние книги-детективы. Затем её глаза незаметно закрылись, подтвердив действенность могучего снотворного.
Очутившись на крыльце, Бад взглянул в непроглядную темень. Под покровом ночи лаяли сельские собаки. А так – идеальная тишина. За исключением – пения семейства саранчовых.
– Кто это? – вопросительно пронзил он ночь, услышав малое шуршание за воротами. – Мэтт, это ты?
В ответ какие-то медленные и неуверенные шажки. Густая сирень напрочь закрывала обзор; да… и свет лампочки над головой слабо распространялся за пределы крыльца.
– Мэттью?!
Если, конечно, это только он…
Шорканье ног по земле, словно плетётся мертвечина: кто-то явно приближался.
Показался чёрный силуэт. А когда этот силуэт открыл калитку и вошёл во двор, слабый свет раскрыл его личность: Ильгам – пьяный в стельку, вихляющийся из стороны в сторону – брёл к крыльцу, томительно приближаясь.
– Бади? Братишка… – Язык заплетался. – Витаминчик… – Он на первой ступеньки остановился, облокотившись о деревянные перила.
– А, это ты.
– Братишка, не обижайся. Так… с Арни чуток пригубили. Не обижайся, Витаминчик.
Чего Бадри опасался, отправляясь домой погостить, так это увидеть пьяным старшего брата. Кроме отвращения и призрения он ничего не испытывал при виде данного зрелища.