– Ты что не спишь, братишка? – Ильгам подымался по ступенькам, скрипя деревом. – Не спится?
– Ещё не ложился.
– Ты, братишка, меня извини, – снова и снова твердил. – Не обращай внимание. Просто немного расслабился. Мамка спит уже?
– Да. Тише ходи. Не разбуди её.
– Хорошо.
Ильгам, будто пытаясь угодить словам младшего брата, осторожно шагал к двери, миновав пять крылечных выступов.
– Сид?
– Да, братишка? – Ильгам обернулся, затормозив у двери: жирные волосы в разные стороны, запачканная серая олимпийка, потерянные глаза, скудный свет придавал его облику оттенок ржавчины. Дома его не было двое суток.
– Когда возьмёшься за голову?
Тот ударился в размышления (непонятно – какие). Пьяный взор уткнулся вниз. На месте покачивался, держась левой рукой за дверную ручку.
– Не огорчай хотя бы маму, – так и не дождался ответа Бадри.
– А я её и не огорчаю, – пролепетал вдруг узник алкоголизма полнейший абсурд.
– Нет. Огорчаешь. Своим пьяным видом.
– Братишка… Братишка… Ну я же никому не мешаю. Я пью…
– Да-да-да, я знаю. «Никому ты не мешаешь».
– …почему вы ко мне лезете? Почему?..
– Тише говори, я говорю. Маму разбудишь.
– Витаминчик, что я вам плохого сделал? А? Что? Скажи мне…
– Ничего. Просто перестань пить…
– Но я же никому не мешаю…
– Маме ты мешаешь!..
– Чем, братишка? Чем я ей мешаю? Я же никого не трогаю. Она сама ко мне придирается…
– Придирается, потому что пьёшь!
– Ну я же никому не мешаю…
– И на работу не ходишь!
– Я хожу на работу, братишка. Хожу! У меня же выходные, Бади. Не уж-то мне нельзя просто расслабиться, а? Почему вы это не можете понять?..
– Ладно. Ладно. Завтра поговорим. Иди спать уже.
– …почему, братишка? Бадри…
– Ильгам! – жёстко, но не громко произнёс младший брат, и тот заткнулся вмиг. – По-том! по-го-во-рим! Хорошо?.. Сейчас нет смысла разговаривать. Ты пьян. Отрезвеешь, завтра и обсудим. Иди спать. Я ещё чуть-чуть постою здесь. Подышу свежим воздухом. Иди.
– Хорошо, братишка, – просто сказал Сид и вошёл в дом.
Впервые он попробовал алкоголь ещё мальчуганом на школьной вечеринке. Детское баловство переросло в интерес; а интерес обернулся зависимостью.
Не пейте, дети, водочку,
Будете здоровы!
***
Среди ночи ему позвонил Джонни. Он оповестил его о вечеринке, которая будет проходить в конце месяца в каком-то загородном доме. Автор всячески пытался отказаться от приглашения, однако соседской настойчивости мог бы позавидовать даже сам сатана-искуситель.
– …девчонки, суши и пиво. Приходи давай! А своё «нет» затолкай кому-нибудь глубоко и подальше.
В итоге Бад сломался.
***
Роза услышала шуршание тряпок в комнате младшего сына, когда проходила мимо. Она почти что бесшумно встала в проходе, и облокотилась ладонью о тёмно-бурый древесный косяк. Недолго понаблюдала, как её Бадри собирает вещи в рюкзак.
– Уже уезжаешь? – знала, но почему-то спросила.
Стоя у кровати сын обернулся. Сборка приостановилась; в руке держал какую-то чёрную тряпку (похоже на трусы).
– Да, мам. – Он выглядел малёк подавленным. – По идее есть ещё один день, но… нужно ехать. – И продолжил складывать шмотки в мешкообразный рюкзак, а между им и матерью возникло загадочное безмолвие.
– Сильно был пьян? – Роза догадалась, что они вчера разговаривали с братом.
Бадри покончил со сборкой вещей, затянул хорошенько мешок, и поставил его на пол. Он устало, словно вовсе и не спал, присел на – заправленную клетчатым красным пледом – кровать. Атмосфера в комнате пахнет серединой нулевых: так же без изменений (со школьной поры) стены усыпаны постерами американских рок-групп. Ощущение у Бадри было такое, будто бы он попал в прошлое.
– Ему, мам, надо лечиться, – пассивно помотал головой Бад.
– Об этом мы с ним говорили уже не раз, – поделилась тяжёлым вздохом женщина. – «Без толку», говорит. Упрямится: «Мне это не поможет». «Всё это ерунда».
– «Без толку», – ухмыльнулся скептически Бадри.
– Знаю, что ему нужно лечиться, Бадри. Знаю. И он тоже это знает…
– Но только не бегай за ним, пожалуйста, мама, – раздражительно перебил сын. – Сид взрослый человек. Не маленький ребёнок. Он сам должен прекрасно понимать, что это его здоровье, что… потом будут последствия, если вовремя не остановиться бухать.
– Я знаю, сынок, знаю.
– Что-то не нравится? – пускай уходит из дома! – махнул рукой Бад.
– И тебе всё равно, что с ним будет? – промолвила Роза, и младшему показалось, будто бы её голос дрогнул.
– Мама, мне не всё равно. Просто этот идиот себе жить не даёт, и тебе – не даёт. Понимаешь? Он – эгоист. Ему пофиг. Думает только о себе. А ещё меня называет эгоистом, потому что я уехал, когда папа болел. И что я мог поделать? (Роза идёт к кровати) Вылечить? Я доктор что ли? Или я сделал противоядие от рака? Что я мог поделать, мама? Как бы это жестоко не звучало, но папа рано или поздно всё равно бы умер; остался бы я, или нет.
Мать присела рядом, легко похлопав сына по коленке, как бы успокаивая.
– Ну правда, мам… Не так разве? Не будешь же ты бегать за ним до самой старости.
– Ильгам целый месяц не пил. Буквально за неделю до твоего приезда опять начал. «Мам, я чуть-чуть». Но ты же знаешь, твой брат не знает меры: если немножко, то всё… до конца.
– Ему вооб-щ-щ-е нельзя пить!
– Я, правда, не знаю, что с ним делать, сынок. Вообще без понятия. Как он собирается дальше жить… Я не знаю… Нет! Ну не пил же. И тут раз – опять! Зачем?! Сам же говорил, что надо завязывать…
– Мама, зависимость просто так не уйдёт. Её надо лечить. Мало, что он говорил!
– Бади, поговори с ним. Может хоть тебя послушает.
– Меня? – удивился на просьбу Бад и хмыкнул. – С чего это?.. Н-е-е-е. Меня он не послушает, мам. Нет…
– А вдруг? Попробуй, сынок.
– Да бесполезно…
– Но почему? Он ведь твой брат всё-таки. Может послушает.
– Не-не, мам. А толку? Если ему всё равно, мне тем более. Пусть делает что хочет.
Роза надломлено опустила взор на свои колени, покрытые дымчатым длинным платьем. Не прошло и полминуты, как она с прохладцей покинула Витаминчика, и встала у двустворчатого окна, встроенного в семи шагах от кровати. Бадри наблюдал за матерью – за её задумчивым безмолвием.
Стало невыносимо тесно в груди и младший сынок изрёк:
– Я могу остаться, мам, если хочешь, – отрешённо предложил он. – Найду здесь какую-нибудь работу. Буду спокойно жить. За огородом и за домом сам буду смотреть. На этого «друга» нельзя положиться.
– Нет-нет. Ни в коем случае, сынок, – сиюминутно замотала головой она. – Что здесь в деревне делать? Езжай в город. Всё нормально. У тебя есть мечта, свои планы. Ты должен их осуществить. Здесь у тебя ничего не выйдет.
– Так я могу писать книгу и дома. Какая разница?
– Нет, Бади, поезжай в город. Мы как-нибудь сами.
Конечно же, писатель не желал оставаться в тихой гавани – дома; но в связи с семейными обстоятельствами, вопреки своим желаниям, он бы это сделал, если б всё же мать этого пожелала.
– Ильгам скучает по нему. Ваш отец тоже ему снится, как и мне, – нарушила тишину Роза, сменив вдруг тему, глядя отрешёнными глазами в окно. Там за окном – спокойное и безветренное утро, соседский деревянный забор, непривередливо обтянутый поверх железной сеткой; небо покрыто высокослоистыми облаками, сквозь которые прорезается тусклые лучи солнечного диска.
– Мама, все мы скучаем. Так давай тогда все будем пить. Втроём на брудершафт. Вот будет весело.
– Ой, я не знаю, сынок, – бессильно выдохнула женщина, и он опять услышал этот щемящий сердце жест. – Не знаю. – Роза покашляла.
– Ему никто не поможет, пока он сам этого не захочет.
На слова сына мать ответила безысходным молчанием. Он тоже молчал, понятия не имея, как решить сложившуюся в семье проблему.
Бад был попросту бессилен и полон гнева. Гневался он на Сида, и крепко переживал за Розу. Шевелилась куча всяких мыслей, подобно клубку земляных червей, нуждающихся во влаге. Бадри почувствовал вину за резкость слов перед женщиной, которая его родила и вырастила.
– Мам, – теперь он нарушил тишину, – я за тебя переживаю.
Когда в ответ не последовало никакой реакции, а лишь томительное молчанье, сын встал с кровати, и подошёл к матери сзади, положив с особой нежностью ладони на её плечи.
– Мне дурно, когда ты беспокоишься, – сказал Бадри, а она погладила тыльную сторону его левой ладони. – Я так ждал этих дней, а они раз… и прошли. А так – хочется быть рядом. Ты ведь не вечная. Может всё-таки я останусь, мам, и никуда не поеду? – как бы в шутку предложил, но с долькой чистой правды.
Роза обернулась.
– М? Давай я останусь?
– И что ты будешь здесь делать? – скромно улыбнулась мама. – Здесь – в деревне – нечего делать, сынок.
– Буду помогать по хозяйству; буду убираться дома, мыть посуду. Зато будет больше времени писать книгу.
– Тебе надоест сидеть в глуши, – улыбчиво помотала головой женщина.
– Мам, но я же не на всю жизнь. Скоро допишу роман, и мы станем миллионерами.
Роза сердечно рассмеялась. И не потому, что слова её дитя показались ей безрассудными, а потому, что в них она почувствовала некую надежду – надежду на лучшую жизнь, что всё возможно, главное – верь.
– Дай Бог! Вот увидишь.
– Дай Бог, сынок. Дай Бог.
– Я поговорю с Ильгамом, – сказал он ей вслед, когда она уже выходила из комнаты. – Но только тогда, когда отрезвеет. Сейчас это бесполезно. – Роза понимающе кивнула, и Бад прибавил: – Как буду дома, я его наберу.
Если ещё оклемается…
Про то, что Сид оклемается в ближайшее время, Бадри верилось с трудом: все надежды на это практически приравнивались к нулю. Если старший брат брался за бутылку, то брался он основательно. («Основательно» – это от двух месяцев до «дай боже если остановится».)
Пока писатель шёл по коридору, поскрипывали старые половицы, а путь ему преграждала назойливая муха, от – одного лишь – жужжания которой уже хотелось чесаться. Проходил мимо комнат большого родительского дома. Тревожили смешанные чувства: и хотелось уехать, и не хотелось. В гостиной наткнулся на Пушистика, нагло упёршегося ему в голень. Бад погладил белого засранца – ленивого кота, любящего тереться о ноги хозяев, много хомячить, обниматься, и валяться всюду, где кошачьей душе угодно. Имел честь быть котяра из третьего выводка Госпожи Мусяндритки, которая полгода тому назад захворала по неизвестной причине и скоропостижно умерла. Та ещё ведьма, говорила Роза, но, когда кошка слегла, она плакала; вспоминала её ласковыми словами, словно дочь.
На плече шлындал мешкообразный рюкзак. Подходил ко входной двери. Запах перегара несомненно дал о себе знать; и прежде, чем Бадри обулся, он увидел такую картину: расправленный диван, на нём спящий Ильгам с открытым ртом, – в той же грязной одежде, что и вчера; дырявые блестящие носки; одна нога, как и его рука, свисают вниз, и упираются в пол; за диваном (как если бы пряталась) валяется пустая бутылка – высушенная, теперь никому ненужная. Идеальный натюрморт!
Бадри разочарованно покачал головой.
Бедная Роза… Один сын – алкоголик; другой – шизик.
«Когда ты коснулся рубежа своей проблемы, и тебе невыносимо сложно – не печалься, ведь таким образом ты растёшь: мы развиваемся только тогда, когда нам действительно сложно; легко быть героем, когда на земле мирное время».
Мэттью
Часть 4
Саморазрушение
11
О, Господи, прости меня. Прости, прости… Я снова оступился. Прости меня. Не наказывай пожалуйста меня. Я всего лишь человек. Я никому не желаю зла. Если я и сделал что-то плохое, то сделал это только лишь по отношению к себе, – усердный шёпот писателя.
***
Вечером он повздорил с Эльзой, и вдоволь наелся сладкого. Перед сном даже не почистил зубы, затем уснул тревожным сном, не соизволив раздеться. Ему виделись беспокойные сновидения, которые нельзя было назвать кошмарами, но и приятными они тоже не казались; скорее – да! – это были всё-таки кошмары: липкие и отвратительные, своеобразного контекста.
***
Иногда Бадри слышал, как он мычит: тот самый – высоченный и тощий дед-лунатик, что приходил к нему тогда – год назад, той жаркой августовской ночью (даже – под утро: было ведь полчетвёртого). Порой, проходя мимо их квартиры (утром или вечером), ему приходилось непреднамеренно улавливать его невнятную речь, и отчётливый говор недовольного внучка. Усатый не стеснялся повышать голос, материться и т.п.
«Старый пердун! Да сколько можно ***?! Ты меня бесишь! Вот и ходи теперь обосранный!..»
Знал ли этот внук или нет, что большинство квартир на этаже пустуют – неизвестно; однако данный пункт открывал перед ним ещё больше дверей для своей тирании над родным дедушкой, и возможность не париться о том, что услышат и подумают соседи через стенку. В один из дней Бадри услышал «такую» речь от этого лицемера, что не смог просто удержаться, и захотел тут же вмешаться. Это так задело и возмутило Бада, будто бы опускали не постороннего деда, а – его родного (которого он в жизни не застал). Стало искренне жаль семидесятилетнего мужчину: беззащитен и немощен. Несправедливость вскипятила кровь в жилах негодующего бывшего музыканта.
Едва он добрался до соседской двери – за пределами которой доносились маты и нечленораздельные слова, – как тут раздался входящий от Джонни. Даже по беззвучной вибрации Бад почему-то догадался, что это именно он звонит, взяв на вооружение тот факт, что Джонни в последнее время набирал его – всё чаще и чаще. Бадри ответил на звонок, отойдя в сторонку, подальше от съёмки неблагополучной семьи. Заговорился и забылся. На минут двенадцать погрузился в телефонный разговор; а за это время – словно внук-усач почувствовал прослушку – и возгласы молодого человека притихли. В следствии чего, попытка вмешаться потеряла актуальность. А там – усталость после рабочего дня, и сосущий желудок ноюще взывал. Да пошло оно всё! Всем не поможешь! И плюнув на семейные разборки неординарного дуэта, любопытный сосед (защитник автобусников и стариков с деменцией) зашагал прочь к себе в берлогу.
К слову: теперь в его однокомнатной опять воцарился бардак. Из этого и следует упоминание старого доброго слова «берлога». А насколько давно мы его слышали?
***
Следом за ним неуверенно вошёл Бадри. Неуверенно потому, что подобные места он посещал только в колледже – восемь лет назад, будучи ещё ветреным студентом начальных курсов.
– У-у-у! А я думал мы опоздали! – воскликнул Джонни, озираясь на прибывший многочисленный народ. Он пробивал путь через просторный – своего рода, некий что ли – коридор, попутно с кем-нибудь обнимаясь да обмениваясь рукопожатием.
Клубничный запах кальяна. Алкоголь. Дым сигарет. Всё это – загородный дом!
– Ну как? – спросил озорно Джонни, когда они нашли куда приземлиться. – Не жалеешь, что пришёл? – Сидели на диванчике. Прямо над их головами висела масленая картина неизвестного существа (жуткая на самом деле по содержанию).
– Конечно же, нет, – не прочь был развлечься Бадри, а особенно перекусить что-нибудь вкусненькое. Вглядываясь в незнакомое пространство, кроме мелькающих горячительных напитков, еды пока что он не видел.
– Не благодари. Всё для тебя, – развёл руками Джонни, и подмигнул пасущейся неподалёку тигрице с длинными золотистыми волосами, случайно уловив её мимолётный взгляд; ничего особенного от девушки – с компанией подруг – в ответ не последовало.
Приглушённый свет. Стены в тёмно-багровых тонах. Еле-еле играла музыка фоном; писателя впечатлил нежный и бархатный звук, издаваемый стереосистемой с накрученными низами. В оживлённой комнате разбрелись по углам молодые люди: эдак… человек шестнадцать вместе с прибывшими Джонни и его товарищем.
– Я смотрю, у тебя много знакомых, Джон. Я не удивлюсь, если и этих всех ребят ты тоже знаешь.
Сосед ухмыльнулся, обнажив едва пожелтевшие зубы.
– Нет. Вот этих чудиков я точно не знаю. Но ты правильно подметил: знакомых у меня очень много, а особенно… знакомых девочек. – Монотонное коварное хихиканье, и писатель отреагировал аналогично, заразившись шаловливым азартом собеседника.
– На! Держи! – Сосед принёс стакан с пенистой субстанцией спустя пять минут.
– Ты же знаешь, я не пью, Джон, – воспротивился как можно мягче Бадри.
Тот уже снова сидел рядом, и блаженно потягивал бокал виски.
– Это сок, – улыбнулся Джонни после очередного глотка, и Баду стало неловко.
– А… Извиняюсь.
– Наслаждайся вечером, дружище. И это только начало.
И вот они сидели, потягивая напитки, слушая приглушённую музыку, и наслаждались видом, как багровая комната наполняется всё новыми и интересными людьми, в частности молоденькими особами с широченными декольте и короткими приталенными юбками.
– …обожаю чёрный цвет. Он сводит меня с ума. Особенно, если это касается платья или юбки. Р-р-р… Отрыв башки! Прям готов драть в этой одежде…
Бадри смеялся от манеры повествования собеседника: пошловато, немного чуждо, но зато весело.
Надоело париться; надоело быть серьёзным.
«Меньше думай, и больше делай.» «Перейди черту, но не переступи границу.» «На дисциплине строится карьера, а на страстях образуется могила.» «Самые страшные вол…»
Бла-бла-бла! Да! В голове! Блохастые твари плодятся в моей дурацкой башке!
К чёрту всё! Буду веселиться!
– Гляди, Бадри… Смотри какая девочка.
Бад любопытно вытянул шею, выглядывая объект обсуждения.
– Где?
– Та, что стоит в проходе… Видишь?.. В голубоватом платьице которая.
…
– Ну? Ослеп?! – не выдержал Джонни.
– А-а-а! Да-да. Вижу.
– Ну наконец-то… Чёткая, да?
– Не-то слово. Шикарная!.. Хм, какая кожа… ножки… По всей видимости ходит в солярий.
– А я смотрю, ты разбираешься, шалун.
– Ещё бы. Я ещё тот развратник, – ухмыльнулся Бад, и приметил уже другую особу. – А вон… вроде тоже ничего.
– Какая именно? Та, что сидит на полу возле кресла?
– Ага. Только не азиатка, а европейка.
– А, всё-всё. Блондинок в трико любишь, д-а-а-а?
– Да я…
– Всё-всё-всё! Тебя раскусили, наш шаловливый дружок.
– Ладно. Я разоблачён. Вопросы?
– М-м-м… Когда у тебя в последний раз был секс?
– На прошлой неделе.
– И что как? Часто к тебе ходит? Или вы у неё шлёпаетесь?
– Не-не… она… Это не моя девушка… Это проститутка была. Приехала. Отодрала. И уехала.
Джонни чуть не захлебнулся смехом от невозмутимого ответа товарища.
– Ну, это дорогое удовольствие в наше время, – начал он с умным видом, когда оклемался от гогочущего припадка, – если, конечно, дело касается только элитных; а если так… на «раз-два-три», там, где-нибудь, (которые работают на обочине) – ну, ты…
– Ни в коем случае, Джон! Конечно же нет!
– А вот это вот правильно: скупой платит дважды.
– Ещё и подхватишь чего-нибудь. Член отпадёт.
Знаток подобных услуг выждал короткий такт, не потеряв мысль.
– Я просто хотел сказать, Бад, что цены-то растут не только на продукты и недвижимость, но и… на киски тоже.
– Это точно. Мужчины – рабы страстей. А эти женщины наживаются на таких слабовольных, как мы. Потому что мы – современные мужчины – рабы своих плотских желаний.
– Не. Ну, дружище, послушай… Ну, во-первых, во-первых… заниматься сексом – это абсолютно нормально; это даже нужно! (Я просто не представляю, как можно вообще жить без секса.) Во-вторых, – проститутки тоже люди, Бадри. Им же надо на что-то жить: кому-то, не знаю… может быть лечить своих престарелых мать и отца, кому-то там ребёнка кормить и одевать в школу, потому что мать-одиночка кроме, как «раздвигать ноги», к сожалению, больше ничего не умеет; может кто-то хочет купить своё жильё, и не париться об аренде, а у кого-то вообще куча кредитов и долгов, хоть вешайся. Или к примеру – я, кстати, встречал таких, – муж-инвалид, скудная пенсия, и семья вдобавок многодетная: вот и бедняжка жена, помимо основной работы, работает по ночам в поте лица, дескать, во имя семьи. Так что всё честно: ты им платишь, а они делают тебе приятное, при этом спасая свои семьи. Есть, конечно, такие – ну чёрт, это исключительное исключение, мать твою, – кто занимается этим ещё и в удовольствие, но таких, как знает большинство опытных ходоков, редкость; это как… найденное золото посреди алюминия… И в-третьих, – мужчины всегда были во власти женщин. Не только в наше время, чувак, как ты говоришь. Всегда. Такими нас создал Господь Бог. В этом нет греха. И с этим ничего не поделаешь. И не нужно стесняться. Так-то!
Сегодня писатель надел свой чёрный базовый пуловер, плотно прилегающий и подчёркивающий его тело. Обошёлся тянущимися серыми джинсами. Остальные штаны (чёрное трико и синие джинсы) валялись уже неделю в стирке.
– Во сколько, интересно, обошлось всё это? – спросил Бадри у соседа, когда бродили по накуренным комнатам большого дома, и после того, как плотно перекусили фастфудом и сушами со шведского стола.
– Ты о «тусе без повода»? – отреагировал Джонни. – Или о доме?
– Всё вместе.
– Я не знаю. Но для этих ребят – сущие копейки.
– Каких ребят?
– Два мажорика. Два брата: Крок и Павел. Те ещё – типы, – говорит сосед, да попивает пиво из горла.
– А ты откуда их знаешь?
– Долгая история. Но занятная.
– Так расскажи.
– Зачем? Пойдем-ка лучше познакомишься сам лично. Я как-раз их и ищу.
Протиснулись сквозь четыре пары целующихся любовников, облепивших узковатый лестничный марш.
– Умеют люди отдыхать, – заметил озорно Джонни.
Как и предполагал сосед Бада, виновники мероприятия торчали на летней террасе второго этажа.
– А я-то думаю, где – мать вашу! – вас носит! – произнёс Джонни при виде двух братьев, которые в свою очередь рассмеялись, что-то проговорив (Бадри не расслышал), и по очереди крепко обняли своего гостя; хлопки по спине и шелестение шёлковых рубашек богатеньких инициаторов.
Вдали горели маленькие огоньки. Загородную местность и большой город разделяли тридцать семь километров непроглядной тьмы. Ночной пейзаж натолкнул на мысль об Эльзе, отношения с которой в последние недели оставляли желать лучшего.
И пойми этих женщин…
– Знакомьтесь! Это мой друг и сосед в одном лице – Бадри!
А как Бада раздражали эти представления. Кто бы знал.
– Бадри, это Павел. Это Крок. О них ты уже слышал.
Идут рукопожатия.
– Я Бадри.
– Здорово, братан, – говорит весело Крок.
– Добро пожаловать на тусу, Бадри, – закрепляет Павел. – Бухай и веселись, сколько душе угодно.
– Да благословит тебя Господь! – добавляет Джонни, и все трое дружно смеются, только писатель – еле улыбается, расценивая высказывание соседа, как акт богохульства.
Оба богача в разноцветных шёлковых рубашках: один – в жёлтой, второй – в красной. На вид лет так двадцать с небольшим. Чуть выше среднего. Худоватые. Черты – европейские. Тот, кто в жёлтой рубахе, жевал жвачку.
– О чём задумался, приятель? – спросил богохульник.
– Д… ни о чём. Фигня, – солгал писатель Джону, параллельно тоскуя в мыслях. – Как бы я хотел, чтоб она сейчас была рядом.
– Местный, Бадри? – спросил Крок.
– Можно сказать и так.
– А вы что здесь уединились-то, голубчики? – обратился Джонни к братьям.
Один из братьев шмякнул:
– Да мы выглядываем машину. Вот-вот должны привести ещё виски и пиво. Слушай, классный прикид.
– Конечно, не как у вас, джентльмены, но спасибо, – заострил богохульник. – А девочки будут?
– Само собой, – ответил Павел. – Как и обещали.
– У-у-у! – неожиданно закричал Джонни, что Бад аж вздрогнул.
– Латиночки… Негритяночки… Азиаточки… – заманчиво перечислял Павел. – Ассортимент на любой вкус, какую только пожелаешь, Джон.
– Я хочу попробовать каждую. И при чём сразу – со всеми одновременно!
– Да на здоровье, дорогой! Главное не заработай истощение.
Джонни зверино оскалился, и скептически отмахнулся.
– А ну его! – махнул рукой один из виновников торжества, потеряв терпение стоять на террасе и ждать доставку спиртного, скармливая комарам свою худую плоть. – Какого хрена?! Приедет! Куда денется?! Пошли лучше чем-нибудь закинемся, – адресовал Крок своему брату. Красный шёлк был ему к лицу.
– Хорошо-хорошо! – согласился Павел. – Кстати, там как-раз парни принесли новый снежок. Ядрёный, говорят. Сейчас и проверим.
Снежок? – Бадри изначально понял, что с этими ребятами что-то не так: они под кайфом. И в эту минуту – внутренним взором – он увидел кадры из прошлого, где «святой» Валентин сидит за последней партой и нюхает (в буквальном смысле этого слова) стиральный порошок, подражая кокаинчикам.
Спустя час двухэтажный дом бомбили изнутри звуки – громкой! – музыки.
– Джен, он у нас писатель, – заверил Джонни симпатичную особу, которая была практически одного роста с ним и Бадом.
– Правда? – Глаза у неё загорелись.
Можно было это и опустить, Джон.
– Ну писатель – это громко сказано. Я, лишь, только начинаю познавать мир художественной литературы, – заверял теперь лично сам автор-дебютант.
– Да ладно тебе, Бадри. Не скромничай, – бросил сосед и сразу говорит Джен: – А ещё – он барабанщик. Играет от бога.
– Уау!
Ребята разделяли диалог у высоченного – давно не ощущавшего огня – камина. И инициатором подобного знакомства, как всегда, выступил сосед-непоседа по имени Джонни.
– Круче, чем даже барабанщик Motley crue33. Ты бы видела, что он вытворяет. Бам! Бам! (имитирует руками игру на барабанах). Вы же, девочки, любите барабанщиков? Так ли?
– Лично я, да. Они крутые.
Внезапно… рядом оказывается некий тип без футболки, и превозмогая затруднения в речи, обращается:
– Эй, Джон, парни предлагают раздеться и попрыгать голышом под техно. Как тебе идея? – Пьяница повесил руку ему на шею.
– Прям без трусов?
– Д-да! – выдавил со смехом член Нудистической партии.
– Хм… А мне нравится. Дерзайте, парни. Только нацепите на свои причиндалы носки, чтоб было поинтереснее, – невозмутимо, и с умным видом посоветовал сосед Бада.
Мерзкий гогот подвыпившего примата в ответ. Да… и Джен не постеснялась оценить юмор, хихикнув, посчитав надвигающееся событие, как обычный порядок вещей.
Через несколько секунд писатель уже провожал ненавистными глазами этого нетрезвого паренька, после того, как тот от них наконец-то отчалил.
– Так на чём мы… А! – вспомнил богохульник. – Девочки без ума от барабанщиков (быстро пробормотал, перед тем, как спросить). И так, ты любишь барабанщиков, Джен?
Бадри напрягся от неловкости, и чтобы это скрыть, подтянул к губам бутылку колы (0,5), проделав максимально продолжительное распитие.
– Конечно. Я даже и сама когда-то мечтала научиться играть на барабанах. – Она потягивает молочный коктейль из трубочки; в правой руке высокий стакан, на краю которого насажено двухдюймовое кольцо апельсина.
– Почему «когда-то»?
– Ещё по школе. Но как-то… не сложилось. Видимо, не судьба, я так думаю.
– Дорогуша, отбрось все эти глупые предрассудки. Настал тот самый момент, – сказал Джонни, и выдержал волнительную (для Бадри) паузу. – Этот парень быстро может всё исправить! – указал он пальцем на собеседника с колой в руке.
Плясали они на славу. Поначалу он сковывался – не то чтобы стеснялся, просто не хотелось лицемерить по отношению к Эльзе, – но вскоре набрал обороты, и ушёл в отрыв, поразмыслив:
– Всё равно уже несколько раз спал с проститутками. А это ж лишь танец.
Плюнул на всё. Танцевал до пота на лице и жара в теле. Прыгали, обжимаясь с Джен. Джона он потом не видел. Впрочем, было уже не до него, покуда рядом тёрлась разгорячённая полуобнажённая красотка. Была в одном лифчике, демонстрируя приличный бюст.
Часами ранее, она спросила его во время медленного танца, будучи ещё одетая:
– У тебя интересное имя: «Бадри»… А кто ты по национальности, Бадри?
Прикосновение его рук взяло начало с её талии. Затем – пятая точка. Потом – грудь. Очень скоро разгорелся настоящий пожар, обусловленный страстными поцелуями.
Трезвый?
Пьяный!
Однако он в жизни никогда не употреблял спиртного; даже из любопытства не пробовал. Если судить по намерениям – да, – он не пил в этот вечер, и не собирался, не допуская даже это в мыслях. Но видимо каким-то людям сухой режим пришёлся не по нраву, поэтому после полуночи от его трезвенности остались лишь одни воспоминания. И этими «какими-то людьми» оказалась она – его партнёр по страстным танцам, дожидавшаяся каждый раз его слабой бдительности, затем подливала ему в стакан с колой незначительные граммы спиртного, проделывая это множественное количество раз, и в итоге добилась нужного эффекта, да так, что сам «испытуемый» даже ничего не заметил.
***
Местечко Бадри виделось незнакомым, когда ему пришлось с головной болью и максимальной сонливостью распахнуть слипшиеся глаза, и очнуться вовсе не в своей постели. Справа горел ночник в виде серебристой луны. Сильно несло духами – с нотой чёрного перца от Lacoste. Бункерный дизайн комнаты, окружавшей со всех сторон: не было окон. Беспорядок. Однако его вещички были аккуратно сложены квадратиком на стульчике рядом с кроватью. Сидел, укрывшись всесезонным одеялом, и наблюдал, как на полу в хаотичном порядке поживают пустые бутылки из-под пива; не стал даже вдаваться в счёт, сколько. Пустынная сухость во рту. А как болит голова… «М-м-м…»
Утро или ночь? День или вечер?
Сложные вопросы он оставил на потом. Но всё равно где-то там да гадал. Взглянул под одеяло; существовал без трусов. Вишенкой на торте было чьё-то лёгкое сопенье, которое он услышал за спиной. Окончательно пришел в себя. Вспомнил, что переспал с этой девушкой. Единственное… не помнил её имени. Блудница лежала к нему спиной, полностью скрывшись под стёганным одеяльцем. Страстно желая утолить жажду, Бадри приступил одеваться, вяло, и с большим трудом координируя движения. Покончив с одёжкой, он сделал несколько шагов к двери, и невзначай обернувшись, заметил чью-то оголённую руку, выпячивающуюся из-за угла кровати. Нахмурив брови, Бад побрёл проверять, перешагивая пустые бутылки, пошатываясь. Как оказалось, это была та самая девушка, с которой они вчера устроили пожар на танцполе. А кто же тогда дремал в постели, если голая Джен спала на полу? Грубые черты, большие губы, тёмный цвет кожи и круглый нос – мужской овал лица невинно высовывался из-под одеяла. Бадри узнал в нём мускулистого стриптизёра, и вспомнил шаловливые фантазии своей спутницы. Он ужаснулся, чуть ли не прикусив губу, и выскользнул из комнаты, покинув обитель греха.
Поистине, стояло самое настоящее утро. В общей сложности где-то через полтора часа он уже был дома: такси быстро доставила его по адресу. Встречал похмелье с горячим кофе и с пятидюймовой в толщину ореховой шоколадкой.
***
Явно был не в духе. Впрочем, как обычно, тем самым соответствуя – подтверждая подпись в мобильном справочнике Бадри – своему неизменному, данным Лео ему прозвищу «Серое лицо». Рэй озадаченно строчил на маленьких листочках, посиживая в разваленном рабочем кресле; очередные заявки, и он вынуждено пыхтел над – как если б это была моча гуманоида – бледно-бледно зелёными прямоугольными накладными.