Фунчоза разливал по железным кружкам розовую жидкость из черной бутылки, она пахла спиртом так, словно мы находились в перевязочной, а не в сержантской казарме.
Наша казарма одинакова по размеру с казармами на пятьдесят человек, но здесь живут лишь десять сержантов. У нас хоть и нет отдельных комнат, как у командиров, но каждый сержант имеет свой закуток, который отделяется от других гипсовой перегородкой, вместо дверей – занавески. Мы с Бриджит уже давно спим в одной кабине, мы соединили две кровати и убрали одну стену, расширив свою маленькую квартирку.
В общей зоне стоят металлические столы и стулья, за которыми мы верстаем вечера, играя в карты, шахматы, «Морской бой» или напиваясь в дюбель, как сегодня.
Здесь собрались почти все пятьдесят бойцов основных отрядов специального назначения. Я не вижу Бриджит. Но я знаю, где она. Федор частенько лечит ее душу сидром, который сам гонит то из еловых шишек, то из березовых почек. Адская штука. Однажды мы лечились у Федора вместе с парой других сержантов, а на утро я проснулся с ними в одной койке, и почему-то у Хумуса – сержанта Буддиста – не было штанов. Меня этот опыт напряг, и отныне я считаю свою душу полностью здоровой.
Играет веселая музыка прошлой эпохи, мы слушаем ее с пеленок, знаем наизусть слова.
– Упс! Я сделал это снова!2 – подпевает Антенна, нелепо подтанцовывая в такт размеренной музыки.
Вокруг стоит несмолкаемый гомон возбужденных голосов, задорный смех. Мне нравятся эти вечера. Они нас объединяют.
– Короче!
Голос Фунчозы заставляет всех замолкнуть.
– Не мне вам говорить, какие мы молодцы! Хотел бы я сказать, что мы спасаем базу от серых скучных будней, принося с поверхности капельки радости. Но вот эти… как их?
– Пиццы.
– Эти пиццы говорят все за меня! Так пошло оно все в жопу! Налетай!
Фунчоза никогда не умел говорить красивые тосты. Да их уже никто не говорит. Полковник разве что иногда такое выдаст, что пропадает всякое желание праздновать дальше. Он не пессимист, но своими философскими тостами заставляет думать долго и упорно, что рука сама к спирту тянется.
Старая школа.
Полковникам и Генералу мы, разумеется, тоже принесли подарки с поверхности. Что-то они сами заказывают, как например, носки или нижнее белье – это редкие вещи, здесь в горах они не встречаются, а если и были раньше, то все давно растащили. Зато их много в городах, но туда мы суемся только совсем в крайних случаях. Там зараженных, как в муравейнике. Сегодня мы просто поделились с ними праздничным ужином и бутылками с вином. Ну или что там Фунчоза откопал в погребе.
Я набираю в тарелку еды, хватаю кружку с напитком, который может устроить пожар на базе, и выхожу из казармы.
Тесса никогда не посещает наши вечеринки. Мы с Бриджит считаем это неправильным, потому что в ее отсутствие Фунчоза завоевывает популярность среди своих, рассказывая всякие нелепости о ней. Немногие верят, но влияние он все равно оказывает. Но Тессе как будто наплевать. И мне это нравится в ней. Она всегда уверена в своих силах противостоять лживой пропаганде.
Дверь в ее комнату, как всегда, открыта, она сидит за столом, что-то читает в планшете. Я чуть задержался в проеме, наслаждаясь этим видом: когда смотришь на нее со стороны здорового бока, она напоминает ту былую Тессу, с которой мы были неразлучны до пятнадцати лет. Я скучаю по ней. И иногда Тесса это понимает. Как, например, сейчас, когда она увидела меня краем глаза и повернула голову.
Что-то мне подсказывает, ей не нравится, когда я смотрю на нее вот так: ищу в ней остатки прежней Тессы.
9 декабря 2071 года. 19:00
Тесса
Ненавижу, когда Калеб смотрит на меня вот так. С легкой улыбкой, затрагивающей его глаза, отчего на лице читается нежность. Мне не нужна такого рода забота, и он это знает. По крайней мере, мой взгляд ясно напоминает ему об этом.
Он вошел в комнату и поставил на стол тарелку с кружкой, а сам сел на край кровати.
– Я как тот медведь из Хроники, помнишь? Как назывался тот напиток?
Я улыбнулась. Точно подметил.
– Кока-кола.
– Ага! Праздник к вам приходит, мадам.
Я отщипнула кусок пиццы и закинула в рот. Лишний раз убедилась, что Федор – волшебник, мать его! Это непередаваемо вкусно, особенно после ежедневных протеиновых брикетов.
– Ты в порядке?
Калеб всегда умел замечать во мне любые изменения. Даже крошечные. А может, это я плохая актриса. Но он мой сержант, и я хочу быть с ним открытой, по крайней мере, настолько, насколько он способен понять.
– Фунчоза на меня рапорт накатал, – признаюсь я.
– Из-за того, что произошло в лесу?
Я кивнула.
– Что сказал Полковник?
– Я написала то же, что и сказала тогда Фунчозе. Про сдвиг цепной миграции. Он назвал довод логичным. Но не думаю, что он поверил.
– Но ведь это – правда. Закон о том, что стрельба привлекает зараженных, кровью написан.
– Ты ведь понимаешь, что я не из-за этого помешала Фунчозе?
Я вижу по его глазам, что он понимает. А потом хмурится и упорно продолжает гнуть мою же линию.
– Да какая разница? Главное, заставь их поверить тебе!
Обожаю его за эту преданность мне. Хотя, я прекрасно осознаю, где она берет начало. Но я стараюсь не думать о том, что похоронила вместе с Томасом.
Я часто задумываюсь над тем, почему не выросла такой же слепо верящей всему, что говорят, как все остальные солдаты. Я не знаю, есть ли на базе еще такие же подозрительные и недоверчивые люди, как я. Люди, которые не принимают ничего на веру, и постоянно задают вопросы. Это люди из разряда: если покажешь им вилку, и скажешь – это вилка, они сначала найдут несколько независимых друг от друга источников, которые скажут, что, да, это – вилка. Но если вдруг найдется среди них хотя бы один, который скажет, что это – ложка, все! Это – конец покою! Человек уже не поверит первой аксиоме и будет до последнего искать истину, рыть до самого дна колодца. И пусть в конце поиска окажется, что мнение меньшинства было ошибочным, человек все равно скажет, что его поиск был необходим, потому что теперь он совершенно точно убежден в том, что это – вилка.
Все вокруг твердят, что зараженные движимы рефлексами и инстинктами, из чего иногда может показаться, что они способны действовать сообща, хотя это обуславливается стадным рефлексом, что они могут прорабатывать тактику нападения, хотя в этом они ничуть не отличаются от хищников, привыкших охотиться в стае. Все это – условные рефлексы, выработанные окружающей средой, и для их работы высшая мозговая деятельность не требуется. Это – вилка.
Но я видела ложку.
Тот день, когда я потеряла брата, породил во мне сомнения. Не из-за отсутствия доказательств открытия ворот или заваленного пульта – к этим домыслам я пришла много позже. В тот день я собственными глазами видела, как полчища зараженных неслись по коридорам базы. Калеб держал меня за руку, и мы пытались оторваться от них. Боже, как быстро они передвигаются! У меня до сих пор сердце в пятки уходит, когда я вспоминаю, как быстро они настигали нас по прямой. Калеб постоянно петлял по коридорам, чтобы оторваться, но зараженные сокращали расстояние между нами всего за пару прыжков. В один момент один из них почти схватил меня за свитер.
Калеб думает, что мы смогли оторваться от них. Но я знаю, что это не так. Калеб продолжал тащить меня вперед, он не думал ни о чем, кроме спасения. Но когда я почувствовала, что зараженные отстали, я обернулась.
Их было трое, они остановились и смотрели нам вслед, не отрываясь. А потом просто побежали по другому коридору. Вот так легко и просто они поменяли направление! Они учуяли запахи других людей поблизости, скажете вы. Я тоже пыталась убедить себя в этом. Но не смогла.
Мы продолжали бежать, пока не оказались в хозяйственных блоках со злополучными канистрами. Едва мы врезались в спины отстреливающихся солдат, прогремел взрыв роковой гранаты, которая оставила нас калеками. Я помню, с какой силой отбросило Калеба – взрывная волна настигла меня через секунду. И эта секунда показала мне чертову ложку, от которой я плохо сплю по ночам.
В ту секунду я увидела тех троих зараженных, гонящихся за нами всего минуту назад. Они выбежали из противоположного коридора, и тогда острая мысль, как яркая вспышка, озарила мой мозг.
Они не отстали. Они срезали путь!
Потом все померкло.
Прошло немало времени, прежде чем я смогла вспомнить все, что произошло во время взрыва. Включая ту роковую секунду. И с тех пор я уже восемь лет пытаюсь найти тому разумное объяснение. Но каждый раз мозг все равно приходит к ложке. Они срезали. А значит, они знали план базы. Откуда?
Может, они видели план эвакуации на стенах? Но маловероятно, что кучка зараженных вдруг остановятся перед картинкой на стене и будут судорожно запоминать ходы. Тогда, может, кто-то из них раньше был одним из сотрудников базы? Возможно ли, что вирус способен активировать какие-то доли мозга, например, отвечающие за память, для более успешной охоты?
Но если я допускаю, что зараженные способны вспомнить план базы, почему они не могут вспомнить себя? Или что-то из своих жизней? Скорее всего, сильнейший голод играет роль мощного стимула, и тогда вирус активирует часть воспоминаний, которые помогут поймать добычу. Но что-то тут не вяжется.
Мы знаем, что в условиях отсутствия пропитания, вирус просто вырубает мозг и вводит организм в спячку. Зачем ему в буквальном смысле рисковать собой, возвращая зараженному воспоминания? И тогда я пришла к догадке, которая еще сильнее убедила меня в ложке. Что если воспоминания активирует сам зараженный? Не значит ли это, что его воля оказывается сильнее влияния вируса?
Если бы я могла это доказать, мы бы открыли совершенно иную главу нашей истории под названием «Борьба с вирусом», вместо той главы, которой мы живем сегодня – «Выживание».
Ребята полагают, что я строю планы с Полковником по наведению еще большего страха среди населения. Им проще видеть врага по эту сторону стены, чем того, что прячется снаружи. За последние несколько лет стычки с зараженными происходили все реже, и мне кажется, что мы начали терять почву под ногами, перестали ощущать горькую реальность, а потому и система ориентиров сместилась: мы стали искать врагов среди своих, размышлять над тем, как бы найти свое место на карьерной лестнице внутри базы, совершенно забыв о том, что угроза вируса продолжает нависать, как тяжелые тучи после длительного периода засухи.
Все гораздо проще. Нет никаких союзов между мной и Генералитетом. Нет никакого сговора. Даже нет попыток занять кресло Полковника. Есть только бесконечный страх перед беспросветным будущим, который сносит меня, как ураган, с протоптанной дорожки солдата.
Но все же Полковник чертовски прав насчет меня. Я – борец. Я – мечтатель. Просто мне претит сама мысль о том, что вся эта тюрьма вокруг нас: бетонные стены, стальные двери, арматурные укрепления, холодные слабо освещенные коридоры, похожие на бесконечные туннели в ад – и есть наше будущее. Я хочу вернуться на поверхность. Хочу снова оказаться живой. Хочу завоевать еще один шанс на жизнь, полную свободы и удовольствия. Обещаю, теперь я его не профукаю! Я буду трепетно относиться к природе и ухаживать за своим домом. Мне бы только найти способ, как отвоевать этот шанс.
– Тебе родители рассказывали про жизнь до Вспышки? – спросила я.
Калеб кивает.
– Да, много чего.
– Неужели, ты не хочешь все это вернуть?
Калеб молчит. Его брови нахмурились, а взгляд наполнился грустью.
– Наверное, – он медлит, подбирая слова, – я не хочу этого желать, потому что понимаю, что это маловероятно. Не вижу смысла лишний раз обманывать себя надеждами.
Я понимаю его. Он из тех людей, которые не хотят травмировать себя еще больше, потому что уже находятся на грани.
Я дотронулась до его протеза. Металлические пальцы сжали мою ладонь. Крепко. Прямо как в тот день, когда он тащил меня вдоль коридоров прочь от смерти. Разве что тогда его ладонь была мягкой и теплой.
Да, он уже многое пережил, и скорее всего, рухнувшие надежды разбили его сильнее, чем меня. Мы оба потеряли с ним все. Разница лишь в том, что там он потерял и меня.
– Какого черта ты пристаешь к моему парню?
Жужу показалась в проходе.
– Если хочешь испробовать его бионическое чудо, плати!
Мы смеемся и расцепляем руки.
Жужу входит в комнату и спотыкается.
– Да ты надралась! – засмеялась я.
Я люблю наблюдать за пьяной Бриджит, она такая нелепая в эти моменты.
Бриджит с грохотом опускается на кровать рядом с Калебом. Он нежно обнимает ее и целует в висок.
– Вылечилась? – спрашивает он.
– Ребята, я вас так люблю!
– Ясно.
– Ты случайно не знаешь, который час? – спрашивает она у Калеба.
– Знаю.
– Спасибо.
И с этими словами Бриджит засыпает прямо на плече Калеба. Да, она именно вот такая нелепая.
– Вечеринка не скоро закончится. Спите у меня, – предлагаю я.
Калеб кивает. Я же взяла планшет и оставила их вдвоем. Они частенько спят у меня, когда в сержантской казарме устраивают балаган. Я же в это время сижу в общем рекреационном блоке, в котором жители проводят время после работы. Это огромный зал со множеством скамеек, столов, телевизоров, даже бильярдные столы есть и дартс. Он закрывается в десять – когда звучит тот же адский звонок, заставляющий сердце упасть в пятки, но вечером он означает отбой. Меня никто не трогает, я могу сидеть тут до ночи, потому что Големы слишком трусливы, чтобы сделать замечание командиру Падальщиков. Тем более когда этот командир служит подстилкой Триггера. Говорю ж, я умею пользоваться слухами.
По дороге до зоны отдыха между блоками я прохожу мимо центра слежения за внешними границами и слышу хохот ребят.
– Вон того! Вон того давай!
– Аха-ха-ха! Прямо в глаз ему попал!
– О, смотри! Он еще жив! Пытается найти свой глаз на ощупь!
– Аха-ха! Вот же безмозглый уродец!
Я зашла в отсек и увидела двух парней, оставшихся на ночное дежурство в центре слежения номер шесть. Это – небольшая комната, завешанная мониторами, демонстрирующими изображения с сотен видеокамер, установленных на участке пограничной территории базы. Отсюда же можно управлять бесшумными турелями, стреляющими на дальность до пятисот метров. Таких центров у нас порядка трех десятков насчитывается, каждый отвечает за свой пограничный участок. Двое Назгулов лет двадцати развлекались тем, что решетили одного из зараженных, забредшего в пограничную зону.
– Какого черта вы оба тут делаете? – тут же взорвалась я.
Парни, увидев меня, тут же вскочили с мест.
– Здравия желаем, командир! – отчеканили они хором и отдали честь.
Несмотря на то, что они солдаты отдельного подразделения, которым руководит Полковник Трухина, уважение старших по званию – для всех единая система, и для них я тоже командир, просто мой приказ они выполнять не будут.
– Я задала вам вопрос! – сказала я.
Парни переглядываются.
– Следим за чистотой периметра, командир! – ответил один.
Я снова смотрю на экран, где зараженная – а по одежде она похожа на женщину – с выбитым пулевым снарядом глазом продолжала принюхиваться к запахам в ночи.
– Зачистка территории производится за час до выхода с базы отрядов специального назначения! Покажи мне расписание, рядовой!
Парень неохотно разворачивается и снимает со стены планшет. Я резко вырываю его из рук и демонстративно тыкаю по экрану.
– Что-то я не вижу здесь ни одну запись о какой-либо миссии наружу!
Я знаю, что они понимают мой спектакль, потому что мои характерные шрамы разнесли известность обо мне по всей базе. Вкупе с прозвищем. Они знают, кто я такая и без командирских нашивок.
– Командир, но они же всего лишь зараженные, – неуверенно произнес второй.
Я взглянула на обоих. Я понимаю, что они хотят этим сказать: они просто веселятся, и это – общепринятая форма веселья – охотиться на зараженных из турелей и снайперских винтовок, выбивать очки попадания. Наши тоже участвуют в подобных играх: десятка за попадание в голову, пятерка за каждую конечность. И я не в силах побороть это безумие толпы. Может, я и готова нести ответственность за внешний мир, если получу шанс вернуться туда, но остальные до сих пор пребывали в какой-то варварской эпохе, где правит дубинка.
– Как твое имя, рядовой? – спросила я у второго.
– Рядовой Гербер, командир! – молодец, хоть слова красиво отстукивать умеет.
– Скажи, Гербер, ты потерял кого-нибудь там во внешнем мире?
Рядовой мнется. Потому что я знаю, что потерял. Называйте это интуицией или просто умелым расчетом.
– Да, командир. Моя мать погибла от рук зом…инфицированных, командир!
– То есть вполне вероятно, она стала одной из зараженных.
Командир смотрит на меня непонимающими глазами. Ну конечно! Куда уж солдафону самому додумывать мысли!
– Вот когда твой напарник в следующий раз захочет пострелять из турели, подумай, что там снаружи где-то бродит твоя мать.
Оба замерли.
– Проявите уважение к мертвым, – закончила я.
И вышла из центра слежения. Я остановилась сбоку от дверей. Сердце бешено колотилось то ли от ярости, то ли от обиды на мир. А может, Фунчоза прав, и я стала переходить на сторону врага? Потому что я все чаще испытываю к ним сострадание вместо злости, даже несмотря на то, что они убили родителей. Убили Томаса.
В центре слежения номер шесть спусковой тумблер турели замолк до первого дикаря с дубинкой.
3.Новая надежда
20 декабря 2071 года. 10:00
Маргинал
Я – ветер. Я – шелест. Я – эхо.
Вы никогда не увидите меня в толпе, я неприметен настолько, что ваш глаз плавно проскользнет по моему лицу и не зацепится. Я встану рядом с вами плечом к плечу, но вы будете слишком заняты собой или тем, кого хотите унизить или поиметь, чтобы обернуться. Я даже подойду к вам и задам вопрос, и вы даже ответите, но, как только я уйду, вы забудете обо мне. Потому что вопрос мой будет глупым и незначительным. А я уйду с легкой ухмылкой на лице от того, что снова обдурил вас.
В наушниках за всеми вашими недалекими разговорами и пошлыми шутками вы не услышите, как я перемещаюсь с позиции на позицию. Вы слишком эгоистичны, высокомерны и бесконечно тупы, чтобы самим расшифровать загадку и найти меня.
Я – тихий звон. Я – дыхание. Я – шепот.
Вы собрались в зоне огромного ангара, который много лет назад укрывал четыре самолета одновременно. А теперь скрывает под собой ваши бронированные берлоги на колесах, без которых вы не можете выжить, потому что вы до невозможности хрупки перед грядущим будущим, которое сметёт вас, как ветер – городскую пыль. Ангар построен между двумя воротами. Между жизнью и смертью. Между бесконечным адом на земле и бесконечным адом под землей. Вам нечего терять, вы уже везде проигрываете. И ваши жалкие попытки продлить свое беспросветное рутинное загнивающее существование раздражают меня настолько, что я радуюсь, когда один из вас не возвращается.
Вы – не бойцы. Вы – трусы.
Так что я делаю рядом с вами?
О! Я просто наблюдаю за последними минутами жизни человечества.
В отличие от вас я смирился с концом уже давно. Спасибо вселенной за то, что она отобрала у меня все. Я больше ни к чему не привязан. Я свободен. А когда ты лишаешься всех привязанностей и увлечений, живешь лишь бесконечными наблюдениями, не болея ни за одну команду, а иногда болея за обе, ты лишаешься страха.
Я ничего не боюсь.
Ни людей. Ни инфицированных. Ни смерти.
И это делает меня неуязвимым.
Мне не нужна кровать, вкусная пища, укрытие. Моя боевая экипировка – мой дом. Моя снайперская винтовка – мой глаз. И мое бесстрашие – мой смысл жизни.
Я – галлюцинация. Я – бред. Я – призрак.
Я иду по вашим следам не из-за принадлежности к отряду и обязанности подчинения. Я иду за вами, чтобы продолжать наблюдать за главной сценой, за основным действом, за первыми актерами, что пишут последние главы пьесы под названием «Прощай, человечество». Я стреляю в нападающих на вас инфицированных, не потому что хочу вас спасти. А потому что не хочу, чтобы пьеса быстро кончалась. Ведь вы слабы перед ними, как младенцы перед гиенами! Вы немощны, уродливы и отчаянно глупы, чтобы понять – вы больше не должны жить в этом мире. Он не ваш. Вам пора уступить ваше право на него. Свое право вы потеряли. Глупо бестолково и безвозвратно.
Миром правят сильнейшие. И сегодня это – инфицированные.
Я провел много времени, наблюдая за ними. И они уродливо прекрасны. В них есть огромный потенциал. Они не только очистят планету, но и засадят ее новыми семенами – такими же уродливо прекрасными, как сами. И с таким же отсутствием права на ошибку. Иначе и их сметут другие.
Таков круговорот жизни на земле: она обновляется, перерождается, улучшает свои формы.
Увы, человек, ты не венец ее творения. Рост бесконечен.
– Короче, сосунки! Сейчас все серьезно! У нас поисковая миссия на ближайшую нефтяную станцию, где нам позарез надо набрать топлива и мазута! Иначе зимой ваши вонючие жопы примерзнут к вашим железным кроватям, и я буду ссать на вас горячей мочой, чтобы отодрать их!
Тормунд – первый в списке обреченных. Он яркий образец человека, который загубил ваш мир. Он решает проблемы ножом и пулей, отупляет массы страхом и управляет ими, как кораблем. Увы, твой корабль неизбежно наскочит на рифы.
– Сколько машин и какой маршрут?
Тесса – загадка для меня. Единственная из всех, кто способен критически мыслить, но она слишком труслива, чтобы прислушаться к себе. И только из-за этого я дам ей шанс. Я тоже боялся до поры до времени. Страх полезен. Он заставляет искать способы выжить. И если Тесса провалится, то ей самое место на втором месте списка «Обреченных».
– Пять отрядов на пять Аяксов. Захватите топлива, как можно больше. В тех краях в последнее время наблюдается рост численности зараженных. Я бы не хотела соваться туда слишком часто, – говорит Полковник Трухина нам в ухо.
Ее славянский акцент заставляет меня трепетать от удовольствия из-за осознания того, что вирус не имеет границ. Вирус прекрасен. Он объединяет всех зараженных в одну единую семью. Без расы, без нации, без цвета кожи.
– Выезжаете из базы и следуете по юго-западной тропе номер двадцать шесть. Дальнейший маршрут загружен в навигаторы БМП.
– Есть, Полковник! Слышали, молокососы? Занимаем все пять машин! Веселье начинается! Идем прямо в стан врага, чтобы отвоевать свое место в мире!
– Хей!
Сегодняшний боевой клич пятидесяти солдат отрядов специального назначения особенно громкий и яростный. Так адреналин бурлит в крови от страха – пробуждает гнев и завышает уровень самолюбия. Сегодня отряды в увеличенном составе. Видимо, зараженных там и впрямь немало.
Солдаты в своем полном обмундировании тяжело бегут к боевым машинам пехоты – бронированным зверям весом сорок тонн.
Аяксы.
Эта военная база одна из немногих, что сохранила такие машины, потому им и удается содержать здесь почти пятнадцать тысяч населения. По сути, это – огромные транспортные грузовики, на которых можно перевозить до десяти тонн груза. В Аякс помещается отряд из семнадцати человек максимум. Смесь алюминиевой и титановой брони прочна даже для танкового снаряда, хотя их больше нигде и не встретишь уже. Сегодня важнейшими характеристиками является подвижность, и эти гиганты оснащены двигателем мощностью восемьсот лошадиных сил, который вытаскивает их из метровых ям и пересекает двухметровые рвы. Наверху установлены сорокамиллиметровые автоматические пушки с глушителями и телескопическими снарядами. По периметру Аякса установлены видеокамеры, которые тоже являются частью системы Фелин: любой солдат в любом месте может видеть глазами Аякса.
О, да. Генерал на этой базе – человек трусливый. У него в приоритете наращивание боевой мощи и обороны. Он даже не представляет, что вирус не тот враг, с которым можно вести войну пушками. Это бессмысленная трата ресурсов и времени.
Я бы уже давно повторил седьмое сентября шестьдесят третьего, когда инфицированные прорвались на базу. Война бы окончилась за пару часов.
Но вот пехотинцы уже распределились по Аяксам, и мне пора завершать мое наблюдение на этом посту. Я должен отправиться за действом, которое развернется на инфицированных землях. Оно обязательно будет интересным и… забавным. Да, забавным.
Как отчаянные попытки таракана перевернуться и встать на ноги.
20 декабря 2071 года. 13:00
Калеб
В среднем путь до нефтяной станции занимает около трех часов. Мы сидим в пехотном отсеке Аякса за спиной водителя. Здесь очень быстро становится душно, потому что мы поставили фильтры на систему вентиляции – не хочется оставлять после себя запах человеческого тела, мы итак привлекаем внимание окружающей фауны. Пусть у Аяксов и практически бесшумные двигатели, но звук колес, сминающих снег или гравий летом, мы уменьшить не в силах.
Нефтяная станция, которая снабжает нас топливом последние тридцать лет, расположена на территории бывшей Словении у начала волновых долин, которые на горизонте вырастают в огромные Альпы. Поэтому при подъезде к станции мы вынуждены сбавить ход из-за постоянных кочек и неровностей. Мы избегаем разваливающиеся асфальтированные дороги и пробираемся по уже проложенной нами и привычной тропе посреди лесов.
Пять сорока тонных Аяксов, выкрашенные в темно-зеленый цвет, пробирались вереницей вдоль снежных сугробов и заносов. Полковник Трухина права, скоро снег вывалит такой кучей, что мы не сможем выехать из базы куда-либо дальше десяти километров. А топливо у нас на исходе.
Солнечных панелей нам хватает для электричества и отопления. А нефтяной материал мы используем для заправки Аяксов и других более мелочных, но все же критических нужд. Разумеется, качество хранимого на нефтяной станции сырья за тридцать с лишним лет ухудшилось в разы, и живи мы в нормальном мире, его использование было бы запрещено. Но мир наш безумный, а нужды жизненно важны, а как известно, нужда – двигатель прогресса. В итоге, если первые Падальщики сливали здесь качественное топливо, которое заливалось сразу и в Аяксы, и в канистры, то сегодня дизельное топливо, мазут, керосин уже подверглись столь длительному влиянию времени, что в цистернах образовались толстые слои осадков, смолы, вредные органические соединения, разросшиеся в сырье, точно тля.
Но Желява продолжает жить, а ума наших ученых продолжают бороться за эту жизнь. Так что вместе с окислением нефтяного сырья, росли методы его обработки. Теперь все продукты, что мы сливаем с нефтяной станции, проходят обработку и очистку уже на базе при помощи разных видов химических присадок, прежде чем топливо становится более менее годным для использования. Более того, мы прекрасно понимаем, что Аяксы – наши мощные дома на колесах, без которых Желява не справится с гнетом постапокалиптической жизни, а потому инженера добавляют присадки уже в сами двигатели вместе с моторными маслами: реставрирующие присадки закрывают мелкие трещины в цилиндрах и удаляют нагар внутри двигателя, топливосберегающие присадки очищают топливную систему и повышают мощность зверя. У Аяксов даже есть особое расписание к выработке ресурсов на каждые десять, пятьдесят, сто километров, когда механики проводят целые комплексы процедур. Я в детали техобслуживания не вдаюсь, потому что там целая наука, и к ней прилагается целый отряд из автомехаников, которые ухаживают за нашими бронированными питомцами.
К сожалению, сегодня – сорок лет спустя нормальной жизни – от тонны добытого сырья, после присадочной очистки остается лишь пятая часть. Более того, с годами ситуация усугубляется, потому что нефтяное топливо добывать больше некому, а остатки с этой нефтяной станции превращаются в болото, которому вскоре уже никакая очистка не поможет. Фактически эта нефтяная станция – последняя в близлежащих округах, потому что за прошедшие четыре десятилетия Желява высосала ресурсы вымершей цивилизации отовсюду в радиусе трехсот километров. Но, как я уже сказал, покуда Желява живет, ученые продолжают за нее бороться. Поэтому они уже разрабатывают модели двигателей, работающих на газификации твердого топлива: древесина, фекалии, растительная биомасса. Что тут сказать, мы адаптируемся ко все более суровым временам, чтобы выжить.
После присадочной очистки дизельное топливо мы используем для Аяксов, а остальные вещества, которые хранятся на станции в огромных цистернах: мазут, керосин – отдаем в лаборатории. Там из керосина много, какого добра получают: растворители, горелки, этилен, из которого в дальнейшем синтезируют еще кучу веществ, например, уксус, этиловый спирт. Точно не знаю, но по-моему, медики тоже там бадяжат что-то с этиленом, и может, даже скармливают нам. Не удивлюсь, если они тайно проводят над нами эксперименты, потому что я точно знаю, что протеиновые батончики нам искусственно обогащают витаминами и минералами. Начинается все еще с удобрений, которыми заваливают соевые бобы в оранжерее.
Мы подъезжаем к воротам станции. Долго всматриваемся в подозрительную активность на экранах в Аяксе и на собственных планшетах. Когда удостоверились, что все чисто, мы слышим голос Фунчозы в наушниках:
– Жижа, разведка целостности ворот.
Бриджит у нас специалист по взрывотехнике. Все наши филиалы с припасами она помечает засечками. Где-то они безобидные и представляют собой просто натянутую проволоку, которую порвешь и не заметишь. Но мы будем знать, что здесь кто-то ходил.
Нефтяная станция – объект стратегической важности. И здесь мы защищаем наши запасы установкой взрывной засечки. Так что если кто-то найдет это место, то его хорошенько поджарит наша мина, а мы при следующем визите будем знать, что объект скомпрометирован. Тогда мы начнем защищать его еще активнее. Мы бы установили здесь беспроводные видеокамеры, да вот сигнал от них все равно до Желявы не дотянет.
Бриджит с двумя рядовыми открывает боковой люк и спрыгивает на снег. Все трое подбегают к воротам и Бриджит принимается колдовать. Сначала она проверила целостность засечки по нижнему краю ворот, потом по верхнему.
– Ворота целы, – докладывает она.
Мы испускаем первый выдох облегчения. Напряжение рассеивается, оно имеет неопределенный вкус. Потому что мы должны радоваться, когда находим выживших, чтобы эвакуировать их на базу. Но в то же время вероятность столкнуться с мародерами не меньше, а эти ребятки мало того, что пытаются нас убить, так еще и шуму поднимают столько, что зараженные сбегаются на пир. За все четыре года, что я вхожу в основной отряд Падальщиков, мы всего пару раз столкнулись с мародерами. Одичали они конкретно, пользуются хитрыми приспособлениями ловушек и примитивным оружием типа длинных ножей, прям как возвращение в каменный век. Оба раза наше столкновение заканчивалось экстренным покиданием местности, потому что датчики движения начинали пикать в истерике, обозначая приближение каких-то теплых объектов. Довольно тяжело приписать эти точки стаям волков или диких собак – слишком многочисленны и катастрофически быстры.