Наше проклятье началось, когда мы сделали зло мнимо необходимым во благо цивилизации.
Природа и сейчас растит нас в клетках под землей, чтобы потом выпотрошить нас руками мара, как мы когда-то заживо сдирали шкуры с енотов, лисиц, норок, кроликов. Этот список тоже можно продолжать бесконечно. Мы не давали им обезболивающее, потому что тогда увеличивалась себестоимость шубы. Мы били их током, вставляя провода в анус, потому что так шкурка не повреждалась ножом. Мы душили их в газовых камерах, как фашисты душили евреев. Мы довели убийство до автоматизма, и на костях невинных животных строили свою цивилизацию.
Мы ели мясо, не обращая внимания на ту кровавую, болезненную жизнь, полную страданий, которая стояла за каждым куском котлет, потому что нам так было удобно и привычно. Что ж, мара тоже не изменят свои пищевые привычки и продолжат иссушать нас ради того, чтобы просто насытиться. Они продолжат убивать наших детей, в которых не будут видеть ничего, кроме аппетитного бифштекса. Отныне мы не на верхушке пищевой цепи, корону с нас сдуло, мы больше не боги.
Каково вам сейчас осознавать, что для целого вида существ вы ничто, кроме еды, удобства и развлечений?
А каково вам сейчас осознавать, что всего этого можно было избежать, делай вы правильный выбор?
Наше проклятье началось, когда мы ушли технологиями далеко в будущее, но взяли с собой свою алчность. Прогресс никогда не останавливался. Люди стремились оздоровить свое наследие, избавиться от кровавого позора, выходили на митинги с требованиями прекратить эксплуатацию живых созданий, изобретали альтернативы мясной пище, шубам, развлечениям, призывали оставить Матерь-природу в покое, делая правильный этичный выбор. Но их затыкали. Чиновникам и бизнесменам было невыгодно изменять установленный миропорядок, ведь все в нем работало, как часы. Как тикающие часы на бомбе.
В итоге, человечество проиграло в битве за сострадание. В битве за рассудок. Мы получили по заслугам, колесо человеческих страданий еще долго будет вертеться за весь тот ад, что мы столь высокомерно организовали на земле. Потоп продолжается.
Эта деревня – прекрасное место, чтобы жить здесь. И я завидую тем людям, которым довелось провести в ней то маленькое время, которое отпускается нам для выполнения кармы. Но в то же время мне горестно думать о жильцах. Где они? Что с ними сталось? Их успели эвакуировать? Или же они стали одними из мара?
Деревня лежит далеко от городов. И я сомневаюсь, что их спасли. Скорее всего, они бегают по здешним лесам в поисках пищи или уже давно спят, потому что пища здесь оскудела – человек спрятался в норах.
Мара – отнюдь не мертвецы, как думают многие. Я еще ни разу не встречал гниющего мара. Они смердят, это – факт. Но то – запах засохшей крови и внутренностей людей, окаменевших на их одеждах. Мара – люди, чье астральное тело оторвалось от физического, и теперь блуждает на волнах между жизнью и смертью, пытаясь отыскать свой дом. Душа не может вернуться в тело – не пускает вирус. Но она также не может отправиться в нирвану или переродиться в новом теле, потому что старое еще не умерло.
Они застряли между мирами: неживые, немертвые. И это – божья кара. Мы, должно быть, серьезно разозлили его, раз он решил наказать нас столь жестоким способом. Он обрек нас на вечный ад: мы изгнаны из живого мира в подземелье, а души мара повисли в воздухе без надежды отыскать покой. Мне кажется, иногда во снах я слышу их душераздирающие крики, они молят о прощении, просят избавить от страданий. И мы идем на их зов. Мы убиваем их тела, чтобы души увидели долгожданный свет. Потому что каждый имеет право на перерождение, на еще один шанс попытаться стать лучше. С их убийством мы даем шанс и всему человечеству: когда умрет последний зараженный, мир переродится. На землю вернутся их выстраданные души. Они обязаны быть лучше. Потому что такое терзание души не может пройти бесследно.
Я хочу верить в это. Я хочу верить в то, что Вселенский разум сбавит гнев и простит нас. Пусть не до конца, но хотя бы достаточно для того, чтобы дать нам шанс.
Один последний шанс. О большем мы не просим.
9 декабря 2071 года. 13:20
Калеб
Мы подошли к центральной деревенской дороге, откуда в ряды выстроились небольшие дома с садами и огородами. Солнце слабо светило за белесой дымкой, снег покрывал рассыпающиеся крыши домов, деревянные заборы, а в огородах уже лег толстым слоем. Белоснежные горы, испещренные черными лесами, окружали эту долину с востока, севера и запада. В этой лощине человек не живет уже сорок лет, и скажу я вам, это место прекрасно.
Больше всех нас подобными вылазками наслаждается Буддист. Не обращая внимания на Протокол, он снимает шлем, перчатки, обувь, чтобы ступить босыми ногами на землю, потрогать ее, уткнуться лицом в кусты и реки – пропитаться этой жизнью снаружи, как можно глубже. Этим естеством. Этой натуральностью. Этим домом, в котором мы родились и по которому скучаем до истеричного воя.
Буддист – лысый филиппинец и любитель медитаций. Если Падальщики не на заданиях или не на тренировках, он в трансе. На Желяве мы всегда ходим в трико и майках, но он носит лишь трико, демонстрируя каждому жителю базы татуированное изображение сидячего Будды на всю спину, укоризненно взирающего на нас, как на детей, в которых он разочаровался. Все тело Буддиста, даже голову и лицо покрывают строки на санскрите. Не знаю, говорит ли он на мертвом языке, понимает ли смысл всего, что написано. Фунчоза говорит, что в этих письменах определенно скрывается рецепт супа или методические рекомендации из Камасутры. Буддист никогда не говорит о смысле надписей на своем теле, но мы ведь татуировки не для красоты делаем. Они – часть нас, наше внутреннее Я, обличенное в рисунки и слова, а значит веды, мантры, священные писания – вот, что должно быть на Буддисте. Сам он говорит, что прочтет нам эти письмена, когда придет время. Или, как говорит Фунчоза: когда суп будет готов.
Интересный факт, о котором знаем лишь мы с Тессой и Бриджит: буддистом Ноа стал после своей смерти. Восемь лет назад он умер во время прорыва базы – осколок гранаты раскурочил его грудину, и ему пересадили сердце. Шрам после торакотомии он спрятал за ведическими текстами на санскрите, никто даже не замечает эту полоску. Но мы знаем еще больше: сердце Буддиста ненастоящее, бионическое – как моя рука. Вращающийся титановый диск качает кровь по всему телу Буддиста, магнитная левитация предотвращает износ компонентов. Фактически он может жить вечно, если остановить старение организма. И я часто задаюсь вопросом: а есть ли у Буддиста душа, если у него нет сердца? Он призывает нас вспомнить наше милосердие, с которым мы родились, но в тоже время сам преисполнился им, когда из него вырезали человеческое сердце. Может, милосердие и человек – вещи несовместимые?
Деревня – небольшая. Здесь всего около двадцати одноэтажных домов с участками, здесь даже асфальта нет, а только обычные гравийные дорожки. О ее существовании знают лишь Падальщики и Генералитет, потому что ее находка двадцать лет назад показалась чудом. Дело в том, что в погребах деревни находятся настоящие продовольственные сокровища, потребление которых мы растягиваем уже два десятилетия. Когда Падальщики обнаружили огромное количество запасов еды в домах, они проделали поистине огромную и значимую работу по их сохранению, задействовали солдат, ученых и даже самого Генерала, словно боролись за сохранение восьмого чуда света. Ну или первого чуда постапокалиптического света.
Целая группа мозгов работала каждый день ради того, чтобы сохранить еду со вкусом! Наши протеиновые батончики безвкусные пресные сухие, предназначены в качестве обычного топлива для организма. Вы не спрашиваете у машины, какое топливо сегодня она желает переработать, а просто забрасываете ее дровами или дизелем. Вот и мы стали аналогичными машинами спустя сорок лет после конца света, совершенно забыв о том, что жизнь до Вспышки имела краски, вкусы, запахи, и в этой деревне мы все кинулись в отчаянные попытки продлить эти крохи, это остаточное послевкусие, эхо ароматов, блеклые цвета прошлого.
Сначала Падальщики снесли все долгохранимые продукты, типа консервов, маринадов, круп в несколько близлежащих погребов. Потом привезли ученым на базу собранные с деревенских холодильников компрессоры, откуда они изъяли хладагенты, где это было возможно, и собрали новые холодильные установки. Два месяца потребовалось на то, чтобы Падальщики с совместными усилиями инженеров собрали эти установки уже на месте, замкнув погреба в единую сеть и подключив их к солнечным панелям, позаимствованным с базы. Они все заморозили. Потому что это был единственный способ спасти яркое наследие прошлого на как можно более долгий срок. Вот, даже нам досталось это наследие не только времен Хроник, но и самих Падальщиков, которые посвящают новых членов отрядов в семейную тайну вот уже двадцать лет.
Мы не теряем времени и сорок бойцов собираются у входа в деревню, чтобы отправиться на поиски того, ради чего мы действительно прибыли сюда.
– Итак, я на разметке территории, – у меня всегда лучше остальных получается выстраивать выгодные позиции бойцов для отражающих тактик, если вдруг мы столкнемся с врагом. – У кого список Федора?
В толпе бойцов началось шевеление, желтые измятые кусочки бумаги передали Тессе. Она больше всех разбиралась в этих терминах и каракулях.
– Отлично. У нас есть, – я сверился с часами, – полтора часа на разгильдяйство, не тратим время и начинаем вынужденный грабеж!
Тесса тут же начинает зачитывать список.
– Так, кто возьмется за семена?
– Мы пойдем! Мы там уже все знаем, – тут же откликается Перун.
Тесса отдает им один листок. Группа солдат немедленно направляется к нужному дому.
– Маринады!
– Чего?
– То, что в уксусных банках.
– Уксус Жиже!
Листок вручен Бриджит.
Тесса продолжает раздавать списки с разными предметами роскоши, типа кусков мыла, текстиля. Солдаты разбредаются по разным домам, Тесса наконец заканчивает.
– Ну и осталась выпивка, Полковник просил…
– О, бухлишко, это я!
Фунчоза вырывается вперед, таща за собой своего сержанта-подружку.
Хай Лин. Или по версии Фунчозы – «Вьетнамская звездочка», или кратко Вьетнам. Я бы на ее месте обиделся на столь расистскую кличку, потому что она – китаянка. Но, похоже, она воспринимала безмозглость Фунчозы на подсознательном уровне, потому что ее отец – тоже сумасшедший с бредом в голове, и если бы он не был таким мозговитым по части компьютерных систем, его бы уже давно пустили в расход. На базе каждый должен вносить вклад в развитие общества.
Фунчоза уводит свою подружку в один из центральных домов, а я все не могу оторвать взгляд от ее головы. Она сняла шлем, и ее татуировка предстала во всей красе. Хай Лин сбривает все волосы, кроме островка на макушке, диаметром пять сантиметров, и оттуда торчит косичка длинною сантиметров пятнадцать, прямо как антенна, увешанная цветными резинками. А на задней части головы набиты два женских глаза. Они настолько натуралистичны, что кажется, будто у нее действительно есть глаза на затылке. Эти глаза, как объясняла сама Хай Лин, принадлежат Горгоне. И в самом деле, от глаз вниз вьется пятнистое тело питона или удава. Змеиное тело проходит вдоль всей спины и заканчивается где-то в штанах. А может и не заканчивается. Не знаю, насколько Хай Лин фанатка перфекционизма, но кончик змеиного хвоста у нее вьется вокруг пупка, а это значит… что промежность у нее тоже, скорее всего, змеиная. Горгона имеет кучу змей на голове, а потому из змеиного тела в районе шеи десятки маленьких змей расползаются по плечам и рукам. В общем, страшное зрелище.
Когда солдаты разбредаются по домам, мы с Антенной начинаем выстраивать бойцов по периметру деревни. Мне нравится работать с Антенной, он один из немногих из нас может похвастать соображалкой и рассудительностью. Этот двухметровый афроамериканец, который может посоперничать с Рафаэлкой на ринге, на самом деле выглядел угрожающе, и оттого слово его весомо. На него многие равнялись. В его отряде служат ребята, которые больше других соображают в радиоэлектронике. И как то во время одной из миссий, он должен был установить радиопередатчик на трансформаторной вышке. Но на этой рухляди несущие балки проржавели насквозь, она начала заваливаться, пока Антенна делал свою работу. Лопнувшие провода достали его и выдали в него разряд в несколько сотен киловатт. Никто не знает, каким образом он выжил. Буддист зовет его Избранным, мол, с того света вернулся (посмотрел бы на себя в зеркало!). Но с тех пор Антенна действительно стал каким-то чудом нашей базы. В рациях всегда слышны помехи, если он поблизости. А если дотронуться до него клещами амперметра, на шкале выдает десятку. Врачи не смогли дать ответ на вопрос, почему Антенна вдруг приобрел заряд, а автор комикса немедленно сделал из него супергероя, типа Доктора Манхэттена в римской робе и в шлеме, на котором махают маленькие крылья. Он летает по воздуху и швыряется молниями в Яйцеголового. Антенне – единственному нет нужды наносить татуировки на тело. Разряд навсегда подарил ему красноречивые шрамы от макушки до пояса – их называют фигурами Лихтенберга. И эти белесые линии, напоминающие разряды молнии в небе, так ярко выделяются на его черном теле. Они у него даже на лице есть.
Мы разметили территорию между солдатами и стали блюсти окрестности, пока наши товарищи вычищали погреба.
Зараженные – не единственная наша проблема. Так же существует угроза от мародеров и разбойников, хотя мы встречаем их гораздо реже, чем зараженных. Мы осведомлены, что в этом районе обитают люди. Скорее всего, они прячутся по бункерам и подвалам и так же, как и мы, изредка выходят наружу, чтобы пополнить съестные запасы. Мы частенько находим их следы. Летом – это голые плодовые кусты и остатки от ягодных полян. Зимой в ясную погоду можно даже увидеть следы ног, если снег долгое время не выпадает.
Раньше мы находили даже места, где они сходились во схватках с зараженными. Тогда все залито кровью на десятки метров вокруг. В таких местах мы всегда находили трупы оленей, лисиц, белок. Триггер прав, сегодня вся наша история написана кровью, полученной из печального опыта.
Мы не сразу поняли, что зараженные умеют выслеживать людей. Нам всегда они казались бездумными машинами убийств. Может, Тесса права. Может, мы их недооцениваем? Потому что они действительно способны выстраивать условные рефлексы и проводить аналогии для поиска пропитания. А условный рефлекс подсказывал им, что рядом с убитым животным всегда окажется человек. Потому что мы не хищники. Мы не набрасываемся на добычу сразу же, как поймаем. Мы ее либо несем домой, а она в это время продолжает истекать кровью, либо поступаем еще глупее и разводим костер. Так, убив животное, люди сами себя обозначали для зараженных локаторов. Хоть они и питаются нашей кровью, но они умеют вычленять и другие запахи и идти по следу. Ровно так же, как и мы замечаем следы других людей в лесу. В итоге, как вы уже понимаете, зараженные настигали горе-охотников и последние всегда проигрывали. Всегда.
Хуже всего находить до сих пор действующие капканы. Либо они оставлены здесь и давно забыты, либо еще существуют идиоты, которые хотят таким образом накормить себя. Зараженные придут на запах крови, умирающего животного и будут ждать столько, сколько придется. Может, даже впадут в спячку рядом с этим местом, и проснутся, как только этот самый идиот придет пожинать плоды своей глупости.
В общем, зараженные являются своеобразными санитарами леса, уничтожая людей и сохраняя жизни животным. Оттого я часто задумываюсь над смыслом вируса, который создала природа. Может, так она и вылечила планету от заразы, которой губила ее? От человечества. Сегодня леса вновь наполнены живностью, трава пробивается сквозь забетонированные площадки, чистота водоемов восстанавливается, благодаря расплодившимся ракообразным и прочей фауне. А зараженные вирусом организмы продолжают сдерживать распространение заразы, заперев ее в клетки. Мы все словно являемся жильцами огромной лаборатории. Два борющихся друг с другом вируса: человек и зомби.
Да, дружба с Тессой сильно влияет на меня. Даже пытаясь отбросить какие-то ее домыслы, я все равно к ним прислушиваюсь, и я все задаюсь вопросом, почему. Потому что я хочу поверить в то, что это не конец и мы до сих пор не разгадали тайны вируса? Или потому что мне важно быть рядом с Тессой и видеть в ее глазах нужду во мне? Хотя бы как в союзнике…
Бриджит
9 декабря 2071 года. 13:30
Мы с Тессой изучаем погреб одного из домов. Он не большой, всего около девяти квадратных метров. Но здесь около сотни разнообразных банок, которые все еще ждут наших голодных рук. Я постоянно здесь торчу. Я же Жижа. На мне уксус.
Последний раз мы были здесь месяц назад, тогда и отключили холодильные установки для экономии хладагентов, поскольку в ближайшие четыре месяцев температура здесь будет значительно ниже нуля. Горе-Федор сказал, что заморозкой Падальщики убили весь смысл маринадов и консервированных овощей, но в условиях когда время поджимает тебя придумать гениальный выход, а мозги у тебя – как у меня в виде гранаты, то редко задумываешься о том, сколько теряешь в погоне сохранить хотя бы крошку. В итоге, после разморозки овощи разваливаются, но мы этого не замечаем, потому что нам не с чем сравнивать. Разве что с кулинарными видеороликами Горе-Федора, от которых только он и фанатеет, а мы в это время балдеем от вкусноты уксуса с непонятной плавающей в нем херней.
Я рада, что с последнего раза здесь ничего не изменилось. Это говорит о том, что мы до сих пор единственные, кто знают об этой деревне. С другой стороны, мы можем оказаться единственными живыми людьми в округе, а от этой мысли становится как-то одиноко. Как Робинзону Крузо на необитаемом острове.
Мне нравится этот дом. Если бы мы жили в нормальном мире, я бы выбрала именно такой дом, чтобы обосноваться. Кухня с большим окном, выходящим на дорогу, чтобы можно было видеть, кто стучится в ворота. Если бы Фунчоза жил по соседству и ходил к нам за солью, я бы каждый раз пряталась за кухонными шкафами и ждала, пока он уйдет. Кухня соединена с гостиной, так я могла бы готовить какой-нибудь пирог с теми непонятными ягодами и фруктами, названия которых я не запоминаю, Калеб смотрел бы футбол по телевизору, и мы могли бы все это время продолжать общаться на разные темы. Например, сосед купил новый автомобиль, в выходные планируется ярмарка, а дети Фунчозы снова застряли в канализационном люке. По вечерам к нам на ужин приходила бы Тесса, и мы, попивая вино, весело обсуждали бы ее нового бойфренда, который оказался таким козлом, потому что пригласил ее на романтический круиз на пароходе, вместо уикенда скалолазания. А Фунчоза снова бы стучал в ворота и просил соль, но мы бы делали вид, что не замечаем его.
Я частенько фантазирую о жизни, которая могла бы у нас быть. Уж не знаю, почему в фантазиях всегда присутствует Фунчоза в той или иной форме. Этот придурок знает, как залезть в задницу без мыла и надолго там остаться.
– Так, ну давай читай, чего он там написал, – говорит Тесса, прервав мои глупые размышления.
– Значит, так. Маринованные помидоры, – отвечаю я, потирая леденеющие о холода руки.
Я помню, как выглядят помидоры. Я видела их всего однажды летом на грозди, росли прямо в одном из садов. Полковник сказал, что это совсем не те помидоры, которые он ел в детстве, а дикие. Но по вкусу были очень похожи.
– Как они должны выглядеть? – спросила я.
– Как красные шары с лопнувшей кожицей.
– Вот эти?
Я указала на трехлитровую банку на нижней полке, в которой в лед вмерзли красные клубни.
– Нет, это – компот из яблок. О, кстати, тоже возьми! Он невероятно вкусный!
– Я пила его?
– Нет, вы все в тот вечер потеряли сознание от пятидесятилетнего сидра.
Ох, да. Помню тот вечер. Наутро я проснулась с таким жестким похмельем, словно по мне грузовик проехался. Причем туда-сюда пару раз. Я не помню, как я получила огромную синюю шишку на лбу, но сдается мне, меня вырубило по пути в казарму. И я не знаю, кто донес меня до койки, потому что Калеб тоже валялся где-то под столами. Надеюсь, это была Тесс.
– Конечно, это была я! Кто еще бы стал тащить твою толстую задницу через весь блок?
Я удивленно взглянула на Тессу. Неужели ее интуиция переросла в мыслечтение?!
– Ой, да перестань! Ты всегда трешь свой лоб, когда вспоминаешь тот вечер, и твой вопрос в глазах читается, – объяснила она.
– Ты могла бы давно уже признаться в этом! – я рефлекторно одергиваю руку ото лба.
– Вообще-то ты даже пришла в себя, пока я волочила тебя по полу.
– Да? И что я сказала?
– Ничего. Ты просто блеванула на себя.
– Фу? Прямо на себя?!
– Ага, а так как ты лежала на спине, то часть из того, что ты отрыгнула, ты проглотила обратно.
– О боже!
– Кстати, кажется именно после того вечера тебя в комиксе зеленой жижой нарисовали.
– Так меня еще и видели?!
Тесса смеется. Этой дряни смешно! А я на утро проснулась, покрытая непонятной склизкой массой настолько вонючей, что я блеванула еще раз. В общем, сидр у меня теперь ассоциируется с беспрестанной блевотой.
От вина такого похмелья совершенно точно не случается.
Особенно после того дорогого вина, что мы бы пили тут втроем, закусывая моим ягодным пирогом в параллельной жизни, где Фунчоза стоит под дверью и ждет соль.
9 декабря 2071 года. 13:50
Хай Лин
Я нашла батончики на прежнем месте – в полу кухни под доской. Я специально их туда запрятала, чтобы вытаскивать по несколько штук за визит. Это – батончики с надписью «мюсли». Федор сказал, что это какая-то смесь зерновых с медом и орехами. Я до сих пор не попробовала ни один из них, потому что больше их нигде нет, а я храню их для отца. Он говорит, что они похожи на те батончики, которыми его кормили пришельцы, и когда он их ест, он счастлив настолько, что слезы проступают на его узких глазах.
Мой отец – сумасшедший. Так говорят на базе.
Они зовут его тронутым, потому что он постоянно говорит о том, что прилетел с неба, что он долго жил с пришельцами, что его доставили сюда на падающей звезде. Над ним, разумеется, смеются. Раньше мне было стыдно. Но с годами я озверела. Нынешняя жизнь закаляет не по-детски.
Мой отец часто зовет меня Бай-Хуа в честь девушки из маньчжурской легенды. Она с детства больше увлекалась мечами да драками, нежели куклами и плетением, а потому отец отправил ее на службу солдатом. Бай-Хуа была славным воином и вскоре стала главой целой китайской армии, которая защищала свой родной город в образе духа даже после смерти.
Интересно, что отец ничего из своей жизни вспомнить не может, но вот имя из легенды запомнил. Ее мне мама рассказывала, когда я была еще совсем маленькой. От мамы у меня всего пара воспоминаний осталась.
Нет ничего важнее семьи в жизни. Тем более в эпоху выживания, когда мы все одинокие сироты. Судьба отбирает у нас родителей, братьев-сестер, детей… Безжалостно так отбирает, неожиданно, ты и опомниться не успеешь, как рядом стоящая мама уже лежит на больничной койке, отхаркиваясь кровью и легкими, пока пневмония от подземной сырой жизни убивает ее на твоих глазах. Эти картины сильно бьют по детской психике. Да даже по взрослой хлещут не менее болезненно. Приходится драться с целым миром, с самой судьбой, чтобы отвоевать жизнь своих родственников. Довольно подлый расклад, вам так не кажется? Драться с судьбой, которая знает твои шаги наперед, а ты ее даже не видишь.
Сегодня приходится всегда быть начеку, реагировать на любое движение ветра, слышать запахи задолго до появления источника, иметь глаза на затылке, прям как дух Бай-Хуа, которая блюдет покой своих потомков день и ночь, пользуясь глазами тысяч жителей города. Вот, что значит моя татуировка – стремление быть идеальным наблюдателем, готовым в любую секунду выставить щит перед очередным ударом судьбы. Больше я ей просто так не дамся, придется этой суке хорошенько поработать челюстями, прежде чем перемолоть мне кости.
Вот я и набиваю морды тем, кто смеется над моим отцом за моей спиной. Мой отец – моя гордость! Я обязана уважать его, каким бы он ни был. И я убью любого за него!
Я родилась на Желяве, маму я помню смутно. Она умерла, когда мне было четыре. Я тогда вообще ничего не понимала, а сейчас меня невообразимо мучает любопытство разузнать о моих предках побольше. Отец из-за своего безумия мало, что может рассказать. У него только пришельцы на уме. Когда я спрашиваю, как он познакомился с мамой, он отвечает, что пришельцы заставляли его есть человеческие пальцы. Когда я спрашиваю, как он стал гением в компьютерных технологиях, он отвечает, что пришельцы подожгли его звезду и он упал. До сих пор я не нашла хоть кого-нибудь на базе, кто мог бы мне рассказать хотя бы крупицу о жизни моих родителей: как они оказались на базе, где их нашли, как их так далеко закинуло от Китая, есть ли там еще мои родственники.
Ничего.
Только бред про звезду с пришельцами. Как будто в нашем мире безумия не хватает.
Мой отец – прирожденный инженер. При всем своем сумасшествии он с компьютерными системами на ты. Его, конечно, не могут сделать одним из бригадиров в группе компьютерщиков, он не сможет раздавать вменяемые приказы, он наверняка даже не поймет, что его повысили. Поэтому он остается главным специалистом, чьи незаурядные инженерные способности помогли нам восстановить дата-центры восемь лет назад. Никто не знал, с чего начать и как приступить к работе со сгоревшими блоками. Мой отец даже слова не сказал, а просто начал делать. Снял один системный блок, загрузил его в программу и начал набирать непонятные команды. Через час системный блок был восстановлен на все возможные шестьдесят три процента. С тех пор он стал знаменитым. Как и его умалишенность, к сожалению.
Я знаю, что он невероятно храбрый! Я и в Падальщики пошла, потому что хочу быть такой же бесстрашной, как он, хочу, чтобы он гордился мной. Пусть он и не способен сказать мне, что-либо, кроме рассказов о пришельцах, охотящихся за ним в звездных коридорах, я верю, что он видит во мне достойное продолжение себя.
Восемь лет назад, когда зараженные прорвались на базу, отец чуть ли не единственный собирал по базе ревущих детей, затерявшихся в коридорах, потому что взрослым было не до них, им надо было спасать свои собственные задницы. Мы бегали по базе, хватали детей в охапки и запирали их по разным отсекам. Я даже не помню, скольких мы спасли. Так мы нашли Фунчозу. Я видела, как зараженные загрызли его мать. Мой папа быстрее меня смекнул, что к чему, и подбежал к Фунчозе. Он обнял его так крепко, чтобы пацан не успел опомниться от шока после столь кровавой сцены, когда его мать загрызали заживо, поднял с пола и потащил в отсек в ста метрах от жуткой резни. Мы бежали так быстро, что я думала, у меня сердце остановится. Конечно, рядом были другие отсеки с железными дверями, но трусливые люди нас не пускали. Мы и не тратили время на попытки достучаться до них. Это было бесполезно. Они продемонстрировали свои способности к милосердию всего секунду назад, когда закрыли дверь перед кричащими в страхе женщиной с мальцом.
Умалишенный отец спас меня и Фунчозу. Тогда я поняла, что его безумие – всего лишь скорлупа, скрывающая красивый вкусный полезный грецкий орех. Скорлупа, которую можно разбить кровавым молотком.
– Короче! Я в сокровищнице! – закричал Фунчоза из погреба.
Фунчоза тоже психической стабильностью не хвастает, но его придурошность проигрывает его отваге наперед. Не знаю, как и почему, но я люблю этого конченного дебила. Наверное, потому что вижу в нем все тот же орех под скорлупой.
– Фунчоза выбирай, что-нибудь послабее. Три попойки подряд я не выдержу, – отвечаю я, судорожно заталкивая батончики в рюкзак, пока он не увидел. Не то заставит делиться. А я еще раз повторю: я батончики храню для отца! И убью любого, кто на них покусится!
– Если бы я еще умел их различать! – жаловался Фунчоза откуда-то из подпола.
Спрятав мюсли, я начала перебирать содержимое шкафов, но здесь мы уже давно все вычистили. В этом доме ценным остался лишь погреб с напитками. Думаю, остальные дома постигла такая же участь. Здесь больше нечего ловить, скоро придется искать новую деревню для грабежа. Ой как не хочется! Ведь придется лезть в новые земли, где мы как кроты на пальмах: каждый шаг, каждое прикосновение приходится делать наощупь.
– Мо-мо-моро-ди-ди-дина. Блин да тут этикетки уже совсем выцвели, я не знаю, что это за хрень!
В погребе связь не ловит, а потому я транслирую сообщение Фунчозы остальным ребятам в соседних домах.
– Эй, кто-нибудь знает, что может означать «мородина»?
– Чего?
– Мородина.
– Уродина? Тесса что ли?
– Ну и козел же ты, Легавый! Не ожидала от тебя!
– Прости, Тесс! Сорвалось. Я думал, Вьетнам не может расшифровать сообщение Фунчозы.
– Мородина! – повторяю я голосам в наушнике.
Некоторые время они молчали. Потом Тесса ответила:
– Посмотри, есть ли там дата. Скорее всего, это настойка на смородине.
– Сейчас спрошу.
Хоть Фунчоза люто ненавидит Стерву, но она самая начитанная из всех нас. Приходится мириться с этим фактом и высмеивать ее физические уродства. Хотя бы.
– Эй, Фунчоза, там есть дата? Что это?
Я рассмеялась. Голова Фунчозы высунулась из погреба, а на ней была надета воронка с гибким шлангом, который он держал в руке. Изгиб его бровей недвусмысленный.
– Смотри-ка, что я нашел, – он водил шлангом в воздухе.
– И что это?
Я сложила руки на груди, зная наперед, что он предложит. Странным образом наши сексуальные фантазии всегда работали в одном ключе.
– Этот девайс предназначен для розлива браги по бутылкам с узким горлышком, – ответил он с играющими бровями.
Я жду предложения, потому что люблю когда он говорит непристойности вслух. Я нахожу его секс-эксперименты интригующими. В прошлый раз он разобрал одну из мини-видеокамер и прицепил к члену линзу, чтобы записать на видео, что у меня там внутри. Получилось забавно. Никогда я еще не видела свою девочку, она розоватая и должно быть действительно приятная наощупь. Самый сочный и самый розовый скриншот с того видео он поставил себе на заставку планшета. Теперь когда его планшет впадает в спящий режим, там сверкает моя… внутренность. А в день его рождения я позаимствовала у Федора кулинарные щипцы и толстую свечу… В общем, не буду я описывать, как я осквернила кулинарный прибор, но «торт» с зажженной свечой у меня между ног Фунчоза оценил.