Сегодня нам на курсе общей подготовки преподают предмет «Нравственность потребления», предмет, который следовало бы преподавать предыдущему поколению. Но на ошибках учатся, как говорят. Вот и эта ошибка, уничтожившая семь миллиардов жизней за один год, донесла-таки до наших узколобых мозгов необходимость в понимании тех лимитов, переходя которые потребление становится смертельным. Нерациональное использование ресурсов уничтожало экосистемы одна за другой, что неизменно вело к глобальному потеплению, и самое удивительное то, что большая часть населения Земли даже не знала об этом. Они просто совершали покупки, чтобы удовлетворить базовые потребности, не проводя абсолютно никаких параллелей между своим потреблением и уничтожением человечества. Проблема климатических изменений для них существовала где-то там, где-то в далеких от них землях, за которые, как им казалось, они никакой ответственности не несли.
Население Земли росло, что неизбежно вело к дефициту всего: территорий, денег, продовольствия. Плодясь, мы неизменно уменьшали качество жизни, так как были неспособны придумать технологии, которые могли бы совместить несовместимое: количество и качество. Потому люди за неимением дохода – читай, страны Третьего мира – соглашались на рабские условия труда и мизерную оплату, снижая тем самым себестоимость товаров, что, в свою очередь, создавало дешевую продукцию, доступную всем, что, в свою очередь, вело к росту спроса на эту же дешевую продукцию, что, в свою очередь, вело к расширению производственных мощностей с той же дешевой рабочей силой. Человечество само загнало себя в петлю. А потом и повесилось в ней, в этой гонке за дешевизной. Западные корпорации с удовольствием строили свои заводы в нищих странах, где можно было создавать много за низкую стоимость. Побольше товаров, побольше покупателей, побольше денег, побольше, побольше, побольше…
Одним из смертоносных бичей начала двадцать первого века, которое приложило руку к глобальным климатическим изменениям, что расплавили ледники и выпустили вирус, стало пальмовое масло. Его выращивали в странах Третьего мира: Индонезия, Малайзия, где экономическая ситуация была настолько паршивой, что на пальмовых плантациях работали даже дети! Еще одна патология существования человечества до Вспышки: в одной части Земли те же промышленные магнаты защищали своих детей конституцией, но в других странах чужих детей они нещадно эксплуатировали. Рабство никогда не кончалось, оно лишь меняло форму.
Для расширения производства, потому что спрос на столь дешевый товар сделал пальмовое масло королем в сферах продовольствия и косметики, уничтожались девственные тропические леса. Их вырубали и выжигали одновременно с огромным количеством разнообразных животных видов, одними из которых стали суматранские орангутанги и слоны, которые полностью вымерли к две тысячи двадцать пятому году, несмотря на усилия неправительственных организаций по их спасению. У меня до сих пор перед глазами стоит видеозапись из Хроник, где отважный орангутанг отчаянно дерется с экскаватором, который выкорчёвывает его родной дом вместе с землей. Их безжизненные мохнатые трупы с черными ожогами и детеныши-сироты, бегающие вокруг убитых родителей с глазами полными немого вопроса «За что?», заставляют меня опустить мои собственные глаза из-за стыда, которым я обязан моим предкам.
Деньги оказались важнее невинных жизней.
Земля в огне – так описывали современники индонезийский остров, когда летели над ним и видели по десять-двадцать столпов черного дыма, возносящихся к небесам. Дело в том, что пальмы произрастали на торфяниках, которые уходили на глубину порядка восемнадцати метров, и в итоге пожары, разводимые ради уничтожения лесов, никто не мог потушить. Один гектар тропических торфяников высвобождал шесть тысяч тонн углекислого газа! Но плантации насчитывали сотни тысяч гектар! Только когда черное облако вышло за пределы одной страны, достигло Сингапура и другие страны Юго-Восточной Азии, экологическую катастрофу уже невозможно было скрыть. Оказалось, что не только животные страдали от интенсивной эксплуатации земли. В Индонезии порядка сотни тысяч человек пострадали от дыма, который разъедал слизистые и кожу – им нужна была срочная госпитализация. Закрывались муниципальные учреждения, людям запрещали выходить из домов, советовали, вообще, заделать все щели. А из-за чего? Из-за того что карманы бизнесменов жаждали больше денег. Из-за того, что среднестатистический потребитель не желал просвещаться и покупал дешевые крекеры с пальмовым маслом, даже не подозревая подвоха в этой дешевизне. А может, просто не желал его замечать.
На другом полушарии те же тропические леса, но уже в Бразилии, вырубались и выжигались с не меньшей интенсивностью, потому что мясным магнатам срочно нужны были новые земли под пастбища и выращивание корма для скота. В какой-то момент скорость уничтожения девственных тропиков увеличилась до площади одного футбольного поля в секунду. Цифры, которые тяжело даже вообразить. Эти бизнесмены тоже не могли сказать своей жадности «Стоп!», и даже убивали ученых, резко выступающих с критикой против уничтожения неповторимых экологических систем Амазонии. Но и эта информация была далека от первичного потребителя, который просто заказывал бифштекс в ресторане, совершенно не утруждая себя хотя бы задуматься о том, чего стоит этот кусок жареной плоти.
Я делаю вывод, что человек до Вспышки был вообще глупым созданием, потому что так легко велся на рекламу и разрушительную пропаганду, закладывающую цели, необходимые кучке правительственных чиновников, чтобы содержать народы в узде, а не цели, полезные для самого человечества.
Правдивую, по-настоящему важную информацию надо было искать самому, но среднестатистический зритель или читатель был слишком ленив, слишком эгоистичен и слишком безразличен к тому, что происходило вне его персональной жизни.
В военном конфликте между Сирией и Турцией, как армия жнецов, орудовали торгаши органами, крадущие детей, потрошившие их и подкидывавшие их тела в горячие точки, делая из них якобы жертв бомбежек. Но разве об этом говорилось на центральных новостных каналах? Нет. Им говорили о победах над террористами, об очередном успешном ходе на доске политической игры между двумя державами. Но неужели люди не догадывались о том, что происходит в местах, где нет закона, полиции, защиты? Догадывались. Просто не хотели и не желали об этом знать. А властям только и нужно было растить равнодушное население, которое не задает лишних вопросов. Меня это не касается. Моя хата с краю. Меньше знаешь, крепче спишь.
Весь ужас войны, где творились по-настоящему чудовищные аморальные акты, сводился к цифрам: потери среди солдат и гражданского населения, количество ликвидированных боевиков, количество взорванных снарядов, в том числе запрещенных газовых, количество военных бомбардировщиков, количество дней и часов на зачистку и так далее. Количество и цифры – вот чем становились выпотрошенные дети, которые искали спасения и нашли его у торговцев органами.
Среднестатистическому зрителю или читателю не сообщали лишнюю информацию. А сам среднестатистический зритель или читатель был слишком ленив, слишком эгоистичен и слишком безразличен к трагедиям других людей, разделявших один с ним материк.
Информированность населения вообще была нежелательна, иначе бунты бы вспыхивали один за другим, а недовольные толпы невозможно контролировать, их можно только ликвидировать: расстрелять, забросать светошумовыми гранатами, обливать водометами. Гораздо проще делать людей тугоумными и откровенно отуплять их, чтобы руководить течением времени так, как удобно сильным мира. А люди охотно шли навстречу этому грамотному отуплению, потому что были слишком трусливы, чтобы взять ответственность за все, что творилось на земле, на самих себя.
Вот кем мы были до Вспышки – восемь миллиардов трусов.
Наше трусливое молчание продолжало нагревать планету, ледники продолжали таять, вирус продолжал прокладывать себе дорогу в мир людей, которые потеряли ценность собственных жизней.
Природа отомстила нам за убитых орангутангов и их осиротевших детенышей.
Буддист прав: мы прокляты.
И каждый божий день, проведенный на Желяве, я клянусь самому себе, что никогда не буду трусом! Я никогда слепо не пойду на поводу Генералитета, я никогда не закрою глаза на бесчинства, что творятся вокруг, я всегда буду кричать, вопить, трубить, бить в колокола, когда увижу несправедливость. Я начну махать кулаками, защищая слабых, защищая свой дом, защищая принципы гуманности, жертвуя собственной жизнью. Я не хочу повторения Вспышки. Я хочу вернуться домой.
Мы перешли на зимнюю униформу еще месяц назад. Полковник говорил, что когда он был совсем малолеткой, снега в этих широтах практически не было. Глобальное потепление ежегодно повышало среднюю температуру зимы, и эти изменения были заметны невооруженным глазом. Лето становилось все холоднее, зима – все водянистее. Как только вирус выкосил девяносто процентов населения, вся промышленность была уничтожена. Выбросы парниковых газов резко сократились до нулей, остановилась эвтрофикация водоемов и окисление почвы, леса возобновлялись, возвращая обмелевшим рекам украденные деятельностью человека воды. Водоемы постепенно сами очищались от отходов, что человек в них сбрасывал, популяции рыб и зверей росли. Природный баланс, смещенный бездумным интенсивным производством, медленно возвращался. Мы действительно были чумой для планеты, потому что, как только человек исчез, на Землю вернулась жизнь.
И сегодня мы наблюдаем картину обратную того, что видел маленький Триггер. Природа довольно быстро восстановилась после ущерба, и уже в начале ноября выпадает первый толстый слой снега, такой редкий здесь во времена сорокалетней давности.
Наш комплект зимней экипировки отличается от летней лишь бело-серым цветом и большим количеством белья, что мы надеваем под двадцатишестикилограммовую броню. Экипировка у нас, что надо. В исследовательском блоке есть целый баллистический отдел. Там порядка сорока человек работают над улучшением нашей огневой и оборонительной мощи, насколько это возможно.
Я знаю, что наша нынешняя экипировка разработана на основе старой экипировки под названием Фелин. Ее еще французы придумывали, как стандарт для военнослужащего двадцать первого века. Защитное обмундирование сделано из прочной водоотталкивающей и огнеупорной ткани. Я знаю, что она маскирует нас в инфракрасном цвете, но вряд ли это несет для нас пользу. Хотя мы понятия не имеем, какими зрительными способностями обладают кровососы. Мы привыкли думать, что они вычисляют нас на слух.
Пехотное оружие представлено в двух видах. Это штурмовые винтовки Фамас, а также снайперские винтовки ФР-2. Все оружие оснащено прицелами ночного и дневного видения с электрооптическими усилителями яркости изображения, а также видеокамерой.
Один из сержантов обязан нести переносную электронную платформу, которая ловит видеосигналы со всех автоматов и камер на шлемах и передает их на наши наручные планшеты. Так я могу видеть глазами своих товарищей из соседних отрядов. Платформа передает сигнал по беспроводной сети. Она – наш нервный центр, а потому сержанта, который несет ее в своем рюкзаке, мы охраняем, и тут я не могу обойтись без красочных метафор Фунчозы, «как собственные яйца». Сегодня этой привилегией наделен Рафаэлка с фатой на шлеме. Как впрочем и всегда.
Кстати о шлемах, в них встроена оптоэлектронная система обработки и отображения информации посредством дисплея, который можно установить прямо перед глазами. Я могу вывести картинку с наручного планшета на этот дисплей и в режиме боя следить за другими. На шлемы мы повязываем опознавательные ленты разных цветов: зеленые – Васаби, белые – Бодхи, синие – Тесла, черные – Бесы и желтые – Маяк.
Также у нас есть многофункциональные бинокли с лазерным дальномером и цифровым магнитным компасом. А система переговорных устройств состоит из наушников и микрофонов со встроенной функцией вибрации, благодаря ней, я могу говорить тихим шепотом, и меня все равно услышат.
Все наши электронные устройства способны держать заряд на протяжении двух дней интенсивного использования. Потом им нужна подзарядка, для этого мы носим дополнительные аккумуляторные подстанции.
Все наше обмундирование предназначено для долгих вылазок, но мы никогда не задерживались во внешнем мире дольше десяти-двенадцати часов, иначе рискуешь быть учуянным. Ветер делает свое дело и разносит сигналы нашим врагам также невидимо, как и наша электронная платформа Фелин доносит сигналы до нас.
Все наше вооружение – достояние Генеральской смекалки. Нам особо не рассказывают о том, как во времена Вспышки разворовывалось казенное военное имущество, ведь это пример далеко не солдатской доблести. Но мы точно знаем, что Генерал имел информацию о новейших разработках, и когда запахло жареным, первым отправился в секретные лаборатории, откуда вывез все то добро, что уже сорок лет нам жизни спасает.
Зная, что на базе зреет оппозиция, мне становится обидно за Генерала. Человека, без которого нас на земле уже не было бы, хотят скинуть с пьедестала, как лидера с устаревшим видением общественного порядка. Наверное, это так. Я тоже понимаю, что наше маленькое общество до асфиксии военизировано. И вроде бы без столь строгой дисциплины сегодня не выжить, но я бы хотел дать шанс исследователям и ученым, которые уже десять лет пытаются найти выход на поверхность, а Генерал никак не открывает им ворота под предлогом, что их проекты провальные. Вот только мнение у него субъективно. И к его несчастью, на базе его мнение становится все менее популярным из-за того, что его сподвижники один за другим отправляются на тот свет в силу возраста, а им на смену растет поколение, которое солнца уже не видело и которое отчаянно желает его увидеть.
Революция неизбежна. Вопрос лишь во времени и в готовности Генерала сложить свой пост. Я клянусь, что я приложу все свои усилия, чтобы Генерала не сбросили со счетов. Если вы хотите Совет из представителей всех четырех блоков, то Генерал – мой кандидат.
Зона с турелями давно позади, мы преодолеваем минное поле радиусом в два километра за следующий час. Дальше начинается лес и малоизведанная земля. Сегодня наше направление – северо-запад. Мы хотим пройти обычным маршрутом до деревни в пяти километрах от базы. За одну такую прогулку мы можем зафиксировать на картах данные с территории диаметром четыре километра вдоль тропы, используя бинокли.
В лесу мы, не торопясь, разбредаемся по своим позициям на удаление не больше двухсот метров от центра, образуя клинообразный круг. Отряд Фунчозы прокладывает путь, я со своим отрядом растягиваемся вдоль запада, Маяк – вдоль востока, а Бодхи и Бесы замыкают круг вдоль южной стороны. За четыре года службы плечом к плечу мы уже чуем друг друга затылками.
Мы словно находимся в параллельном мире. Здешние ароматы опьяняют, глаза разбегаются от пестроты деталей и теней, слух напрягается от многообразия звуков. Мой внутренний Тони ликует. Сегодня стоит хорошая погода. Минус четырнадцать градусов, легкий морозец щиплет нос, голубое утреннее небо затянулось сероватой дымкой – так всегда в начале зимы. Снег хрустит под ногами, иногда слышен хруст веток под тяжелыми ботинками, а когда шлемом задеваешь ветви деревьев, легкий снежок опадает на плечи. Свобода прекрасна. Она пахнет счастливой жизнью даже без слов.
Зимой тяжело пробираться в лесу. Ноги иной раз проваливаются в ложбинки и овраги, от долгой ходьбы начинаешь потеть под экипировкой, и легко сбиться с пути, потому что ориентиров зимой гораздо меньше, чем летом. Но на этот случай у нас есть наше чертовски добротное снаряжение с три дэ картами. Глупо потеряться в двадцатишестикилограммовой экипировке Падальщика, я бы даже сказал невозможно. Наша экипировка настолько высокотехнологична, что в ней жить можно, как улитка в ракушке.
Где-то через час неспешной прогулки по лесу в ухе раздается ожидаемая речь.
– Короче. Анекдот про Тессу. Заходит в бар ковбой.
Я переглядываюсь с моим сержантом Перуном – высоким светловолосым румыном, который шарит в радиофизике также поразительно, как я в электронике – и мы, улыбаясь, закатываем глаза. Я думаю, так сделали многие.
– Подходит к девушке и говорит: «Ох, ты ж сиротинушка-а-а-а-а!». А та ему в ответ: «А с чего это я – сирота? Вон мой папа, и моя мама». Ковбой достает пистолет и пиу-пиу-пиу – убивает ее родителей, а ей говорит: «Не спорь со взрослым дядюшкой»! Ахаха-хахаха-хаха!
Спорить не буду смех Фунчозы заражает. Я слегка хмыкнул.
– А почему анекдот про меня? – раздается в ухе.
– Ну, дык ты же у нас сирооооотушка!
– Мы тут почти все сироты, придурок ты обкуренный, – отвечает Жижа.
– Ты сам сирота, – добавляет Ляжка.
– Ой, да ладно вам! Набросились, набросились! Тесса меня бесит, и я хочу, чтобы она это знала!
– Я знаю это. Можешь лишний раз не упоминать.
– Ты меня так бесишь, что я даже спать не могу!
– Я знаю.
– А где Маргинал?
– Да ты достал уже! Здесь он!
– Откуда ты знаешь? Ты же его не видишь? Как он это все же делает? Он ведь должен идти где-то рядом с нами? Но мы не видим его сигнал на карте, значит он не подключен к Фелин?
– Маргинал. Обозначь себя, будь добр.
В ту же секунду раздается короткая очередь из приглушенных выстрелов.
– Ах ты мать твою! – взвизгнул Фунчоза.
Я уже откровенно смеюсь, представляя, как Фунчоза подпрыгнул, когда ему в ноги полетели пули.
– Ну ты и козел!
– Спасибо, Маргинал! – в голосе Тессы слышится довольство.
– Всегда готов, камрад!
– Вот же ублюдок! Откуда стреляли? Ты видел? Ты видела? Черт, да где он сидит?
– Слушай, у меня тоже мурашки по коже от этого чувака, – говорит Перун, но его едва слышат остальные, потому что Фунчозин мат занял линию.
Я понимаю обеспокоенность Перуна. Так уж мы, Падальщики, устроены. Нам необходимо обозревать каждый миллиметр местности, чтобы быть уверенными в собственной безопасности, и незнакомец в наших отрядах не соответствует нашим требованиям. Но Маргинал с нами с самого начала. Я знаю, что Триггер ввел его в отряд Маяк, когда Тесса стала командиром. Причем сам Триггер тоже понятия не имеет, кто такой Маргинал. По крайней мере, он сам так говорит.
– Может, он где-то на дереве? Тогда я серьезно обеспокоен навязчивой идеей этого привидения о своей недосягаемости!
– Фунчоза, заткнись уже! Так все мертвых разбудишь! – шикает Ляжка.
– А где мы уже? Я нихрена не понимаю по этой карте! По-моему она зависла.
– Мозги у тебя зависли.
– Мне кажется, мы заблудились!
Фунчоза всегда начинает истерить от долгих прогулок. К счастью, истерика начинается как раз у подхода к деревне. И сейчас мы подошли к тому месту, откуда открывается вид, захватывающий дух.
9 декабря 2071 года. 13:00
Ноа
Воистину здесь отдыхаешь духом.
Мы находимся в районе деревни Растовача, что в бывшей Хорватии. Здесь борьба земли с самой собой прослеживается на каждом ее кусочке, хотя до Альп еще порядка пятисот километров, но земля уже встает на дыбы: то тут, то там вырываются из ровного земляного полотна холмы и горы. Как раз на одном из холмов мы и стоим, отсюда виднеются Плитвицкие озера – заповедник времен до Вспышки, который человечество внесло в список всемирного наследия. Реки, текущие сквозь известняк, создали в этой холмистой долине каскадные озера, сотни водопадов и множество пещер. Даже сейчас процесс не останавливается, и известняк в горах каждый год рождает новые водопады. Буковые и хвойные леса покрывают всю территорию заповедника, в котором уже до Вспышки запрещалось купаться, устраивать пикники, ведь человеческая деятельность очень быстро разрушает хрупкое равновесие экосистем.
Наши датчики приходят в движение, и если присмотреться, то среди буковых стволов можно увидеть стаю волков, чьи белоснежные мохнатые тела мелькают в тенях лесов. Мы часто видим здесь целые стаи косуль, они такие прыткие и осторожные. Наша экипировка их пугает, поэтому едва учуяв запах автоматного дула, пороха, электросхем, они резво вскакивают с лугового лежбища и прыгают вглубь лесов. Генетическая память подсказывает им, что мы для них опасность похуже волков. Мне жаль, что они меня боятся. Я бы хотел войти в их круг доверия, через них я мог бы стать ближе к Матери-Природе.
Летом здесь все пестрит красками: зеленые леса, бирюзовые озера, красные и оранжевые орхидеи. Не усмотришь всех деталей, не охватишь своим примитивным взором столь величественную красоту бытия без человека. Зимой же эта местность превращается в самое настоящее царство льда и замершего времени. Леса покрываются толстым слоем снега, озера замерзают, как и водопады, чьи воды останавливаются, словно их заморозили быстро и внезапно. Время остановилось. Как и история всего человечества.
Мы по обыкновению молча разглядываем потрясающий пейзаж с высоты холма. Эта картина навсегда врезалась мне в память: на фоне бескрайних лесных пейзажей, под лучами ласкового солнца, окруженные бесконечным птичьим гомоном, с высоты холма взирают на протекающую внизу бирюзовую каскадную реку солдаты в плотной громоздкой экипировке, в шлемах с дисплеем и камерой, с тяжелыми черными винтовками на плечах, в жилете с бронепластинами, набитом гранатами и патронными магазинами, неприкосновенным запасом для чрезвычайных ситуаций, в прочных ботинках с высоким голенищем и с лицами, спрятанными за черной балаклавой, чтобы оставлять, как можно меньше открытой поверхности пахнущего тела. Футуристический вид бойца больше соответствует какой-нибудь далекой отсюда планете, где атмосфера токсична, местная флора враждебна, и каждый шаг на неизведанной земле влечет за собой непредсказуемые смертельные последствия. Но нет. Это не далекая от Земли планета. Это – Земля. Мы собственную планету сделали токсичной для нас. Об этом мы и думаем, все сорок человек в экипировке Падальщиков.
Мы скорбим.
Именно здесь сердце зажимает в тугие тиски от сожаления за то, что мы потеряли по своей глупости. Мы променяли эти божественные красоты на набивание желудка и удовлетворение алчности. Нам никогда не вернуться сюда в образе прежнего человека. Мы должны измениться. Природа дала нам выбор: если хотите вернуться назад – вам придется уничтожить демонов внутри себя, иначе не пущу. Дворец природы действительно великолепен, и я чувствую, что мы еще не готовы к возвращению. Мы по-прежнему слишком трусливы.
Словно соглашаясь с моими мыслями, Падальщики один за другим покидают площадку обзора и с лицами полными погребальной печали спускаются вниз.
Деревня находится в небольшой долине в паре километров от Плитвицких озер, рядом протекает горный родник, из которого мы и добываем питьевую воду на базе. Но вкус у них разнится. Я проверял. Система фильтрации убивает первородность воды, делает ее безвкусной, безжизненной. Поэтому первое, что я делаю – набираю свои фляги водой из родника, чтобы принести эту святость домой.
После Вспышки города полегли очень быстро. Такое средоточие людей на одном клочке земли – раздолье для вируса. Я знаю, что на города сбрасывали целые химические бомбы, которые выпускали разные виды смертоносных газов: хлор, иприт, зарин, синильная кислота. Они убивали не только мара, но и людей – меры эвакуации сильно отставали от распространения заразы, а потому в городах оставались еще миллионы людей. Удивительно, как быстро были отменены международные конвенции, запрещающие использование отравляющих веществ на людях. Но человечество готово было заплатить такую цену за спасение своих остатков. К сожалению, мы только еще больше погрязли во грехе, потому что мара обладают воистину необыкновенной скоростью регенерации тканей. Так что спустя несколько часов после того, как газы оседали и испарялись, мара восставали из мертвых во второй раз.
Так наш страх снова сделал нас убийцами самих себя.
Те люди, что решили попытать счастья далеко за пределами городов, выиграли себе шанс на жизнь. Мара долго добирались до деревень, а до столь отдаленных и изолированных, как эта, и подавно несколько лет. Но все же добирались. Мара чует наш запах, природа дает хищнику все инструменты для успешного выслеживания добычи, коей стал человек.
Самыми живучими из нас стали военные, сплотившиеся в группы. Причем далеко не образцовые военные, а дезертиры, оказавшиеся умнее и дальновиднее своих маршалов. Они проанализировали исход войны наперед и поняли, что мы терпим неизбежный крах цивилизации, а потому ринулись спасать свои семьи. Военные базы, подобно Желяве – стратегические объекты, простой люд не знает их точное месторасположение. Военные карты засекречены и доступ к ним есть только у солдат. Поэтому фактически мы все – потомки военных преступников, которых законы уничтоженной цивилизации приговаривали к тюрьме или расстрелу. Так, то, что прежним человеком называлось трусостью, превратилось в здравомыслие. Достаточно тонкая грань, не правда ли? Хватило всего лишь мелкого вириона, чтобы сместить все положительные нравственные ориентиры на то, что еще пять минут назад считалось преступлением.
Первородный грех все равно повторился, потому что мы снова создали свою маленькую цивилизацию от семени преступника. Судьба, заготовленная для нас Всевышним, всегда однообразна: рождение от греха, взлет и падение. Этот замкнутый круг будет продолжаться до тех пор, пока мы не отработаем свою карму. Порочная жизнь, полная бессмысленной жестокости и садизма, где сильный эксплуатирует слабого, где милосердие проигрывает жадности, где бескорыстие уступает эгоизму, где равнодушие становится лозунгом, а страх провозглашается властелином, явно не претендует на успешное завершение кармы. И вот мы снова на дне, и я благодарю Вселенную за то, что она подарила нам еще один шанс. Возможно, он последний. Возможно, очередной. Я не знаю, но мне хочется верить, что наконец наступил тот момент, когда мы перейдем на новый этап колеса жизни. Я был бы счастлив, если бы застал этот момент перерождения человечества.
Но мой дух противится моей надежде. Уж слишком много боли мы причинили целому миру, чтобы нас простили всего за каких-то сорок лет страданий. После всех тех зверств, что мы творили с нашей живой матерью Природой, с ее другими детьми, с самими собой, я бы мучил нас тысячи и тысячи лет.
Когда я смотрю Хроники, я ужасаюсь живодерской стороне человека, как существа, вышедшего из одного и того же природного лона, что и остальные звери, но посчитавшего себя богом, в чьих силах вершить судьбу целого мира. Мы вознесли себя к небесам, надели корону и принялись сортировать всех живых существ на нужных, любимых и расходных. Так началось наше проклятье.
Сегодня зараженные убивают наших детей, потроша их тела и перегрызая их глотки, как когда-то человек отбирал дитя у коровы и вел его на бойню в трехмесячном возрасте, чтобы насытить свой желудок. Что чувствовала священная мать всего живого, когда осознавала, что ее дитя, такое прекрасное и неповторимое – всего лишь пища для другого? Что бы почувствовали вы, если бы вашего ребенка отбирали у вас сразу после рождения, а потом вы увидели его дымящееся тельце на тарелке перед людоедом?
Наше проклятье началось, когда мы перестали видеть ценность жизни, отличной от нашей.
Во время одной из стычек с группой мара два года назад, на моих глазах один из них вгрызся в живот беременной женщины. «Святотатство против жизни! Монстр! Чудовище! Порождение ада!», – скажете вы. Он вырвал из нее ребенка и выбросил на землю, а сам впился в ее матку, где собрались тысячи кровеносных сосудов, которыми он стремился насытить свой голод. Зародыш едва успел сообразить, что ожил, как острые зубы других мара уже перемалывали его мелкие мягонькие косточки. Знаете, откуда на нас напало это проклятье? Из яичной индустрии, где едва вылупившихся птенцов, сортировали по половому признаку, и цыплят-мальчиков заживо скидывали в дробительную установку, где из них делали фарш. Заживо. Они едва успевали осознать свое появление на свет, свое чудо рождения, как бездушные руки сбрасывали их в мерзкую машину, отдавая в руки болезненной смерти.
Наше проклятье началось, когда мы перестали видеть чудо рождения жизни вокруг нас.
Мара имеют неоспоримые преимущества в силе, скорости и выносливости, и охотятся на нас, таких уязвимых и запуганных, как мы раньше загоняли животных в лесах ради азарта, ради удовольствия. Мы ведь даже не нуждались в их мясе, их шкурах, их костях. Пищи было в изобилии. Мы отрубали им головы, конечности, хвосты и вешали их на стены жилищ, как знамя нашей живодерской сущности, которая одержала верх над милосердием. Лоси, медведи, олени, гепарды, львы, носороги – этот список можно продолжать до бесконечности. Вооруженные снайперскими винтовками, оседлав вертолеты и снегоходы, раскидав капканы и силки, мы загоняли бедных животных в неравной схватке, обманывая самих себя тем, что человек всегда был охотником. Но ведь это не так. Человек был охотником во времена варварства и собирательства, когда мы не знали, что такое пахота и сеяние. Но во времена запуска ракет на Марс? Во времена конвейеров и машин? Во времена выращивания искусственного мяса в пробирках? Мы оправдывали свою жестокость традициями, которые являлись позорным пережитком прошлого. Наша кровожадность оказалась сильнее рассудка.
Наше проклятье началось, когда мы предпочли тешить свой голод садизма, отнимая жизни без надобности.
Мара – это люди, на которых природа проводит жестокие эксперименты. Процесс превращения – болезненный, существование в образе мара – бесконечная пытка. Природе нравятся наши корчащиеся от агонических болей тела. Для нее наши страдания – развлекательное зрелище. Как мы когда-то с удовольствием наблюдали за медведями в железных намордниках, разъезжающих на велосипедах по арене, за косатками с кровоточащими ранами в боках, выступающими ради еды, а отнюдь не ради забавы, как смотрели на корриду, битву петухов, львов в тесных клетках, обезьян со сломанными пальцами на цепях – этот список можно продолжать бесконечно. Я смотрел видеоролики, где в лабораторных блоках превращающиеся в демонов пациенты корчились в нестерпимых муках от меняющегося метаболизма. Человек тоже экспериментировал в лабораториях на обезьянах, крысах, собаках, кошках, свинках – этот список можно продолжать бесконечно. Животных заживо жарили, морозили, делали вскрытия, чтобы воочию лицезреть работу органов, не обращая внимание на адскую боль, что испытывали животные. Ученым был важен результат. Природе в тех карантинных блоках – тоже.