– А ее родители получат не только зятя, но и защитника этих замков, которые останутся в супружеской доле их дочери, – неожиданно жестко усмехнулся Годфри и, встретив взгляд отца, кивнул: – Прости, отец, но я тоже собрал о ней сведения, когда узнал, что ты замыслил этот брак. Вступив в него, мне придется стать не только мужем, но и наемником собственной жены, с которой еще неизвестно как у меня сложится жизнь. Ведь она пока в куклы играет. А леди Вильямина!..
Он бросил взгляд в сторону Вильямины, и его лицо тут же смягчилось, озарившись улыбкой. Солсбери, недовольный упорством Годфри, собрался ему напомнить и о сыновьем долге, и о родстве с королевским домом, пусть и незаконном, но все равно стоящим того, чтобы им гордиться. Но едва он приоткрыл рот, намереваясь сделать сыну резкий выговор и отослать его, как встретился взглядом с Луизой.
Она давно наблюдала за ним, загадочно сияя серебристыми глазами и пряча улыбку. Не сводя с нее глаз, Солсбери вспомнил утренний разговор и шумно вздохнул.
– Хорошо, сын. Завтра утром я поговорю с Дэнисом о ее приданом и побеседую с ней самой. Хочу увериться в том, что ее воспитание и ум делают ее достойной тебя. О наружности и манерах леди Вильямины я уже составил мнение: к ним у меня претензий нет.
Юноша, не веря собственному счастью, поспешил вернуться к очаровавшей его Вильямине и шепнул ей на ухо несколько слов. Выслушав Годфри, Вильямина залилась нежным румянцем и бросила испуганный взгляд на Солсбери. Встретившись с ним глазами, она недолго смотрела на графа, потом притушила синь глаз, опустив длинные ресницы, и уголки ее губ тронула нежная робкая улыбка. Солсбери продолжал рассматривать девушку, пока не поймал себя на мысли, что разглядывает ее уже не потому, что хочет понять, чем она пленила его сына, а просто из удовольствия смотреть на нее. Фамильное обаяние было присуще Вильямине в самой полной мере. Залюбовавшись избранницей сына и почти уверенный в том, что вскоре получит эту девушку себе в невестки, Солсбери услышал смешок Реджинальда.
– Теперь у тебя есть еще больше причин быть довольным, – сказал Реджинальд, когда Солсбери обернулся к нему. – С помощью сына ты приручил не двух, а трех Рочестеров!
Посмотрев на Луизу, которая улыбнулась ему в ответ так, что он ощутил ее взгляд и улыбку как ласковое прикосновение, Солсбери неожиданно рассмеялся:
– Нет, Реджинальд! Это не я приручил – меня самого приручили. А я в своей гордости даже не заметил, как это случилось!
Корвин, обнаружив, что лишился внимания Луизы, выразительно посмотрел на девочку, сдвинув брови. Почувствовав его взгляд, она обернулась к нему. Он уже собирался сказать ей колкость, как она вдруг ласково положила руку поверх его руки и одарила Корвина серебристым сиянием глаз. Заметив, как младший Рочестер замер от неожиданности, боясь шевельнуть рукой, на которой лежали пальцы Луизы, Солсбери покачал головой:
– Ох, парень! Как же я тебе и завидую, и сочувствую! Она будет приручаться ровно столько, сколько сочтет нужным, и так, как сама пожелает.
Словно подтверждая его слова, Корвин с покровительственным видом что-то сказал Луизе. Она ответила, отчего Корвин отпрянул, выдернул руку и обжег Луизу гневным взглядом, а она лишь расхохоталась, откинув голову и тряхнув россыпью светлых волос.
– Какая же ты красивая! – тихо сказал Дэнис, когда они с Гвендолен скользили друг вокруг друга в очередном танце. – От тебя глаз отвести невозможно! Как я сейчас понимаю крестного, который для свадьбы с леди Мэри выбрал зимний, а не летний день!
– Почему? – одними губами спросила Гвендолен, чтобы только он услышал ее вопрос.
– Зимой сумерки наступают быстрее, – ответил Дэнис, и Гвендолен залилась румянцем от желания, которое она так ясно видела в его глазах.
Но как ни долог летний день, все же в положенный час за окнами начали синеть сумерки. Тиль на правах мачехи Дэниса, а вместе с ней Эллен украдкой от остальных гостей увлекли за собой Гвендолен и отвели в спальню, где уже были зажжены свечи, на столе приготовлены кубки, кувшин с вином и блюдо с земляникой и ранней малиной. В воздухе плавал сладкий аромат цветов, которыми во множестве была украшена просторная комната. Широкую кровать застилали простыни из тончайшего льна, ниспадая до самого пола. Для омовения новобрачной в дальнем углу стояла заранее принесенная лохань, над которой едва заметно поднимался парок.
Гвендолен окунулась в воду, в которую Эллен щедро плеснула масла жасмина, и, не замешкавшись, выбралась из огромной высокой лохани. Тиль помогла ей вытереться и подала ночную сорочку из белого шелка, украшенную кружевами. Эллен распустила волосы Гвендолен и расчесывала их, пока гребень не заскользил в светлых волнах легко и свободно.
– Ты словно сама никуда не торопишься, Эллен! А ведь ты сегодня тоже новобрачная, – улыбнулась Гвендолен.
Эллен густо покраснела, отвернула лицо и потупила глаза:
– Вы не осуждаете меня, миледи?
– За что? – удивилась Гвендолен.
– Мой муж прежде служил самому заклятому врагу лорда Робина, – тихо ответила Эллен. – Вы об этом знаете, а я помню.
– Но память не помешала тебе принять решение, – возразила Гвендолен, улыбнулась, крепко обняла Эллен и шепнула ей на ухо: – Он хороший человек! Я сама не слишком жаловала его, когда дядя поручил ему охранять Луизу и меня. Но со временем я поняла, что рядом с ним всегда чувствовала себя в полной безопасности и, что важнее для меня, была абсолютно спокойна за Луизу. Я от души рада за вас обоих!
Эллен встретилась с ней глазами, глубоко вздохнула и, несмело улыбнувшись, поцеловала Гвендолен в щеку.
– Благодарю вас, миледи! Какое счастье, что вы наконец вернулись домой!
В это мгновение дверь открылась, и в спальню вошел Дэнис, вполголоса осадив тех, кто пытался зайти вместе с ним, чтобы с принятым на свадьбе весельем напутствовать новобрачных. Тиль и Эллен, поцеловав Дэниса, проскользнули мимо него и крепко закрыли за собой дверь, оставив супружескую чету наедине.
– Наконец-то! – выдохнул он и притянул Гвендолен к себе, взяв ее за руки.
Подставив ему губы, Гвендолен начала было расстегивать застежки на его одежде, но забыла о них, обвила руками шею Дэниса и полностью растворилась в поцелуе.
– Освежишься купанием? – прошептала она, когда поцелуй оборвался.
В его глазах мелькнули золотые искорки, и он, осыпав лицо Гвендолен нежными крохотными поцелуями, спросил в ответ:
– Ты поможешь мне?
– Конечно! – сказала она и хотела позвать слуг, чтобы они наполнили лохань свежей водой, но Дэнис, угадав ее намерение, перехватил Гвендолен, поймав за запястье.
– Ни к чему, любовь моя. Меня вполне устроит вода, оставшаяся после твоего купания.
– Будешь пахнуть жасмином! – смеясь, предупредила Гвендолен, но он, улыбнувшись, покачал головой:
– Нет, милая. К утру я буду пахнуть только тобой. Так же, как ты мной.
– Не самый худший из запахов! – ответила Гвендолен, помогая ему снять одежду.
Он забрался в лохань и с наслаждением погрузился до плеч в еще не остывшую воду. Гвендолен быстро заплела волосы и закрутила косу вокруг головы, придвинула к лохани табурет, забралась на него коленями. Только она это сделала, как Дэнис взял ее за руку и потянул к себе, молча глядя на Гвендолен из-под ресниц темными от желания глазами.
– Я уже мылась, – с дразнящей улыбкой напомнила Гвендолен.
Дэнис в ответ улыбнулся и потянул ее к себе сильнее и настойчивее. Она едва успела сбросить с себя сорочку, как почти упала с табурета в лохань, прямо в его объятия. Заметив, что она пытается дотянуться до мочалки, Дэнис поймал ее руку и поднес к своим губам.
– Мой меня ладонями, – прошептал он, целуя каждый из ее пальцев, – они нежнее!
– А как же кровать? – шепотом спросила Гвендолен.
– И она пригодится. Позже, – пробормотал Дэнис, собирая губами капельки воды с груди Гвендолен. – Вся ночь впереди.
– А утром Эдрик найдет нас на сене в каком-нибудь сарае? – рассмеялась Гвендолен, скользя мыльными руками по плечам Дэниса.
Он улыбнулся, обжег ее взглядом и крепко прижал к себе, осыпая ее уже не нежными, а жадными и требовательными поцелуями. Больше она ничего не говорила – лишь шептала бессвязные нежные слова и повторяла его имя, прижавшись мокрой щекой к его щеке, пока не разделила с ним удовольствие, которое им доставляла близость друг с другом.
– Милая моя! – шептал Дэнис, нежно прикасаясь губами к ее голове, склонившейся ему на плечо. – Как же мне хорошо с тобой! Ты вся такая нежная, как шелк, и сладкая, слаще меда!
– Мне для тебя не найти сравнений, – ответила Гвендолен, приникнув к нему. – Ты для меня ни с чем и ни с кем не сравним!
– Это наивысшая похвала, которую я мог от тебя услышать! – рассмеялся Дэнис.
Не выпуская ее из рук, как ребенка, он выбрался из лохани и окутал Гвендолен полотенцем, собирая влагу с ее тела.
– В жизни столько раз в день не совершала полное омовение! – рассмеялась Гвендолен, вытирая его другим полотенцем.
– Ты, кажется, что-то говорила о кровати? – рассмеялся Дэнис, уложил Гвендолен на простыни, благоухавшие лавандой, и лег рядом с ней.
Она набросила на себя и на него покрывало и, не отрывая глаз от лица Дэниса, ласково провела ладонью по его щеке.
– Почему ты вдруг погрустнела? – спросил Дэнис.
– Ты скоро уедешь вместе с графом Уильямом на войну, – тихо сказала Гвендолен, вспомнив разговор за свадебным обедом.
– Придется, родная. Я люблю нашу страну, какой бы король ею ни правил, и мы с тобой оба обязаны графу Уильяму. К тому же я всем сердцем не желаю, чтобы исполнилась воля Иоанна и наш род погрузился в забвение и прозябание. Значит, мне придется потрудиться, чтобы этого не случилось.
Пробежав кончиками пальцев по сгибу его локтя, Гвендолен задумчиво сказала:
– Как все странно сложилось, Дэн!
– Что именно, милая?
– Если бы с матушкой тогда не случилось несчастья и мой брат родился живым и здоровым, ты был бы избавлен от этих хлопот. Но вдруг не родилась бы я? На ком бы ты сегодня женился?
– Не знаю, Гвен, – со вздохом ответил Дэнис и обнял ее, притянув к себе, примяв подбородком ее распавшиеся из тяжелой косы волосы. – Сейчас мне кажется, что до тебя у меня и женщин-то других не было!
– Может быть, все было предопределено? – услышал он голос Гвендолен. – Ты к тому времени уже родился, тебе была нужна я, и старшинство в нашем роду по воле рока должно было перейти к тебе.
– По воле рока? – повторил Дэнис и, прищурившись, на миг вернулся в далекую ночь, когда весь Шервуд ожидал возвращения своего лорда из Ноттингема, готовился к штурму города, молился, надеялся на удачу. – Если на то была высшая воля, Гвен, то она немилосердно обошлась и с твоей матерью, и с нашими отцами!
– А боги не так милосердны, как люди. Их милосердие иного рода, нам трудно понять его! – усмехнулась Гвендолен и протяжно вздохнула: – Как же я не хочу, чтобы ты уезжал, Дэн!
– Но сейчас я здесь, с тобой, – возразил он и, поцеловав Гвендолен, незаметно для нее самой уложил ее на спину. – Почему же ты грустишь раньше времени?
Нежно сдавив ладонями ее скулы, он принялся целовать ее лицо, шею, овевая теплым дыханием ее кожу.
– Дэн, подожди! – прошептала Гвендолен, поддаваясь его поцелуям, но пытаясь сохранить ясный разум, прежде чем Дэнис растворит ее сознание в ласках. – Пожалуйста!
Она попыталась отстраниться, но безуспешно: он уже овладел ею, и собственное тело Гвендолен льнуло к нему и во всем поддавалось, совершенно не слушаясь воли рассудка, который волновал один вопрос.
– Что, милая? – спросил Дэнис, не сочтя нужным останавливаться и высвобождаться из плена ее тела.
– Ты всегда будешь любить меня, Дэнис? Никогда не разлюбишь и не оставишь?
Услышав эти слова, произнесенные сбивчивым шепотом, словно она из последних сил удерживалась на краю омута, в который он ее затягивал, Дэнис неподвижно замер. Приподнявшись на локте, он улыбнулся и поцеловал Гвендолен в лоб. Но она продолжала смотреть на него настойчивым взглядом и ждала ответа. Он, помня урок, полученный в день сражения у Трента, избегал давать необдуманные обещания, которые не захотел бы или не смог исполнить впоследствии. Но сейчас, утопая в бездонной сини любимых глаз, Дэнис ответил с легким сердцем, ручаясь за каждое свое слово:
– Я всегда буду любить тебя, моя Гвендолен. До конца своих дней.
Она счастливо улыбнулась, закрыла глаза, обняла Дэниса и вверилась ему полностью, позволив делать все, что ему хотелось, не тревожась больше ни о чем.
****
Веардрун погружался в сон. Праздничные столы были убраны, потушены огни, и только шаги ратников тихим эхом отзывались в пустынных галереях Веардруна. Луиза, заняв прежнюю спальню сестры, спала безмятежным глубоким сном. А вот Корвин, которого Тиль пришла навестить, перед тем как самой лечь в постель, беспокойно метался на кровати и бормотал во сне:
– Даже не надейся! Я не буду терпеть твои капризы и упрашивать тебя. Дэнис прикажет, и ты выйдешь за меня как шелковая!
Тиль рассмеялась, угадав, что он, даже уснув, продолжает спор с Луизой. Она присела на край постели рядом с Корвином и положила на лоб сына прохладную ладонь. Корвин затих, и Тиль долго сидела рядом с ним. Корвин все больше и больше становился похож на отца. Впервые за несколько лет воспоминание о Вилле не отозвалось в ее сердце острой болью, которая состарила Тиль раньше времени.
– Твой старший сын теперь счастлив. Ты мог бы гордиться им, Вилл. Дэнис – достойный преемник лорда Робина. Впрочем, ты ведь всегда гордился им! – тихо сказала она.
– А ты, малышка? Ты все еще горюешь, несмотря на мои просьбы? – услышала она любимый голос, словно Вилл сел рядом и обнял Тиль за плечи, как прежде, когда она убаюкивала маленького Корвина в колыбели.
– Я не могу быть счастливой без тебя, – пожаловалась она. – Я люблю тебя, Вилл! До сих пор люблю, очень сильно!
– Я знаю, Тиль. Я тоже люблю тебя, малышка. Не плачь так часто – ты огорчаешь меня своими слезами, – пролетел и развеялся эхом его голос.
Тиль глубоко вздохнула и вытерла ладонью повлажневшие скулы. В Веардрун вернулась жизнь, и если она не избавила Тиль от печали, то все же смогла подарить ей покой.
****
Джеффри и Эллен пришли в комнату, которая прежде служила жилищем только для Эллен и их детей, а теперь должна была принять и Джеффри. Оглядевшись с порога, Эллен увидела, что комната опустела. Из нее вынесли всю мебель, и даже с окна были сняты занавеси, которые она когда-то сшила сама. Уильяма и Мэриан в комнате тоже не было. Ничего не понимая, Эллен посмотрела на Джеффри, но в его глазах отразилось удивление, схожее с ее собственным. Услышав за спиной быстрые легкие шаги, они обернулись и увидели Кэтрин, которая звонко рассмеялась, бросив взгляд на их озадаченные лица.
– Наш новый лорд распорядился отвести вам другую комнату – эта теперь стала бы слишком тесной, – сказала Кэтрин и поманила за собой. – Пойдемте же!
Она привела их к другой двери, за которой оказалась даже не одна комната, а две, примыкавшие друг к другу и разделенные занавесью. В одной – поменьше – поместилась кровать для детей, во второй – более просторной – была расставлена мебель, перенесенная из бывшей комнаты Эллен. Но вместо прежней кровати в нише за пологом стояла другая, которая легко могла вместить двоих, и так, чтобы им не было тесно.
– Сундук лучше передвинуть под окно, – сказала Эллен, осмотрев новое жилище.
– Вот и передвинете сами! – снова рассмеялась Кэтрин и покачала головой: – О чем ты думаешь, Нелли, в день свадьбы? Рискуешь обидеть мужа! Мой бы уже давно разворчался!
– А где Вилл и Мэриан? – встревожилась Эллен.
– Они сегодня гостят у нас с Джоном, – ответила Кэтрин, лукаво сверкнув глазами. – Я уже уложила их спать.
Она поцеловала Эллен в щеку и обернулась к Джеффри, желая сделать то же самое. Он, невольно подчинившись ее веселым агатовым глазам, склонил к ней голову. Кэтрин поцеловала его так легко, словно для нее не было ничего естественнее дружески поцеловать того, кто много лет воевал против вольного Шервуда.
– У тебя хорошие друзья, Нелли! – усмехнулся Джеффри.
– У нас, – поправила его Эллен. – Теперь они и твои друзья.
Оставшись вдвоем, они должны были чувствовать себя свободнее, но, напротив, ощутили неловкость и молча стояли в двух шагах друг от друга. Чтобы ослабить возникшее напряжение, Эллен сказала как можно беззаботнее:
– Я и подумать не могла, что ты знаешь столько сказок! Вилл и Мэриан вчера тебя слушали как зачарованные.
– За время моей службы в Стэйндропе пришлось вспомнить все сказки, что я знал в детстве, и выдумать новые, когда запас старых иссяк, – улыбнулся Джеффри. – Леди Луиза, пока была мала, ни за что не засыпала без сказки на ночь.
Между ними опять повисло молчание. Джеффри медленно подошел к Эллен вплотную и взял ее за руку. Она подняла на него глаза и задумчиво улыбнулась.
– Когда дети уснули, ты позвал меня прогуляться по саду… – Судорожно сглотнув, она отважилась на признание: – Знаешь, я все время ждала, что ты куда-нибудь позовешь меня.
Джеффри вскинул бровь, пристально глядя на ее зарумянившееся лицо:
– Куда, например?
– Например, на сеновал, благо их в Веардруне много, – ответила она еле слышно.
Он шумно вздохнул и рассмеялся:
– Нелли, я кусал себя за язык, чтобы с него не сорвалось подобное приглашение! Мне очень хотелось провести с тобой если не всю ночь, то хотя бы несколько часов. Но я с таким трудом добился твоего согласия выйти за меня замуж, что боялся спугнуть тебя. Почему ты сама не дала понять, чего ожидала от меня?
– Мне, женщине, сказать тебе, мужчине: «А не поваляться ли нам ночку на сене?», – возмутилась Эллен и едва не вырвала руку из его руки, если бы он, угадав ее намерение, не успел крепко стиснуть ее запястье. – Какой же ты самоуверенный нахал, Джеффри! Годы тебя не изменили. Ты и в ту осень был таким же.
– Но и такой я нравился тебе, Нелли! – улыбнулся Джеффри в ответ на ее ворчание.
Он вопросительно посмотрел на Эллен, и она, хмурясь и улыбаясь одновременно, принялась расстегивать пряжку пояса, стянувшего его стан. Джеффри позволил ей снять с него пояс, но когда она потянула наверх его куртку, остановил руки Эллен.
– До сих пор не могу поверить, – тихо сказал он, сжав ладонями ее скулы и глядя в глаза Эллен. – Всю жизнь я был один, и вдруг у меня оказалась семья. Сын, дочурка, ты! Когда вчера мы вместе с тобой укладывали детей спать, я почувствовал себя так, словно наконец-то вернулся домой.
Эллен задумчиво покачала головой:
– Если бы кто-нибудь во времена вольного Шервуда мне предрек, что именно ты станешь моим мужем и отцом моих детей, я бы ударила его изо всей силы.
– А сейчас? – спросил Джеффри, напряженно вглядываясь в ее глаза.
– А сейчас, мой супруг, я хочу только одного, – с улыбкой ответила Эллен и прикоснулась губами к его губам. – Лечь с тобой, наконец, в постель и вспомнить нежность, которой ты удивил меня в Шервуде. Всю твою нежность, которую я никак не ожидала найти в тебе, за которую… – Она на миг запнулась, совладала с собой и призналась: – За которую я полюбила тебя, как и за многое другое, что в ту осень обрела в тебе.
Он бросил на нее мгновенный острый взгляд и улыбнулся:
– Я хочу того же, жена. Ни на террасе, ни в саду я вчера не сказал тебе – скажу сейчас. За все годы с того дня, как мы с тобой расстались возле Веардруна, я ни разу не делил постель ни с одной женщиной. Сам себе удивлялся, но мне была нужна только ты, Нелли. С тем и смирился.
Прильнув к ее губам жарким поцелуем, Джеффри стал расшнуровывать платье Эллен, путаясь в тесьме, пока не порвал ее, потеряв терпение.
– Значит, ты любишь меня?! – задыхаясь, спросила она.
– С той самой осени, упрямая и неразумная женщина! – сказал он, освобождая ее и себя от одежд.
– Я – неразумная? А ты сказал мне хотя бы слово?
– Ты нуждалась в словах? Разве мои поступки, все мое отношение к тебе не говорили сами за себя?
– А как же твои чувства к леди Марианне? – строптиво нахмурилась Эллен, на что Джеффри ответил еле слышным легким смешком:
– Ты еще в церковь запрети мне ходить!
– Как мило было со стороны Джона и Кэтти забрать Вилла и Мэриан! – прерывисто шепнула она. – Ты бы их разбудил. Я ведь помню, какой ты!
– Ты бы мешала им спать ничуть не меньше! – рассмеялся он, подхватывая ее на руки. – Думаешь, я обо всем позабыл?
****
Клэренс отложила гребень и долго смотрелась в зеркало. Ей исполнилось тридцать четыре года, но женщина, отражение которой она видела, была совсем молодой. Возле больших голубых глаз нет ни одной морщинки. Свежей и упругой оставалась белоснежная кожа, и нежный румянец совсем по-девичьи теплел на скулах. Белокурая россыпь волос так же густа и шелковиста, словно Клэренс по-прежнему было семнадцать лет. Она знала загадку своей молодости. Все эти годы ее сердце билось в груди, но оставалось ли оно живым? Тот, кто не живет сердцем, не старится, вот и вся тайна.
Клэренс оглянулась на кровать, которая поджидала ее. Застеленная простынями, пахнущими лавандой, со взбитыми подушками, теплым узорчатым покрывалом – заботливо приготовленная для сна пустая кровать.
Когда они с Реджинальдом начали спать отдельно? Уже в Веардруне, после ухода Марианны, он стал отдавать предпочтение одинокому ночлегу. Не каждую ночь, но достаточно часто он оставался на ночь один в покоях Робина.
По возвращении в Стэйндроп его новая привычка превратилась в постоянный обычай. Оставив в распоряжении Клэренс спальню, которая раньше была для них общей, он приказал обустроить себе отдельную спальную комнату. Это не означало прекращения супружеских отношений между ними. Он приходил к ней сначала часто, потом реже, приходит и до сих пор, но потом всегда уходит к себе.
Она не может пожаловаться на него: он был и остается внимательным и заботливым супругом. У них родилась дочь Алина, после нее – еще одна дочь, потом сын. Но двое последних умерли, каждый не прожил и года. Они совместно оплакали их, и, как ни странно, только в общем горе она чувствовала, что в его сердце все еще жива любовь к ней. В остальное время он вел себя с безукоризненной учтивостью, но душу держал наглухо закрытой для жены. И Клэренс приняла это как должное – не удивилась, не воспротивилась тому, что каждый из них, в сущности, жил сам по себе.
Сегодня же он неожиданно предстал перед ней таким, как много лет назад, когда мягко, исподволь приручал ее, добиваясь ее руки и сердца. Руку он получил, а сердце?
Клэренс внезапно почувствовала себя совершенно одинокой. Это одиночество еще только смутным предчувствием кольнуло ее в Шервуде, когда они отправились из Фледстана на кладбище вольных стрелков. Магический круг не захотел пропустить ее! Всех пропустил беспрепятственно, даже Джеффри, хоть тот когда-то служил Гисборну, а ей в грудь уперлась незримая ладонь, не позволяя сделать ни шага дальше. Удивление, возмущение, отчаяние и, наконец, тот самый укол, когда Реджинальд повел в ее сторону взглядом, не понимая, почему она вдруг отстала. Но через секунду он все понял, усмехнулся и подал ей руку, помогая пройти, словно поручился за нее перед невидимой преградой. Обескураженная тем, что произошло, она была ему так благодарна, что оставила руку в его ладони, но он сам отпустил ее. Так, будто помог перелезть через изгородь, и пошел дальше один, поскольку его помощь больше не требовалась.
– Чего ты боишься?! – кричала ей леди Маред. – Разгляди свой страх, и он уйдет!
Чего она боялась? Сначала собственного долга, потому что он грозил ей опасностями. Потом – боли и любви, которая причиняет боль. А теперь ей нечего разглядывать: страха не было. Он ушел, но не потому, что она поборола его, а потому, что он сделал свою работу: иссушил ее сердце. Много лет оно бьется в груди только затем, чтобы гнать кровь, почти ничего при этом не чувствуя. Она потеряла все, что боялась потерять, потеряла, отказавшись обрести, и теперь ей одиноко.
Клэренс склонила голову и закрыла глаза. Она вдруг поняла, что Реджинальд в таком одиночестве прожил с ней все годы их брака. Излучающий очарование, сияющий серебряными глазами, маг и чародей, эльфийский принц – что она сделала с ним?! Именно она, раз в Веардруне он смог избавиться от пут и вернуться к себе прежнему. Значит, это были ее путы. Все годы она уверяла себя в том, что вышла за него замуж из-за сына, который не слезал у него с колен, и первое слово сказал ему, а не ей. Но ведь это не было правдой! И она знала, в чем крылась истинная причина ее согласия. Она уступила его любви потому, что хотела вновь почувствовать себя любимой и желанной, и очень неплохо устроилась, приняв его любовь и отказав ему в своей.
Клэренс резко поднялась, набросила на плечи длинную накидку и пошла прочь из своей спальни. Бесшумно открыв дверь в спальню Реджинальда, она подошла к кровати и присела на краешек, не сводя глаз с мужа, спавшего глубоким сном.
Она долго смотрела на его спокойное во сне лицо, потом осторожно провела пальцами по его черным волосам, которые на висках начали серебриться сединой. Реджинальд почувствовал ее прикосновение и открыл глаза.
– Клэр? Почему ты не спишь? – спросил он, и она не увидела в его глазах ничего, кроме легкого удивления.
– Не могу уснуть. Можно мне сегодня остаться с тобой?
Он молча подвинулся, давая ей место в постели, и, когда она легла, усмехнулся. Она вопросительно посмотрела на него, и он сказал:
– Ты впервые пришла ко мне сама. Спи, дорогая.
Он привычно обнял ее, привлек к себе так, чтобы она положила голову ему на плечо, и вновь закрыл глаза. Клэренс украдкой посмотрела на него, приоткрыла рот, чтобы сказать то, что собиралась, как вдруг поняла, что ошиблась. Страх не ушел! Он мгновенно вернулся и теперь предостерегал ее: может быть больно, очень больно, если Реджинальд отнесется к ее признанию с прохладным удивлением, и только. Ну и пусть, решила Клэренс. Лучше боль, чем продолжение унылого существования день за днем! Переведя дыхание, она сказала:
– Реджинальд, я люблю тебя.
Его глаза тут же открылись, Реджинальд повернулся к Клэренс и, приподнявшись на локте, посмотрел в ее взволнованное лицо. Она ждала, что он скажет в ответ, но он молчал, продолжая настороженно смотреть на нее. Тогда сказала она:
– Я стала твоей женой, потому что полюбила тебя. Но потом я испугалась любить. Вдруг с тобой что-нибудь случится, и я потеряю тебя! Вдруг ты разлюбишь меня! Страх сердечной боли душил меня, и я вновь поддалась малодушию, оказавшись недостойной тебя. Но все равно, такая, какая я есть, я любила и люблю тебя, Редж!
Его лицо перестало быть напряженным, он хотел ей ответить, как вдруг на него обрушился шквал голосов. Шепот камней, из которых сложены стены, неспешные разговоры трав на лугу, громкая песня морского прибоя – все вместе они почти оглушили его. Прикрыв глаза, он впитывал в себя все, что слышал, что считал навсегда утраченным, и все же его Дар вернулся к нему.
– Будь благословенна, любовь моя, за то, что ты сейчас сказала! – прошептал Реджинальд и улыбнулся Клэренс: – Как же долго мне пришлось ждать от тебя этих слов, Клэр! Ведь ты выбрала меня в мужья и защитники, когда тебе было четыре года.
– Я выбрала тебя? – поразилась Клэренс.
– Не помнишь, конечно? – ласково и грустно усмехнулся Реджинальд. – Да, я с родителями гостил в Веардруне, и как-то утром ты забралась ко мне на колени и спросила на ухо, готов ли я стать твоим мужем и защищать тебя.
– О! – Клэренс залилась легким румянцем. – Прости, я не помню. Ведь тогда…
Покачав головой, он приложил палец к ее губам, помешав договорить. Тогда она еще не успела отвергнуть свой Дар и сердцем выбрала его в супруги, о чем потом позабыла.
– А ты помнил? – еле слышно спросила Клэренс.
– Всегда, – ответил Реджинальд, – и после падения Веардруна, и в Святой земле. Вернувшись в Англию и вновь повстречав тебя в Шервуде, узнав, что ты полюбила другого, вышла за него замуж, потом овдовела, я все равно не почувствовал разорванной связь с тобой. Вначале Вилл, много позже Робин – оба со всей деликатностью рассказали мне, что ты отказалась от Дара, чем освободила меня от обязательств перед тобой. Возможно, они были правы, Клэр, но я-то не снял с себя обещания, данного тебе.
– Они были правы, – подтвердила Клэренс, неотрывно глядя в серебристые глаза Реджинальда. – Но я не могу выразить, насколько признательна тебе за то, что ты остался верен себе и мне! Теперь я понимаю, как тебе – помнящему и зрячему – было тягостно со мной, ослепшей и забывшей обо всем и о тебе. Но если бы ты счел себя свободным от слова, которое я, взяв с тебя, позабыла…
Она умолкла, задохнувшись в волнении при мысли о том, что он мог бы так поступить, и Реджинальд, в глазах которого отразилась улыбка мудрых служителей древних богов, договорил за нее:
– Мы оба – ты и я – навек остались бы одинокими.
– Я благодарна тебе за то, что ты не отринул меня, потерявшую Дар, память и зоркость сердца.
– Не благодари, Клэр. Я отдалился от тебя после ухода Робина и Марианны, но ты все равно оставалась моим сердцем. Холодным, бесстрастным, иной раз бесчувственным, но сердцем. Моим. Ты понимаешь, о чем я?
– Да! – выдохнула Клэренс, завороженная светлой глубиной его глаз.
Сердце – какое бы оно ни было – все равно остается источником жизни. И если оно остановится… Нет!
Клэренс рванулась к нему, а он поймал ее в этом порыве. Их губы слились в поцелуе – сначала нежном и трепетном, потом – страстном и жарком, и Клэренс сама порывисто обняла мужа. Впервые за долгие годы она забыла о сдержанности и с горячей страстью отвечала Реджинальду, словно эта ночь стала и для них первой брачной ночью.
****
Отец Тук, Джон, Алан, Эдгар, Дикон, Мэт, Бранд и Мач сидели на террасе, с которой открывался вид на сад и внутреннее кольцо стен Веардруна. На маленьком столике стояли кубки с вином, но никто из друзей не прикасался к ним – каждый погрузился в свои раздумья.
– Об одном сильно жалею, – вздохнул Алан. – Разные боги, другая вера – они помешают нам встретиться с ними, когда придет и наш час. Как я хочу опять увидеть Робина, Вилла, вновь посмотреть в сияющие глаза нашей леди… Но нет, не суждено!
– Не горюй раньше времени, Алан. Все это суета и мудрствования, – вдруг ответил отец Тук. – Они верили в справедливость, берегли в своих сердцах милосердие, творили добро. Единая суть, лишь облеченная в разные слова. Если мы будем достойными их, то непременно увидимся! Это я тебе точно говорю.
– А мы-то оплакивали их, и только! – задумчиво сказал Мэт. – Но довольно было двум девочкам вернуться домой, как все возродилось. И вот мы снова, как при Робине, сидели сегодня за праздничным столом. Наши кубки, как прежде, были полны доброго вина, звучали песни, голоса и лица повеселели, и к нам вдруг вернулась вся наша былая сила! Сколько же понадобилось лет, чтобы понять, что наши друзья никогда не оставляли нас, продолжая жить в своих детях?