Его пальцы дрогнули, больно сдавили ее запястья. Янтарные глаза утратили холодную невозмутимость и задрожали, как осенняя листва, выдавая охватившее его волнение.
– Леди?.. – выдохнул он, глядя на нее все еще недоверчиво.
– Дэнис, где ты был все эти годы?!
Растеряв остатки самообладания, Гвендолен разрыдалась, уткнувшись лицом в его куртку. Он осторожно обнял ее, словно она была хрупкой драгоценностью, и привлек к себе.
– Гвен! – услышала она его внезапно охрипший голос. – Гвен, девочка, ты все-таки узнала меня!
– Я узнала тебя сразу! – всхлипывая, ответила Гвендолен. – Едва только увидела во дворе, когда ты сражался с ратниками.
Он прижал ее голову к своему плечу и гладил Гвендолен по волосам, не утешая и не успокаивая. А она продолжала плакать и, забыв о гордости, жаловалась ему на годы, прошедшие в одиночестве, от которого она устала, так устала! Он слушал и молчал, не мешая излиться ее тоске, которая – Дэнис не сомневался, помня гордый нрав маленькой подружки, – впервые вылилась в слезы и в слова. Наконец она успокоилась и, почувствовав неимоверную слабость, прильнула к нему всем телом. Ее забил озноб, и Дэнис, не выпуская Гвендолен из объятий, дотянулся до ее плаща, укутал в него Гвендолен и вместе с ней опустился на ковер, застилавший пол. Они долго молчали, потом Дэнис улыбнулся и с грустью сказал:
– Когда-то я дал крестному слово в том, что тебе больше не придется плакать из-за моих шуток. А ты разревелась, стоило тебе лишь произнести вслух мое имя!
– Не помню, чтобы я хоть раз плакала из-за твоих несносных шуток, – буркнула Гвендолен, и Дэнис безудержно расхохотался, заставив ее вспомнить далекие и беззаботно счастливые дни детства в Веардруне.
– Гвен, малышка, ты ведь только что сама призналась в том, что не выносила моих шуток!
Она с былой детской досадой шлепнула его по руке, и он, не переставая смеяться, прикоснулся губами к ее волосам.
– Неужели ты не узнал меня? – с обидой в голосе спросила Гвендолен. – Но ведь Бренда, передавая тебе приглашение, должна была назвать мое имя!
Усмехнувшись, Дэнис отрицательно покачал головой:
– Нет, она не назвала тебя. Сказала только, что проводит меня к своей госпоже. Но я знал, что это именно ты позвала меня. Я узнал тебя, когда ты напускала на меня своих паладинов. У тебя было такое же выражение лица, как тогда, когда ты заставила меня искупаться в бочке из-за перстня леди Мэри, который ты якобы в нее уронила!
Он приподнял ладонью ее подбородок и с глубокой грустью заглянул в синие глаза.
– А твои глаза… – тихо сказал он, и его лицо потемнело от сердечной боли, – я узнал бы тебя по ним в любом обличье!
– Почему же ты хотел уйти? – спросила она, сжав его запястья, словно он был видением, которое может вдруг раствориться. – Ведь если бы я не окликнула тебя, не назвала по имени, ты так и ушел бы, не сказав мне ни слова!
На его губах осталась прежняя улыбка, но в медовой глубине глаз вспыхнул огонь гордости – той самой, что отличала и взгляд, и весь облик его отца, той, в которой старый Эдрик не однажды упрекал Вилла. Дэнис промолчал, и Гвендолен не стала повторять свой вопрос. Он не ушел, и больше ей было ничего не надо. Она на ощупь нашла его руку, его пальцы ласково обхватили ее ладонь, и губы Дэниса прикоснулись к руке Гвендолен.
– Не оставляй меня!
Эта просьба вырвалась из самой глубины ее души. Ей казалось, что она умрет, если он вдруг уйдет.
– Мне так одиноко, Дэн! Вы все забыли о нас с Луизой после того, как погибли отец и матушка! Почему? За что?
Дэнис как-то странно посмотрел на нее, и Гвендолен с испугом подумала, что, может быть, друзья отца и сам Дэнис ждали от нее первого шага. Она поторопилась объяснить собственное молчание:
– Вы, наверное, считали, что я забыла о вас, раз никогда не приезжала в Веардрун? Решили, что я стала заносчивой и высокомерной? Нет, Дэнис, нет! Дядя не отпускает меня домой, удерживая возле себя. Я даже как-то пыталась бежать, но едва добралась до конюшни, как меня вернули обратно. Дядя тогда мне сказал, что он уже допустил подобную ошибку в отношении моей матушки и повторения со мной не будет. Я тайком послала гонца с письмами в Веардрун, но дядя и его перехватил, на моих глазах сжег все письма и предупредил, что с новыми произойдет то же самое. А из вас никто ни разу не навестил меня в Стэйндропе. Даже не пытался! Я ждала, долго ждала, а потом решила, что вы тоже хотите обо всем забыть, как дядя и тетя Клэр, а я вам напомню собой их обоих – отца и мать.
Дэнис слушал то, что говорила Гвендолен, и не мог оторваться от завораживающей сини ее глаз. Милые, заплаканные глаза! Сколько лет он думал о Гвендолен, вспоминал озорную белокурую девчушку, представлял, как она растет, гадал, чем она занимается, какой она стала. Он не сомневался в том, что она вырастет настоящей красавицей, но действительность превзошла все ожидания. Он от всей души понимал юнцов, которые бросились на его мечи, лишь бы заполучить розу из ее рук. Она плакала, упрекала и тут же извинялась, гладя его по руке. Знала ли она о воле своего опекуна – графа Линкольна?
На минуту он перестал видеть Гвендолен, вернувшись в прошлое, когда Реджинальд приказал Джону и остальным друзьям Робина запереться в Веардруне и никогда не пытаться напоминать о себе дочерям Робина и Марианны. Дэнис вспомнил, как Джон, услышав жесткий приказ, растерял всю свою обычную невозмутимость. «Реджинальд!» – растерянно начал он, но граф Линкольн осадил его, надменно вскинув подбородок, и процедил сквозь зубы: «Сэр Реджинальд». – «Реджинальд! – продолжал упорствовать Джон, – ведь Робин был нашим другом! Твоим другом!» – «Робин был волен водить дружбу с кем ему угодно, но Робина больше нет», – раздался в ответ глухой и жесткий голос. «Но ты ведь был одним из них, таким же, как Робин, как Вилл!» – «Был, но больше мне не по кому равняться. Мой лорд, правитель и друг погиб, и довольно! Вы, Джон, живете по своим законам, и они хороши для вас, но не для Гвендолен и не для Луизы. Гвен забудет, а Лу ничего и не будет знать, если вы не осмелитесь напомнить одной и рассказать другой».
Алан бросил взгляд на Клэренс в поисках поддержки, но та решительно отвела глаза в сторону. Вспомнив об этом, Дэнис усмехнулся. Тетушка Клэр! О ней особый разговор, и она, несомненно, внесла посильную лепту в решение Реджинальда отлучить друзей Робина и Марианны от их дочерей. Дэнис всегда помнил о ее неприязни к его отцу, которую Клэренс не особенно и пыталась скрывать. Он только не мог понять, почему Вилл все равно любил сестру, которую он, Дэнис, считал недостойной таких братьев, как Робин и Вилл. Но тогда отстраненность Клэренс поставила точку в тяжелом разговоре. И Алан, положив руку Джону на плечо, сказал: «Хватит, Малютка! Ты видишь сам, он не отступит. Ведь у него все права на Гвендолен и Луизу». И Джон сдался, сдался во всем, ответив: «Хорошо, сэр Реджинальд, будь по-вашему. Спасибо на том, что не гоните нас из Веардруна!»
Когда граф Линкольн покинул Веардрун, забрав с собой всех воспитанников и воспитанниц – и детей принца Ллевелина, и Гвендолен с Луизой, они еще долго спорили, кто же прав. А потом смирились, кто-то даже согласился с решением графа Линкольна, сказав, что девочкам будет проще и легче, если их не обременит память о родителях. Кощунственная мысль, но она потихоньку завладела всеми умами. Разве он сам не имел возможности, презрев все запреты, повидать Гвендолен? Имел, но ни разу не воспользовался. И только леди Маред непоколебимо стояла на своем: никто не прав – ни Реджинальд, ни они, подчинившиеся его воле. Может быть, ей удалось бы расшевелить их и стряхнуть с них дурман оцепенения, но она умерла через очень недолгое время.
А Гвендолен осталась одна. Тосковала по ним, звала, не понимала, почему о ней забыли. Они были нужны ей как воздух, но оставались вдали от нее. Почему запрет Реджинальда и молчание Клэренс оказались неприступной стеной, разделившей их с Гвендолен? Это их-то, постоянно нарушавших запреты и разрушавших любые стены?
Привыкнув подчиняться Робину по первому слову, они впервые нарушили его волю, важнее которой для него, наверное, и не было ничего. Он ушел, зная, что оставляет дочерей под надежной защитой не только Реджинальда, но и своих друзей. Он верил в них, а они? А они своей покорностью графу Линкольну отступились от Робина, забыли о нем, хотя любили его всем сердцем, предали саму его память, оставив его дочерей.
Прищурившись, Дэнис смотрел поверх головы Гвендолен, пытаясь увидеть того, о ком сейчас думал, но нет. Он не хотел приходить к нему. И тогда, прижавшись губами к светловолосой макушке Гвендолен, Дэнис тихо сказал:
– Прости меня, если можешь простить! Я даю тебе слово, что больше никогда не покину тебя!
Гвендолен грустно улыбнулась, услышав слова Дэниса. Она правильно поняла, к кому он сейчас обращался, и не приняла эти слова на свой счет. Но какая-то часть его обещания все равно относилась к ней, и этого было достаточно. Она подняла голову, посмотрела на него сузившимися глазами и сказала:
– Ты объявился сейчас очень кстати. Мне нужна твоя помощь, Дэн!
– В чем? Скажи, я все сделаю для тебя! – заверил ее Дэнис, но, когда она ответила, изумленно посмотрел на нее, не веря собственным ушам.
– Ты научишь меня владеть оружием с таким же совершенством, какое присуще тебе.
Дэнис глубоко вздохнул, но не стал спрашивать, зачем Гвендолен понадобилось овладевать ратными навыками: слишком созвучны были ее мысли и чувства его собственным. Все эти годы он жил таким же желанием отплатить за смерть тех, кого любил. Гвендолен с ожиданием смотрела на него, и он медленно покачал головой.
– Почему? – отрывисто спросила Гвендолен.
– Потому что я не хочу, чтобы и ты погибла от руки Бэллона.
Она низко склонила голову и отвела руки Дэниса. Сквозь завесу светлых волос он не видел ее лица, а слышал только негромкий, ровный голос:
– Мне часто снятся одни и те же сны. Залы Веардруна, в окна которых льется солнечный свет и доносится плеск волн. За большим столом сидят отец, матушка, твой отец, ты, леди Тиль, Джон и другие люди. Я помню не все имена, но лица помню и вижу их так отчетливо, словно это было вчера… Ты помнишь, как мы любили обедать в саду под ворчание Эдрика?
Дэнис молча склонил голову, и Гвендолен тихо продолжила:
– Наш сад снится мне очень часто. Я вижу улыбку на губах отца и такую же улыбку в его глазах. И все молоды и полны сил. А потом в моих снах Веардрун внезапно становится безлюдным. И мне снится Шервуд. Странно, ведь я там никогда не бывала! Мне снится отец, и я опять вижу его глаза. Только в этих снах они темны от усталости и скорби. Я знаю, что он потерял среди многих друзей твоего отца, который был ему ближе всех. Я вижу матушку. Она ранена, ей плохо, и во сне я чувствую боль отца как свою. Я знаю, как разрывалось его сердце, когда он прислушивался к угасающему дыханию матушки и ощущал собственное бессилие помочь ей.
Она замолчала, переводя сбившееся дыхание, и Дэнис тоже молчал. Он вспоминал те дни, о которых говорила Гвендолен, и думал о том, что ее сердце верно угадало чувства, владевшие тогда душой ее отца.
– А еще мне снится та обитель… Просторные епископские покои, где весь пол залит кровью. Один раз мне довелось побывать там. Монахини прятали глаза, едва лишь услышали мое имя. Но одна из них, сестра Агнесса, кажется, отвела меня туда, где их в одночасье настигла смерть. Там было так чисто, покойно, тихо. Но, глядя на безупречно белые стены, я все равно видела на них кровь. Их кровь! Она снится мне вместе с оглушающей тишиной этих покоев. Тишина и кровь, повсюду кровь. Я просыпаюсь от собственных криков и знаю, что больше не смогу уснуть. И я лежу до утра с открытыми глазами, не в силах выдавить из себя слезы, которые растопили бы лед, сковавший мое сердце. Я давно уже знаю, что перестану видеть этот сон, когда умрет Брайан де Бэллон, когда его черное сердце пронзит клинок, и только тогда восторжествует справедливость, а я смогу найти успокоение.
Гвендолен высоко вскинула голову и отвела пряди светлых волос от лица. Обернувшись к Дэнису, она сказала так, словно предлагала ему удивиться вместе с ней:
– Я даже знаю час – не только день! – когда они погибли. Заря не успела заняться, как Луиза внезапно проснулась с громким плачем. Ее было невозможно унять. Она рыдала и тянула руку в сторону шкатулки, в которой остались обереги отца и матери. Я открыла шкатулку и хотела поднести ее к Луизе, показать, что обереги в сохранности и успокоить ее, как вдруг руна на обереге отца вспыхнула ярким огнем, а потом почернела, и янтарь стал безжизненным. Просто кусок смолы, потерявший медовые переливы. И почти сразу же аквамарин на подвеске матушки рассыпался в пыль. Я позвала леди Маред и по тому, как изменилось ее лицо, все поняла.
Дэнис, больно прикусив губы, сдавил ладонями ее скулы, пригнул ее голову к себе и поцеловал в лоб:
– Гвен, так нельзя жить!
– А как надо? Я недостаточно умела, чтобы вызвать Брайана де Бэллона и одолеть его в поединке. Дядя не однажды говорил мне об этом, и, возражая ему, я понимала, что он прав. Да ведь еще надо прикинуться мужчиной, придумать историю, в которую поверят, герб, в котором не усомнятся! И вдруг сегодня появляешься ты! Глядя на тебя, я подумала, что ты послан мне небом. Но ты – единственный, к кому я могла обратиться за помощью, – отказал мне. Пусть Бэллон и дальше живет в довольстве, наслаждается жизнью, торжествует! Ведь сын Уильяма Рочестера, Вилла Скарлета забыл о гибели отца. Он забыл подлое убийство моей матери, которая любила его как родного сына. Забыл и о смерти моего отца, которого назвал крестным.
– Гвен! – спокойный голос Дэниса оборвал ее яростный шепот.
Встретив его непреклонный взгляд, Гвендолен невольно умолкла.
– Я ничего не забыл, – сказал он тихо и отчетливо, выделяя каждое слово, – но из нас с тобой именно я мужчина. И я не пущу тебя на поединок с Бэллоном.
Она хотела прервать его, но Дэнис накрыл ладонью ее рот, не дав излиться новому потоку возмущения.
– Твое право – обвинить Бэллона и потребовать от короля назначить Божий суд оружием. А мой долг – выступить твоим защитником в поединке с ним и доказать справедливость твоих обвинений.
Она смотрела на него поверх его ладони, лежавшей на ее губах, замершими, широко раскрытыми глазами, и он понял, что ей даже не приходило в голову, что кто-то другой может сразиться с Бэллоном от ее имени. Глава рода – бедная, маленькая Гвен! Приучила себя к мысли, что сама должна подставить хрупкие плечи под бремя долга, которое часто не по силам и крепкому мужчине. И при этом считает, что иначе и быть не может!
Гвендолен глубоко вздохнула и, ласково улыбнувшись, склонила голову в знак согласия. Теперь, когда он вернулся к ней, она чувствовала себя совершенно счастливой, наверное, впервые с тех пор, как узнала о гибели отца и матери.
На пороге появилась Бренда и застыла от удивления, обнаружив госпожу сидящей на полу, да еще в объятиях командира ратников графа Солсбери.
– Ваша светлость, – робко окликнула она Гвендолен, – вам пора переодеваться к обеду. Графиня Клэренс уже осведомлялась о вас!
Гвендолен и Дэнис обернулись на голос, посмотрели на служанку одинаково затуманенными глазами и улыбнулись друг другу.
– Если бы ты тоже был на этом обеде! – вырвалось у Гвендолен.
Дэнис встал и подал ей руку, помогая подняться на ноги.
– Я и буду там, – ответил он и, встретив ее вопросительный взгляд, пояснил: – Твой дядя передал мне приглашение через графа Уильяма, чем, признаюсь, немало удивил меня!
Не удержавшись, он провел ладонью по светлым волосам Гвендолен и признался:
– Я и сам боюсь расстаться с тобой даже на миг!
В огромной трапезной уже собрались гости. Похорошевшие и освеженные недолгим отдыхом девушки держались стайками. Юные лорды, окружив их, поддразнивали и забавляли шутками.
Уильям Лонгспи в сопровождении Дэниса, сменившего одежды ратника на праздничный наряд, подошел к Реджинальду и Клэренс, которые занимали беседой Лестера.
– Граф Реджинальд, исполняя твою просьбу, представляю тебе и твоей благородной супруге сэра Дэниса Рочестера!
Немного было имен, которые повергли бы Реджинальда и Клэренс в равное по силе смятение. Реджинальд при виде Дэниса почувствовал себя так, словно время повернуло вспять почти на десяток лет. Овладев собой, он заставил себя сказать несколько приветливых слов. А Клэренс, забыв обо всем, молча любовалась Дэнисом, узнавая в нем черты старшего брата.
Как же он изящен и строен, хорош собой! Как возмужал, еще больше стал похожим на отца! Как изыскан его наряд, не украшенный модными безделушками из золота и драгоценных камней! И знакомая улыбка Вилла на губах: самому блестящему обществу не повергнуть его в смущение. Сколько перешептываний – и деликатных, и не слишком – вызвало появление Дэниса среди гостей графа Линкольна, осведомленных о его происхождении из побочной ветви благородного рода! Но она-то знает, что в жилах Дэниса течет кровь, равной которой нет во всей Англии: кровь ее отца, братьев, ее рода. С каким достоинством он держится, игнорируя обращенные на него взгляды! Его речь остается живой и непринужденной, манеры – естественными и нескованными, словно он здесь не равный, а высший среди прочих.
Дэнис поймал взволнованный взгляд Клэренс. За секунду он все ей простил, и в его золотистых глазах отразилось сочувствие и понимание ее переживаний.
– С возвращением тебя в родные края, Дэн, – сказала Клэренс.
– Благодарю вас, миледи! – ответил Дэнис, склоняясь над ее рукой.
– Надолго ли ты в Средние земли?
– У меня здесь остались друзья, – сдержанно ответил он, – и каждый раз, когда я бываю в этих краях, я не уезжаю, не повидав их.
Реджинальд, решившись, крепко сжал локоть Дэниса:
– Отойдем в сторону. У меня есть к тебе разговор.
Когда они встали напротив друг друга в оконной нише, где их никто не мог подслушать, Реджинальд спросил, в упор глядя на Дэниса:
– Ты уже виделся с ней?
– Да, – ответил Дэнис, отвечая Реджинальду таким же прямым взглядом. – Вам не в чем упрекнуть меня, милорд. Ваше приглашение графу Уильяму, которому я служу, и его приказ привели меня сюда. Я не искал с ней встреч до этого дня, хотя сейчас уверен в том, что был неправ, как и вы были неправы, запретив всем, кто знал ее отца и мать, даже писать письма леди Гвендолен.
– Я ни в чем не упрекаю тебя и не намерен обсуждать решение, которое принял тогда, – жестко ответил Реджинальд. – Я хочу говорить с тобой о другом. Она рассказала тебе о своем замысле?
– Призвать к ответу Брайана де Бэллона? – усмехнулся Дэнис и склонил голову. – Да, рассказала.
– И ты поддерживаешь ее в этом?
– Как и вы, – спокойно ответил Дэнис, посмотрев в глаза Реджинальда. – Но то, как она собиралась осуществить этот замысел, ей не по силам, и я подсказал другой способ.
– Божий суд оружием?
– Да. От нее требуется только предъявить обвинения Бэллону и уговорить короля разрешить вопрос о его вине с помощью Божьего суда. Только это! Поддержку ее обвинений оружием я беру на себя.
Реджинальд внимательно посмотрел на Дэниса, оценивая его стать, как воин воина, и остался доволен тем, что увидел. Но если сам Реджинальд был старше годами Бэллона, то Дэнис, напротив, много моложе, а значит – менее опытен.
– Не сомневайтесь во мне, – правильно истолковал его взгляд Дэнис. – Граф Уильям натаскивал меня в турнирных боях все годы службы у него.
– И он был старательным учеником, – сказал Солсбери, появляясь вместе с Лестером рядом с Реджинальдом и Дэнисом. – Бэллон встретится даже не с равным ему противником, а превосходящим его.
Поймав взгляд Реджинальда, Уильям Лонгспи усмехнулся:
– Удивлен? Напрасно! Мог бы и раньше быть со мной откровеннее – так же, как с Артуром. Мы все – и ты, и Артур, и я, и он, – Солсбери кивнул в сторону Дэниса, – думали об одном и том же. Пришло время объединить усилия, Реджинальд, и призвать Бэллона к ответу.
К ним почтительно приблизился мажордом и доложил Реджинальду, что столы к обеду накрыты. Хозяин Стэйндропа был готов дать знак к началу обеда, как двери залы распахнулись, и эхо разнесло тихие вздохи восхищения. Стремительным легким шагом мимо расступающихся гостей шла леди Гвендолен Рочестер графиня Хантингтон.
– Вот главная драгоценность Рочестеров и Невиллов! – шепнул Солсбери на ухо Лестеру, и тот, не сводя любующегося взгляда с приближавшейся к ним девушки, согласно кивнул.
Гвендолен была в платье из синего бархата, оттенявшего небесную синь ее глаз, как и фамильные драгоценности Рочестеров, которые она подобрала к праздничному наряду. Сапфиры вспыхивали искрами в светлых кольцах ее волос, но даже их сияние не могло затмить чудесного живого блеска ее глаз. На губах Гвендолен играла пленительная улыбка, золотистая кожа, оттененная белизной кружев, излучала солнечное тепло. Капризный локон, выбившийся из прически, струился вдоль щеки, придавая небрежностью еще большую живость и прелесть всему облику Гвендолен.
Все смотрели на нее, и каждый дивился перемене. Где обычная надменность, холодная отстраненность и недоступность этой титулованной девушки? Каждый ее шаг, жест, взгляд таил тепло и радость. Ее окружал ореол очарования, которым прежде славилась мать Гвендолен, и никогда еще графиня Хантингтон не казалось такой желанной влюбленным в нее юношам! Но пурпурная роза в руке Гвендолен остерегала влюбленных от излишней смелости, безмолвно напоминая о недавнем позоре.
Гвендолен сделала реверанс графу Линкольну и попросила извинить ее за опоздание. Прощение, конечно же, было немедленно даровано. Скользнув взглядом по лицу Дэниса, Гвендолен с улыбкой обернулась к Солсбери, и тот поспешил представить ей лорда Рочестера. Приветливо улыбнувшись, Гвендолен чинно подала руку Дэнису, и он бережно и почтительно прикоснулся к ней, словно прежде никогда не встречал графиню Хантингтон.
Реджинальд с возрастающей тревогой наблюдал за Дэнисом и Гвендолен, которая высоко подняла розу, зажатую в руке.
– Вы сегодня вышли победителем из поединка с пятью противниками, – сказала Гвендолен Дэнису, – потому залог поединка по праву принадлежит вам!
Она лукаво улыбнулась и приколола розу к вороту верхнего платья Дэниса.
«И фибулу4 заранее приготовила!» – усмехнулся про себя Реджинальд, наблюдая за племянницей.
– Эта роза – та самая? – не менее лукаво улыбнулся Дэнис, прикоснувшись к тяжелым, загнутым по краям бархатистым лепесткам.
«Конечно, нет! – ответила ему взглядом Гвендолен. – Ту ты примял сапогом, даже не удосужившись поднять ее!»
Но вслух она сказала, сопроводив слова любезной улыбкой:
– Что вы, милорд! Прежний цветок был обещан тому, кто смог бы одержать верх над вами! Победителем из поединка с пятью противниками вышли вы, и потому я сорвала новую розу, которая была изначально предназначена вам одному.
Дэнис опомнился раньше нее. Украдкой бросив взгляд на замкнутое лицо графа Линкольна, поймав не слишком одобрительный взгляд графа Солсбери, он постарался придать лицу выражение светской учтивости, но его глаза, обращенные к Гвендолен, таили улыбку.
– Леди Гвендолен, – сказал он, – вы удостоили меня награды. Удостойте же и чести предложить вам руку и проводить к столу.
Этими словами он напомнил Реджинальду обязанности хозяина и дал повод выйти из положения. Не слишком обрадованный предложением Дэниса – ведь он теперь до конца обеда пробудет рядом с Гвендолен, Реджинальд все же почувствовал некоторое облегчение. Ему не нравилось внимание, которое племянница уделяла Дэнису, и еще меньше нравилось внимание гостей, обращенное к этой паре.
Реджинальд сделал знак мажордому, зазвучала музыка, и гости стали рассаживаться за столы, а в трапезную вернулось веселое оживление. Гвендолен положила руку поверх предложенной ей руки Дэниса и шутливо пригрозила:
– Берегитесь, милорд! Если вы позволите мне за столом скучать, я пожалуюсь на вас графу Уильяму!
Взмах длинных темных ресниц, шаловливая улыбка – и суровости Уильяма Лонгспи как ни бывало.
Как она была хороша в тот день! Но Реджинальд не радовался оживлению племянницы. То и дело подмечая, как Гвендолен не сводит сияющих глаз с соседа по столу, он испытывал гнев и бессилие. Возле Гвендолен впервые в жизни появился мужчина, способный увлечь ее и увести за собой в тот мир, от которого Реджинальд так трепетно оберегал племянницу. В его душе зародилась мрачная уверенность в том, о чем ни Дэнис, ни сама Гвендолен еще не догадывались. Она лишь смотрела на гордый профиль Дэниса, и на душе у нее было легко и радостно. Его золотистые янтарные глаза встречались с ее взглядом, и Гвендолен чувствовала, как от Дэниса к ней протягиваются и крепнут неразрушимые нити приязни и безмолвного понимания, связывая их воедино.
После этого памятного дня они стали часто видеться. Для Гвендолен, да и для Дэниса было просто немыслимо разлучаться надолго. Реджинальд неоднократно выражал племяннице недовольство этими встречами. Гвендолен знала, что и граф Солсбери не слишком доволен Дэнисом, который не обращал никакого внимания на увещевания своего господина и покровителя. Но тревоги графа Линкольна и графа Солсбери были и преждевременными, и обоснованными. Преждевременными потому, что Дэнис, который старался уделять Гвендолен все свободное от службы время, опекал ее, как старший брат, с которым она делилась мыслями как с самым надежным и близким другом, в то же время не избегал других женщин. Он рассказывал Гвендолен о своих подружках, она радовалась его доверию и болтала с ним о своих поклонниках. Они давали друг другу советы, от которых умирали со смеху. А обоснованными потому, что Гвендолен постепенно, сама не зная почему, перестала говорить с Дэнисом о тех, кто искал ее руки, а все его прежние подружки вдруг куда-то исчезли, и новые не появились.
Они стали говорить так, словно у них никого не было, кроме друг друга. И однажды он сказал Гвендолен, что любит ее, ее одну. Гвендолен с замиранием сердца слушала признание Дэниса и впервые увидела в его янтарных глазах робость, когда он замолчал и посмотрел на нее, ожидая ответа. Гвендолен лихорадочно думала, что сказать ему. «Это так неожиданно!» – нет. «Ваше признание делает мне честь!» – тоже не годится. И вдруг, как со стороны, она услышала собственный голос, пока разум еще подбирал ответ:
– Дэнис, я люблю тебя всем сердцем! Люблю, сколько помню себя!
****
Гвендолен улыбнулась, вздохнула, очнувшись от воспоминаний, и вскочила с кресла, широко раскрыв от удивления глаза, когда увидела Дэниса:
– Как ты здесь оказался?!
Она подбежала к нему, обвила руками шею Дэниса и прижалась губами к его губам.
– Твой дядя послал за мной, а граф Уильям препроводил меня под такой охраной, которую и для себя не берет! И теперь я отдан графом Реджинальдом в надежные руки самого неусыпного стража, которому поручено охранять меня от возможных козней Брайана де Бэллона! – рассмеялся Дэнис, кивая в сторону Джеффри.
– Спать будешь здесь, – сказал Джеффри, не удостоив вниманием насмешку Дэниса, и указал в угол комнаты, где на полу была устроена постель.
Гвендолен, занятая мыслями и воспоминаниями, даже не заметила, когда Джеффри успел позаботиться о ночлеге для неожиданного, но такого желанного гостя.
– Здесь так здесь, – беззаботно ответил Дэнис и поцеловал Гвендолен, не стесняясь присутствия Джеффри. – Все равно перед завтрашним боем веселый вечерок провести не удастся!
– Какой еще веселый вечерок? – насторожилась Гвендолен и спросила, капризно и требовательно выгнув бровь: – Надеюсь, ты больше не одариваешь вниманием доступных и смазливых девчонок?
Дэнис скользнул по ее лицу насмешливым взглядом. Ох, как же ему нравилось дразнить ее, а она поддавалась, как в детстве!
– А если одариваю, то что, Гвен? – сказал Дэнис со всей прямотой и, прежде чем Гвендолен успела возмутиться, добавил изменившимся голосом, от которого ее сердце запрыгало: – Ты предпочитаешь, чтобы я сошел с ума, сгорая от влечения к тебе?
Он посмотрел на нее сквозь ресницы так, словно действительно ждал от Гвендолен вразумительного ответа. Она вспыхнула румянцем, и Дэнис расхохотался, еще крепче сжав ее тонкий стан.
– Милорд! Граф Реджинальд и граф Уильям заботились о вашей безопасности. Только поэтому вы оказались в покоях леди Гвендолен, а вовсе не за тем, чтобы соблазнять ее, да еще у всех на глазах! – вмешался Джеффри и, взяв Гвендолен за плечи, решительно высвободил ее из объятий Дэниса, которому указал на стол. – Вот накрыт ужин, извольте поесть и укладывайтесь спать!
Дэнис, посмеиваясь, сел за стол, к нему присоединилась Луиза, выскользнув из соседней комнаты. Джеффри подтолкнул к столу и Гвендолен, но она не подчинилась. Обернувшись к Джеффри, она тихо спросила:
– И что это значит?! Как мне понимать его слова?!
Глядя в ее глаза, в которых обычное выражение уверенности сменилось растерянностью и даже некоторой беспомощностью, Джеффри с трудом подавил усмешку:
– Это значит, леди Гвен, что он мужчина, который знает себе цену. Мужчина, с которым женщине будет не так-то легко, который не станет подчиняться движению даже вашего мизинца. Если вы действительно хотите выйти за него замуж, вам придется самой научиться слушаться его и угадывать его волю. А что до его ответа… Вот когда вы станете его женой, тогда и не услышите таких слов. Пока же просто воздержитесь от подобных вопросов, чтобы не расстраиваться понапрасну.
– Ох, после того, что ты сейчас наговорил, я даже не знаю, хочу ли я теперь выходить за него замуж! – проворчала Гвендолен, садясь за стол рядом с Луизой.
– Хочешь, Гвен, очень хочешь! – весело ответил Дэнис, ни капли не смущенный ее мрачным взглядом. – А ты, Джеффри, перестань расхваливать меня, как жеребца, выставленного на продажу!
– Сами придержите язык, милорд! – отрезал Джеффри и, не выдержав, в сердцах сказал: – Надо было все-таки выдрать тебя за уши, прежде чем вернуть графу Роберту! Ты-то ведь успел укусить меня!
Дэнис рассмеялся в ответ и вдруг спросил:
– Кстати, мне тогда только показалось – или ты и впрямь хотел отпустить меня, но отчего-то потом передумал?
– Смотри-ка, был таким маленьким, но уже таким востроглазым! – хмыкнул Джеффри. – Да, собирался сделать вид, что ты вывернулся, но, рассудив здраво, решил, что для тебя моя уловка обернется к худшему.
– Почему?
– Потому что у меня в руках ты остался бы целее!
Поймав вопросительный взгляд Дэниса, Джеффри неохотно пояснил:
– Собака. Сэр Гай пустил бы ее по твоим следам, и она порвала бы тебя в клочья. Я знал, на что был способен тот пес, и видел его в деле.