Не ожидавшая такого вопроса, да еще от Луизы, Клэренс умолкла, едва не поперхнувшись. В наступившем молчании Луиза прошествовала до кресла Гвендолен и встала рядом, положив руку на подлокотник рядом с рукой сестры.
– Ваш первый супруг – кем он был? – повторила она. – Разве не простым наемником, не знавшим ни отца, ни матери? А кем были вы, когда выходили за него замуж? Но отец разрешил вам обвенчаться, убедившись, что вы и он крепко любили друг друга. Вы не потому так противитесь выбору Гвен, что ее избранник недостаточно благороден. Просто с его появлением дяде и вам пришлось понять, что ничего не умерло! Живо все, что вы пытались забыть столько лет. Тетушка, вспомните себя. Не бойтесь! Скажите правду – вы были счастливы в Шервуде? Только не поддавайтесь страху, не солгите перед памятью того, кого вы любили в ту пору!
Луиза предостерегающе покачала головой, пристально глядя на Клэренс серебристыми глазами Марианны. Не в силах выдержать ее взгляд, Клэренс посмотрела на Гвендолен и даже вздрогнула – словно сам Робин смотрел на нее глазами старшей дочери. Наваждение было настолько ярким, что Клэренс перестала видеть Гвендолен – ее заслонил почти осязаемый облик Робина. Он пристально смотрел на нее, и в ушах Клэренс явственно прозвучал его голос: «Вспомни, что ты говорила мне, сестренка, когда упрекала меня за то, что я противлюсь любви к Марианне! Ты мне в лицо крикнула, что, когда полюбишь сама, никому не позволишь встать у тебя на дороге. Ты познала любовь, не спрашивая у меня разрешения. Был ли я жестокосерд с тобой, узнав обо всем? Припомни, Клэр, хотя бы это, если уж все остальное ты предала забвению!»
Пальцы Клэренс задрожали. Она подняла руку и закрыла лицо. Гвендолен с запоздалым сожалением, а Луиза без тени раскаяния или смущения вглядывались в неподвижно-спокойное лицо тетки, полускрытое дрожащей ладонью.
Перед взором Клэренс раскинулся привольный луг на берегу реки. Высокие травы, нагретые солнцем, опьянили терпким ароматом. Память в один миг оживила шелест листвы вековых деревьев, которые в небесной вышине сплелись могучими ветвями друг с другом. Стук копыт, веселый говор, смех. Конь мчит ее по узким тропам, и сердце занимается радостью от головокружительного галопа.
Высокий и статный Робин. Вот он заходит в церковь в окружении стрелков в зеленых куртках. Она не узнала брата потому, что имя лорда Шервуда, которое вихрем облетело прихожан, испугало ее. А лорд Шервуда сразу отыскал ее взглядом и направился прямо к ней через толпу, которая почтительно расступалась перед ним. Не помня себя от страха, она каким-то чудом проскользнула мимо него и бросилась прочь, слыша за спиной его смех. Еще несколько шагов по тропинке, и она вскочила бы в седло и умчалась, оставив за спиной и церковь, и шервудских разбойников, о которых ходили самые противоречивые слухи, и лучше не проверять, что из них правда, а что ложь. Но нет! Как по волшебству они выросли перед ней, отрезав путь к спасению. И Робин стоит в одном шаге от нее, а в его синих глазах такая ласковая улыбка, что она, забыв о страхе, простирает к нему руки и плачет счастливыми слезами в нежных объятиях брата, которого считала погибшим. Но он жив, и его губы прикасаются к ее голове легкими поцелуями. Она слышит родной и бесконечно любимый голос: «Ты не узнала меня, сестренка? Не узнала!»
Оторвавшись от него, она обводит взглядом спутников брата и, прозревая, узнает каждого из них. Вот могучий широкоплечий Джон смотрит на нее веселыми серыми глазами, ерша пятерней светлые волосы по привычке, которую она помнит с детства. А вот Алан, кудри которого ярче пламени. А вот…
Точный в каждом движении, похожий на Робина, ее старший брат Вилл, всегда вызывавший у нее самые противоречивые чувства. Она с малых лет помнила упреки, которые Эдрик то и дело отпускал в адрес Вилла, и невольно прониклась недоверием к старшему брату, иной раз видя в нем едва ли не прямого виновника гибели отца. Но, с другой стороны, она помнит и горячую приязнь, которой ее любимый брат Робин всегда одаривал Вилла, считая его не только братом, но и самым близким другом.
Насмешливые янтарные глаза, казалось, читали все ее мысли, и когда она в смятении сделала шаг в его сторону, чтобы обнять и Вилла, он лишь склонил голову и с усмешкой сказал: «Рад видеть тебя в добром здравии, моя нежная сестричка Клэр!» Как подступиться к нему после холодка, мелькнувшего в медовой глубине его глаз?
А вот Мартин, ласково улыбнувшийся ей. Она живо вспомнила вечера, когда к ним в дом приходили друзья Робина. Вилл с красивой и веселой Элизабет, Джон с Кэтрин, которая одним взглядом агатовых глаз могла вить веревки из мужа, Мартин с зеленоглазой Мартиной, Алан. И хотя за ставнями шумел ветер, зато в камине ярко горел огонь, и большой дом до глубокой ночи был полон смеха, музыки и песен. И как же она гордилась Робином, с тайной снисходительностью поглядывая на своих подружек в Локсли, у которых не было, да и не могло быть такого замечательного, справедливого и доброго брата, как Робин!
И все те, кого она любит и помнит, о ком скучала в обители, и есть неуловимые разбойники, что держат в страхе обывателей Ноттингемшира?! Мгновенно позабыв все дурное, что ей рассказывали о вольном Шервуде, она всем сердцем принимает их сторону. Там, где ее брат, нет места ни злу, ни мраку! Зло не властно над ним, и это она знает столько, сколько помнит себя.
Но среди стрелков, окруживших ее и Робина, есть те, кто ей незнаком. Один из таких незнакомцев – высокий и смуглый, кареглазый, с узким белым шрамом, не уродовавшим, однако, его красивое мужественное лицо, – улыбается озорной улыбкой. «Твоя сестра, Робин, стоит того, чтобы так побегать за ней, как мы сегодня! – говорит он, одаривая ее восхищенным взглядом. – Хотел бы и я оказаться ей братом, получив право обнимать так, как ты!» Джон подхватывает его шутку прежде, чем успел ответить Робин. «Для этого, Вилли, как раз лучше не быть братом! Лишь бы девушке пришлись по сердцу твои объятия!» Стрелки громко хохочут, а она неудержимо краснеет.
Его объятия были так сладостны, что она всякий раз медлила ускользать из них. Как же чудесно было бродить с ним рука об руку по тайным лесным тропам, слышать его ласковый голос, чувствовать нежную силу рук, когда он подхватывал ее, отрывая от земли, словно перышко, чтобы перенести через говорливый ручей! Прощаться с ним, затягивая последний поцелуй, не в силах оторваться от любимых губ, и встречать, находя собственное отражение в любимых карих глазах.
До сих пор – через столько лет! – его имя не утратило для нее очарования. И она, окликая сына, втайне наслаждается тем, как любовно оно звучит: Вилл, Вилли… Как оно слетает с губ дуновением свежего ветра, срывается, словно капля росы с лепестка цветка. Вилл!..
Ясные серебристые глаза Марианны заглянули в самую душу. «А теперь ты понимаешь меня?» И, охваченная воспоминанием о сильных и одновременно таких нежных объятиях, в которых за одну ночь уместился весь мир, она счастливо смеется: «Теперь понимаю!»
О эти милые призраки, навещающие ее в снах! Сколько минуло лет, а ей до сих пор слышатся их голоса и смех, чудятся прикосновения ласковых рук. Она уже давно графиня Линкольн. Супруг благосклонен к ней, и она платит ему искренней приязнью. У нее четверо почтительных и любящих детей, и она души не чает в трех красавцах сыновьях и прелестной маленькой дочери. Но там, в туманной дали минувших лет, остались те, кого она так любила. Они смотрят ей вслед – уходящей от них все дальше и дальше. Их взгляды зовут оглянуться, и сердце сегодня вняло властному зову – зову жизни, где не было преклонения перед титулом или богатством, где больше всего на свете ценились благородство души, преданность другу, отвага в сражениях и в чувствах. В той жизни остались рассветы, когда высокие травы застилались седой росой, птичий щебет пробуждал лес, а щека сонно прижималась к плечу того, чья любовь дарила несказанное счастье, кому хотелось отдать себя без остатка, кто щедро одаривал ее в ответ всем пылом сердца воина!
«Он так и не подарил мне коня, – вдруг подумала Клэренс. – Не успел. Уже потом, после его гибели, я взяла себе лошадь Вилла в память о нем. А он не успел».
По губам Клэренс пробежала печальная улыбка, и, не отнимая ладони от лица, она тихо сказала, сама не зная кому из сестер:
– Нельзя быть такой жестокой, девочка!
– Иногда необходимо, – ответила Луиза и, подойдя к Клэренс, заставила ее открыть лицо. Глядя тетке в глаза, девочка сказала, как лекарь больному: – Это была всего лишь боль. Ты же видишь, она не так страшна, какой может казаться. Зато теперь ты живая, тетушка. Только мертвый не испытывает боли.
Мельком улыбнувшись Луизе и положив ладонь на ее голову, Клэренс посмотрела на старшую племянницу. Гвендолен впервые в жизни почувствовала робость. Устремленные на нее глаза тетки обрели несвойственное Клэренс выражение. Ее взгляд невольно напомнил Гвендолен отца. Робин смотрел так, когда обдумывал решение, перед тем как его принять.
Чтобы ни говорили братья, утешая ее, Вилл погиб из-за ее нерасторопности. Марианна по первому оклику Робина упала ничком, а она начала вертеть головой, высматривая, где притаилась опасность. И он спас ее, заслонив собой. Погиб, чтобы она осталась жить, а вместе с ней – и его сын, о котором он даже не знал. Он был так добр к ней, не только подарив жизнь, но и оставив в утешение сына, который с возрастом все больше и больше походил на отца. А она? Она предала саму память о нем. Не тогда, когда приняла предложение Реджинальда и снова вышла замуж, а в те страшные дни, когда поддержала мужа в намерении разлучить Гвендолен и Луизу с друзьями их родителей, с самим домом. Что с ней случилось? Почему она не отговорила Реджинальда от опрометчивого шага, на который его толкнула невыносимая боль из-за гибели любимой сестры? Именно тогда она отступилась ото всех: от братьев, от Марианны и от Вилла.
Проницательность не изменила Луизе: ни Клэренс, ни Реджинальду в действительности нет дела до равенства между Гвендолен и ее избранником. Она права в том, что его появление в один миг разрушило их размеренное существование – не окрашенное особенной радостью, но и не омраченное бедами. Они пытались воспитывать дочерей Робина и Марианны так, чтобы Гвендолен забыла все, что составляло жизнь ее родителей. С Луизой, казалось, и того проще: она вообще ничего не могла помнить по малолетству. Но все вышло иначе, не так, как они задумали.
Гвендолен! Она напомнила Клэренс меч Робина – Элбион. Такая же прямая, несокрушимая и неуступчивая. И неизменно рядом со старшей сестрой – Луиза. Точь-в-точь рунические знаки, выбитые на лезвии Элбиона, защищающие клинок своей магией. Две дочери одного отца, разные по возрасту, облику и предназначению, единые в своей сути, унаследованной от Робина.
Ошибка заключалась в том, что Гвендолен помнила, а Луиза знала. И теперь только она и Реджинальд виновны в одиночестве Гвендолен, препятствуя ей с сестрой вернуться в Веардрун, где Гвендолен сможет обрести счастье среди тех, кто остался дорог ее сердцу, вернуться с тем, кто предан ей всей душой. А высокую цену этой души она, Клэренс, могла себе прекрасно представить! Что ей сказать Гвендолен, которая сейчас смотрит на нее глазами Робина, где она читает упрек, бесконечный упрек ей – вечной отступнице, напоследок отрекшейся даже от брата, которого любила всем сердцем?
Клэренс глубоко вздохнула и очнулась от размышлений. Заглянув испытующим взглядом в глаза Гвендолен, потемневшие до грозовой темноты, она спросила:
– Ты уверена в том, что любишь его?
Ответный взгляд синих глаз был красноречивее любых слов. Клэренс поднялась с кресла.
– Завтра тебе исполняется шестнадцать лет, и завтра Реджинальд намерен ознакомиться с завещанием твоего отца, которое тот прислал с Джоном из Кирклейской обители. Если в нем не окажется упоминания о твоем замужестве, я обещаю тебе сделать все, чтобы Реджинальд не препятствовал выбору твоего сердца.
Ничего не добавив к сказанному, Клэренс еще раз провела ладонью по голове Луизы и, кивнув Гвендолен, ушла из покоев сестер.
– Какая разительная перемена! – тихо сказала Гвендолен, когда за теткой закрылась дверь, и с тревогой посмотрела на Луизу: – Надо ли было так обходиться с ней? Ты же видела: ее раны затянулись, но не отболели.
– Да, – согласилась Луиза, – а в затянувшихся, но не заживших ранах скапливается гной, который отравляет все, а не только саму рану.
Она собралась вернуться в соседнюю комнату, но, бросив внимательный взгляд на сестру, осталась рядом с ней.
– А вот теперь ты действительно волнуешься, сестричка! – сказала Луиза, не спуская с Гвендолен проницательных глаз. – Что тебя так сильно беспокоит?
– Завещание отца, – нехотя ответила Гвендолен. – Все только о нем и говорят в последние дни. Завтра его распечатают, и что там окажется?
Луиза забралась на колени Гвендолен и, сжав ее скулы ладонями, заставила сестру посмотреть ей в глаза.
– Разве ты забыла, как сильно отец любил тебя? – тихо спросила она. – Почему же ты сейчас вдруг усомнилась в его любви? В том, что он не пожелал бы ничего, что будет тебе не во благо?
Гвендолен улыбнулась, но тут же решила спросить сестру напрямую:
– Луиза, ты знаешь, что отец написал в завещании? Ведь не можешь не знать!
– Но я не знаю, – спокойно ответила Луиза. – Конечно, могу спросить, но не стану. Он сам бы рассказал мне, если бы счел нужным. Но не рассказал. Очевидно, потому, что уверен в твоей любви и доверии к нему. Спросить его, Гвен?
Она склонила голову и выразительно посмотрела на Гвендолен. Та решительно покачала головой.
– Нет, Лу. Ты права. Я не оскорблю отца сомнениями в его любви ко мне. Буду верить ему и ждать завтрашнего дня.
– Так лучше, – согласилась Луиза и, прежде чем слезть с колен, заботливо спросила: – Хочешь, я побуду с тобой? Расчешу твои волосы? Или просто о чем-нибудь поболтаем?
– Спасибо, сестричка, – ласково улыбнулась Гвендолен и поцеловала Луизу в лоб.
– Хочешь побыть одна, – догадалась Луиза. – Хорошо! Но если что, помни: я рядом, и тебе стоит только позвать меня!
Она вернулась в соседнюю комнату и вновь погрузилась в книгу. Гвендолен, склонив голову на руку, закрыла глаза и позволила памяти вернуть ее в день, который минул полгода назад, изменив ее жизнь в одночасье.
Глава вторая
На охоту в конце ноября граф Линкольн пригласил много гостей, среди которых были и граф Лестер, и граф Солсбери. Прозрачный облетевший лес с рассвета огласился пронзительными трелями рожков и заливистым лаем своры гончих псов. К полудню охотники подстрелили пять оленей, десяток лисиц и затравили матерого волка. Граф Линкольн приказал старшему ловчему подать сигнал о возвращении в замок, и на большой поляне собралось шумное общество, поджидая отставших охотников.
Молодежь – многие гости привезли с собой детей – держалась поодаль от взрослых. День выдался морозный, и юные охотники затеяли перестрелку снежками, чтобы согреться. Да и скучно им было степенно стоять на одном месте и вести долгие чинные разговоры. Взрослые с улыбкой поглядывали в сторону расшалившихся юношей и девушек.
Игра в снежки сменилась игрой в догонялки, в которой юноши соревновались за право выказать галантность и поддержать юных леди, оберегая их от падений. Девушки были в тяжелых плащах, которые, намокнув от снега, придавали движениям пленительную неуклюжесть.
– Наша с тобой племянница, Реджинальд, стала очаровательной девицей! – сказал Солсбери, краем глаза наблюдая за играми молодых гостей.
– Мне кажется, что многие юные лорды были бы не прочь подхватить ее под локоть, дай она дала себе труд хотя бы притворно споткнуться! – с улыбкой заметил Лестер.
Гвендолен оказалась самой ловкой из девушек. Ей не мешали ни длинный, подбитый мехом плащ, ни теплое платье из плотной шерстяной ткани. Ее стройная фигурка мелькала неуловимой легкой тенью. Круглая шапочка, приколотая к волосам, съехала на бок, и Гвендолен, быстрым движением выдернув длинную заколку, отбросила шапочку в сторону. От мужчин не укрылось, как один из юношей, изловчившись, поймал этот мягкий комок из меха и сукна, прежде чем он упал в снег, с благоговением поднес к губам и украдкой спрятал под плащ. Двое юношей окружили Гвендолен, раскинув руки и ловя ее в объятия, но она вывернулась, и они, не удержав горестных возгласов, крепко столкнулись лбами. Гвендолен взяла под руку своего двоюродного брата Гилберта и звонко рассмеялась над незадачливыми ловцами. Гилберт покровительственно обнял сестру и заботливо поправил нависшую надо ее лбом прядь светлых волос.
– Гвен! – ласково окликнул племянницу Реджинальд.
Улыбнувшись Гилберту, Гвендолен поспешила к дяде, на ходу поправляя растрепавшиеся волосы, в которых искорками горели снежинки.
– Дядюшка? – пропела она, подняв на Реджинальда смеющиеся темно-синие глаза.
– Ты не устала, дитя мое?
По губам Гвендолен пробежала легкая снисходительная улыбка.
– Разве в таком юном возрасте ведомо чувство усталости? – рассмеялся Солсбери, внимательно разглядывая наследницу Рочестеров, после чего вздохнул и печально поджал губы.
Лестер обнял Гвендолен и дотронулся губами до ее лба. Отстранив девушку, он окинул ее быстрым взглядом и не удержал восхищенного возгласа:
– Как же ты похорошела со дня нашей последней встречи!
– О, ваша светлость! – Гвендолен опустила ресницы, отдавая дань застенчивости, но едва ли чувствуя ее на самом деле.
– Вот как! Ваша светлость избегает называть просто дядей мою светлость? – рассмеялся Лестер.
– Простите, дядюшка! – лукавая и невозможно пленительная улыбка изогнула уголки нежных губ Гвендолен, она привстала на носки и поцеловала Лестера в щеку.
– Хитрая лисичка! – рассмеялся Реджинальд. – Ну, беги к своим друзьям!
– Да будь снисходительнее к юным лордам! Право же, они не заслуживают безразличия, которое ты им выказываешь! – шепнул ей на ухо Лестер.
Гвендолен пожала плечами и снова ввязалась в игру. Заметив, что все охотники наконец-то в сборе, Реджинальд подал знак к возвращению в Стэйндроп. Лестер ехал бок о бок с ним, и его взгляд то и дело отыскивал в пестрой кавалькаде юную графиню Хантингтон, которую окружали двоюродные братья – Вилл, Гилберт и Роберт.
– Чудо как хороша! – признал он, обращаясь к Реджинальду. – А улыбка делает ее краше во сто крат!
– Да, Артур, – согласился Реджинальд, и в его голосе прозвучала грусть, удивившая Лестера. – Жаль, что улыбается она слишком редко.
– Что же ее угнетает?
– Скорее – заботит, Артур. Ее мысли всецело заняты тем, как заставить Брайана де Бэллона расплатиться за смерть Робина и Марианны. Подобные мысли – негодные спутники для веселья.
Словно опровергая слова Реджинальда, до них долетел звонкий смех Гвендолен. Вилл склонился к ней и что-то шептал на ухо, а Гвендолен неудержимо смеялась в ответ. Она казалась такой беспечной и беззаботной, какой и положено быть в юные годы, что слова Реджинальда прозвучали как его собственные мысли, его – не забывшего и не простившего Бэллону убийства сестры.
– Не наговаривай на ангела! – сказал Лестер, прервав тягостное молчание. – Гвен, такая нежная, юная, ищет крови?!
– И ангелу не отказано в справедливом возмездии, – возразил Реджинальд и глубоко вздохнул. – Господь свидетель, я ничего не жалел для Гвендолен и Луизы! О родных детях я не заботился больше, чем о них. Я желал одного: чтобы Гвен обо всем забыла и была счастлива. А ее единственное счастье оказалось в воспоминаниях, Артур! Смерть родителей сама по себе стала для нее невосполнимой утратой. Но беда в том, что вместе с ними погиб и тот мир, который мгновенно создавался вокруг Робина, где бы он ни был. И этот мир, непостижимый в своей притягательности, успел целиком завладеть душой Гвен. Все мои старания устроить ей безоблачную жизнь оказались напрасными. Она тоскует, Артур, и она очень одинока. Общество Луизы – единственное, что ее радует. А для Луизы она стала просто средоточием всего мира!
– Выдай ее замуж, – посоветовал Лестер. – Возраст у нее самый подходящий для брака. Не думаю, что есть недостаток в тех, кто желал бы получить ее в жены.
– Да, таких много, – подтвердил Реджинальд, – но она никого не выделяет из тех, кто добивается ее руки. Похоже, что повторяется история с моей сестрой, и если вдруг объявится кто-то подобный Робину!.. Нет, Артур, я не хочу спешить с замужеством Гвендолен, пока не ознакомлюсь с завещанием ее отца.
– Вот как?! – Лестер живо обернулся к нему. – Ты прежде не говорил, что Робин, покидая Веардрун, оставил завещание.
– Он и не оставлял его тогда, – тихо ответил Реджинальд. – Он переслал его с другом из той самой обители. Поверх него была надпись, сделанная рукой Робина, которая гласила о том, что завещание должно быть прочитано в день, когда Гвендолен исполнится шестнадцать лет. До сих пор не могу понять, Артур, почему он, прося меня о помощи и, значит, надеясь на благополучный исход, написал завещание! Уже предчувствовал предательство, которое повлечет его гибель?
Поравнявшийся с ними Солсбери услышал то, что сказал Реджинальд, и помрачнел:
– Какая нелепая случайность! Если бы королевский гонец оказался расторопнее и приехал в Ноттингем хотя бы на день раньше!.. Мы с Уильямом Маршалом своим глазам не верили, когда Иоанн собственноручно поставил печать на указе о помиловании Робина. Не могли поверить, что все наши совместные труды наконец увенчались успехом! В тот день я даже напился от радости, что скоро смогу обнять Робина. А вместо этого получил известие о его гибели…
И тогда он снова напился, невесело усмехнулся Лестер, но уже в компании с ним и Уильямом Маршалом. Всю ночь они глушили крепким вином боль от полученного известия и негодование на прихотливые дороги, которые где-то задержали королевского гонца, но быстро позволили ретивому Брайану де Бэллону доказать королю свою услужливость, хотя в ней больше не было нужды! В ту ночь они еще не знали о гибели Марианны, весть о которой получили днями позже от Реджинальда. Он в скупых словах извещал о смерти сестры, не вдаваясь в подробности, и только при встрече рассказал, что ее убил Бэллон. Солсбери сразу бросился в обитель, но к его приезду настоятельница была уже мертва.
– Что говорить! Даже король, узнав о его смерти, испытал глубокую досаду и несколько дней пребывал в расстройстве. Хоть он и не любил Робина, но всегда отдавал должное его достоинствам, – сказал Солсбери, не заметив выразительного взгляда, который Лестер послал Реджинальду.
– Уильям ничего не знает о втором приказе Иоанна, – утвердительно сказал Лестер, когда охотники вернулись в Стэйндроп и они с Реджинальдом вдвоем шли от конюшни через сад.
– Нет, конечно, – усмехнулся Реджинальд. – Я не стал ему говорить – он все равно бы не поверил моим словам. Решил бы, что я обезумел от горя. Хоть он и знает цену Иоанну, но король – его брат. Кто преданнее служит Иоанну, чем Уильям?
– Да, но только в тех делах, в которых не приходится поступаться честью, – заметил Лестер.
– Иоанн это прекрасно понимает, поэтому и не поручает Уильяму иных дел. Для бесчестных приказов у него есть слуги, подобные Бэллону.
– А Гвендолен знает? – тихо спросил Лестер, внимательно глядя на Реджинальда.
Тот медленно покачал головой.
– Нет, – вздохнул он и, запрокинув голову, посмотрел в светлое морозное небо, – ведь Гвен в силу унаследованного титула – вассал короля. Как бы я смог воспитать в ней верность вассальному долгу, посвяти я ее во все подробности? Она питает к королю уважение и признательность за то, что тот, пусть и с опозданием, даровал ее отцу помилование.
– Она не простит тебе обмана, если ей откроется правда, – предупредил Лестер.
Реджинальд в ответ только тяжело пожал плечами.
– Как она мыслит себе призвать Бэллона к ответу?
– Вызвать его на поединок.
– Сама?! – ужаснулся Лестер, недоверчиво глядя на Реджинальда, но тот молча склонил голову, подтверждая его слова. – Ты обязан отговорить ее!
– Отговорить? – повторил Реджинальд и невесело усмехнулся: – Ты забыл, Артур, чья она дочь? Вспомни, как ты уговаривал Робина принять предложение короля Ричарда. Помнишь усмешку, которая всякий раз появлялась на его губах, стоило тебе привести очередной довод? Что ты мог сделать, чтобы он перестал так улыбаться? Вот и я словно стою перед глухой стеной. Эта кровь, что течет в ее жилах! Единственное, чего я добился, – взял с нее слово, что она будет хранить в тайне свои планы, пока ей не исполнится шестнадцать.
– Но шестнадцать ей будет в следующем мае!
– Да. И видел бы ты, как она сражается на мечах! А как она сегодня подстрелила лисицу? На полном скаку, почти не целясь! Мне все чаще кажется, что в моих руках бьется сильная птица, а у меня уже не остается сил, чтобы удерживать ее и дальше.
– Но почему поединок? – спросил Лестер. – Уговори ее подать королю жалобу на Бэллона и затеять судебное разбирательство.
– И чем оно окончится? – усмехнулся Реджинальд.
Лестер промолчал.
– Вот видишь! Бэллон исполнил волю Иоанна, он станет отрицать, что знал о помиловании, что вообще причастен к смерти Марианны. Единственный свидетель давно в могиле, и Бэллон будет оправдан. Нет, Артур, Гвен права: Бэллон преступил законы чести и должен быть судим именно по этим законам, чтобы справедливость восторжествовала.
– Но не собираешься же ты, действительно, позволить ей самой выйти против Бэллона!
– Нет, конечно, – вздохнул Реджинальд. – Я уже все продумал, Артур, просто пока не обговаривал с Гвен, как следует поступить.
Он посвятил Лестера в свои планы, и тот, выслушав, долго молчал, обдумывая то, что ему рассказал Реджинальд.
– Пожалуй, это единственный способ, – наконец сказал Лестер. – За одним исключением: Бэллон моложе тебя и много привычнее к турнирным сражениям. Скажу тебе больше. Иоанн обожает расправляться с теми, кто ему неугоден, под видом Божьего суда. Вот только сам он в поединки не вступает – для этого у него есть особые бойцы, считай, убийцы. Они с утра до вечера заняты тем, что совершенствуют свое мастерство, и именно они представляют короля в испытаниях оружием. Прибившись ко двору Иоанна, Бэллон стал одним из них. А как давно ты брался за копье после турниров, которые Ричард устраивал в Палестине?
Реджинальд лишь пожал плечами, признавая справедливость сомнений Лестера, но в то же время показывая, что иного выхода не нашел.
– Нет, Реджинальд! Мы с тобой оба уже не годимся для таких дел, – решительно заявил Лестер. – Нужен кто-то другой – моложе и опытнее. Давай поговорим с Уильямом: может, он кого-нибудь подскажет, а то и сам вызовется. Он опытный боец и ровесник Бэллона.
– Зачем ему соглашаться? Ты же сам слышал, что смерть Робина он приписал нелепой случайности. В его глазах Бэллон не повинен ни в чем, кроме излишнего рвения услужить королю. А в этом Уильям его упрекать не станет!
– Тогда лучше я, Реджинальд! – сказал Лестер тоном, заранее не допускавшим ни возражений, ни отказа.
– Ты болен, Артур, – осторожно заметил Реджинальд, и Лестер в ответ усмехнулся, давая понять, что считает тактичность собеседника излишней.
– Да, лекари единодушно дают мне не больше года. Я не только болен, но и бездетен. Мне нечего терять.
– Но тебе и не одержать верх в поединке, – возразил Реджинальд, – ты слишком ослаб, Артур, чтобы сразиться с Бэллоном. Проиграешь ему, и Гвендолен придется расплачиваться.
– А под твоей опекой слишком много воспитанников, чтобы ты позволил себе такой риск. Те же Гвендолен и Луиза. И дети Ллевелина. Кстати, где они? Я не увидел их ни в Стэйндропе, ни на охоте сегодня.
– Ллевелин прислал за ними полгода назад. Обеих дочерей он решил выдать замуж за графов валлийской марки, а Грифида не рискнул оставлять в Англии и дальше, после того как Иоанн разбил войска Ллевелина в прошлом году. Его еще ждут заботы, которые ему принесет возвращение сына! Дочь Иоанна родила ему наследника, но Грифид считает себя, а не сына принцессы Джоанны преемником Ллевелина. Вдобавок ко всему жена Ллевелина оказалась ветреной женщиной.
– Да, я слышал о том, как он застал ее в постели с любовником, к тому же отцом жениха старшей из дочерей Ллевелина.
– Так и было дело. Любовника Ллевелин зарубил мечом, не дав ему даже подняться с постели. Потом отправил письмо вдове с красочным описанием смерти ее мужа и с вопросом: по-прежнему ли она согласна на свадьбу своего сына и его дочери. Та ответила согласием, и брак состоялся. А свою жену Ллевелин пощадил, но запер в одном из замков и держит ее там под стражей.
– Пощадил из уважения к ее отцу?
Услышав вопрос Лестера, Реджинальд насмешливо фыркнул:
– Из пренебрежения, Артур. Ллевелин никогда не питал уважения к Иоанну. Он очень быстро понял, что брак с принцессой Джоанной не принес желаемого равноправного союза Уэльса и Англии, и с тех пор сам стал развязывать войны, отрезая от земель Иоанна новые и новые куски и присоединяя их к своим землям. Так что и наш король не получил особенных выгод, сосватав дочь Ллевелину. А теперь Ллевелин получил Грифида, который за годы разлуки совершенно охладел к отцу, но не простил ему смерти матери и люто ненавидит единокровного брата за то, что Дэвид – наследник, а он, Грифид, – бастард. Вот такой клубок получился из женитьбы Ллевелина на дочери Иоанна, и он еще долго будет разматываться! – с усмешкой закончил рассказ Реджинальд.
Они почти прошли сад, когда Лестер, снова отыскав взглядом Гвендолен, нахмурился. Возле девушки, сложив на груди руки, стоял высокий человек, чья стать выдавала многолетнюю привычку к ратным трудам. Его лицо было обращено к Лестеру профилем, и от виска до самого подбородка было изборождено неровными рубцами. Но стоило ему повернуть голову, и по второй, чистой и гладкой, стороне лица Лестер мгновенно узнал его.
– Реджинальд, меня что, глаза подводят? Тот, кто стоит рядом с Гвен, – это же командир ратников Гая Гисборна! Я запомнил его во время осады Ноттингема. Как он оказался у тебя?!
– Он объявился в Стэйндропе несколькими месяцами позже, чем через год после смерти Робина и Марианны, и попросил взять его на службу. Сказал, что у Гисборна не осталось наследников и его замок и земли Иоанн забрал в казну. Но служить королю он не намерен.
– Даже так? – хмыкнул Лестер. – Ну, это его дело. А ты зачем его взял, учитывая, кому он служил?!
– Меня подмывало отказать ему и выставить за порог, как вдруг случилось явление Луизы. Ей тогда еще двух лет не исполнилось. И вот представь, Артур, эта кроха важно шествует от дверей мимо меня, подходит к нему и, запрокинув голову, долго смотрит на него. Потом молча делает ладошкой жест, по которому он безропотно опускается перед ней на колени. Она снова смотрит на него, протягивает к нему руку, указывает пальцем на шрамы на его щеке и спрашивает: «Болит?» Он, не сводя с нее глаз, качает головой и отвечает: «Нет, маленькая леди, не болит. Они давно зажили». Тогда она переводит палец с его лица на грудь и заявляет: «Здесь болит. Не зажило!» Оборачивается ко мне и говорит только одно слово: «Да».