– Король не поверит! – рассмеялась Гвендолен. – Никто не поверит!
– Поверят – не поверят, нет разницы, – стоял на своем Джеффри. – У короля появится превосходный повод замять дело, представив вашу смерть именно таким образом.
– И ты считаешь, что король так поступит? – недоверчиво спросила Гвендолен.
Джеффри в ответ пожал плечами:
– Не сомневаюсь в этом. Вы понравились королю, но дело, с которым вы к нему обратились, – нет.
– Почему? – нахмурилась Гвендолен, вспомнив намеки Бэллона и ответ на них, данный ее дядей. – Ты можешь мне что-то рассказать о короле Иоанне, Джеффри?
Старшая дочь лорда Шервуда так редко обращалась к нему по имени, что он едва не растаял и не открыл ей то, что от Гвендолен все скрывали по приказу графа Линкольна. Но, наблюдая сегодня за ней, увидев, с какой дерзостью и отвагой она призвала к ответу Бэллона, Джеффри представил себе, как эта дерзость обрушится на короля, и благоразумно умолчал.
– Король прежде всего политик, леди Гвен, а не романтик, – сказал он. – Вы думаете, что он согласился на Божий суд потому, что вместе с вами решил поискать справедливость? Нет, госпожа, не заблуждайтесь! Только то, что вы обвинили Бэллона прилюдно, заставило Иоанна удовлетворить вашу просьбу. На короля смотрели сотни глаз, и ему было просто некуда деться. А если с вами что-нибудь случится до завтрашнего поединка, Иоанна будет заботить, как распорядиться вашим титулом и владениями, и только.
– Разве их не унаследует моя сестра? – спросила Гвендолен.
– А разве ваша сестра не сможет передать их тому, кого король выберет ей в супруги? – парировал Джеффри. – Это вы всемерно защищены заботами вашего отца, а леди Луиза окажется целиком во власти Иоанна. Поэтому будьте осторожны, следуйте каждому моему совету и немного потерпите мое общество.
На последних словах Джеффри позволил себе усмешку, не скрывая, что прохладное отношение Гвендолен для него не является тайной. Гвендолен положила руку поверх его руки и миролюбиво сказала, сделав над собой некоторое усилие:
– Послушай, Джеффри! Мне действительно не слишком приятно изо дня в день видеть тебя, помня, кому ты служил и с кем воевал по долгу своей службы. Но тебе не следует думать, что я отношусь к тебе враждебно или неприязненно. Я все эти годы наблюдаю за тобой и вижу, с какой заботой ты относишься к моей сестре и ко мне. Особенно мне очевидна твоя преданность Луизе, и она искупает в моих глазах почти все, что ты сделал в прошлом.
Джеффри выслушал ее, сохраняя на лице прежнее бесстрастное выражение, но в его темно-серых глазах мелькнула признательность. Он склонился над поданной ему рукой Гвендолен, почтительно прикоснулся к ней губами и, выпрямившись, сказал:
– Я благодарю вас, моя леди, за добрые слова, что вы сейчас сказали. А теперь выслушайте то, что скажу я, и обещайте последовать моим словам беспрекословно! – и уже строгим, не терпящим прекословия тоном он стал говорить, что считал нужным сделать для защиты Гвендолен: – Сегодня не будет прогулок в саду. Я сам закрою в ваших покоях все окна, и вы не откроете ни одного из них! Вы даже близко не подойдете к закрытым окнам! И ночью я буду нести дежурство в ваших покоях. Конечно, в присутствии ваших служанок, которые останутся ночевать в вашей спальне.
Когда он замолчал, Гвендолен с грустной улыбкой покачала головой:
– Ну что ты за человек, Джеффри! Стоило мне впервые за все годы от чистого сердца сказать тебе доброе слово, как ты тут же превратился в тирана!
Заметив, что он не сводит с нее требовательного взгляда, она вздохнула:
– Хорошо, я сделаю все, как ты сказал. Только, охраняя меня, не забудь о Луизе.
Джеффри рассмеялся, и его суровое лицо изменилось самым чудесным образом: оно стало мягким, даже нежным, а в глазах зажегся свет неподдельной и бесконечной любви к той, о ком они сейчас говорили.
– Я более чем уверен, леди Гвен, что леди Луиза сумеет сделать так, чтобы, охраняя вас, я одновременно оберегал и ее.
– То есть – будет ходить за мной хвостом и спать со мной в одной кровати, – понимающе рассмеялась Гвендолен.
Так оно и оказалось: когда барка уткнулась носом в пристань перед домом графа Линкольна и Гвендолен в сопровождении Джеффри пришла в свои покои, младшая сестра была уже там. Вскинув на Гвендолен серебристые глаза, она спокойно сказала, так, словно не спрашивала, а утверждала:
– У тебя все получилось. Не стану задавать излишний вопрос, было ли тебе страшно: знаю, что страха ты не ведаешь. Но ты хоть немного волновалась?
– Волновалась, Лу, – ответила Гвендолен, обнимая сестру. – Волновалась, что голос подведет меня и сорвется. К счастью, дядя все время был рядом, и я постоянно чувствовала его безмолвную поддержку.
– Конечно! – улыбнулась Луиза. – Дядя долго ждал этого дня!
– Ты уверена? – с удивлением спросила Гвендолен и отстранила сестру, чтобы увидеть ее лицо. – Мне казалось, что дядя вовсе не поддерживал меня в моем намерении, а, напротив, не одобрял в стремлении отплатить Бэллону!
Серебристые глаза Луизы выразили легкую снисходительность:
– Тебе казалось, сестричка! Дядя очень любил сестру – нашу матушку – и нашего отца. Все годы со дня их гибели его сжигал такой же огонь, как и тебя!
Поцеловав Гвендолен в щеку, Луиза оглянулась на Джеффри, который тем временем закрывал ставни на окнах.
– Значит, я буду ночевать с Гвен! – уверенно сказала она. – Джеффри, пошли кого-нибудь за книгой, если не можешь принести ее сам, чтобы не отлучаться из покоев Гвен. Раз уж придется сидеть взаперти, то я хотя бы позанимаюсь.
– Какую книгу вы хотите получить, леди Луиза? – спросил Джеффри.
– Травник, который составили отец с матушкой. Он лежит на столе в моей спальне.
Джеффри кликнул служанку, и книга была немедленно доставлена в покои Гвендолен. Луиза указала глазами на смежную комнату и в ответ на вопросительный взгляд сестры понимающе улыбнулась:
– Ты хочешь сейчас побыть одна. Я позанимаюсь там, чтобы остаться рядом с тобой под присмотром Джеффри, но в то же время не мешать тебе.
Несмотря на уверения Гвендолен в том, что Луиза ей не помешает, младшая сестра решительно покачала головой и отправилась в другую комнату, где забралась на высокий табурет возле стола и, открыв книгу, погрузилась в чтение.
Проверив надежность запоров на ставнях, обойдя все комнаты и только лишь не нырнув под кровать, Джеффри вышел, чтобы позаботиться об ужине для сестер, не забыв при этом запереть дверь снаружи. Гвендолен с помощью служанки сняла с себя графские регалии, парадное платье и переоделась в простой наряд: тунику из белого шелка и платье из синего бархата. Встав перед зеркалом, она принялась заплетать распущенные волосы в косы.
– Здесь непонятно! – услышала Гвендолен задумчивый голос Луизы и заглянула в комнату к сестре.
Луиза, нахмурившись, водила пальцем по строкам, вскинула голову, вперила куда-то вдаль невидящий взгляд и после недолгого молчания рассмеялась.
– Ну конечно! – сказала она, словно кто-то дал ей ответ и помог одолеть возникшее затруднение в понимании текста. – Ты слишком сложно для меня составил это описание!
Потом она перевела глаза вбок, посмотрев так, словно рядом с ней был невидимый собеседник, и глубоко вздохнула.
– Знаю, знаю, мне не хватает учености, чтобы я сама могла все понять, – сказала она с легкой досадой, будто отвечала на чье-то замечание, – но ведь я прилежно учусь!
Гвендолен лишь покачала головой, глядя на сестру. Не было нужды спрашивать, с кем она сейчас разговаривала: травник был составлен родителями совместно, и раз она обращалась к собеседнику как к мужчине – значит, с отцом. Гвендолен знала, что можно призвать и отца, и мать, но нельзя прибегать к подобному зову слишком часто, иначе рискуешь провалиться из настоящей жизни в мираж. Иногда, не выдержав тоски по ним, она все же звала их и они приходили к ней в снах. Но вот так запросто разговаривать с отцом наяву могла только Луиза, и она проделывала это без утайки с совершенной беззастенчивостью, обоснованно полагая, что подобные разговоры вслух все сочтут детской игрой. Ее расчеты полностью оправдывались, поэтому она лишь смеялась, когда Гвендолен заклинала ее быть осторожнее.
Маленькая Луиза – хрупкий эльф с россыпью светлых, как у матери и старшей сестры, волос и огромными серебристыми глазами на красивом лице – ее постоянная забота и верный союзник во всем. Сестры очень любили друг друга. Но если Луиза просто любила Гвендолен, то старшую сестру неизменно тревожили особенности младшей. Она знала, что Луиза – Хранительница, знала, что Дар делает хранительниц сильными в знаниях, но беззащитными перед людской злобой и силой. А Дар Луизы был так велик, что даже Гвендолен, которой не с кем было сравнить сестру, понимала всю его мощь и тревожилась обратной стороной этой мощи.
К счастью, кроме нее самой, у Луизы был преданный страж и защитник, который не сводил с нее глаз ни днем ни ночью. Даже Клэренс пришлось смириться с тем, что Джеффри устраивается на ночлег в спальне Луизы, хотя она и пыталась спорить с Реджинальдом, напоминая ему о приличиях. Но Реджинальд, который позволил Джеффри круглосуточное бдение возле Луизы, возразил жене, что присутствия в спальне младшей племянницы двух служанок вполне достаточно, чтобы счесть все приличия соблюденными, а безопасность и жизнь Луизы для него важнее, чем представления супруги о чинности.
И все же в окружении и среди челяди графа Линкольна знали о необычных способностях Луизы, и многие побаивались ее и даже осеняли себя крестным знамением, когда девочка пробегала мимо. Не всему можно было придать вид детских игр, а Луиза без тени сомнения всегда исполняла свой долг, ничего не страшась. «Выйди из-под навеса, – говорила она конюху, – он сейчас упадет». И навес обрушивался, едва удивленный парень успевал отскочить в сторону. «Не езди кататься по льду сегодня», – сказала она Гилберту, но брат не послушался и провалился в полынью, которую не заметил, да так, что его еле успели вытащить. «Тетушка, ты собираешься в городской собор? Останься дома». Клэренс последовала совету племянницы, а на следующий день пришла весть о том, что вчера в собор ударила молния, начался пожар, и не всем, кто в нем был, удалось выбраться наружу раньше, чем обвалилась крыша. К словам Луизы привыкли относиться с полной серьезностью, но бояться ее саму меньше не стали.
Вот и сейчас к Луизе на цыпочках подошла одна из служанок и горячо зашептала ей на ухо. Наконец умолкнув, она вопросительно посмотрела на девочку. Луиза отвлеклась от книги, окинула девушку насмешливым взглядом и громко сказала:
– Ребенком, конечно! Чем же еще?
Служанка с отчаянием всплеснула руками и уже в полный голос спросила:
– Вы точно знаете, леди Лу? Неужели я понесла?!
Луиза вновь обернулась к ней и, вздохнув, с улыбкой сказала:
– Берта, а чего ты ждешь, если почти каждую ночь проводишь то с одним ратником моего дяди, то с другим? Спи хотя бы иногда одна, и у тебя будет меньше поводов для беспокойства!
Пожалев девушку, залившуюся пунцовым румянцем, Луиза буркнула:
– На этот раз обойдется, можешь успокоиться.
Вместо благодарности служанка стала пунцовой уже от гнева на маленькую шутницу и пригрозила Луизе:
– Вот я расскажу графине Клэренс, какие речи вы ведете, леди Лу! Вам по возрасту еще не положено знать о том, чем занимаются в постели мужчина и женщина!
– Попробуй! – усмехнулась Гвендолен, которую служанка не заметила. – А я расскажу ей же, с какими вопросами ты пристаешь к моей сестре, посвящая леди Луизу в то, что ей еще рано знать. Расскажу и о том, с какой распущенностью ты себя ведешь. Как ты думаешь, кому больше достанется от леди Клэренс?
– Ой, ваша светлость! – служанка испуганно прикрыла ладонью рот и присела перед Гвендолен в почтительном реверансе. – Прошу вас, не говорите графине! Она же сразу выставит меня за порог – и куда я пойду?
– В монастырскую прислугу, каяться, – ответила Гвендолен и, пожалев едва не расплакавшуюся девушку, махнула рукой: – Ладно, Берта! Только веди себя впредь разумно и не докучай больше леди Луизе подобными расспросами.
– Спасибо, сестричка! – сказала Луиза и, на миг оторвавшись от книги, одарила старшую сестру сияющей улыбкой.
Перед вечерней мессой Клэренс решила проведать племянниц. Джеффри беспрекословно открыл перед ней дверь, она прошла мимо него, едва удостоив коротким кивком. Войдя в комнату, она увидела девушку, которая сидела в кресле возле камина спиной к двери. Клэренс видела лишь нежные очертания щеки, полускрытой крылом светлых волос, стройную шею, прямые гордые плечи и тонкую руку, положенную на подлокотник. Она замерла на пороге, не сводя глаз с изящного легкого силуэта, и, обманываясь, вдруг сладко и больно защемило сердце, когда девушка вскинула руку и жестом, знакомым графине Линкольн с детских лет, поправила вечно не слушавшийся гребня локон.
– Марианна! – всколыхнулся тихий вздох в груди Клэренс.
Но узкая ладонь, лежавшая на краю подлокотника, дрогнула: девушка почувствовала, что ее уединение нарушено, и нехотя обернулась. Большие синие глаза, затуманенные мечтами, скользнули по лицу Клэренс отрешенным взглядом, и мираж рассеялся.
– Я никого не послала предупредить тебя о моем визите, – негромко сказала Клэренс. – Сожалею, если вдруг помешала тебе!
Тонкие брови изломились, устремляясь к переносице, как острые крылья ласточки, глаза прояснились, по нежным губам пробежала невыразимо пленительная улыбка. Гвендолен поднялась, легкой тенью скользнула к Клэренс и поцеловала ее в щеку.
– Вы же знаете, тетушка, что я всегда рада побыть с вами! – ответила она с ласковым укором.
– А где Луиза? – спросила Клэренс, окинув комнату взглядом, но не найдя младшую племянницу.
– В соседней комнате, – движением подбородка указала Гвендолен. – Занимается.
Не отрывая от старшей племянницы нежных глаз, Клэренс опустилась в кресло и протянула Гвендолен унизанную перстнями руку. Гвендолен тут же устроилась на полу у ее ног и склонила голову ей на колени.
– Скорей бы все кончилось! Как мне не по душе Лондон и королевский двор! – вырвалось из груди Гвендолен. – Как я хочу вернуться домой!
– И тебя совсем не прельщает блеск двора Иоанна? – с улыбкой спросила Клэренс, гладя Гвендолен по светлым косам. Услышав в ответ презрительное фырканье, она сильнее сжала тонкие пальцы девушки. – Не расстраивайся, моя хорошая! Скоро все будет позади, и мы сразу же вернемся домой, в Стэйндроп.
– Стэйндроп? – с усмешкой переспросила Гвендолен и, высвободив руку из руки Клэренс, подняла голову. Ее затосковавший взгляд как будто пронизывал тетку, не видя ее. – Мне уныло там, тетушка! Домой значит в Веардрун!
– Гвен! – Клэренс укоризненно покачала головой. – Разве все эти годы дом твоего дяди в Дареме не был тебе отчим домом? Разве твой дядя или я были чрезмерно строгими к тебе или к Луизе? Разве ты не чувствовала себя там окруженной заботой, любовью, обожанием братьев?
– Да, все обстоит так, как вы говорите, – бесстрастным тоном подтвердила Гвендолен, поднимаясь с колен и устраиваясь в кресле напротив.
Ее взгляд вновь устремился в неведомую даль, прозревая в ней то, что оставалось недоступным взору графини Линкольн. Клэренс с тайной печалью смотрела на племянницу, а та глубоко погрузилась в раздумья. «Она выросла! – беззвучно дрогнули губы Клэренс. – Случилось то, чего мы боялись: она стала взрослой».
Дивная, редкая красота, очаровывающая все сердца, притягивающая все взгляды, неотразимая в свежих красках юности! Нежный овал лица, изящно очерченный подбородок, точеный нос, брови плавного излома – что здесь от отца, что от матери? Нежный изгиб губ, несомненно, достался Гвендолен от Марианны, но на них так редко появляется материнская беззаботная улыбка. Они чаще складываются в усмешку Робина – ту самую, когда в ней сквозили холодок и отчуждение.
Для Клэренс не было тайной, что многим и многим юношам желанна наследница Рочестеров, и не из-за титула или огромных владений, а из-за легкой стати, гордой осанки, стремительной и плавной, словно полет быстрокрылой птицы, поступи. Сколько сердец безмолвно и безнадежно хранит воспоминания об этом наклоне головы, жесте, которым Гвендолен поправляет волосы, брови, вскидываемой в мгновенном капризном изгибе? Клэренс не решилась бы и считать! Гвендолен стоило бросить случайный, незначащий взгляд, чтобы вознести им на вершину блаженства и тут же повергнуть в бездну печали. Никто и никогда не мог догадаться о том, что в действительности таит ее душа, по глазам Гвендолен, в которых сияла непроницаемая небесная синь.
Бедная девочка, слишком рано оставившая детские забавы! Луиза все-таки другая, хотя бы потому, что вдвое младше сестры. Несмотря на особенности Луизы, природу которых никто не понимал лучше самой Клэренс, детский возраст брал свое. Смутит всех взрослой серьезностью и тут же примется за шалости! А Гвендолен…
Перестав улыбаться, Клэренс тихонько вздохнула.
– Тетушка, – тут же откликнулась Гвендолен. – Вы все смотрите и смотрите на меня. И чем дольше, тем сильнее печалитесь!
– Я любуюсь тобой, Гвен, – ответила Клэренс. – Ты расцветаешь день ото дня! А печалюсь… Разве ты сама не волнуешься в ожидании завтрашнего дня?
Едва приметная складочка, залегшая в уголке нежного рта Гвендолен, выразила непреклонность. Гвендолен снисходительно пожала плечами и промолчала.
– Ты настолько уверена в исходе поединка? – продолжала допытываться Клэренс, которая была взволнована настолько же, насколько спокойной оставалась Гвендолен. – Ведь Брайан де Бэллон – один из лучших турнирных бойцов королевства!
– Но не самый лучший, – синие глаза Гвендолен вдруг приняли глубокий оттенок вечернего неба, и на губах появилась нежная улыбка. – Мой защитник намного превосходит его и отвагой, и самообладанием, и ратным умением. Мне странно, тетушка, что вы, зная того, кто завтра выйдет на ристалище от моего имени против Бэллона, сомневаетесь в исходе!
Ох, лучше бы она не затрагивала эту тему! Клэренс вспомнила разговор, который совсем недавно состоялся у нее с мужем, и поспешила увести мысли Гвендолен от опасного предмета.
– Хвала Святой Деве, что ты оставила мысли самой выйти против Бэллона с оружием в руках! – воскликнула она. – Никакая месть не смогла бы оправдать ни твоей гибели, ни нас с дядей в том, что мы потакали тебе!
– Месть? – улыбка Гвендолен сменилась жесткой усмешкой. Она откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на Клэренс. – Это не месть, тетушка, а долг. Мой долг перед памятью отца и матери, который мне надлежит исполнить, и имя ему – возмездие. А месть – она не стоит усилий, не приносит удовлетворения. Она лишь подчиняет себе душу мстителя и извращает ее до неузнаваемости. Отец предпочитал не мстить, а противостоять врагам. Потому он и внушал такую глубокую любовь к себе, что мог усмирить порывы собственной ненависти, не следуя за ней слепо и безрассудно.
Гвендолен с глубоким вздохом поднялась с кресла, помня о наказе Джеффри не подходить к окнам. Клэренс в смятении смотрела на нее, в задумчивости мерившую комнату неспешными шагами.
Опять эти тени в уголках губ, тени, свидетельствовавшие о воле, истинная сила которой никак не вязалась с нежным девичьим обликом. И погруженный в неведомую даль взгляд синих, словно весеннее небо, глаз. Долг! Так сказал бы Робин, и так теперь говорила Гвендолен, принявшая титул отца, а вместе с титулом – рок тех, кто защищает справедливость. Как они старались уберечь подраставшую Гвендолен от этого рока! А опасность пришла не извне. Она таилась в самой Гвендолен, в ее крови и душе, в воле, унаследованной от Робина. Отец Клэренс, братья, а теперь и эта девочка, едва ступившая на порог юности, – все они изначально принадлежали судьбе, обрекавшей их на высокое, но неимоверно тяжелое служение. Долг! Никто из их рода, к кому переходил титул, не узнал спокойной старости. Да что старость! У них нет и не было родового склепа, где бы они покоились, как подобает могущественным и благородным лордам! Но то были мужчины, сильные духом и телом, выносливые и отважные воины, а Гвендолен?
– С какой уверенностью ты говоришь о том, что делал твой отец! – воскликнула Клэренс, проводя холодной, как лед, ладонью по запылавшему огнем лбу. – Неужели у крови такой внятный голос? Или это не кровь, а память, и ты помнишь?
Гвендолен застыла на месте, обернулась к Клэренс и окинула ее взглядом, полным беспредельного изумления, граничившего с негодованием.
– Помню ли я?! Тетушка!
– Ты была еще так мала, многого не понимала.
Негромкий смех Гвендолен оборвал Клэренс на полуслове. Сложив руки на груди, Гвендолен прислонилась к стене. Ее глаза исполнились такой печали, что у Клэренс невольно защемило сердце. Устремившись мысленным взором в давно минувшие дни, Гвендолен долго молчала.
– Я помню много, очень много! – дрогнули ее губы. – Руки отца – добрые и сильные одновременно. Его глаза, лицо, голос, взгляд. Помню, как любила забираться к нему на колени, шаля и отрывая от дел, как любила растрепать его волосы – такие мягкие и темные! А он смеялся, и в его глазах было столько озорства, словно он был мне не только отцом, но сверстником и товарищем. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу матушку. Помню, как она приходила будить меня, склонялась над моей постелью, и ее волосы, спадая с плеч, стелились по простыням, закрывая меня светлым шатром. Помню, как они были нежны и шелковисты, как благоухали соком имбирных стеблей. Ее волосы пронизывали солнечные лучи, которые вливались в окна моей спальни, и я не хотела просыпаться, лишь бы подольше побыть в этом чудесном шатре, сотканном из матушкиных волос и солнца. Она слегка журила меня, но каждое слово, сказанное ее ласковым голосом, было полно бесконечной любви ко мне. Все песни, что она пела при мне хотя бы однажды, я бережно храню в памяти и могу спеть любую из них.
По лицу Гвендолен пробежала холодная тень. Она с силой стиснула пальцы, и в ее голосе зазвенела сталь.
– С того же дня, когда в Веардрун приехал Гай Гисборн, я помню все, каждый час, так ясно, словно это было вчера! Быстрые шаги, тревожные всполохи факелов, торопливые голоса! Я помню, как отец приезжал к нам в Долвиделан. Его прощальный поцелуй до сих пор горит на моем лбу. Я вновь и вновь слышу его благословение, вижу его взгляд, когда он в последний раз посмотрел на меня и уехал из Долвиделана, чтобы никогда больше не вернуться ко мне! Слезы матушки до сих пор жгут мне руки, когда она плакала, расставаясь со мной и Луизой в Веардруне. Помню ли я! О, я помню так много, что никогда не смогу исчерпать свою память о тех днях до самого донышка. Они приходят в мои сны – молодые и прекрасные, ведь у них никогда не будет старости! Они раскрывают мне объятия, и я слышу их голоса, вижу улыбки, чувствую нежность и ласку теплых губ. Их руки горячи, а глаза ясные и ласковые!
Клэренс, больше не в силах слушать прерывистый звонкий голос, поспешила подойти к Гвендолен и обнять ее.
– Деточка! Гвен! – прошептала она, горячо целуя племянницу. – Как можно так терзать себя? Пора бы утешиться! Ты стоишь на самом пороге юности, тебя ждет прекрасная жизнь! Скажи дяде только одно слово, и мы обоснуемся в Лондоне. Ты будешь принята при королевском дворе. Придворная жизнь полна развлечений, они придутся тебе по нраву. А хочешь, мы отправимся путешествовать – во Францию, в Аквитанию, в Уэльс, куда пожелаешь!
– Нет, тетушка, – твердо ответила Гвендолен и вежливо, но непреклонно высвободилась из объятий Клэренс. – К чему мне развлечения? В Лондоне сам воздух пропитан ядовитыми испарениями! У меня есть Веардрун. Если бы дядя наконец согласился отпустить меня домой, он тем самым доставил бы мне несказанную радость. А заодно избавил бы и себя, и вас от той боли, которую вы оба испытываете, продолжая удерживать Луизу и меня в Стэйндропе.
Гвендолен бросила на Клэренс проницательный взгляд и едва заметно усмехнулась:
– Не думайте, что от меня укрывается, как вы постоянно ищете во мне черты то отца, то матери!
Клэренс отвела взгляд в сторону и глухо спросила:
– Что ты собираешься найти в Веардруне? Чего ждешь от возвращения? Тебе будет одиноко в этом огромном, великолепном, но совершенно пустом замке!
– Огромном, но не пустом, – покачала головой Гвендолен, и ее губы сложились в мечтательную улыбку. – Меня ждут в Веардруне, там полно моих давних друзей. Сэр Эдрик, несмотря на преклонный возраст, каждое утро проверяет, готов ли Веардрун к моему возвращению. Ему все равно, что вечер убеждает его: заботы оказались напрасными, я так и не приехала. Но сэр Эдрик не унывает. Я ведь могу приехать завтра, в любой день, и он твердо знает это! На стенах перекликаются ратники, в саду цветут розовые кусты, наполняя воздух благоуханием. Сэр Эдрик ежедневно осматривает каждый куст придирчивым взглядом, убеждаясь, что розы и впрямь порадуют мой взор, если я захочу отдохнуть в саду после долгой дороги домой.
– Мечты! – прошептала Клэренс, потрясенная силой убеждения, прозвучавшей в голосе Гвендолен. – Ты же не имеешь известий из Веардруна и знаешь о нем ровно столько, сколько дядя считает нужным сообщить тебе. Едва ли он осведомлялся для тебя о розах Веардруна! Но хорошо, вот ты вернешься, и что потом? Будешь дни напролет вслушиваться в эхо шагов тех, кто уже никогда не вступит под своды Веардруна? Что ж, может быть, их голоса до сих пор витают в галереях и залах твоей резиденции! Они и станут твоей единственной отрадой?
Взгляд Гвендолен выразил снисходительность взрослого, который слушал рассуждения неразумного ребенка.
– Зачем мне искать то, что и так хранится в моем сердце? Веардрун – мой дом, и мне надлежит быть именно там. И мне, и Луизе.
– Девочка, Веардрун однажды встретит тебя! – заверила ее Клэренс. – Но пойми: дядя не может позволить тебе пренебречь его защитой и жить в Веардруне. Луиза еще совсем мала, да и ты не слишком взрослая, к тому же девица! Вот когда выйдешь замуж, тогда, перейдя под защиту супруга, ты и вернешься в Веардрун. А до тех пор не огорчай дядю, докучая ему просьбами отпустить тебя и Луизу!
Гвендолен живо обернулась к Клэренс, и та засомневалась: не ступила ли она на опасный путь, заговорив о замужестве Гвендолен? Следующие слова племянницы убедили Клэренс в том, что она не ошиблась.
– Замуж? – Гвендолен рассмеялась: – Прекрасно! Хоть завтра! Дяде стоит сказать одно слово, и я немедленно превращусь в замужнюю женщину, избавив его от хлопот по опеке надо мной!
Клэренс тихонько вздохнула. Но как ни беззвучен был ее вздох, он не ускользнул от острого слуха Гвендолен. Ее тонкие плечи тут же напряглись и замерли, а во всем облике засквозила враждебность к тем, кто посмеет посягнуть на ее чувства и встать у нее на пути.
Старательно избегая настороженного взгляда Гвендолен, Клэренс строго сказала:
– Гвен, твой дядя просил меня еще раз поговорить с тобой.
– А! – отозвалась Гвендолен язвительным смешком. – Значит, все наши прежние разговоры он счел недостаточными. Ну и что же вы намерены сказать мне, тетушка?
Клэренс опустилась в кресло и жестом указала Гвендолен сесть напротив нее, не сводя с племянницы холодных и неодобрительных глаз.
– Гвен, ты знаешь, что дядя не спешил связывать тебя обручением, хотя многие и многие просили у него твоей руки. Но он ждет, когда тебе исполнится шестнадцать лет, и в этот день будет оглашено завещание твоего отца. Реджинальд уверен в том, что твой отец не забыл распорядиться судьбой своей наследницы. Поэтому он не пытался навязывать тебе свою волю или управлять твоими привязанностями, целиком положившись на твое благоразумие!
– Не пытался управлять моими привязанностями?! – с иронией переспросила Гвендолен. – А как же назвать его попытки пресечь мою сердечную склонность, стоило мне довериться ему? Почему дядя так разгневался на меня, если он положился на мое благоразумие, как вы только что сами сказали?
– Гвендолен! – устало вздохнула Клэренс и произнесла самым наставительным тоном: – Человек, которого неразумно выбрало твое сердце, никогда не сможет стать твоим супругом!
– Почему? – без промедления спросила Гвендолен.
– Потому что он не занимает равного тебе положения! – резко ответила Клэренс, начиная выходить из себя от явного нежелания племянницы видеть истину. – Да что равного! Он несоизмеримо ниже тебя! Его мать была простолюдинкой, благородство крови его отца тоже не слишком основательное.
– Тетушка! – оборвал ее гневный возглас Гвендолен. – Что вы говорите?! Как вы говорите и о ком?! О его отце?! Да ведь вы же сами были в Шервуде с моим отцом и его отцом! Неужели вы обо всем забыли?! Забыли о том, что никто в мире не был так независим, щедр на любовь, так беспредельно смел, достоин восхищения, как они – стражи и хранительницы вольного Шервуда! Отверженные законами, приговоренные к смерти, гонимые из этого бесцветного, убогого в своих желаниях мира, который даже не осознает всю глубину своего убожества! И могущественные, такие могущественные в своей отверженности, что именно к ним приходили искать защиты!
– Гвен! Гвен! – вскрикнула Клэренс, не находя в себе сил выстоять под шквалом обрушившихся на нее упреков. – Ты чересчур романтична, девочка! Та жизнь была совсем не такой, какой она тебе представляется в дымке грез. Трудная, опасная, подчас невыносимая! Знаешь ли ты, сколько бед нам довелось испытать в Шервуде? Сколько друзей мы потеряли? Сколько страданий выпало лишь на долю твоих родителей? Мне это известно, а тебе нет. Кто из нас был в Шервуде? Так в чем ты меня сейчас убеждаешь?
– В том, что они все равно были счастливы! – перечеркнул ответ Гвендолен все возражения Клэренс. Рассмеявшись, она ослепила тетку искрящимся синим потоком, хлынувшим из глубины глаз. – Тетушка, вспомните, как они были прекрасны и душой и обликом – друзья отца, ваши друзья! Их погубили из зависти, ради того чтобы те, кто привык к серому, скучному существованию, не беспокоились! Чтобы не осталось непонятного, но светлого и высокого, с чем они могли бы сравнить себя, а сравнив, потерять покой! Неужели вы отреклись от простых и непреложных истин? Отец и мать никогда не запретили бы мне любить того, кто мил моему сердцу!
Клэренс вскинула руку в запрещающем жесте:
– Хватит, Гвендолен! В конце концов, ты наследница графского титула, а он простой наемник! О каком браке между вами может идти речь?!
– А за кем были замужем вы, тетушка? – раздался голос Луизы.
Привлеченная спором сестры и тетки, она оставила свои занятия и вышла в комнату к Гвендолен и Клэренс, которые в пылу словесной баталии не заметили, что девочка давно стоит на пороге и внимательно слушает разговор.