Лорд и леди Шервуда. Том 3

Робин не удивился тому, что она высказала его собственные доводы, которые он мог бы привести Виллу в разговоре после возвращения из Фледстана. Она не просто хорошо понимала его – она была с ним единым целым и мыслила так же, как он, допустив ошибку лишь в тот роковой день.

– На меня словно морок нашел при виде письма Реджинальда и упоминании о его гонце, – призналась Марианна, отвечая на мысли Робина, и спрятала лицо у него на груди.

Робин почувствовал, как ворот его рубашки намокает от слез Марианны.

– Не плачь, родная моя! – прошептал он, потерся щекой о ее макушку, поцеловал в светлые волосы. – Главное, что ты осталась жива. Ты поправишься, окрепнешь. У нас еще будут дети. Не плачь.

Проглотив слезы, она помолчала, подняла голову и заглянула ему в глаза.

– Скажи, ты уверен, что мы вообще вправе иметь детей? Принести их в этот мир, полный жесткости и крови?

Он секунду подумал, ласково провел ладонью по ее щеке и спросил:

– Если бы сейчас у тебя был выбор – прийти в этот мир или нет, как бы ты поступила? После всех страданий, которые тебе довелось испытать, и всего горя, которое ты познала. Ты бы отказалась?

Утонув в темно-синей глубине его глаз, она медленно покачала головой, твердо ответив:

– Нет.

– Вот тебе и ответ на твой вопрос, – улыбнулся Робин и, взяв ее на руки, понес обратно, туда, где он оставил Воина.

Когда они вернулись домой, столы накрывали к ужину. Марианна, чувствуя себя необычайно бодро, хотела остаться в трапезной вместе со всеми, но Робин, заметив ее оживление, сказал непререкаемым тоном:

– Быстро в постель! У тебя в запасе есть несколько минут, а потом ты сутки не сможешь даже пальцем пошевелить!

Она кивнула и уже собралась уходить, как вдруг случайно столкнулась взглядом с Виллом. Тот сидел на лапнике возле очага и вертел в руках пустой кубок. Когда их глаза встретились, Вилл вдруг резко поднялся и, отвернувшись от Марианны, ушел из трапезной. Она, удивившись враждебности и отчуждению, которые снова засквозили в глазах и всех движениях Вилла, поспешила следом за ним и открыла дверь в его комнату.

Эта комната сильно отличалась от той, в которой жили они с Робином. В ней не было камина – она обогревалась проложенными в каменной стене свинцовыми трубами, через которые проходило тепло от очагов трапезной и купальни, и не было стола. Только кровать в нише, сундук и скамья вдоль стены, напротив которой на другой стене было развешено оружие Вилла. Сам он сидел на скамье, сложив на груди руки и забросив ноги в сапогах на кровать.

Услышав скрип открываемой двери, Вилл обернулся.

– Ты?.. – протянул он, увидев Марианну. – Зачем ты пришла?

Он встал, подошел и остановился напротив нее. Глядя в ее глаза совсем не добрым взглядом, Вилл вновь сложил руки на груди, отгораживаясь от Марианны и закрывая свою душу.

– Что с тобой, Вилл? – с тревогой спросила Марианна, положив ладонь поверх его скрещенных рук.

– Со мной? – он рассмеялся. – Со мной все в порядке, Саксонка. А что с тобой? Явилась сказать, что вновь не нашла во мне отличия от ратников шерифа или Гисборна?

Глядя в его сузившиеся в жестком прищуре глаза, Марианна все поняла. Как он и говорил, Вилл не собирался отступаться от намерения лично расправиться с Хьюбертом. Но он был вынужден сделать это на глазах Марианны, когда она отказалась остаться дома, как он ни просил ее. Только сейчас она догадалась, чем была обусловлена его настойчивая просьба. Ее присутствие ни в коей мере не остановило его, но теперь он был уверен, что, став при ней палачом, низко упал именно в ее глазах.

– Вилл! – тихо сказала Марианна, глядя в его янтарные глаза, в которых бушевало пламя гнева. – Ты отличаешься. Что бы ты ни сделал, что бы ни говорил о себе, я буду помнить только одно: как ты держал меня в объятиях, словно ребенка, в темнице шерифа. Ничто и никогда не умалит тебя в моих глазах!

Из крепко сжатых губ Вилла вылетел отрывистый смешок.

– До чего же ты бываешь глупа! Гай тоже укрывал тебя своим плащом. В чем ты видишь разницу? Ее нет! А теперь уходи!

Марианна в ответ провела ладонью по его щеке.

– Никогда не сравнивай себя с Гаем Гисборном. Никогда, слышишь, Вилл! И ни с кем себя не сравнивай! Ты мужчина, воин, не мне судить о твоих делах, но, что бы ты ни сделал, во мне ты всегда найдешь понимание, одобрение и поддержку.

Больно стиснув пальцами ее подбородок, он запрокинул ей голову и посмотрел в ее глаза. Полыхающий пламенем янтарь его глаз сменился смоляной густотой. Губы Вилла болезненно покривились, и он произнес охрипшим голосом:

– Спасибо тебе за твои слова! – Вилл вздохнул и добавил, словно имел право один-единственный раз сказать ей это: – Милая, любимая, ненаглядная моя! Прошу тебя: уходи!

Он склонился к ней, оказавшись в опасной близости от ее губ, впился взглядом в ее глаза и, встретив там спокойную серебряную гладь, повторил:

– Уходи.

Она кивнула, медленно отпустила его руки, одновременно оседая на пол. Как и предупреждал ее Робин, действие лекарства закончилось мгновенно. Она упала у ног Вилла, не находя в себе сил даже открыть глаза, не то чтобы встать.

– Мэри! – услышала она возглас Вилла и как на крыльях ветра подлетела высоко вверх. – Мэриан, что с тобой?!

Уже теряя сознание, она почувствовала, как перешла с рук Вилла на руки Робина, и очнулась в постели, когда резкая свежесть ударила ей в виски. Она сделала судорожный вздох, открыла глаза и увидела Робина. Он отнял смоченные настоем пальцы от лба Марианны и посмотрел в ее проясняющиеся глаза.

– Я ведь предупреждал тебя!

– Да, – беззвучно шевельнула она губами.

– Зачем ты пошла к нему? – спросил он, пристально вглядевшись в ее распахнувшиеся глаза.

– Ему было плохо, – с трудом ответила она, но он словно не заметил почти полного отсутствия у нее сил – даже для слов и, услышав ее ответ, спросил с той же настойчивостью:

– Ему стало лучше от того, что ты пришла?

Она внимательно посмотрела в его глаза и, найдя в них чувство, граничащее с гневом, поняла, что оно вызвано не ревностью – его уверенность в себе и в ней не допускала и тени ревности, – а тем, что кто-то, даже она, отважился нарушить душевное равновесие Вилла.

– Да, ему нужно было услышать то, что я сказала, – ответила она твердым и жестким тоном, так контрастировавшим с ее слабым голосом. – Он мне такой же брат, как и тебе.

Облачко гнева растаяло в его глазах, они потеплели, и Робин молча прижался лбом к ее лбу. В ее голове едва успела мелькнуть мысль о том, что же так связывало Робина с Виллом, что младший брат с такой непримиримостью был готов защищать старшего от всего, даже от нее, как она вновь лишилась сознания от наступившей слабости. Марианна уже не почувствовала, как Робин снял с нее одежду, переодел в просторную сорочку и укрыл покрывалом. Новое прикосновение его пальцев к вискам – и она вынырнула из забытья, выпила отвар из его рук и уснула на его плече, когда он лег рядом и осторожно обнял ее.

А Вилл, проводив их взглядом – Робина, который нес на руках Марианну, и ее саму, бессильно уронившую голову на его плечо, хотел вернуться к себе, но передумал. Почувствовав себя совершенно опустошенным, он сделал несколько шагов по коридору и, помедлив, открыл другую дверь.

За ней возле свечи над шитьем склонилась Мартина. Услышав скрип двери, она подняла глаза и вопросительно посмотрела на Вилла. Он закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной, молча глядя в зеленые глаза Мартины.

– Что случилось? – спросила она, откладывая шитье, и встревожилась под устремленным на нее взглядом Вилла.

Он вдруг беззащитно улыбнулся ей и ответил:

– Настала моя очередь, Марти, просить. Позволь мне остаться с тобой этой ночью.

Мартина, помедлив, подошла к Виллу, внимательно посмотрела на него и сказала:

– Подожди минуту, я уложу дочерей в твоей комнате и попрошу Дэниса приглядеть за ними.

Она ушла, быстро вернулась и закрыла дверь на засов. Обернувшись к Виллу, она бросила на него мгновенный взгляд и, больше ни о чем не спрашивая, молча принялась расшнуровывать его куртку. Сильные руки Вилла сдавили Мартину в порывистом объятии, он нашел губами ее губы, и она задохнулась от его поцелуя.

– Вилл! Ну что мы делаем?! – обреченно прошептала она, когда он подхватил ее на руки и отнес на постель. – Словно дети закрываем ладонями глаза и так уверяем себя в том, что мы в безопасности от всего мира.

– Не самый плохой был способ успокоить себя в детстве, – сказал Вилл и, сжав ладонями скулы Мартины, заставил ее посмотреть ему в глаза. – Сейчас и здесь, Марти, нет никого, кроме тебя и меня.

Она улыбнулась в ответ и сама прильнула губами к его губам. Он сумел найти те единственные слова, которые она хотела услышать. Утратив надежду обрести любовь Робина, она мучилась тоской при мысли о том, что и Вилл в мыслях желал бы вместо нее увидеть другую. И, благодарная за то, что он ей сказал, она что-то шепнула ему на ухо. Он внимательно посмотрел на нее, слегка приподняв бровь. Она утвердительно кивнула, и он, улыбнувшись, властно привлек ее к себе. Легкий шелест слетающих на пол одежд, обмен поцелуями и головокружительная волна ласк, нежность которых ошеломила ее еще в ночь свадьбы Робина и Марианны. Но ни одно из этих имен не вторглось сквозь стены. Забыв о том, как она всегда боялась и не любила его, как он изводил ее презрительными насмешками, они предавались друг другу. Он зарывался пальцами и лицом в ее смоляные волосы, обжигал поцелуями атласную молочную кожу. Она целовала его руки и шептала его имя, не помня уже ни о ком, кроме него.

Потом она лежала в его объятиях, чувствуя глубокое умиротворение и покой. Вилл пропустил сквозь пальцы прядь ее блестящих черных волос и негромко сказал:

– Марти, выходи за меня замуж.

Поразившись тому, что услышала, Мартина приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.

– Почему вдруг? – только и спросила она.

Он улыбнулся, провел ладонью по ее щеке и ответил:

– Ты молодая и красивая женщина. Все равно когда-нибудь снова выйдешь замуж. Зачем тебе кого-то ждать, если у нас с тобой так случилось?

Она продолжала молча смотреть на него, и Вилл, угадав значение ее взгляда, тихо рассмеялся и, закинув руки за голову, посмотрел в ее широко раскрытые глаза:

– Марти, кажется, ты оставила его в покое. Если бы ты продолжала любить его, то меня не было бы сейчас здесь!

Она больно прикусила губу, низко склонила голову, и он невольно вздрогнул от жара слез, упавших ему на грудь.

– Я обидел тебя? – тихо спросил он, заставив ее поднять голову и посмотреть ему в глаза.

Не в силах отвести взгляд от его пронизанных светом янтарных глаз, Мартина отрицательно покачала головой.

– Нет! – она заставила себя улыбнуться. – Наконец-то ты перестал меня обижать!

Вилл рассмеялся, обнял Мартину и прижал к груди.

– Тогда соглашайся, – шепнул он ей на ухо.

Мартина крепко зажмурила глаза, чтобы больше ни одна слеза не упала ему на грудь, резко вскинула голову и посмотрела Виллу в лицо.

– Нет! – выдохнула она, гордясь тем, что ее глаза остались сухими и яркими.

– Почему? – спросил Вилл, сжав ее руку.

– Потому что тебе все равно на ком жениться, – ответила Мартина, обретая уверенность. – Ты никогда не забудешь Элизабет, но она умерла. Ты всем сердцем любишь Марианну, но не станешь ее добиваться. В сущности, тебя устраивает такое положение дел – любить живую, не изменяя при этом умершей. Все, чего ты хочешь, – сохранить покой Марианны, дружбу Робина и собственную уверенность в том, что ты не нарушишь одно и не поступишься другим. Но при этом тебе никто не нужен, кроме Марианны. Ведь Элизабет все равно не вернуть! Я права?

Она ожидала, что он будет все отрицать, но Вилл смотрел на Мартину с прежним спокойствием и, когда она замолчала, улыбнулся и сказал:

– В чем-то права, в чем-то нет. Да, я не забуду Элизабет и не хочу ее забывать. Будь Марианна свободна, я добился бы ее, не раздумывая ни минуты. Но она не свободна и никогда не будет свободна. Поэтому я не вижу смысла сокрушаться о том, что для меня невозможно.

– И ты считаешь, что, услышав то, что ты сейчас сказал, я приму твое предложение? – Мартина даже рассмеялась.

– А тебя настолько смущает то, что ты обо мне узнала, чтобы ты его не приняла? – усмехнулся Вилл.

Мартина, не выдержав, жарко ответила:

– Да! Вступая в брак, двое должны любить друг друга. Или, по крайней мере, не любить других. Ты говоришь, я оставила Робина в покое. Хочешь проверить? А если окажется, что ты ошибся, долго сможешь терпеть? А я, зная о том, что никогда не смогу стать единственной в твоем сердце, как быстро я возненавижу тебя? Тоже хочешь узнать? Мы с тобой случайно оказались вместе, нам сейчас хорошо, и этого достаточно, Вилл. Давай не будем портить друг другу жизнь.

Вместо ответа Вилл привлек Мартину к себе и ловким движением перекатил ее на спину, подминая под себя.

– Как ты сама решишь, Марти! – прошептал он, обнимая ее, мгновенно ставшую покорной его рукам. – Но если передумаешь, скажи мне об этом.

Вновь принимая его и еще не успев раствориться в нем, она знала, что не передумает. И даже отвечая ему поцелуями, а потом, потеряв себя в нем, снова шепча его имя, она все равно помнила о своем решении и понимала, что он тоже знает об этом: она не передумает.

Глава двадцать третья

– Ты спишь, моя радость? Проснись!

Ласковый голос Робина проникал в спящее сознание Марианны. Не открывая глаз, она улыбнулась во сне, но голос продолжал настойчиво звать ее:

– Открой глаза, посмотри на меня!

Ей бы уже встревожиться: эта вкрадчивая интонация совершенно несвойственна Робину. Но Марианна была не в силах устоять перед самим его голосом и открыла глаза. Вместо того чтобы привычно утонуть в темно-синих глазах Робина, она увидела подземелье Ноттингемского замка. Вскрикнув от испуга, Марианна невольно поднесла ладонь к глазам, когда силуэт стоявшего перед ней мужчины стал отчетливым и принял очертания Гая. Он со злым торжеством рассмеялся над ее усилием заслониться от него и с той же вкрадчивостью произнес:

– Ты так доверчива, принцесса! Тебя легко обмануть. Надо всего лишь принять облик Шервудского Волка, чтобы заполучить твою душу. Разве ты не знаешь, что я оборотень? Для меня не составит труда принять любое обличье!

Марианна отпрянула, но незримые оковы надежно держали ее, не давая сделать ни шага. Задыхаясь от ужаса, который ледяными волнами захлестывал сердце, она смотрела в глаза Гая, горевшие темным огнем. Гай улыбнулся и оказался совсем рядом с Марианной.

– Как ты бледна! – прошептал он и провел ладонью по ее щеке. – Почему? Неужели настолько не рада нашей встрече?

Она попыталась увернуться от его руки, но не смогла даже пошевелиться. Гай продолжал гладить ее по лицу и лишь тихо смеялся, наблюдая за тщетными попытками Марианны высвободиться из невидимых пут.

– У тебя ничего не получится, – сказал он, когда она обессилела, но так и не смогла обрести свободу. – Ты – моя, Марианна. Всегда была моей и всегда останешься.

Осознав свою беспомощность, Марианна страстно воззвала в душе к Робину и почувствовала в ответ мощный приток силы и тепла. Она сумела отбросить руку Гая, но, едва ей удался первый шаг к освобождению, как лицо Гая исказилось от предельного усилия воли и Марианна вновь оказалась связанной по рукам и ногам.

– Он далеко, принцесса! – рассмеялся Гай, когда понял, что снова властен над Марианной. – Не зови его. Рано или поздно я убью Шервудского Волка, и тогда никто не будет стоять между мной и тобой. Ах да! – вдруг вспомнил он и поморщился. – Его брат – еще один из волчьего рода Рочестеров! Он, конечно, попытается завладеть тобой, но я убью и его. Ты вернешься ко мне и станешь моей, только моей. Мне больше не придется делить тебя ни с кем!

Он обнял ее и припал губами к ее плечу, лаская жесткими грубыми пальцами ее волосы.

– Оставь меня! – простонала Марианна, откидывая голову, чтобы хоть так отдалиться от Гая. – Ты мне противен!

Ее слова подействовали на Гая как пощечина. Отпустив Марианну, он отошел от нее и встал поодаль, не спуская с нее мрачных насмешливых глаз.

– Вот как! Противен! – повторил он, и в его голосе забурлила с трудом сдерживаемая ненависть. Но Гай сделал над собой усилие, и в его голос вернулась затягивающая и вязкая, как трясина, вкрадчивость: – Ты напрасно так неласкова со мной, принцесса. Я приготовил для тебя подарок. Смотри!

Он сделал шаг в сторону и вытолкнул из-за своей спины мальчика одного возраста с Дэнисом. Но это не был сын Вилла, и у Марианны больно сжалось сердце, когда ее глаза встретились с темно-синими глазами мальчика. Она рванулась к нему, но оковы воли Гая удержали Марианну на месте.

– Да, принцесса, – тихо сказал Гай, читая по искаженному горем лицу Марианны все ее мысли. – Это твой сын. Каким он мог быть, не убей ты его своей преданностью Шервудскому Волку. Он, кстати, простил тебе гибель сына? На словах, конечно, простил, а в сердце? Думаю, нет. Никто на его месте не смог бы простить тебя, своенравная, непослушная женщина! Помнится, ты говорила, что не хотела бы отвечать на вопрос сына, что сталось с его отцом. Так расскажи сыну, что сталось с ним самим, когда ты сделала выбор в пользу его отца.

– Нет, нет! – прошептала Марианна, задыхаясь от безумной тоски и не сводя глаз с сына, который молча смотрел на нее глазами Робина. – Я любила тебя, мой мальчик!

– Слышишь? Она любила тебя! – Гай посмотрел на мальчика и ласково потрепал его по волосам, таким же темным, как у Робина. – Твоя мать – страшная женщина, малыш. Ее любовь приводит только к смерти. Она пожертвовала тобой, лишь бы ты не достался мне.

Он перевел взгляд на Марианну и достал из-за пояса нож.

– Надеюсь, ты вдоволь налюбовалась на своего волчонка?

– Не делай этого! – отчаянно закричала Марианна, увидев, как стальное лезвие ножа легло на горло ее сына. – Я умоляю тебя!

– И напрасно, – безжалостно ответил Гай. – Смотри, принцесса, хорошенько смотри! То, что я сделаю, ничем не отличается от того, что сделала ты, когда отказалась от своего ребенка ради Шервудского Волка.

Скользящее движение лезвия, и Марианна захлебнулась звериным воплем, глядя, как из-под ножа яркой струей брызнула кровь.

– Нет! Нет! – кричала она и изо всех сил рванулась к оседавшему на пол мальчику.

Удерживавшие ее путы внезапно исчезли. Она подбежала к упавшему ребенку, склонилась над ним, чтобы подхватить его тело и прижать к груди, как вдруг все исчезло. Марианна широко открыла глаза и пришла в себя.

Гай, сын, темница – все это вновь привиделось ей во сне, и она проснулась от собственных криков. Перед ее ослепшими от слез глазами проступила и обрела четкость скромная обстановка их с Робином комнаты, и она поняла, что находится в сердце Шервуда, а не в Ноттингеме. Крупная дрожь сотрясала все тело, простыни были влажны от пота. Марианна провела ладонью по лицу и обнаружила, что скулы мокры от слез, пролитых во сне. Бросив взгляд на половину постели, где обычно спал Робин, она увидела, что постель пуста, и вспомнила, что он отправился по дозорным постам, дождавшись, пока она заснет.

Марианна перевела дыхание и невесело рассмеялась, когда поняла, что отсутствие Робина обрадовало ее, а не опечалило. Ей ни разу не удалось молча очнуться от кошмарных снов, которые мучили ее которую ночь подряд. Прежде чем она просыпалась сама, ее будил Робин, которого вырывали из сна ее отчаянные крики. Всегда одни и те же: «Нет!!!»

– Что тебе все время снится? – не выдержав, спросил он, когда в очередной раз был разбужен ее криками и метаниями, и крепко прижал Марианну к себе, успокаивая поцелуями, скользящими по ее лбу. – Что тебя так мучает?

– Темница шерифа. Гай, – ответила она, задыхаясь от сердцебиения и глядя перед собой широко открытыми глазами.

– Только это?

– Да, – ответила Марианна, не отворачиваясь от его пристальных глаз: она была уже достаточно сильна в тайных знаниях, чтобы защищаться и от его взгляда.

Она не могла, да и не хотела рассказывать, что в каждом сне она видит сына. И в каждом сне видит, как он умирает от руки Гая – так или иначе, но умирает. С Робина достаточно того, что и так, наяву, она не смогла сберечь его сына, того, что ему пришлось рисковать товарищами и собой, чтобы вызволить ее из плена и спасти от смерти. И посвящать его в жуткие подробности ее снов – лишь причинять страдания, которых ему и так хватило с избытком.

Поверил Робин Марианне или нет, неизвестно. Он налил ей успокаивающего настоя и, глядя, как она пьет снадобье, негромко сказал:

– Пройдет, Мэри. Со временем должно пройти.

Этим вечером он велел ей выпить сильнодействующий сонный отвар. Она отказывалась, но он настоял.

– Меня не будет рядом с тобой ночью. Я хочу быть уверен в том, что ты уснешь крепким сном, который ничто не сможет потревожить, и проспишь до самого утра.

Отвар подействовал, но иначе, не так, как ожидал Робин. Если раньше холодное покалывание аквамарина выдергивало ее из кошмара, то на этот раз, несмотря на пронзительный холод оберега, действие отвара долго не позволяло очнуться от сна.

Марианна поднялась с постели, развела огонь в камине и, приоткрыв ставни, выглянула в окно. Судя по темноте и яркости звезд, усеявших безоблачное небо, до рассвета было еще очень далеко. Она сняла сбитые влажные простыни, достала из сундука свежие, от которых исходил аромат лаванды, и перестелила постель. Сбросив с себя промокшую от пота ночную сорочку, Марианна подошла к зеркалу и вгляделась в свое отражение.

Следы ран стали почти незаметны. Чуть темнее кожа на месте заживших ожогов, и пока еще видны белые полоски, оставшиеся после рваных кровавых рубцов. Если бы не чрезмерная бледность лица и глубокая печаль в глазах, то женщину, которую она видела в зеркале, можно было бы назвать красивой. Но для Марианны не так давно стало очевидным, что в глазах Робина она красивой быть перестала.

Отойдя от зеркала, она оделась и, уже зная, чем себя занять, хотела приняться за дела. Но, почувствовав слабость, и не столько тела, сколько души, опустилась на кровать и закрыла лицо ладонями.

– Матушка! – позвала она, и хотя голос Марианны был очень тихим, ее зов был услышан немедленно.

Отняв руки от лица, Марианна увидела перед собой леди Рианнон. Мать смотрела на дочь с тревогой, ожидая, что Марианна скажет, зачем позвала ее. Но Марианна молчала, только неотрывно смотрела на мать. Тогда леди Рианнон сама нарушила молчание.

– Ты впервые позвала меня и ради себя самой. Плохо, доченька? – тихо спросила леди Рианнон, не сводя с Марианны глаз.

Марианна молча склонила голову, и на лице леди Рианнон отразилось еще большее волнение.

– Так плохо, что ты даже не можешь говорить?

– Да, матушка, – сделав над собой усилие, призналась Марианна.

Серебристые глаза матери, полные любви и переживания, смотрели в такие же серебристые глаза дочери, в которых льдом застыли невыплаканные слезы.

– Найди в себе силы – расскажи мне, моя девочка! То, что с тобой случилось, – большое горе, я от всего сердца сочувствую тебе! Но так бывает, Моруэнн. Женщины не только рожают детей, но и теряют их. Погоревав, надо собраться с силами и идти дальше. Почему же ты застыла на месте и никак не можешь успокоиться?

– Дело не только в том, что я потеряла ребенка. Робин охладел ко мне, – тихо и обреченно сказала Марианна. – Если бы не его благородство, то, наверное, он нашел бы повод отослать меня.

Услышав признание дочери, леди Рианнон окинула Марианну взглядом, которым выразила глубокое сомнение.

– Ты уверена в том, что сейчас сказала? Что тебя заставило усомниться в сердце своего Воина?

Марианна глубоко вздохнула.

– Все его поведение свидетельствует об охлаждении. На словах он простил мне потерю сына, но в душе – нет. Долг целителя, связавший нас брачный обет, чувство, что он обязан мне за то, что я отказалась предать его, – вот то, что удерживает его рядом со мной.

– Ты говоришь то, что думаешь сама, или то, что тебе говорит Гай Гисборн в твоих снах? – спросила леди Рианнон, внимательно глядя на Марианну.

– Ты же понимаешь, что в моих снах Гай может говорить только моими словами! – грустно усмехнулась Марианна.

– Ошибаешься, – твердо ответила мать, – у него есть способность насылать на тебя злые сны. Ты в очередной раз обманула его ожидания: он был уверен, что ты испугаешься и согласишься на все его требования. Возможно, он сам не знает, что ты видишь эти сны. Это его собственные сны, и они не доставляют ему радости. Но силы его души достаточно велики, чтобы заставить тебя разделить с ним ночные кошмары, даже без его осознанной воли. То, что ты слышишь, – это его мысли, не твои. Он меряет Ранда своей меркой, поскольку он бы тебе никогда, ни при каких обстоятельствах не простил потерю первенца, да еще и сына! Тебе не справиться с ним одной, без Ранда.

– А Робина рядом со мной больше нет, – вздохнула Марианна. – И как же мне быть?

– Прежде всего прости наконец сама себя! – настоятельно потребовала леди Рианнон. – И объяснись с Рандом начистоту. Ты боишься услышать подтверждение своих самых худших ожиданий? С каких пор ты стала поддаваться страху? Ты, которая никогда и ничего не боялась! Я всегда гордилась твоим бесстрашием, Моруэнн!

Посмотрев на дочь, казавшуюся олицетворением глубокой печали, леди Рианнон предложила:

– Посмотри на свой страх, разгляди его внимательно. Представь, что он оправдается. Тебе всего лишь придется искать дорогу, которая больше не будет совпадать с дорогой Ранда.

– Всего лишь! – усмехнулась Марианна.

Но леди Рианнон не ответила такой же усмешкой, продолжая пристально смотреть Марианне в глаза:

– Да, сначала будет больно, невыносимо больно. Но ты справишься. К тому же, задав Ранду прямой вопрос, ты можешь услышать в ответ то, что обрадует тебя и успокоит, а не причинит тебе боль! – и мать ласково улыбнулась Марианне.

– Я подумаю, матушка, над тем, что ты мне сейчас сказала, – ответила Марианна.

– Доченька, моя любимая, ненаглядная Моруэнн, не думай – просто сделай так, как я тебе посоветовала, – с мягкой настойчивостью сказала леди Рианнон. – Я знаю Ранда с самого его рождения, он рос на моих глазах. Я уверена, что он не винит тебя за случившееся. Причина в чем-то другом, и он сам откроет ее тебе. Только доверься ему!

Марианна молча кивнула, и леди Рианнон протянула руку к щеке дочери, но, не коснувшись ее, с сожалением сжала пальцы.

– Как бы мне хотелось обнять тебя!

– И мне, матушка! – горячо выдохнула Марианна.

– Когда-нибудь обниму, – грустно улыбнулась леди Рианнон, отступая от Марианны, – а теперь мне пора. Благословляю тебя, девочка, и по-прежнему горжусь своей дочерью!

Марианна смотрела, как теряет четкость облик матери, как леди Рианнон растворяется в теплом сиянии, и вот уже в комнате осталась одна Марианна: леди Рианнон вернулась в Заокраинные земли.

Недолго посидев в неподвижности, Марианна поднялась, подобрала с пола снятые простыни и сорочку и пошла в купальню. В коридоре было темно и тихо, и за спиной Марианны – из трапезной – тоже не доносилось ни звука. Все, кто не был занят в патрулях или дозорах, спали крепким сном. В купальне Марианна развела огонь, нагревающий воду, и занялась стиркой. Кэтрин накануне замочила много белья и одежды, и Марианна незаметно для себя перестирала все – и то, что принесла сама, и то, что оставила Кэтрин. Переложив прополосканные и отжатые простыни, полотенца, рубашки, сорочки, штаны в широкую корзину, она за несколько походов из купальни и обратно развесила все на краю поляны, где они обычно сушили выстиранные вещи, на веревках, натянутых между деревьями.

Но до рассвета все равно еще оставалось несколько часов. Марианна в трапезной проверила, как поднимается поставленное с вечера тесто, пообмяла его и оглянулась по сторонам. Она вспомнила, что они с Кэтрин хотели поменять лапник, которым был застлан каменный пол в трапезной. Бранд и Мач даже успели нарубить свежий и свалить его в кучу снаружи у стены. Марианна собрала с пола старый сухой лапник, относя его охапками на костровище, но не стала поджигать, чтобы никого не будить ярким костром и громким треском сухих веток и игл. Потом она подмела пол, вымыла его и застелила свежим лапником. Взмокнув от проделанной работы и испачкавшись в старом лапнике и пыли, она вернулась в комнату, взяла чистое платье и отправилась в купальню. Мытье не заняло у нее много времени. Одевшись и расчесав мокрые волосы, она постирала грязное платье, повесила его сушиться и, посмотрев на небо, с удовлетворением отметила, что до рассвета осталось не больше часа. Наступление нового дня радовало ее новыми заботами и делами.

Она пришла обратно в комнату, подложила дров в камин и, устроившись рядом, принялась за шитье. Стежок аккуратно ложился за стежком по белой тонкой ткани, из которой должна была получиться новая рубашка для Робина. Стежок за стежком, мысль за мыслью…

Пока она была слаба и оставалась в постели, Робин почти не отлучался от нее. Она знала, что он попросил Вилла принять на себя немалую часть его обязанностей в делах Шервуда, чтобы самому уделять Марианне как можно больше времени. Тогда она не чувствовала, что он хотя бы в малости изменился к ней. Рядом с ней был не только целитель, но прежде всего любящий и заботливый муж. Но время и лекарское искусство Робина сделали свое дело: она выздоровела, поднялась с постели, смогла вернуться к обычным занятиям. А он вновь окунулся в дела Шервуда, которые заняли у него, как всегда, большую часть времени. Но Марианну беспокоило не то, что она стала реже бывать в обществе Робина. Как раз находясь рядом с ним, она почувствовала сначала удивление, потом беспокойство, стала наблюдать за Робином, и сомнения переросли в уверенность. Целитель остался, но мужа больше не было, и ничем, кроме охлаждения, Марианна не могла объяснить его новой манеры держаться с ней.

Стоило ей положить ладонь ему на руку или на плечо, он не накрывал ее своей ладонью, как раньше, а осторожно, но твердо отводил от себя руку Марианны. Объятия остались в прошлом, прикосновение его губ к ее лбу – почти единственный из поцелуев, которыми он теперь ее удостаивал.

Они делили постель, когда он ночевал дома, но так, что между ними всегда сохранялось пусть небольшое, но расстояние. Марианна заметила, что если она устраивалась головой на плече или груди Робина, он осторожно перекладывал ее, стараясь не разбудить. Когда он ждал, пока она заснет, то даже обнимал ее, но так, словно уступал Марианне, а сам не нуждался в объятиях. Просто накрывал рукой ее плечи, и она чувствовала, что рука Робина оставалась напряженной до тех пор, пока он не отстранял Марианну, решив, что она уснула, а потом неизменно поворачивался к ней спиной.