О, солнце, ты светишь всем и везде, ты видишь все горести мира. Бесстрастно ты, и легко тебе. Сжалься хоть раз! Протяни руки-лучи, унеси к родимой матушке, к сестре любимой. Вместе погибнем. Жизнь разлучила нас, смерть соединит! – воскликнул Амнон и рухнул на землю. Лихорадка взяла последние силы.
Иорам поспешил на помощь.
– Бедный юноша! Жар в теле смешал мысли, удесятерил страдания. Болезнь наступает легконогой ланью, отступает улиткой. Он так красив! Лежит на траве, как цветок, задетый небрежною ногой.
– Сжалься надо мною, господин, – с трудом проговорил больной.
– Ты мне, как сын! Выхожу тебя, вновь будешь полон сил!
Глава 27
Страшный сон
Не ошибался Амнон, полагая, что Тамар в мыслях своих взывает к нему с Масличной горы и просит солнце быть посредником. Пуще него самого печалится девица, денно и нощно слезы льет, кается, тоскует.
Четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, накануне праздника Пэсах, Ситри навестил Тамар в ее уединении, увидел привычные слезы и придумал, как утешить.
– Бедствие в Иудее, вопли и стоны рвутся в небеса, а тот, о ком плачешь, покоен и сыт на чужбине. Надо ли горевать? – обратился Ситри к Тамар.
– Скорблю о том, что не вернется Амнон! – воскликнула Тамар.
Появившийся Иядидья помог Ситри, добавив успокоительных слов.
– К чему тревожить духи умерших, дочь моя? Любовь к мертвецу, как и сам мертвец – в прахе место их. Гибнет Сион. Не Амнон к нам, но мы к нему придем, ведь он в могиле!
– О, что я слышу? – вскричал Ситри.
– Да, погиб Амнон от руки Ашура. Беженец из Гиват Шауля поведал мне, что видел, как везут пленников, все молодые и из благородных, а руки тетивой лука связаны. Один из юношей был мертв – рана от меча. Кудри черны, кожа чиста и бела. Я расспросил беженца, какие тот еще приметы видел. И верно: по всем знакам – Амнон это. Однако так много жизней погубил Санхерив, а ты, дочь, плачешь об одном!
– Кто знает, – возразил Ситри – вдруг здесь ошибка, и то был не Амнон вовсе? Однако коли погиб наш герой – напрасны слезы, не воскресить убитого. А если жив, тем паче нет причин для причитаний – ведь вернется! Живи надеждой Тамар, и не вспоминай об Амноне в тяжелую годину, – закончил Ситри, исчерпав известные ему приемы утешений.
– Нет! Ни на день, ни на минуту не расстанусь с мыслью о милом Амноне! Мне сон привиделся. Сны не напрасно нам даны, они несут прозренье. Вот послушайте.
Прошлой ночью тревожно было на сердце, не спалось. Наконец, забылась. Вижу, на площади стоит царь Хизкияу в окружении своих воинов. На поясе у царя тяжелый меч. Ратники преданно смотрят в глаза своему монарху, готовы внять его слову, не колеблясь, вступят в смертный бой. Хизкияу воздел очи к небу и обращается к Богу: “Услышь и узри меня, Господи! Вот, я, царь Иудеи, оставил трон, дабы возглавить ничтожное мое войско и встать на пути ашурского владыки, у которого конников, как звезд на небе, а кольчужников как песчинок на берегу морском. Я покидаю мою страну. Я оставляю без защиты женщин и детей, стариков и больных, вдов и сирот. Молю тебя, Господи, укрой беспомощных своим крылом, оборони невинные создания. Пусть не погаснет светильник Давида, не порушай союз с народом Твоим!” Слезы выступили на глазах суровых слушателей. Хор голосов подхватил молитву царя. Воины просят пощады родным душам.
И тут приближается ко мне всадник, и это – Амнон. Восседает на коне. Сбоку меч. В одной руке щит, в другой копье. Спина коня покрыта шкурой льва. Глядит гордо, и лицо вдохновенно. Подступил ко мне, глаза потеплели, говорит: “Да будет мир с тобой, Тамар! Ты единственная моя, и сама смерть не разлучит нас!” Произнес эти драгоценные слова мой герой, повернул коня и смешался с прочими всадниками. А я стою, как громом пораженная, язык к небу присох, дыхание перехватило. Бойцы выстроились в боевой порядок и двинулись к городским воротам. Ко мне вернулся дар речи, и я закричала в отчаянии: “Стой, Амнон, любовь моя! Не покидай невесту свою! Как смеешь нарушать устав Божий? Ведь обручен ты со мной, значит, год оружия не бери!”
Я бегу вслед всадникам, плачу, кричу: “Амнон, Амнон, не покидай меня!” Вокруг пусто, и зова моего никто не слышит. Добежала до Угловых ворот, а стражники не позволяют выйти из города. Увидела: женщины взобрались на башню. И я за ними. Страшно! С высоты гляжу на лагерь ашурский. Огромный стан, глазом не охватить. Ратники конные и пешие, колесницы боевые. Как с такой силой совладать? А в другой стороне флаг Хизкияу развевается на ветру. Как мало их, Сиона оборонителей!
Сошлись воины на поле смерти, начинается бой. Стук копыт, звон мечей и копий, свист стрел, стоны раненых, хрипы умирающих, и кровь, кровь, кровь кругом. Вдруг из вражьего стана раздался вопль торжества, вестник победы и знак поражения: “Царь иудейский пленен!” И защитники Иерусалима смешали боевой строй, словно овцы бросились врассыпную, себя не помня от страха. Как волки, преследуют бегущих богатыри Санхерива, как львы, грозно рычат воеводы: “Эй, сыны Ашура и Эйлама, рушьте стены, жгите город, убивайте без разбору!”
Вдруг чей-то предсмертный стон достиг моих ушей. Пригляделась – это Амнон раздавлен колесницей, затоптан копытами! К чему мне жить? Бросилась с башни вниз. И проснулась.
Пророчество и исполнение его
Дрожу всем телом, кровь в висках стучит. Сон помог понять собственное сердце. Не одну меня в Иудее гнев Господень карает, и кто нынче жутких снов не видит? Но лишь со мной и с любовью моей Бог чудеса творит: как узнали друг друга с Амноном, как полюбили, как расстались, как радовались и горевали – все сверх обычного хода вещей. Пусть явь подсказала сон, верю, чудо изменит явь! Отец, мать, все, кому я дорога! Не просите меня Амнона забыть. Милый Амнон навеки со мной. Умерший во сне – жив будет наяву. Надежда спящих – сон. По мосту его идут они к исполнению желаний. Верю в чудо! – Закончила Тамар.
– Кругом горе! – воскликнул Ситри, – повсюду картины разрушения и гибели, смерти страх леденит душу. Человек из Гиват Шауля не прибавил радости. В наше время не диво увидеть мучительный сон, быть может, не последний. Крепись, Тамар.
– О, Ситри, ты прав, – подхватил Тейман, – вступил на родную землю враг, и жернов тяжелый на сердце лег. То и дело слышу звуки шофаров – это левиты в Храме трубят во всю мочь. Стемнеет, и терзают душу мрачные сны. Днем через уши тревога вселяется, ночью глаза алкают боль.
– Что ждет нас? – вопрошает Хананель.
– Я слышал слова сына Амоца, пророка Исайи, и проникся надеждой, – ответил Ситри. – Пророк вещал, что страшен в гневе Господь, когда судит зло. Пламя жаркое и огонь всепожирающий – вот судьба стана ашурского. Не поднимутся вражьи мечи, и копья не зазвенят. Гневный окрик проклятия Господнего оглушит нечестивую рать, и будут повержены воины Санхерива, а Сион спасен. Кратких часов, что от вечера до утра, достанет Богу, чтобы вернуть справедливость на землю, и узнает мир, какой из народов избрал себе Господь.
Тем временем, в лагере ашурском царят покой и довольство, а в стане иудейском трепещут сердца. Одни, как полные сил молодые львы, предвкушают добычу, другие, как овцы при виде хищника, готовы встретить неизбежное. Солнце сменил месяц. Он кажется красным от крови, что вот-вот прольется. Сравнить – разнятся силы противников, но мало нам скажет сравнение.
Канун праздника Пэсах. В древние времена в такую же святую ночь в Цоане египетском Господь сотворил чудеса для народа своего, рассек море и скалы. Но нет радости в радостный час. Жители Иерусалима сидят, запершись в домах, горюют. И коэны в Храме безутешно плачут, словно не верят, что радость вернется в Сион. Царь снял корону с головы, возложил на себя вретище. Исайя взывает к Всемогущему и молит взглянуть на обитель Его в сей горький праздник. Стоны и плач вместо радостных песен. Не нежные арфы, трубы ратные слышны. Слезы текут, и не льется вино. Исайя молит Господа не оставить Сион на произвол Ашура, молит о новом чуде.
Господь наказующий неумолим и справедлив. Для повелевающего землей и небом невелико деяние великого владыку покарать и войско его истребить! В этот грозный час ангелы Господни вихрем пронеслись на грохочущих колесницах. Меж звезд промчались, спустились вниз и стали кружить над станом ашурским. Не смертного голос звучит: впереди небесных возниц – буря, позади – пламя. Раз, другой, третий облетели крылатые кони стан Санхерива и умчались назад в межзвездную тьму. И воцарилась мертвая страшная тишина. Лагерь Ашура молчит, и нет в нем живой души. Заслуживший тяжелый бич не будет наказан слабой хворостиной.
Сладкое торжество
Лишь рассвело, а уж готовые к худшему жители Иерусалима вскарабкались на крыши и крепостные стены, глядят в сторону ненавистного вражьего войска и слышат мертвую тишину и дивятся. И вновь и вновь протирают глаза и не видят ни всадника на коне, ни лучника с колчаном, ни воина с копьем. Пригляделись – бездыханными телами усеяно поле. Возликовали люди, возвысили голос: “Спасены! Бог наш сотворил чудо, как когда-то в Египте! От утеснителей и ненавистников избавил свой народ! Радуйтесь, кто живой, ликуйте, кто может! Избавление пришло в день праздника Пэсах!”
Солнце сияет над городом Давида, и сияют, светятся лица. Счастье переполняет сердца, радость целит души. Народ воспрянул, словно больной поднялся со смертного ложа. Вдруг и голодный сыт, и хромому палка не нужна. Общая радость чудеса вершит. Кто на коне, кто на осле, кто пешком – все спешат в поверженный стан. Всяким добром нагружают подводы, набивают мешки, наполняют корзины. Тем уж не нужно, а этим – сгодится.
Награбивши вдоволь, устремились люди к Храму. И бесконечно благодарили Бога, и киноры и арфы звучали, как всегда, в святой праздник Пэсах. И веселились спасенные, у кого доставало сил для веселья.
Тамар, Тирца, Наама и Пнина поднялись на Храмовую гору. И сказала Тамар: “Бог, чудо творящий! Благодарю Тебя, Ты смилостивился над народом Сиона, вернул ему радость!” И добавили Наама и Пнина: “Бог, всемогущий! И нас, как прочий народ Иудеи, не обойди милосердием и счастьем!” А Тирца воскликнула: “Бесконечно добр Господь к тем, кто с путей Его не сходит. Немало сынов Сиона погибло, и, с Божьей помощью, новые народятся числом больше прежнего. Верю: нам, женщинам, Бог вернет Амнона!”
Хизкияу собрал у городских ворот уцелевших пленников из земли Египетской и земли Куш, которых привел за собой ашурский царь, и с легким сердцем и пышной речью обратился к ним.
– Спасая от напасти свой народ, Господь снял с вас ярмо ашурское, и вы свободны. Люди поют славу Всевышнему, а голоса земли и Небес стократ громче людского славословия. Нам выпало увидеть сотворение чуда, а слушать о нем будут потомки. Смотрите и дивитесь, вчерашние пленники! Земля Иудеи, что столь мала, усеяна телами великих покорителей мира. Я спрошу царя ашурского: “Зачем ты, владыка народов, покусился на Сион? Страшным ночным разбойником ворвался, а взошло солнце справедливости, и поплатился за неразумную дерзость. Царства Хамат и Арпад захватил, и божества-изваяния не спасли несчастных от меча. Города Каркемиш и Кално покорил, и идолы не выручили гибнущих в огне. Поднял меч на Сион, обитель единого Бога – и не вернулся меч в ножны!” А теперь обращусь к воеводам Санхерива: “Искали добычи в Сионе? Стали добычей гнева Господня! От боев и славы устали, желали покоя? Вечный покой обрели! Вот судьба поднявшихся на народ, Всевышним избранный!” – закончил речь иудейский царь.
– Только Сионский Бог – истинный Бог! Он велик, всесилен и справедлив! – вскричали в ответ освобожденные пленники. – Мир должно добывать победой. Гордись миром и пожинай его плоды, счастливый царь!
Снова Дорам
По всем царствам земли от края ее и до края разошлась весть о чуде в Сионе. И народы без устали возносили хвалу единому Богу. И чтоб снискать милость в Его глазах, окрестные цари направляли к Хизкияу посланцев с богатыми дарами. А властитель Цура, желая угодить Хизкияу, освободил сионских беженцев. Все, у кого имя иудейское, или, кто умел написать “Бог Якова – мой Бог”, все вернулись на родину.
Среди посланцев Цура и Цидона, явившихся в Иерусалим, чтобы выразить преклонение перед Господом, одарив царя Хизкияу, был и Дорам. Тот самый торговец, что когда-то взял под свое покровительство Амнона, отправлявшегося на поиски Хананеля.
Дорам навестил Иядидью и застал дом вельможи погруженным в печаль, и видит, Тамар горюет. Услышал грустный рассказ о бывшем попутчике.
– Ах, только бы вернулся Амнон! – воскликнул Хананель, – здесь дожидаются невеста, его любовь, и завещанное мной богатство, его награда.
– Я бываю во всех окрестных морях, – сказал Дорам, – и вижу, отовсюду плывут в сторону Иудеи корабли, ладьи и лодки папирусные. Это беженцы возвращаются в Сион, и ни бури восточные, ни ураганы южные не смеют им препятствовать. Попутным ветром Господь надувает паруса судов. Вот, я возвращусь в Цур, наберу товаров и отправлюсь на греческие острова. И всех, кого встречу, из торгового и морского люда, стану расспрашивать, не видел ли красивого, чернокудрого, статного юношу по имени Амнон, беженца из Сиона. Он дорог мне, как и вам: чистое сердце, золотая душа, неустрашимый нрав. Доставлю его в Иерусалим, и это будет лучший подарок твоему, Иядидья, дому! – закончил Дорам.
– Ты вознесешься в глазах Господа, если вернешь Амнона из изгнания, как когда-то вернул из Нинвэ, – взволнованно сказала Тамар и утерла слезу. – Безмерная благодарность и бесконечные благословения наши осветят твою жизнь до конца дней!
– Я сил не пожалею, а вы, друзья, молите вашего Бога, чтоб помог преуспеть мне. Надежда велика и основательна, ибо в эти дни благоволит Бог Сиона, идущим путями Его, – сказал Дорам.
Домашние Иядидьи напутствовали купца и одарили его щедро, и Дорам отправился в путь.
Глава 28
Обнаруженное письмо
Вот уж два месяца минуло, как волей Всевышнего покорители мира лишились жизней, и к новой жизни восстали утесненные ими. Возродился дух жителей Сиона, лишь дух бедной Тамар сломлен. И Тейман, не находя в себе сил видеть муки возлюбленной Пнины, скрылся у Ситри на Кармеле.
Отец дал Тамар в услужение девушку по имени Поа. Чуткая Поа жалеет хозяйку и поучает ее, чтоб забыла поскорее Амнона и отдала свое сердце другому достойному юноше. “Ах, Поа, оставь никчемные увещевания! В целом мире не найти замены Амнону, и не будет у меня другого. Слова твои досужие лишь сердце понапрасну бередят”, – отвечает Тамар.
Кончилось лето, пришел месяц Тишрей. Рана в сердце Тамар не затягивается, лишь болит сильнее. То во сне увидит милый образ, то наяву померещится чудный лик. Вот проснулась и слышит, как желанный голос доносится из-за деревьев в саду. Тамар разбудила Поу и шепчет: “Прислушайся, ведь это Амнон!” Поа насторожилась: тишина за окном. “Ты обозналась, то ветер листьями играл”, – ответила.
Как-то раз увидала Тамар незнакомый пергаментный свиток. Развернула – а это письмо от Амнона из Бейт Лехема, написанное в ночь изгнания. То самое письмо, которое Иядидья утаил от дочери, щадя ее. Тамар стала читать.
Во век не забыть мне Бейт Лехем,
Здесь юность расставила вехи.
Здесь верность и смелость души
Бедный пастух и герой
Весенней счастливой порой
Явил в деревенской тиши.
Любовь окрыляет, тем горше утрата,
Простолюдина за дерзость расплата.
Клятвы прелестной голубки Тамар
Звучали в ушах так прекрасно!
Да все суета, все напрасно,
Пустое, слепого случая дар.
Всякого манит счастливая доля,
Кому выпадает – то Господа воля.
Был опьянен невесты красой,
Надежды раскрылся цветок.
Быстро, безжалостно скошен росток
Жизни жестокой косой.
Довольно знавал судьбы перемены,
Для юного сердца нет хуже измены.
Возлюбленной голос враждебный
Ранит изнеженный слух.
Не вспрянет сломленный дух:
Настой не придуман целебный.
Готов присягнуть у Храма стены.
Знай же Тамар: виноват без вины.
Раздавлен, повержен, несчастен.
Клянусь обителью Бога,
Святая святых чертога:
К злодейству я не причастен.
Негде укрыться, везде ждет позор,
Камень на сердце, потупленный взор.
Тонкий фитиль правоты
Словно лампада без масла:
Ветер – и пламя погасло.
Не одолеть клеветы.
Померкли светила, черны небеса.
Впредь не вернутся снов чудеса.
Изгнанье слюною змеиной
Отравит, и зверя клыки,
Как лживые языки,
Убьют свирепостью львиной.
Отвергнут. Не знаю иного спасенья –
Уснуть навсегда сном вечным забвенья.
Коварная ложь, оговор, западня,
Скверны земной круговерть.
Приди же скорее, сладкая смерть –
Побег, избавленье, броня!
Тамар дочитала письмо, отложила свиток. Страдание в глазах.
– Радуется Иудея счастливому концу войны. В стране нет кручины, кроме моей. К чему мне жить, если Амнон мертв? Милостивый Бог, возьми мою жизнь, и печаль покинет Сион! – восклицает Тамар. – Невыносимы для моих ушей слезы и стенания милого Амнона, – сказала несчастная, вновь взяла в руки свиток, прижала его к груди. – Любезна сердцу была родина, пока краса Амнона освещала ее. Сгинул любимый, и адской долиной обратился Сион. Недолго жить осталось, умру от горя. Хочу, чтоб земля, поглотившая Амнона, вновь разверзлась и меня приняла.
Появился Иядидья. Он слышал слова Тамар. Причитания дочери огорчили и рассердили его.
– Принято у нас, что месяц скорбит девица по смерти нареченного. Ты же, дочь неразумная, никак не уймешь великий плач свой, сердца родительские жестоко терзая, – Сказал Иядидья.
– Отец, если б не скрыл ты от меня письмо Амнона, я б уж давно была в могиле и не мучила бы своим горем тебя с матерью, – смело возразила Тамар.
Видит Иядидья, что слишком тяжелы страдания дочери. Смягчился, пожалел.
– Праотец наш Яков почитал сына Иосифа среди мертвых, а тот жив был и великие дела вершил. Не отчаивайся, надейся на Господа, дочь.
– Не жалей и не утешай. Слова бессильны, слезами утешусь, коли смогу. Бывает так, отец, что лекарство хуже болезни, а если и лучше, то тем лишь, что действует медленнее.
Глава 29
Голос возлюбленного моего!
Вот он идет! Скачет он по горам,
прыгает по холмам.
Песнь песней, 2,4.
Пир у Иядидьи
Было у Иядидьи обыкновение, которому он следовал из года в год. В середине осеннего месяца Тишрей, за день до кануна праздника Суккот, когда, с Божьей помощью, закончены работы на токах, в амбарах и винодельнях, вельможа созывал в свой летний дом друзей и доброжелателей и устраивал пир. На утро перебирался в сукку и праздновал, отдавая, как и положено, семь дней Богу. Потом запирал летний дом и до весны жил в зимних покоях.
По установлению Господа каждый седьмой год в Иудее землю не возделывали и урожай не собирали, а брали то, что само вырастало. Нынешний год был седьмым и посему скудным, но Иядидья не отступился от обычая, и пир задал щедрый, как всегда.
– Со всех концов Иудеи люди стеклись в Иерусалим, – обратился Иядидья к Тирце, – и необычайно велико ликование в столице, только в нашем доме радость с печалью пополам. Вот, я пригласил на пир цвет молодежи и музыкантов самых лучших позвал. А, главное, уповаю на благое разумение Тамар: надеюсь, девица отрешится от тоски, забудет Амнона и найдет себе пару по сердцу.
– О, это говорят мужские уста! – улыбаясь, ответила Тирца, – сызвеку известно, что душа мужчины желает многих, а женское сердце верно одному. Коли женщина потеряет возлюбленного – не в силах забыть его, единственного! А впрочем, милый, хороша твоя задумка. Дай Бог тебе правоты! Если веселье в душу не протиснется, то хоть морщины разгладит.
Собрались званые гости. Ситри и Тейман спустились с горы Кармель. Авишай явился из Бейт Лехема. Наама и Пнина тут. И много прекрасных юных лиц украшают торжество.
Шофары и флейты, арфы и киноры, хоровод и пляски, песни и вино. Кто не печалится, тот весел, а кому не радостно, тот печален. Переглянулись Пнина и Тейман и тяжко вздохнули. Тамар, чтобы весельем душу не томить, ушла к себе и сладко плачет. Девушки тщатся разговорить бедняжку ей в утешение, но попусту, та лишь всхлипывает в ответ. Тирца и Наама тоже грустны.
Наплясавшись, гости расселись кружком и стали вспоминать тяжелые времена и муки, что приняли от Ашура. А потом благодарили Бога за милость и за спасительное чудо. Стемнело, и гости разошлись по домам.
Наама и Пнина остались ночевать в летнем доме. Мужчины – Ситри, Авишай, Иядидья, Хананель и Тейман – спать не улеглись и стали дожидаться рассвета, чтобы отправиться в лес и в поле и наломать миртовых и ивовых ветвей, без которых не отпраздновать Суккот.
Поа, новая служанка Тамар, как нельзя лучше оценила щедрость хозяев, отдав должное вину и яствам, и благодушие овладело ею вполне.
– Отчего, голубушка, ты убиваешься больше всех? Разве Пнине и Тейману легче, чем тебе? Что сказать о Нааме? Ведь она мать! – обратилась Поа к Тамар.
– Наама от двоих могла видеть счастье. И если один погиб, а другой цел, то горю не заполнить сердце до краев – останется местечко для радости. А у меня был один, и не стало его. Пнина вновь видит Теймана, а ко мне любимый не вернулся. Широко открыты створы Сиона, и родина рада своим возвращенцам. Лишь моему Амнону заказан обратный путь, и тяжелые засовы запирают ворота перед лицом его. Кто больше, кто меньше – люди находят усладу, а моя душа больна неизлечимо, – ответила Тамар.
Знакомый голос
С восходом солнца высыпали из домов жители Иудеи, и, верные завету Господа, принялись собирать ветви мирта и речной ивы – знаки спасения и геройства – дабы встретить праздник урожая, праздник Суккот.
Погасли утренние звезды, небо порозовело на востоке. Первые лучи дневного светила брызнули невесомым золотом на серо-синюю воду и зеленую землю. Горы расправили плечи. Деревья, трава, цветы заблестели каплями росы.
Тамар, утомленная безрадостными думами, под утро забылась тревожной дремотой. Мешаются в больной голове ночные страхи с дневными, плетут цепкую паутину небылиц и видений. Некрепкий сон, чуткий. Глаза закрыты, а уши ловят шорохи. И чудится Тамар голос вдалеке:
“О, священная гора! Вновь вижу чертог Господа, что на вершине твоей! Отсюда молитвы Сиона устремляются к Небесам. Здесь пророк Исайя, сын Амоца, постигает учение Бога великой мудростью своей – щедрый дар Всевышнего. Воздух чист, и воды светлы, и деревья свежи, и цветы и травы тянутся к солнцу, и над чудом неописуемым этим звенят и ликуют голоса птиц. Я, кажется, слышу шофары левитов в Храме. Смолкните, пернатые! Вместе станем внимать звукам радости и славы!”
И полилась из Храма песня.
Славит Сион в день сей торжественный
Праздник Суккот, дар свой Божественный.
Господь учинил расправу
Над силой темной и злой,
И с громкою Богу хвалой
Народ ликует по праву.
Навеки запомним Исайи урок,
Что преподнес нам вещий пророк.
Миг, и явился предсказанный мир!
В Храме открыты ворота,
Оставьте за ними заботы,
Спешите на радостный пир!
Народам Всевышний принес избавленье,
Бога отвергшим – позор, посрамленье.
Чертог на горе – радости место.
Юных повсюду звенят голоса,
Звуки киноров летят в небеса,
Счастьем земным сияют невесты.
Тамар пробудилась.
– Эй, Поа, – шепчет Тамар, – я, кажется, слышала любимый голос, – но он пропал.
– Мерещется тебе, госпожа, – ответила служанка, с трудом восставая от тяжелого после пиршества сна.
– Может и так, – с готовностью и обреченно заметила Тамар.
Вновь доносится голос:
“Благолепие и мир воцарились в Сионе. Изгнанники вернулись к родным очагам, как голуби в свою голубятню. Женихи и невесты, сияя глазами, глядят друг на друга. А Тамар назначена другому, и душа моя вместила всю земную печаль. Я до дна испил чашу гнева, что поднесла мне возлюбленная, а чашу спасения кто протянет мне?
Горечь изгнания и отчаяние рабства. Жил на чужбине, а сердце рвалось назад к священным местам. Вижу дом, что выстроен для меня и Тамар. В доме этом любимая подарит ласки Азрикаму. Вот масличное дерево, и на стволе его вырезаны наши с Тамар имена. Ветер обрывает сухие осенние листья. Я – один из них. Неприкаянный, кружусь над землей. Чем жить отверженным, лучше умереть и быть схороненным под этим деревом, и пусть оно станет мне заместо могильного камня!”
Амнон и Тамар
Голос смолк. Тишина.
– Да это же Амнон! Я не сплю, мне не мерещится! – вскричала Тамар, и сердце девичье отчаянно забилось.
Тамар бросилась к двери – закрыто. Будит Поу.
– Просыпайся, скорее ключ давай, пока Амнон не успел уйти! Боже сохрани опять милого потерять!
– Ты обманываешься, госпожа, и все семейство свое благородное и благоразумное в обман ввести хочешь! – авторитетно заявила Поа, разлепив глаза.
– Давай ключ, глупая!
Поа достала ключ из-под подушки. Тамар выхватила его из руки служанки, отомкнула замок и стремглав бросилась наружу. Смотрит тут, смотрит там – нет никого. “Амнон, Амнон!” – зовет Тамар. Нет ответа. “Неужели почудилось?” – в отчаянии думает девушка. Тут из-за деревьев вышел Дорам.
“Беги, красавица, по той тропе и найдешь пропажу. А еще ждет тебя большая неожиданность. Обещай, однако, что прежде меня никому из своих ничего не скажешь. Не покушайся на мою славу: кто выкупил, того и право благую весть принести!” – крикнул Дорам.
Не дослушав и не ответив, Тамар кинулась бежать по тропе, а Дорам направился к Иядидье.
– Амнон, Амнон! – вновь закричала Тамар, увидев, наконец, возлюбленного, и бросилась ему на шею.
– Ты ли это, голубка моя чистая?
И смолкли оба, и стоят, обнявшись, и колотятся сердца, и мысли бессвязные смешались в головах, и слова боятся уст. Первой заговорила Тамар.
– Прости, любимый! Правота поднялась из земли, а небо насмеялось над легковерием. Оба щедро наказаны. Пастуху причинила зло, пусть сын воеводы искупит мой грех!
– Оставь меня, Тамар, – ответил Амнон, не поняв ее слова, – забудь, дочь вельможи, простого пастуха. Любовь Азрикаму отдашь. Не ты, а я легковерен, пусть сын воеводы искупит мой грех!
– О, до сего часа никто не открыл тебе глаза! Слушай же! Азрикам – самозванец, присвоил наследие Иорама. Он – Наваль, сын негодяя Ахана. И Зимри, и Хэфер, и Букья были с ними заодно. Всех преступников поглотила земля. А ты, Амнон, ты – сын Иорама, воеводы в Иудее! Не отстраняйся от меня, милый. Мы созданы друг для друга!
Амнон стоит, как громом пораженный. Появляются Иядидья с семейством и оставшиеся на ночлег гости.
– Сын мой! – вскричала Наама и бросилась Амнону на шею, и слезы счастья покатились по материнским щекам.
– Братец любимый! – вторит Пнина.
– Сын Иорама! – наперебой восклицают Иядидья, Тирца и Тейман.
– Вернув Амнона, Господь залечил наши раны и осушил слезы, – добавил Иядидья.
– Спаситель и наследник! Стал явью мой сон, теперь могу спокойно умереть, – подал голос Хананель.
– Стал явью сон, или я сплю? – вопрошает Амнон.
– Сын воеводы! Ты больше не пастух. Ты удостоился всего, что является твоим по праву и по заслугам: возлюбленной, имени, наследия, гибели врагов! – торжественно провозгласил Ситри.
Жизнью цени любовь
Тут появляется Дорам, а с ним Иорам. Купец скрывал от воеводы до сей поры, чей Амнон сын. Дорам полагал, что если много больших радостей соединить вместе, то выйдет одна огромная радость, и она дороже.
Иорам увидел Иядидью и обнял его за плечи.
– О, Иядидья, ты истинный друг!
– Назови себя! Кто ты? – спросил в изумлении Иядидья.
Иорам снял с руки кольцо.
– Ты помнишь, что сказал товарищу своему Иораму, провожая его на войну? “Если вещь напоминает о чувстве, она бесконечно дорога для верных любящих друзей. Прими от меня это кольцо и укрепи его на правой руке. Пусть сей памятный дар хранит неколебимой нашу дружбу”. Двадцать лет я не снимал кольца. Был в плену у филистимлян, в рабстве у греков. Все драгоценные украшения утратил, а кольцо сберег. А оно – сберегло меня. Взгляну на него – и вижу родину и родных. Скажи, Иядидья, остались ли ветви у ствола, или я один в этом мире?
Амнон смотрит на объятия друзей, и вновь ему кажется, что он видит сон.
– О, Бог всемогущий! Земля возвращает своих мертвых, а преисподняя отпускает на волю призраков! – в ужасе закричала Наама.
Иядидья крепко обнял Иорама.
– Безмерно много сделал для меня Господь! Как благодарить Его? – воскликнул Иядидья,
– Да, Иорам, есть ветви у ствола. Вот Наама, любимая жена твоя, а это – ваши отпрыски, близнецы Амнон и Пнина, искупление тяжких лет. Уходя на войну, ты завещал мне соединить брачными узами юные сердца, если у одного из нас родится сын, а у другого – дочь. И вышло, что судьба благоволила нам вдвойне. – Сказал Иядидья и кратко поведал другу перипетии двадцати истекших лет.
– Любимая! Разлука тянулась бесконечно долго, но радость встречи бесконечно велика! – воскликнул Иорам, прижав к груди супругу.
– Любимый! Бог дал силы вынести все испытанья. Но прежде остановил нашу любовь на ее восходе. С полудня жизнь возобновим, – ответила Наама, утирая непривычные слезы. Затем мать взяла за руки детей, подвела к отцу.
– Муж, дорогой! Дети – награда и отрада наша. Им, юным, как и родителям их, Господь доставил немало причин силу духа проявить, – продолжила Наама.
– Амнон, я полюбил тебя на острове Кафтор. Заботился и берег, не зная, кто ты мне, сказал Иорам и расцеловал сына.
– Отец, и я полюбил тебя, тайны не ведая.
– О, Пнина, дочь! Как велика награда отцу! – с умилением промолвил Иорам, глядя в прекрасные глаза девушки.
Воевода задумался, вновь оглядел счастливые лица вокруг.
– Мое имение в Бейт Лехеме я даю Авишаю в дар за то, что сберег мне сына. Мои владения на горе Кармель отойдут к Ситри, спасшему жену и дочь. Но чем воздам Дораму, вернувшему детей отцу, а мужу – жену его? Все сокровища, которыми владею, не станут обеспеченьем благодарности моей!
– Я сблизил родные души, и в награду хочу, чтоб помогли мне сблизить мою душу с Богом Сиона. Только ваш Бог – истинный Бог! Он вернул мир народам. Позвольте сопровождать вас всех, когда подниметесь в Храм и станете молиться и возносить жертвы, – обратился Дорам к осчастливленным им.
– Ты наш, Дорам, ты с нами! – провозгласил Иорам, а остальные дружно поддержали, – наш Бог, Бог Якова, неизменно верный своему народу, присоединит тебя к дому праотца нашего!
И вместе с семействами Иорама и Иядидьи взошел Дорам на Храмовую гору, и все принесли благодарственные жертвы Господу. Затем собрались в летнем доме, и ели, и пили, и веселили сердца свои.
– Сбылись мои слова, сказанные двадцать лет тому назад: “И да возвратит тебя Бог с миром, а уж мы возблагодарим Господа жертвоприношениями нашими. И в этом летнем доме будем радоваться и веселиться и мы с тобой, и чада наши, и домочадцы!” – сказал Иядидья Иораму.
– Мой сон был вещим! – провозгласил Хананель, глядя на Тамар, положившей голову на плечо Амнону.
– О, как я счастлив! – воскликнул Тейман и поцеловал Пнину, – теперь уж камень в кольце навек с оправой неразлучен!