– Волк страшит клыками, козел рогами, а бахвал словами. Вперед ты землю будешь грызть, чем рот мой глиною залепишь! Давай-ка, Букья, проучим грубияна. Пойдем к городским воротам и расскажем старейшинам о славных деяниях Ахана. А тебе, Азрикам, не пристало с Аханом дружбу водить. Сторонись греха. Ахан тебя в логово к ведьмам заманивает.
Ахан взбеленился. Веселье недруга родит чертей в душе и на крайности толкает.
– Не запугаешь! У меня тоже есть старые новости для судей у ворот. Коли пришел срок – за преступления сполна заплатим все. И я, и ты, Хэфер, и ты, Букья, – сказал Ахан и что-то прибавил Хэферу на ухо.
Как ужаленный вскочил Хэфер и с ужасом стал разглядывать несчастных женщин.
– О, Ахан, – заголосил, запричитал Хэфер, – я каюсь, ты прости! Вражду долой, соединимся в дружбе!
Хэфер шепнул два слова Букье, и тот побелел, как мел.
Вот, Зимри, – продолжает свой рассказ Азрикам, – я смотрю на перепуганных до смерти Хэфера и Букью, и у самого сердце в пятки уходит. А причину страха своего не понимаю.
Хэфер и Букья вышли из хижины, я и Ахан – вслед за ними.
– Заруби на носу, Азрикам, – сказал Ахан, – и ты, и я, и эти двое, – и он кивнул в сторону Хэфера и Букьи, – мы все в одной лодке, и волны и ветер нам одинаково опасны. Вас, неразлучные друзья, я жду в доме моего господина. Будем совет держать.
Мы с Аханом вернулись домой. Страх возрос, теряю дух, боюсь узнать дурное. Любопытство сильнее страха. Уговорил Ахана открыться. Тот завел меня в дальнюю комнату, запер двери и вдруг бросился мне на шею, обнял и расцеловал. И жутким оглушил признанием.
– Вот, Азрикам, я сбрасываю с души моей тяжкий камень молчания и признаюсь: “Твое наследие моими руками сотворено. Преступления, кровь, убийства – твоего богатства скелет. А две женщины из хижины не ведьмы вовсе, а Наама и ее дочь!”
Я долго стоял с открытым от изумления ртом. Наконец опомнился.
– Ты сватал меня к дочери Иорама, отца моего, то есть – к сестре!? – вскипел я.
– Гнев не торопи. Обсудим с Хэфером и Букьей, как наши шеи уберечь от топора, – ответил мне Ахан.
– Что для меня теперь твои, Зимри, благие вести, после вестей Ахана? Боюсь, не все тайны открыл мой домоуправитель, – закончил Азрикам страшную свою повесть.
Ласковый дьявол и ангел-губитель
Зимри настороженно слушал Азрикама.
– Да, Азрикам, гнусны намерения Хэфера и Букьи, их прошлое темно. Но не досуг копаться в черных душах. Кнут времени по нашим спинам хлещет, а дел невпроворот. Во-первых, Амнон все еще в столице, из Сиона выкурить его – мой долг. Во-вторых, два негодяя хоть и запуганы Аханом, но нет поруки, что языки их не развяжутся, а это – неминуемая гибель. Общая опасность – причина мира меж врагами, но хрупок он, как разбитый и склеенный горшок. Бедой чревато и тревожно положенье! И если хочешь, чтоб моя смекалка тебя от бед хранила, как и прежде, открой пошире кошелек. Не быть скупым – уже богатство. Ты морщишь нос? Я удивлен! Ведь я к другому лагерю могу примкнуть. Скажу Тамар, что женщины из хижины не ведьмы, а мать и сестра Амнона, и герой вновь станет чист в ее глазах! – закончил Зимри, бросив наугад угрозу и попав в цель.
Азрикам онемел от дерзких, несуразных слов. Гнев душит, путает мысли и язык. Но ярость страхом сожжена.
– Уж половину казны к рукам прибрал! Впрочем, прости, я тобой доволен, ты помогал мне прежде, и нынче я в тебе нуждаюсь. О плате не тревожься, положись на мою щедрость.
Зимри принялся расхаживать из угла в угол, сосредоточенно размышляя. Наконец придумал, остановился.
– Ты вскоре принимаешь дорогих гостей, Хэфера и Букью. Раззадорь себя, силы духа наберись, мужчина! Преврати в попойку ваш ночной совет. Дождись, что гости очумеют от вина, и дом предай огню. И тайны с из хранителями вместе в дыму пожарища навек исчезнут. Когда покончишь с делом, удивишься, как верно и исправно это средство. Надежность – свойство простоты. Однако действуй осторожно и с умом. Плату возьму деньгами, сады и виноградники твои мне не нужны. Не трусь, положись на меня, я с тобой и в радости и в горе. Ну, вперед, не медли! А меня Амнон ждет, в моем колчане еще остались стрелы для него.
Зимри покинул Азрикама. Раздобыл в тайном месте змеиного яду и пошел к Амнону.
– Знаю, Амнон, ты ждешь весть из дома Иядидьи, – начал Зимри, – увы, хозяина я не застал. Он заседает с царедворцами. Совещаются, как город защищать и как народу представить дело. В палатах Иядидьи все домочадцы беззаботно спят, и не с кем говорить. Я новый план придумал, и есть надежда, что Тамар к тебе вернется или тебя вернет, что равнозначно. С Пурой пошли ей дар – кувшин молодого вина и гроздья винограда. Напиши письмо, полное слов любви и мольбы. Вели Пуре передать девице послание и дар ранним утром, когда она прохаживается по саду. Тут я появлюсь, с ней разговор затею, и мною сказанное подкрепит тобой написанное. Я буду горд и, как кремень тверд. Авось Тамар поймет, что не права, нас изгоняя. Что до меня, я милости не жду. Честно, верно, с открытым сердцем я служил отцу ее.
Последуй моему совету, Амнон. Так испытаешь сердце Тамар. Если есть в нем любовь, снова завоюешь его, а если не откликнется Тамар на твой последний зов, значит пусто сердце, и нет причины горевать.
– Хорош совет. Захочет Господь, и вернется Тамар, и вернется любовь. Прошу тебя, Зимри, не уходи в сей трудный час. Тяжко одному. Вижу тебя, и дух мой поверженный ободряется.
– Не трусь, положись на меня, я с тобой и в радости и в горе, – второй раз за день произнес Зимри.
Амнон уселся за стол и принялся писать письмо, не останавливая слез.
“Любимая Тамар, голубка моя! Объясни, чем согрешил перед тобой. Кара велика беспредельно. Изгнав, лишила меня Божьей милости. Простой пастух не смел и думать о прекрасной дочке придворного вельможи. Твоей любовью я был заново рожден и вдохновлен на то, что совершил для нас обоих. Молю, любимая, дай надежду! Вспомни письмо из Нинвэ: “Цени надежду жизнью”.
Ты одарила меня счастьем любить. Дух мой, смелость, ум – твое произведенье. Я вознесен и вмиг повержен. Какая сила двигала рукой творца, разбившего свое творенье в черепки?
Твой приговор ошеломил и оглушил. Любимая, покуда не вернешь ответ, я – камень в праще: не знаю ни пути, ни цели. Помнишь ли Бейт Лехем? Молю, Тамар, верни былое счастье! Иль объясни, за что наказан.
Шлю тебе дар, как в былые дни. Будет принят сладкий напиток любви – и сердце мое взовьется ввысь. А вернется назад, отверженный и горький, как измена – и уделом моим станет чужбина. Молча, с любовью даже, снесу беды и горести. Сердцу скажу: “Терпи. Изгнание – это воля Тамар!”
Любимая! В твоих руках моя судьба – жизнь и смерть, счастье и горе, честь и позор. Ответь, Тамар: рай или ад, что Амнона ждет?”
Амнон завершил труд и отдал на суд Зимри.
– Читай!
Зимри читал и перечитывал письмо, попеременно придавая лицу то восторженное, то горестное выражение. Амнон, сидя за столом и обхвативши голову руками, все что-то бормотал бессвязно.
– Ах, Тамар! Где я был? Где я сейчас? Что ждет меня? Горе мне, горе!
Полагая, что пришел момент положить предел стенаниям и толкнуть события вперед, Зимри вернул Амнону письмо и заговорил.
– Пусть тверже железа сердце возлюбленной, в мягкий воск обратит его жар твоих слов. Лишь дикая львица, к вкусу крови привыкшая, не выпьет этих речей нектар. Если столь дивные строки не встряхнут душу Тамар – нечего горевать, беги от нее прочь! Завтра, завтра решится! Надейся, и я надеюсь. А сейчас приготовь свой дар и утешься сном.
Амнон наполнил кувшин молодым вином, нагрузил блюдо гроздьями винограда, лег и уснул. А Зимри тихо-тихо подобрался к кувшину и влил яду. И никто не видел, и Пура не узнает, и висит над Сионом ночная тьма.
Добр или зол солнца свет? И праведные и грешные души равно согреваются небесными лучами. Светлые надежды и черные умыслы ждут не дождутся утренней зари.
Рассвело. Амнон вручает Пуре дар и письмо. Зимри напутствует посланника: “Преуспей и возвращайся с удачей! И да вселит Господь в сердце Тамар раскаяние, и да вернет радость в душу господина твоего!”
И Пура ушел.
– Я пойду вслед за ним, – сказал Зимри, – и принесу ответ. Не известно, какой стороной упадет монета. Вдруг еще пуще озлобится девица, преследовать тебя станет. Пока спрячься и жди.
– Если Тамар от меня лик прячет, чего еще хуже, и зачем мне прятаться? – вздохнул в ответ Амнон.
Ушел Зимри, ласковый дьявол и ангел-губитель. Мысли кипят его, и сердце ликует: “Плод созрел, дело сделано, славный барыш впереди!”
Только Зимри за порог, как вновь появился рассудительный Уц.
– Амнон! Мать и сестра в тревоге – не дождались тебя вчера. А я не сказал им о беде твоей, – выпалил вместо приветствия Уц.
– Вот, я вновь попытался утраты вернуть. Жду ответа Тамар. Не уходи сейчас, тоскливо одному.
– Эх, господин, кабы прежде слушался моих уст, не знал бы сейчас беды. Любовь начинается суетой, продолжается ложью и кончается скорбью. Пламя ее не осветит лик, лишь душу и плоть опалит. Благословен сторонящийся любви! А уж коли попал в соблазна капкан – крепись, и спасение придет, и надежда слезы осушит, – закончил премудрый Уц.
Скука банальной рассудительности искупается долей истины.
Глава 22
Убедительные небылицы
Только солнце взошло над Иерусалимом, как потянулись на рынки жители со всех концов города, гонят на убой крупный и мелкий скот, везут вино и масло, спешат продать плоды своих рук. Иядидья с Тирцей сидят у окна и наблюдают лихорадочное шествие.
– В считанные дни опустеют хлева, овчарни и винные погреба. Пир горой. Похоже, на полста лет вперед животы набить хотят. Страшатся люди, что Санхериву добро их достанется. В страхе больше зла, чем в его причине. В эти дни небеса стенают и слез ждут, а внизу радость бьет ключом, – негодуя, заметил Иядидья.
– Вот-вот в нашем доме стенания и слезы услышим. Завтра свадьба Тамар и Амнона, все припасено, лишь невеста не готова. Ночь проплакала, говорить не хочет. Глупая, верит болтовне пророчицы и боится Амнона, – сказала Тирца.
– Как вступил Амнон под мою крышу, так и пропал покой в доме, и Тамар словно безумная. Оставь ее на волю Господа.
– Вон она в саду, бедняжка. Бежит от меня и жалости не принимает.
– Еще день потерпи, и призовем к ответу: пусть скажет свое желание, ведь ей уж восемнадцать!
Тем временем Зимри, следуя замыслу, вошел в сад. Тамар, держа в трепетных руках послание Амнона, глазами вбирала драгоценные строки. Она читала письмо, а Зимри читал знаки девичьего сердца на лице ее. Уходит гнев, возвращается любовь.
Появляется Маха с кувшином в руках, протягивает его Тамар.
– Стой, госпожа! – вопиет Зимри, – не прикасайся к вину, пощади себя, ты во цвете лет!
Тамар испуганно подняла глаза на спасителя, а тот уж рядом с ней.
– Цела и невредима, госпожа? О, я кажусь помешанным! Пусть так, главное, кувшин не почат, и госпожа жива! Слава Господу – он милосерден к дому Иядидьи!
– Зимри, говори ясней!
– Ясно вполне, но не хватает слов. Кто пишет письма, тот над словами господин. Красноречивым пером скорописца Амнон скрывает злые помыслы сердца. В клочья порви письмо, на землю вылей вино и забудь навеки Амнона! Прости, я прям и неуклюж в словах.
– Амнон в моей душе не робкая травинка, что ветер твоих вздорных уст легко поднимет в воздух и унесет. Зачем гневишь меня? Из сердца моего не вырвешь Амнона, скорее вырвешь сердце. Твой язык – орудье клеветы!
– О, как я глуп! Дьявол подстрекнул меня к чужим заботам прилепиться. Разве осудит тебя ближний, если любишь себя больше, чем его? За наивность заплачу сполна! – в полном отчаянии вскричал Зимри.
– Ты прав, ты не умен, коли порочишь Амнона передо мной. В сердце твоем – пропасть ада. Замыслил меня туда столкнуть, утопить во мраке преисподней, погубить и не открыть источник зла! Желаю знать, кто и каким орудием намерен жизни меня лишить!
– Вели сердцу быть алмаза тверже и слушай, госпожа. Помнишь ли, как посылала меня к Амнону с упреками и наставлениями, чтоб я усовестил его и вернул тебе? Вместо навязчивых нравоучений я избрал иное средство – хитрость. Стал сетовать ему, что вот, ты, якобы, изгнала меня из дома без вины, по прихоти пустой, и заступится просил. Амнон велел Пуре принести побольше вина. “Пей, Зимри, сладким вином горький вкус обиды отобьешь”, – сказал мне Амнон. Я выпил, и Амнон стал пить, греша, ибо не истекли тридцать дней зарока. Но я – молчок.
Он усердно налег на вино. Потом говорит: ”Странно, что тебя обидела Тамар, но еще большее диво, что и моя участь не легче. Мы оба изгнаны, – сказал он с дрожью в голосе, – я безродный простолюдин, Авишай купил меня младенцем, вырастил, сделал пастухом. Моя доблесть и красота вознесли меня к благородству и богатству. Тамар полюбила меня, и я ответил любовью вельможной и богатой девице. Иядидья не посчитал меня достойным дочери. Рискуя жизнью, я разыскал в Ашуре и выкупил Хананеля, за что и унаследовал его сокровища. Счастливый, приготовился к хорошему – деньги умножать и жить среди вельмож. Завидуя моему золоту, Тамар переметнулась к другому жениху. Каково? Забыла, что я более не пастырь овцам, и сам не робкая овечка!”
Теперь, Тамар, внемли тому, что присовокупил к своему рассказу Амнон: “В Иудее думают, что Иерусалим столица мира, а жители его – факел для блуждающих во тьме народов. Ха-ха! Я тоже ошибался, пока не побывал в Нинвэ. Это город красоты и силы, велик он и непобедим. Там мудрецы Востока, всеведающие звездочеты, кудесники, строители и полководцы. Нельзя познать их премудрость разом, но осознать величие мне по плечу. Пусть, восхваляя одно, я унижаю другое, зато, восхищаясь, я возвышаюсь сам! Должны мы не бояться, а радоваться Санхериву. Вот тебе моя рука, Зимри! Довольно быть слугой господ, становись господином моих слуг!” Таковы слова Амнона.
Тут, госпожа, я и подумал: “А не замыслил ли Амнон какое зло?” И хитро спрашиваю, что нам готовит царь ашурский, и не ждет ли Иудею судьба порушенного Шомрона? Амнон отвечает: “Ты уж сам сказал. Однако не болтай об этом у городских ворот. Санхерив сотрет Сион с лица земли. Не пощадит ни грозных боевых коней, ни трепетных ягнят, ни суровых воинов в черных кольчугах, ни их нежных белых голубок”. Я вновь вопрошаю: “А что с твоей славной голубкой станется?” И слышу ответ: “Славная моя голубка не достанется врагу!”
Тамар просияла.
– О, этого довольно, – счастливо воскликнула она, – Амнон не разлюбил! Только бы слова твои утренней дымкой не рассеялись, а большего мне и не надо, любезный Зимри!
“Слушать она желает все, а слышит лишь то, что желает” – подумал он.
– Лучше мне ослепнуть, госпожа, чтоб не видеть ликования там, где место слезам. Или сладок тебе обмана мед?
– Отчего не умеешь, как ангел Божий, добрую весть принести? Сердцу радость нужна! – с досадой ответила Тамар.
– Прежде Амнон был твоим ангелом Божьим и добрым вестником. Вчера вечером он без меры опьянил себя вином, и отяжелевшие уста его извергли потоки вздора, злобы и клеветы. Он порочил воинство наше, воевод, царедворцев и самого царя Хизкияу. Дерзко возводил хулу на пророка Исайю, сына Амоца, и для учеников его, вчерашних своих товарищей, не поскупился на комья грязи. Потом добавил: “Тебя занимает судьба голубки моей ненаглядной. Повторяю, враг не получит ее. Не погибнет Тамар ни от меча, ни от бесчестья, ни от голода. Я сам ей могилу приготовлю и отплачу за измену!” – сказал и хватил ладонью по столу и сверкнул бешеными глазами. “Давно ли звенели песни любви?” – в изумлении спросил я его. “Другие времена – другие песни!” – возразил мне Амнон и добавил: “Скоро увидишь, сколь много мудрости я взял с собою из Ашура.”
– Господи, за что столько горя? Сердце мое не вмещает! – в слезах воскликнула Тамар.
Зимри ободрился. Слезы – лучшая награда лицедея.
– Ничье сердце не вместит столько! Слушай дальше. Амнон закусил удила и понес. Кричит мне: “Следуй за мной, Зимри, узнаешь кое-что!”
Ночные приключения
Вот идем мы с ним в ночи. Пустынно и жутко. Вижу, костер пылает. Слышу девичий голос: “Матушка, возлюбленный мой Амнон пришел!” Женщина отвечает: “Разожги посильнее огонь, дочка, да призови силы тьмы, тебе подвластные, да покажи милашке своему, на что ты, молодая, горазда!”
Языки пламени взвились вверх, искры вокруг, смрад от серы и смолы. В желтом свете огня я увидел тех, кого слышал: женщина приятного вида и юная девица красоты неописуемой. На головах обеих платки чернее вороного крыла, горящие угольки бахромой обрамляют одежды. Мерно раскачиваются у огня и повторяют: “Жарче, жарче пылай, адский костер! Пусть сердце Тамар ревностью вспыхнет и сгорит дотла!” Молодая ведьма подходит к Амнону: “Порушь твой союз с Тамар!” Амнон взял ее руку, прижал к своей груди и говорит: “Презираю Тамар и богатство ее, я довеку с тобой!”
Тут красавица засвистела, что есть мочи, а потом стала кликать своих: “Сюда, мои подданные, свидетельствуйте предо мной клятву Амнона!” Зашумело, загудело поле, и со всех сторон стали сбегаться дикие звери и всякие чудища, тяжкий дух впереди них катится. Львы рычат, волки скалятся, медведи ревут, кабаны зубами скрипят. За ними пернатый сброд: филины и совы, вороны и сороки – крик и гам, треск и карканье. Змеи шуршат и кольцами по земле колотят. Появился дьявол, а с ним чертенята. И вот, начинается самое ужасное – мертвецы встают из могил. Отряхивают с себя прах и маячат в свете звезд. Сердце сдавил смертный страх, и я вскрикнул: “Спаси меня, Господи!” А дьявол вопит мне в ответ: “Меж нами не смей Господа поминать!”
Нежная девица приблизилась ко льву, схватила его за гриву крепкой рукой и подвела к помосту. Дикий зверь покорно следовал за ней. Она, не дрогнув, вонзила ему в шею острый нож, нацедила крови в черепок, вымазала ею Амнона и сказала: “Вот, наш союз скреплен, а твой с Тамар – разрушен. Кровь мной убитого льва сильнее крови льва тобой убитого”.
Женщины зарезали двух диких кабанов. Лучшие куски мяса и вино вознесли на помост и принесли в жертву божествам. Остатки туш швырнули в котел. Юная красавица закричала пронзительным голосом: “Слышите ли вы, черти и дьяволы, страшилища земные и небесные? Вы – свидетели нашего с Амноном союза!” Затем оглушительно свистнула во второй раз, и в мгновение ока исчезла нечистая сила, и скрылась из виду живность поганая.
Готово варево. И стали женщины и Амнон есть мясо и пить вино, что божествам подносили. Остатки вина налили в кувшин и добавили змеиного яду. Затем меня пригласили к пиршеству, да я отговорился. Младшая ведьма пригрозила мне: “Все, что видел и слышал – страшная тайна, и
головой заплатишь за длинный язык!” Не ведая стыда, на моих глазах Амнон предался гнусному распутству с матерью и дочерью, и я не вынес дикого зрелища, и силы покинули меня, и я упал в беспамятстве.
Очнулся я в комнате Амнона, а как вернулся туда – не помню. Вижу, Амнон вручает Пуре кувшин с вином и письмо. “Ты видел мою силу, теперь узнаешь мою хитрость, только рот держи на замке!” – хвастливо сказал мне Амнон и вышел. “Рот держит на замке способный на большие дела, а хвастун – мелок” – подумал я о нем и, выскользнув из комнаты, стремглав бросился к тебе, Тамар. И, слава Господу, кувшин запечатан, и ты жива!
С первобытным ужасом слушала Тамар изобретательную повесть Зимри. Радетель ее торжественно умолк, но долго еще бедняжка немым застывшим взглядом смотрела в никуда. Наконец, ожили уста.
– Дай руку, Маха. Голова кружится, Небо и горы валятся сверху, земля снизу ускользает из-под ног.
– Истину ли слышали наши уши? Не иначе, вино или сон помогли выдумать небылицу. Испытаем сочинителя! – сказала Маха и принесла голубку – любимицу Тамар, подарок Теймана. Маха раскрыла ей клюв и влила вина из кувшина. Мгновение, и пташка захрипела не по-птичьи, забилась, вырвалась из рук и упала замертво. Маха в ужасе обхватила руками голову, Тамар побледнела, как мел.
– Смерть в кувшине этом! Что скажешь, госпожа? – спросила Маха.
– Что сказать? Обступите меня тесней, холмы высокие, скройте от мира мой позор! Погубитель избрал день сегодняшний моим последним днем.
Зимри, потрясенный успехом дела, принялся рвать волосы на голове.
– Зачем я вчера не умер? За что наказан быть вестником и свидетелем юной жизни крушения? Крепись, Тамар! Сильный дух горю душевному и желчи змеиной противотрава лучшая – вдохновенно воскликнул Зимри.
Долго молчит Тамар. Вздыхает, и, как стон ее вздох. Зимри встревожился.
– Сама просила, госпожа, говорить, не таясь, – оправдывается Зимри.
– Ты был свидетелем ада, и вышел цел, а я лишь эхо слышала. Мне ли сетовать?
– Ведь мужчина я! Да и кто мне Амнон? Ни кум, ни сват – чужой! Забудь его и ты. И обещай, госпожа, тайну хранить, ибо боюсь я Амнона.
– Ты трус, а не мужчина! Ступай!
Непреклонная Тамар
Тамар удалилась к себе. Вошел Иядидья.
– Дочь, ты стала тенью. Печалью не делишься с отцом. Или не помощник я тебе?
Тамар бросилась к отцу на шею и зарыдала.
– Прости, отец, несчастную дочь свою! Кабы не таилась я от вас с матерью, не пришла бы в дом беда. Слишком поздно глупое девичье сердце уразумело личину Амнона. Он мерзости предался и мне стал мерзок. Молю, отец, пощади старика Хананеля, пусть не узнает этот срам. Я привела домой бедствие, мне и изгонять его!
– Скрытность всему виной, дочь. Милей свои глаза в чужой душе, чем чужие в своей. Напиши негодяю письмо и от дома отвадь. Я давно раскусил молодчика, но молчал, ждал твоего прозрения. Этим виноват.
– Не чужим, а любимим безмерные преступления совершены, а посему безмерно мое горе. С ним наедине оставь меня, отец!
Иядидья покинул Тамар, а та в глубокой печали. Хочется плакать, но нет более слез.
Появился Хананель.
– Случилось ли что, бедняжка? – спросил старик.
Тут вернулись слезы. Поплакав, Тамар отвечает.
– Внезапный тяжкий недуг меня поразил. Иссушил сердце, в скукоженную сливу его обратил, и не стало в нем места для Амнона. И это накануне дня, ему предназначенного! В одиночестве хочу горевать. Ты поймешь и не возропщешь, мудрый старик.
– Надейся на Господа, и он поможет, – в испуге произнес Хананель и поспешил к Иядидье и Тирце, сказать, чтоб без промедления посылали за лекарем, за целебными снадобьями и бальзамом.
Тамар одна. Большая обида обращается в великий гнев. Уселась за стол, принялась писать Амнону разящий ответ.
Появляется Тирца.
– Дочь любимая, излей мне душу!
– Чуть потерпи, матушка, лишь сочиню письмо. Потребую от нечестивца навсегда покинуть дом наш и страну.
– И любовь былая, и нынешняя ненависть – твоего сумасбродства порождения. Не забывай, что Амнон спас жизнь тебе и деду!
– За сто лет праведности не искупит Амнон зла свершенного. Закосневшего в пороке не исправишь, как не обуздаешь ветер. Горько проклинать боготворимого.
В комнату входит Уц.
– Госпожа, соблаговоли ускорить ответ. Возлюбленный твой терзаем неизвестностью.
– Передай Амнону, пусть поторопится Сион покинуть. Ворота засовами стучат от нетерпенья поскорей захлопнуться за спиной злодея. Речи его – мед, а дела темны, – ответила Тамар.
– Передай Амнону, что Бог ему укажет путь и воздаст по справедливости. Нет мнений правых и неправых до конца, – добавила Тирца.
– Вот письмо для того, кто свое и мое сердце разбил, – сказала Тамар Уцу.
Понурившись, Уц направил стопы к матери и сестре Амнона и поведал о его беде.
– О, добрый Бог! Ты прежде хранил меня, чтоб не увидала дна чаши горестей моих. Должно быть, настал день! – со слезами воскликнула Наама, – беги, Уц, к Амнону, скажи, пусть отправляется в путь, найдет нас в Бейт Лехеме. Там и Ситри будет ждать.
Не сбылось это. Люди Иядидьи подстерегли женщин в пути и пленили их, чтоб привести к вельможе, а потом выдать на суд старейшин.
Глава 23
“Сердце мое в смятении,
дрожь пронимает меня,
вечер, которого я так ждал,
обратился для меня в ужас”.
Исайя, 21, 4.
Беги, Амнон, беги!
Солнце клонится к западу. Последние лучи скользят вдоль громады Масличной горы. Нет больше духу у Амнона ждать Пуру или Уца с известием от Тамар. С тяжелым сердцем он отправился в город. Вот река Кидрон. Ручей с шумом впадает в нее. Горным хрусталем сверкает беспорочная чистота его, и твердь небесная – цвет его. Мутны воды Кидрона, и быстрая прозрачная струя теряется в широком сером потоке реки.
“Веселым ручьем, по камням беззаботно скачущим, ликовало сердце мое, а нынче темен и мрачен мой дух, как волны Кидрона”, – думает Амнон, – “Чуть-чуть успел испить из кубка блаженства, и уж горести торопятся наверстать свое. Пока пестовал в мыслях росток любви, злая судьба острила серп – нежный побег скосить!”
Думы сии увлажнили глаза Амнона. Он сам не заметил, как поднялся на Масличную гору. Слышит знакомый голос. Это Уц.
– Торопись, Амнон!
– Какую весть принес мне?
– Не медли, Амнон! В словах моих буря, а в руках смерть, – сказал Уц и протянул Амнону письмо Тамар и кувшин с вином. – Вот, что на словах передала Тамар: “Письмом этим на вечные времена расторгается наш союз. Вино возвращаю. Отведай из кувшина, и воздастся тебе!” Я вышел от нее, и меня догнала Маха и успела шепнуть: “Скажи Амнону, чтоб не прикладывался к сосуду, а завтра я сама приду и остерегу от беды, ибо ожесточилась Тамар и смерти его желает”.
Амнон выхватил из рук Уца долгожданное послание и стал читать.
“Подбирающий за жнецом не пропустит колосок, виноградарь не оставит гроздь. Вот и я припомню без пропуска все мои слова любви – избранник, несравненный, возлюбленный – и все твои нежные речи – голубка, единственная, любимая. Припомню, чтобы навсегда забыть.
Ты пьянил сладкими песнями и готовил могилу. Кровавый жених! За что смертельную отраву припас твоей голубке? Нежные трели хищным клекотом обернулись. Слышишь ли ты меня, или глух, как змей, ушей лишенный? Волчица злобная волчонка не разлюбит! Зачем прекрасноокий избавитель угрюмо сматывает спасенной жизни нить? Мерзости тобой свершенные – позор всеобщий, и вслух нельзя промолвить: Господь услышит и покарает весь Сион!
На мгновенье стань прежним Амноном. Скажи, кому назначил смерть жуткую от яда? Кому? Единственной своей? Той, что предпочла тебя всем сокровищам земли, не променяла на владык ее? Твои слова: “Врагу не выдам – сам погублю!” Горе тебе! Образ дивный твой в моей душе я вдребезги разбила, и нет возврата!
Прочь беги, мой отравитель! Где прибежище тебе? К морю придешь – вспенится, в горы поднимешься – громом разразятся. Ни в пещере звериной, ни в гнездилище змеином не скроешь зло свое, ибо жестокостью превзошел ты обитателей убежищ этих. Остерегаю: беги! И слово это – последняя моя милость тебе. Родичи полны гневом и расправу готовят ужасную, а крови твоей видеть не хочу. Дорога твоя – в преисподнюю, судьба твоя – муки, стоны и плач!”
Амнон дочитал письмо. Сердце гулко стучит, и трудно дышать. Написанное языком гнева, читается с ужасом. Он уселся на землю, разодрал одежды.
– Господь смешал нам языки. Слушая, не понимаем, как глухие. Страшный день смятения. Ненависть – не воздаяние любви, и к любящему сердцу грех убийства не пристанет. Здесь дух злоумышления и клеветы. Бедняжка введена в обман коварный. Пойду к ней, и все разъяснится, вернется счастье, – сказал Амнон изумленному Уцу.
– Прекраснодушия довольно, Амнон! Жизнью не играй! Не шутит Маха – госпожа ее твоей желает смерти. Кувшин с отравленным вином не вразумляет? Уж лучше бы изменщица сама испила зелье!
– Молчи и не порочь святое имя!
– Упрямство слепо! Столь дорога она тебе, что смерть от ее руки красна? Лишишься жизни, как преступник, и правда с тобой умрет. Беги, спасая душу!
– Убегая, душу не спасаю, а гублю. Мрак горя в ней не осветить, пока она черна в глазах Тамар.
– Так следуй материнскому приказу и мчись в Бейт Лехем. Там мать с сестрой и Ситри с Авишаем будут ждать.
Амнон рассеян. Уца слышит, но не внемлет ему. Говорит, словно во сне.
– Отправляйся, Уц, к Тамар. Скажи возлюбленной, что я жду ее под оливковым деревом, тем самым, на котором вырезаны наши имена на память. Сердце переполнено любовью, так много нежных слов на языке!
– Блажен без дум живущий! Опомнись, Амнон!
– Птицы пропели и угомонились. Душа моя когда угомонится? К дереву нашему пойду, вдохну чудесный аромат листвы. О, наслажденье! Увижу Тамар, мой дух воскреснет!
Ах, что я, безумный, говорю? Сон бессилен, явь неодолима. Не свадебный венок, позора чаша мой удел. Кто в доме заживет, что для меня построен? Нет, я не жених кровавый! Я обвинен, а нет вины!
Как прекрасен ты, великий Иерусалим! Привет тебе, город Храма, привет и тебе, чистая голубка моя! Нет и не будет гнева в душе моей, только бы Бог на тебя не гневился! – закончил Амнон.
Столь вдохновился он высоким слогом своим, что не заметил, как появился Тейман верхом на коне.
– Бери коня, Амнон, и скачи без оглядки, не медля. Месть и меч над твоей головой, – выпалил Тейман, слез с коня, и ушел, и не обернулся.
Амнон очнулся от грез. Мгновение, и уж он в седле.
– Я скачу в Бейт Лехем, а ты, Уц, доставь туда мать и сестру побыстрей, ибо я там не задержусь, – сказал Амнон.
Исполнив последний долг дружбы, Тейман направился к Тамар и, как ожидал, застал ее в слезах. Но слов утешения нет у брата.
– Сестра, забудь сияющую красу Амнона, приготовься быть супругой Азрикама. Такова воля Бога, так желает наш отец. Вечером явятся старейшины и засвидетельствуют ваш союз, – сказал Тейман.
Тут вошел Хананель.
– Я все слышал. Не бывать тому! Не Азрикаму я свои сокровища назначил.
– Дед, милый, спаси от Азрикамовых объятий! Не под силу мне два горя враз нести. Пусть выбросит из головы, что полюблю его лишь оттого, что Амнон мною изгнан. Мне ненавистен Азрикам. Судьба моя вместит лишь одного героя. Он был уже и он нарушил верность. Замены не хочу, ведь равного ему нет на земле.
– Кто знает истинную Амнона вину? И не введен ли в заблужденье твой отец? Неужто сердце доброе и юное принадлежит закоренелому злодею? Терпение. Сперва узнаем, что пленницы поведают старейшинам. Исследуем все и предоставим разуму руководить, – рассудительно заметил Хананель.
Заходит Тирца.
– Вот, привели двух ведьм. Не диво, что Амнон разума лишился. Младшая сказочно красива, – сказала Тирца, покосившись на детей.
Тамар смешалась. “Где Маха?” – только и нашлась сказать.
А Маха уж за городской стеной. Устремилась вслед за Амноном.
Глава 24
Попытка расследования
Под охраной стражников Наама и Пнина доставлены в дом Иядидьи. Мать укутана платком, лицо дочери открыто. Иядидья распорядился послать за Зимри. Увидев двух женщин, причину своих бед, Тамар содрогнулась.
– Ах, отец, взгляни на этих несчастных! Некому пожалеть бедную мать, беззащитна скромная дочь! – сказала Тамар с насмешкой, что ранит больнее ненависти. Потом взорвалась. – Попались, негодные! Ограбили меня, душу растерзали, отравить задумали. От возмездия не уйдете!