Чары крови и роз. Другая история Белль

– И о котором нам ничего не известно, – заметил Джон Вуд, поджав губы.

Белль вспомнила, что отец Камиллы пытался узнать что-нибудь о мистере Голдинге после Осеннего равноденствия через свои адвокатские связи, но ничего не нашёл.

– Джентльмены, не всё ли равно, кто оплачивает праздник? – сказал судья Морган весело. Взглянул на Белль и подмигнул ей.

Она отвернулась. Его обритая наголо голова, хищный прищур, самоуверенная улыбка, кривящая тонкие губы, и вся его высокая и мускулистая фигура вызывали у Белль отвращение. Она скучала по тем месяцам, когда судья Морган, после того как она поцеловала его, лишился возможности смотреть на неё, но ещё больше по тем трём неделям, когда он вынужденно уехал в Плимут сопровождать жену на роды. Но вот теперь он вернулся и всё началось с начала. В таких случаях, как этот, Белль досадовала, что действие поцелуя фейри заканчивается, стоит тому, кого поцеловали, уехать хотя бы на две недели.

– Меня тоже беспокоит этот загадочный спонсор, – помолчав, произнёс мэр. – У него есть связи при дворе и, кажется, он знаком с принцем Элиотом.

Само имя принца Элфинского вызывало у Белль тошноту. К сожалению, в этот Хэллоуин ей точно не удастся избежать участи вновь встретиться с ним за ужином. Покровительство короля обходилось ей дороговато, когда приезжал принц Элиот, приходившийся дядей монарху Великобритании. По слухам, король Александр три года назад подарил дядюшке титул принца Элфинского, чтобы пореже видеть при дворе. Ещё бы! Ведь принц Элиот постоянно впутывал высокородных джентльменов и леди в пикантные истории, и самый приличный, даже чопорный вечер в присутствии его высочества мог плавно превратиться чуть ли не в оргию. На Элфине же принц вообще терял всякий стыд: в этом июне, например, когда мэр и Белль приехали к нему в «Королевскую пристань», чтобы объявить об отмене Молочного бала из-за трагедии в Базовом лагере, они застали его высочество в почти невменяемом состоянии в окружении голых девушек и парней. А главным элфинским фетишем принца было наблюдать, как последняя фейри ест сладости. Белль ненавидела его за это всей душой.

Вдруг она услышала своё имя и отвлеклась от неприятных мыслей.

– Что скажешь, Белль? – спросил мистер Купер.

Она прокрутила в голове диалог мэра с мистером Своном. Второй предположил, что Белль могла бы посетить церемонию посвящения принца Ричарда: в день своего шестнадцатилетия, двадцать третьего марта, наследнику престола предстояло отправиться в Авалон. Такова была традиция Пендрагонов, заложенная ещё королём Артуром, вернувшимся с острова Блаженных в 1784 году. Аннабелль сама мечтала побывать в Авалоне – ведь это была земля обетованная первых детей Лилит, истреблённых по всему миру задолго до возвращения Артура.

– Я с радостью, – ответила Белль, улыбнувшись. Хоть она и не была уверена, что её пригласят на такое важное и закрытое событие.

– Говорят, никто из Пендрагонов не может войти в Авалон уже лет сто, – произнёс мистер Вуд.

– Вот ты адвокат, Джон, – с укором заметил мистер Купер, – а веришь в слухи.

– Не такие уж это слухи, – возразил главный редактор «Торнфилд ньюз». – Буквально пару месяцев назад я читал статью в «Вечернем Лондоне» за 1879 год, посвящённую восшествию на престол короля Эдгара. После смерти своего старшего брата Генри в 1864 Эдгар стал наследником престола. И в день своего шестнадцатилетия в 1865 году так и не смог пройти испытание Авалоном, – многозначительно закончил мистер Джонсон.

– Это не подтверждено, – холодно возразил мэр. – Давайте вернёмся к организации бала.

– «Вечерний Лондон» – оппозиционная газета, – напомнил мистер Вуд. – Они поддерживали то Ганноверов, то французских революционеров – удивительно, как их до сих пор не закрыли.

– Нужно же как-то показывать, что в стране свобода слова, – насмешливо заметил судья Морган.

– Мы на Элфине этого не чувствуем, – продолжил мистер Джонсон с упрёком в сторону мэра, не желающего обсуждать действительно важные проблемы, – но в стране зреет недовольство властью. Возле Драгон-касл⁸ регулярные митинги…

– Кучка отбитых фанатиков, – небрежно бросил судья Морган.

– Недовольные всегда найдутся, им даже повод не нужен, – сказал мистер Свон. – Главное, что Экскалибур по-прежнему принимает кровь Пендрагонов. А значит, всё в порядке, – оптимистично закончил он. Белль улыбнулась, вспомнив своего лучшего друга Кевина, сына мистера Свона: тот тоже, несмотря ни на что был убеждённым оптимистом.

– Принимать-то принимает, – проговорил мистер Джонсон, явно недовольный тоном и словами мистера Свона. – Но он же ожоги оставляет! Вы видели руки короля Александра и принца Ричарда после того, как они брали меч?

– Я не всматривался, – отмахнулся мистер Свон.

– Ну хватит, Питер, – нахмурился мэр, взглянув на мистера Джонсона. – Надеюсь, никто из твоих сотрудников не пишет об этом статью?

– А если и пишет, то что? – с вызовом сложил руки на груди мистер Джонсон.

– Ты же не будешь рисковать репутацией «Торнфилд ньюз» и пересказывать сплетни? – обеспокоенно спросил мистер Купер.

– Дэниел! – обиделся мистер Джонсон. – «Торнфилд ньюз» – это тебе не жёлтая газетёнка, и я…

– Джентльмены, прекращайте, – раздражающе снисходительно остановил начавшийся спор судья Морган. – Среди нас дама, – напомнил он, понизив голос, и посмотрел на Белль.

Она не удостоила его взглядом, хоть он и был прав. Дискуссия о Пендрагонах в самом деле принимала опасный характер: ещё немного – и можно будет говорить о государственной измене. О том, что в жилах короля Александра, как и его отца, и деда, вплоть до короля Эдгара, не течёт кровь Пендрагонов, шептались уже очень давно. Как бы королевская семья не скрывала от народа результаты паломничества наследников крови короля Артура в Авалон, до людей всё равно доходили обрывки информации. Они пересказывали её друг другу, и истории обрастали далёкими от правды подробностями. Конечно, подобные разговоры не приветствовались правительством Британии, и по статье за клевету кого-то регулярно штрафовали или наказывали принудительными работами или даже лишением свободы, но народ это не останавливало.

Аннабелль была знакома с принцем Ричардом (тот приезжал в Торнфилд на Молочный бал два с половиной года назад), и она чувствовала, что он – Пендрагон, ведь Пендрагоны благословлены магией Лилит. И пусть говорят, что принц Ричард не сможет войти в Авалон, и что Эскалибур в его руках горит тусклее, чем в руках его отца и деда, и что рукоять священного клинка обжигает кожу его ладоней, Аннабелль всё равно будет верить: принц Ричард – достойный наследник престола и в его жилах течёт кровь короля Артура.

А вот насчёт законнорождённости принца Элиота у Белль были большие сомнения: в нём она не чувствовала магии Лилит. Но, возможно, дело было в том, что все ощущения рядом с его высочеством перебивало чувство омерзения.

Белль прислушалась к разговору: мистер Вуд упомянул Фредерика. И, как всегда, в весьма предсказуемом контексте.

– Камилла сказала, что он куда-то уезжает? – спросил мистер Вуд у Виктора Уайта.

– Может быть, – холодно ответил тот.

– Ты что, об этом ничего не знаешь? – изумился мистер Вуд. – Он же твой младший брат! – добавил с упрёком, в котором звучали нотки негодования.

– Джон, ему не пять лет, – сухо напомнил Виктор Уайт. – Он давно передо мной не отчитывается.

Белль слышала подобные разговоры почти каждый Совет Основателей. Мистер Вуд определённо испытывал на прочность знаменитое уайтовское терпение. Кажется, он искренне считал, что Виктор должен повлиять на своего младшего брата, который уже семь лет встречается с дочерью мистера Вуда, но до сих пор не женился.

Белль вдруг вспомнила Фредерика, и её сердце сжалось. Взглянув на Виктора, она вновь подумала, как всё же не похожи братья Уайт друг на друга. Не только возрастом и внешностью: Виктору было сорок девять, а Фредерику – двадцать семь, старший был коренастый и среднего роста, а младший – худощавый и высокий; у первого были серые глаза и каштановые волосы, а у второго – русые волосы и зелёные глаза. Но самое главное было в другом: спокойствие Виктора напоминало скованную льдом воду, у Фредерика же оно было похоже на мягкий плед, в который так приятно завернуться, когда за окном идёт снегопад; на кружку горячего чая, о которую греешь руки, а от каждого глотка внутри разливается тепло.

Белль стало стыдно. Ещё летом, после похорон альпинистов, она зареклась мечтать о чужом парне, но за эти пять месяцев успела неоднократно нарушить данное себе обещание.

– Аннабелль, сколько у тебя танцев с Гидеоном? – неожиданно спросил мистер Джонсон, вырвав её из задумчивости. – Вы такая красивая пара, – слащаво улыбаясь, добавил он. Мистер Джонсон очень надеялся породниться с последней фейри и при любом удобном случае намекал Белль на такую возможность.

«Ведь прекрасно знает, что три», – устало подумала Белль, но, мило улыбнувшись, ответила:

– Кажется, два.

– Нет, три, – возразил мистер Джонсон. – Один с Молочного бала остался.

«Будь неладна эта мазурка», – промелькнуло в голове у Белль. Гидеон при всех своих недостатках ещё и отвратительно танцевал. Он путался в движениях, наступал партнёршам на ноги и, конечно, совершенно не мог вести. Поэтому-то, наверное, он предпочитал танцевать с фейри, с которой даже хромой выглядел бы изысканным танцором. Так успокаивала себя Белль: ей не хотелось верить, что сынок главреда «Торнфилд ньюз» в самом деле всерьёз увлёкся ею.

– Ах, да, точно, – ответила Белль, легкомысленно улыбнувшись. И тут встретила строгий взгляд мистера Купера: тот отлично знал, что у неё прекрасная память.

Потом все вновь вернулись к обсуждению Хэллоуинского бала: последние штрихи в украшении столов; рассадка гостей, приехавших на бал с большой земли; стол для выпускников.

– Аннабелль, как ваш вальс с выпускниками? – спросил мэр. – Ребята готовы?

– Вполне, – ответила она. – Вчера была последняя репетиция, я всем довольна.

«Не считая раздражающей самоуверенности Никлауса Скотта и его удушающей зависти к Патрику», – подумала Белль. Обычно, ей в пару ставили именно таких, как Ник – капитанов футбольной команды или команды гребцов, нахальных и уверенных в себе. А Патрик Хилл был круглым отличником, победителем международных олимпиад по физике и вдобавок очень скромным и милым парнем.

– Отлично, – сказал мэр. – Теперь очень важный момент – безопасность на празднике. Шериф, – мистер Купер повернулся к шерифу Вольфгену.

Белль всегда было не по себе рядом с ним. Особенно после того, когда она тайком решила проверить именно на нём, как действует на варгисов аконит. Но и до этого, глядя на шерифа Вольфгена, черноволосого с сединой в белизну, с бледно-голубыми глазами, сверкавшими сталью из-под косматых бровей, Белль не могла не думать о том, что сто шестьдесят лет назад, при Адаме Спенсере, варгисы (а среди них наверняка и предок шерифа) позволяли ведьмам убивать фейри.

…А ведь были времена, когда варгисы и фейри жили в мире, как и подобает детям одной матери. Но теперь фейри истреблены, а варгисы под проклятием. Белль всегда было интересно, в чём же заключалось проклятие? От дедушки она знала (да и все в городе это знали), что варгисы потеряли волчью ипостась и стали менее сильными. Дедушка не любил говорить о варгисах, какими они стали после проклятия: Белль чувствовала, что это причиняет ему боль и не расспрашивала.

– В Торнфилде семь полицейских, – сказал шериф, – трое из них, включая меня, – варгисы. Я уже обсудил с мэром и позвал для усиления ещё четверых из резерва.

– Какие-то проблемы, шериф? – спросил судья Морган, откинувшись на спинку кресла.

– Патрик, это меры предосторожности, – ответил мистер Купер, так как шериф не посчитал нужным отвечать на вопрос судьи.

– В прошлом году мы как-то сумели обойтись усилиями исключительно полиции, – напомнил судья.

– Времена меняются, – ответил шериф Вольфген и смерил судью Моргана таким пронзительным взглядом, что тот поспешил отвести глаза.

Белль позавидовала таланту шерифа Вольфгена так уничижительно смотреть. Если бы она сама не побаивалась шерифа, то рискнула бы попросить его поговорить с судьёй. Возможно, это помогло бы.

Шериф вкратце объяснил, как будет осуществляться патруль по городу и охраняться Мэрия внутри, но Белль особенно не вникала.

– И я по-прежнему рекомендую пить вербеновый чай, – добавил шериф.

– От вампиров? – уточнил мистер Вуд.

– Их же не было в городе лет сто, – небрежно возразил судья Морган.

– Не сто, а восемьдесят три года, – педантично поправил мистер Джонсон. Вампиры были одной из его любимых тем накануне Хэллоуина. После ведьм, конечно. Об Айрин Бёрд, Верховной ведьме ковена Волчьей Звезды, с чьего приезда в 1861 году начались все беды Элфина, мистер Джонс мог говорить часами.

– Есть основания полагать, что вампиры могут появиться в городе? – обеспокоенно спросил мистер Купер.

– Наступают предхэллоуинские дни, – произнёс шериф. – Мы должны быть готовы ко всему.

Белль вспомнила пугающее пророчество старой цыганки с розой и ощутила, как её спина покрылась сетью ледяных мурашек.

Затем все вернулись к обсуждению Хэллоуинского бала.

– Я слышал, – судья Морган сделал паузу и посмотрел на Белль, пытаясь поймать её взгляд, – что нашей прелестной фейри пришло платье из ателье. Хотелось бы увидеть его.

– Увидишь вместе со всеми на балу, – ответил мэр.

– Почему привилегии распространяются только на тебя, Дэн? – недобро сощурившись, спросил судья Морган.

– Я тоже не видел Белль в этом платье, – возразил мистер Купер. – А что касается фейерверков… – продолжил он.

– Не переводи тему, – перебил судья.

Мистер Купер вздохнул и спросил, повернувшись к Белль:

– Ты хочешь показать платье?

– Нет, мистер Купер, – ответила она с улыбкой.

– Ты слышал, – развёл руками мэр и вернулся к обсуждению фейерверков.

Судья Морган источал презрение к мистеру Куперу и не сводил глаз с Белль до конца Совета. Ей с каждой минутой становилось всё тяжелее выносить его присутствие – жаркое, влажное и липкое как паутина. Белль открыла складной нож и кольнула кончиком лезвия подушечку указательного пальца. Острая боль прогнала тошнотворные эмоции судьи Моргана, подарив освобождение. Незаметно вытерев выступившую капельку крови, распространявшую тонкий аромат фиалок, Белль спрятала нож обратно в сумочку.

Под конец Совета мэра вызвали к телефону согласовывать какие-то детали приезда принца Элфинского. Все стали расходиться, и как-то внезапно в зале остались только мистер Джонсон, Белль и судья Морган, который по-прежнему не отрывал от неё взгляда. Проходя к дверям мимо последнего, Аннабелль негромко произнесла ледяным тоном:

– Будете так на меня смотреть, я вас опять поцелую.

– Какая соблазнительная угроза, моя дорогая Аннабелль, – придержав её за локоть и склонившись к её уху, шепнул судья Морган в ответ. – Вот он я, перед тобой. Целуй.

Белль сбросила его руку и сделала шаг к дверям. Конечно, она не собиралась его целовать: пять месяцев назад она пообещала себе не целовать больше никого и была намерена сдерживать это обещание как можно дольше.

– Как будто вам нравится, когда вашей волей управляют, – проговорила она.

– Если это делаешь ты, моя дорогая, то я не против, – улыбнулся судья, сделав шаг ей навстречу.

– А если я велю вам съесть свою ногу? – вскинув подбородок, с вызовом спросила Белль.

– То я сделаю это с улыбкой на лице, – ответил судья Морган, придвинувшись ближе и попытавшись коснуться кончиками пальцев её щеки.

Белль отпрянула и, развернувшись, пошла к кабинету мэра.

После Совета Основателей Энтони довёз Белль до супермаркета. Осенние сумерки уже сгустились в ночную темноту и стало ощутимо прохладно.

– Может, тебя подождать? – спросил мистер Чейз, опустив окно.

– Нет, спасибо, я прогуляюсь, – улыбнулась Белль и вошла в магазин.

Она решила приготовить на ужин пасту с грибным соусом, а у неё не было грибов и закончились сливки. Белль взяла всё необходимое, прихватив пачку мюсли на завтрак, и встала в очередь на кассу. Касса работала всего одна, поэтому очередь постепенно росла. Вдобавок ко всему какая-то женщина начала спорить с кассиршей из-за четырёх пенни: мол, цены на полках не соответствуют тем, что ей пробили на кассе.

– …странная, при её внешности – и столько работать, – расслышала Белль женский голос позади себя.

Другой женский голос пренебрежительно цыкнул и возразил:

– И что в её внешности прямо такого?

– Волосы шикарные! – в первом голосе прозвучали восхищение и зависть. – Я б за такие кудри полжизни отдала! Зря она их в косу собирает …

– Обычные волосы, – фыркнула собеседница. – Была б она блондинкой или рыжей – другое дело. И глаза – карие. Пф.

– Нет, глаза красивые, – возразил первый голос. – Такие большие!..

– Так у неё папаша наполовину итальянец, – ответил второй голос. – Это просто генетика.

– Я б на её месте не работала, – мечтательно произнёс первый голос. – Вышла бы замуж за миллиардера и целыми днями отдыхала на яхте где-нибудь в Средиземном море.

Белль усмехнулась: чего-чего, а выйти замуж за богача и превратить свою жизнь в бесконечную сиесту она никогда не хотела. Можно отдохнуть, к примеру, год, целыми днями катаясь на яхте, загорая и попивая коктейли, но жить, ничего не делая, – это ведь ужасно скучно, к тому же будешь всё время чувствовать свою никчёмность и бесполезность. Жизнь фейри длинная, поэтому в поиске своего места в мире ты можешь чуть ли не бесконечно учиться новому, каждый раз начиная хоть с самого начала и оставаясь при этом молодой и полной сил. Дедушка, например, владел семью языками и виртуозно играл на скрипке и гитаре, а его старший сын, дядя Майкл, тоже фейри, с лёгкостью побеждал в международных соревнованиях по яхтингу, мотокроссу и скалолазанию.

Женщина с четырьмя пенни и кассирша, наконец, пришли к соглашению, и очередь вновь поползла вперёд.

Расплатившись, Белль убрала покупки в шопер и вышла из супермаркета. На улице было темно, зябко и вдобавок ко всему Аннабелль услышала голос Камиллы Вуд, разговаривающей по телефону. Прижав мобильник к уху, она говорила и одновременно рылась в сумке, стоя возле своего бордового «Ниссан Джука»:

– Фред?.. Да я тебя умоляю – у него на уме одни цифры.

«Вообще-то там есть ещё буквы и знаки препинания», – вспомнила Белль возражение Фредерика на эти слова Камиллы и улыбнулась. Аннабелль никогда не могла понять, отчего многие, включая Камиллу, обвиняли Фредерика в отстранённости, безэмоциональности и любви исключительно к строчкам программного кода. Фредерик может и казался таким, но в том-то и дело, что лишь казался.

Аннабелль была не в настроении разговаривать с Камиллой и хотела тихонько пройти мимо, но та уже заметила Белль.

– О, привет, Белль, – сказала Камилла, убирая в сумочку телефон и выправляя из-под бордового шарфа длинные чёрные волосы.

В неверном приглушённо-оранжевом свете фонарей Камилла выглядела немного младше своих двадцати семи лет, а её резкие черты лица казались более мягкими: и угловатая челюсть, и острая линия скул, и тонкие дуги бровей над обведёнными чёрной подводкой глазами, и длинноватый нос. Каждый раз глядя на Камиллу Белль искала в её чертах недостатки и, конечно же, находила их. Но легче ей от этого не становилось.

– Привет, Кам, – ответила Белль и, надеясь, что разговор исчерпан, свернула в сторону, но Камилла остановила её:

– Ты не к Вики сейчас?

– Нет, я домой.

– А я к ней. Могу тебя подбросить.

– Хочу пройтись, – вежливо отказалась Белль.

– Значит, увидимся завтра на пикнике, – сказала Камилла, надевая сумочку на плечо.

– Увидимся, – кивнула Белль.

Вернувшись домой, Аннабелль первым делом приняла душ. Память назойливо подбрасывала неприятные моменты дня: хриплый голос старой цыганки, произносящий странные слова о созданиях тьмы, и острые шипы красной розы; злые слова женщины, выговаривающей своей плачущей дочери; тяжёлый парфюм Гидеона – кедр и тубероза; сальные взгляды судьи Моргана, голоса глупых сплетниц из супермаркета и снисходительный тон Камиллы – пусть всё это смоет водой. «Надо было всё-таки сходить к сиренам», – подумала Белль, подставляя лицо струям тёплой воды.

Выйдя из душа, она почувствовала себя лучше. Однако для готовки уже не было ни сил, ни настроения. Белль заварила вербеновый чай и включила на виниловом проигрывателе «Остров блаженных» Наннерль Моцарт в адаптации Рахманинова для фортепиано.

Возвращаясь с кухни с чашкой чая, Белль остановилась возле комода, на котором стояли фотографии, и улыбнулась. Когда она видела улыбку дедушки, пусть даже и на фото, ей тоже хотелось улыбнуться – как будто ему в ответ. На одном из фото девятилетняя Белль, пятнадцатилетняя Вики и дедушка раскатывали присыпанное мукой тесто на кухне дедушкиного дома в Линденшире. А на другом фото Белль было пять, и она, весело хохоча, убегала от Мышки, совсем ещё жеребёнка, а дедушка стоял рядом с букетиком морковок и смеялся. На третьем фото Белль было одиннадцать: жмурясь и широко улыбаясь, она прижималась щекой к дедушкиной щеке. Аннабелль помнила, как сейчас, мягкое покалывание бороды, запах жимолости и можжевельника, сопровождавший дедушку повсюду; голос, такой мягкий, тёплый и густой как горячий шоколад зимним вечером; блеск голубых глаз, и каштановые волосы, плавными волнами падавшие на лоб и шею. Дедушке было сто восемьдесят два года, но выглядел он от силы лет на двадцать пять – и то из-за того, что носил бороду и усы: ему не хотелось казаться сильно младше бабушки, это её расстраивало. Дедушка никогда не терял оптимизма и не стеснялся веселиться как мальчишка, и при этом Белль всегда чувствовала себя рядом с ним в полной безопасности. В детстве она никогда не допускала мысли, что когда-нибудь разлучится с дедушкой. Но спустя две недели после того, как было сделано третье фото, дедушка пропал в горах, и все считали, что он погиб под лавиной, сошедшей в Долину Снов.

Белль не верила в его гибель, и лишь мисс Уэлш всегда поддерживала её в этом, что очень много значило для Белль, хотя она и не знала наверняка, верила ли сама крёстная, что дедушка жив, или просто хотела утешить крестницу. И какое облегчение Белль испытала пять месяцев назад, когда узнала, что дедушка жив, что он в Заповеднике!.. Она вспомнила тот ясный тёплый июньский день похорон альпинистов, и Фредерика, который отдал ей дедушкин шёлковый платок. Сколько мучительных часов Белль провела, беспокоясь за Фредерика, боясь, что он вместе с друзьями погиб под лавиной!.. Но он вернулся. И принёс Белль дедушкин платок, который передала через него Таунара – ореада⁹ Загадочницы. Шестнадцатое июня был траурным днём прощания с девятью погибшими под лавиной альпинистами, и Белль едва не сошла с ума от горя родственников погибших. Чтобы не потеряться в потоке чужих страданий, она снова и снова растравливала шипом розы кожу на руке до крови. Но не только боль спасла её в тот день. Когда она касалась прохладного шёлка дедушкиного платка, когда видела Фредерика живым, ей становилось легче.

Белль открыла шкатулку, стоявшую тут же, на комоде, и прижалась лицом к прохладному незабудковому шёлку, пахнущему жимолостью и можжевельником. Ей вспомнился голос дедушки, как он ласково звал её Оленёнком, Звёздочкой и Соколёнком, как он по-особенному произносил её имя «Белль», и на миг она оказалась в беззаботном детстве. Именно дедушка начал сокращать её имя не так, как было принято в Англии – «Ана», а на французский манер – «Белль», и это быстро прижилось, так что даже её полное имя все вокруг стали произносить с ударением на последний слог. Аннабелль улыбнулась и коснулась губами шёлка: теперь этот платок объединял в её сердце двух дорогих ей мужчин: дедушку и Фредерика. Белль вернула платок в шкатулку и, сев за стол, решительно открыла учебник по истории.

Аннабелль полюбила историю, когда в пятнадцать лет перевелась в Торнфилдскую старшую школу. Мистер Гибсон увлекательно рассказывал не только об истории Британского королевства и мира, но и очень глубоко разбирался в истории Элфина. Конечно, он не был, как дедушка, свидетелем многих значимых событий на острове, но иногда Белль об этом забывала. Когда мистер Гибсон с невероятным воодушевлением говорил о загадочном исчезновении (и вероятной гибели) драконов пятьсот лет назад, о засухе 1803-го, об Адаме Спенсере, о приезде Айрин Бёрд и её ковене, о гибели почти всех фейри в 1951-м, Белль казалось, будто он сам всё видел и слышал.

Но сейчас Аннабелль нужно было погрузиться во Всемирную историю. На очереди было становление французского абсолютизма и политика Ришелье.

– «Подчинив своему влиянию короля Людовика XIII, кардинал Ришелье фактически безраздельно управлял страной», – борясь с подступающим сном, прочитала Белль вслух. Весеннее солнышко нежно припекало, а зелёная лужайка в нескольких шагах манила сделать из травинки свистульку и сплести венок из клевера и фиалок. Пахло зеленью и цветущим шиповником, над кустом которого сонно жужжала пчела.

– Интересная книжка? – спросила рыжеволосая девочка, подошедшая к дереву, на корнях которого сидела Белль. По виду она была ровесницей – лет пять-шесть.

– Не очень, – призналась Белль. – Мне так хочется сейчас плести венок и играть!..

– Так пойдём, – улыбнулась девочка и протянула руку.

Они бегали по лужайке, собирая клевер, тимьян, лобелии, колокольчики, лютики, лесную герань, фиалки и львиные зевы, плели венки, примеряя их друг другу, и заливисто смеялись – Белль, кажется, никогда не было так радостно и легко.

– Давай сорвём? – предложила она новой подруге.

Обе остановились около раскидистого куста белого шиповника с нежными белоснежными цветами.

– Давай, – подруга радостно блеснула зелёными глазами.

Она подошла к кусту и, осторожно сорвав хрупкий цветок, вдруг ойкнула.

– Ты укололась?.. – Белль обеспокоенно взяла подругу за руку. На большом пальце выступила капелька крови. – Больно?.. – с сочувствием спросила она.

Рыжеволосая девочка подняла на Белль глаза и, вдруг посерьёзнев, сказала:

– Тебе будет больнее.

В её голосе прозвучала глубокая печаль – не о себе, хотя это она уколола палец, а о Белль. Алая капелька крови коснулась краешка белого цветка, и он окрасился в ярко-красный цвет.

– Выдержишь? – глядя в упор, спросила девочка, и её зелёные глаза наполнились слезами.

Аннабелль услышала треск доигравшей пластинки, подняла отяжелевшие веки и увидела корешки книг, страницу раскрытой тетради в клеточку с конспектом, на которой лежала щекой. Шея затекла от неудобной позы, пальцы рук покалывало. Белль встала с кресла и потянулась. На часах было за полночь.

Белль не верила в сны, хоть в этом всё было как наяву: пение птиц, запах сочной травы и цветов, дуновение ветра и тёплые лучи солнца. А ещё девочка. Белль чувствовала её любовь, такую огромную, какую не мог вместить разум – никто на свете никогда не любил её так.

«Сны – это небывалая комбинация бывалых впечатлений, – повторила себе Аннабелль заученную ещё со школьных уроков биологии формулировку. – Наверное, поэтому девочка показалась мне знакомой – будто я знаю её всю жизнь».

А ещё цветок шиповника, окрасившийся в красный. Роза.

«Это цыганское пророчество с ума меня сведёт», – подумала Белль, переодеваясь в пижаму и забираясь под одеяло.