Глава 23. В бегах
Есений мчался по лесу, не разбирая тропы. Ветки цеплялись за его одежду, царапали лицо. Наступая на кочки, проваливаясь в ямки, он бежал, то и дело оглядываясь, ожидая погони.
Все произошло слишком быстро. Столь быстро, что он даже не сумел ничего предпринять. Не сумел добраться до своего оружия, не сумел вступить в схватку с врагом, не сумел заставить себя остаться в том котле ужаса. Единственное, что он успел, это поленом врезать по голове какому-то невероятных размеров громиле, набросившемуся на женщину. У Есения даже не было времени разбираться в том, что эта за женщина. Треснув захватчика по затылку, он ногой отпихнул того от женщины и понесся дальше. Лишь на миг он тогда замешкался – хотел забрать оружие у обеспамятевшего варяга, но не успел. К тому на помощь уже приспели други.
Минуя крепостную стену, Есений видел на воротах обезображенное тело отца, князя Гостомысла. Не веря глазам, подбежал ближе, чтоб разглядеть убиенного. Да, так и есть, это отец. И он мертв. И вот княжичу чудится, что кто-то уже окликает его: враг узнал великородного отпрыска по богатому одеянию и сейчас нагонит, чтобы расправиться с ним!
Выбившись из сил, Есений повалился на влажную лесную траву. Запах сырости ударил в нос. Тяжело дыша, княжич тщился перевести дух. Над головой раскинулось черное звездное небо. Холодное и безмолвное, оно неодобрительно смотрело на него сверху. Далеко за спиной полыхало багряное зарево пожарища. Есений видел, что сгорела всего пара тройка изб с поезжанами, однако переполох был такой, будто спалили все государство. По большому счету погром произошел в княжеском детинце, а сам град не пострадал. А если и пострадал, то лишь по случайности. О чем свидетельствовало то, что скотные дворы, амбары и гумна не были тронуты ни огнем, ни мечом.
Длань Есения нащупала в лесной траве увесистую палку. Он непроизвольно сжал ее в ладони. Кажется, он с малолетства готов к схватке. И ведь все это время он жаждал ее! А сегодня…Сегодня пришлось убежать. Трусость ли это? Кто знает…А есть ли смысл задерживаться в месте, где не осталось ни одного живого союзника? Кто-то скажет, что княжич обязан умереть в бою, отправившись следом за отцом. Но какой от того толк? К тому же враг превосходит числом. И мастерством! Да ведь он сам, Есений, всего лишь младой юноша! И каковы его шансы против опытных воинов, пришедших в город сегодня? Нет смысла жертвовать своей жизнью лишь за компанию.
Эти доводы несколько успокоили княжича. Хотя он по-прежнему чувствовал себя так, словно предал кого-то. Как все скверно. И идти некуда. Где устроиться на ночлег? Остаться в лесу? Но ведь до города так близко. Когда он заснет, враг может незаметно подкрасться и придавить его спящего. Или связать, потащить на площадь и повесить на воротах, как отца. Или угнать в рабство, и тогда уж столько лишений его ждет…
Устрашенный привидевшимися картинами, Есений вскочил и снова помчался прочь от проклятых мест. Сначала он было остановился в нерешительности – может, все же вернуться? Но что он может сделать один против этих головорезов?! Глупо даже надеяться на успех! Или вернуться просто так…Сразиться хоть с кем-нибудь и храбро пасть в последней битве…
Вздохнув, Есений продолжил путь. А через несколько часов набрел на маленькую деревушку. В кровавом рассвете угадывались очертания спящих изб с покосившимися крышами. Тут было тихо и спокойно, словно самой обычной ночью.
Перемахнув через покосившийся забор, Есений подбежал к крайней бревенке и заколотил кулаком в дверь. Вскоре послышался скрип половиц, грохот засова. В дверном проеме показался некрепкий скрюченный силуэт.
– Что тебе, сынок? В такой-то час! – на пороге стоял седой, как месяц, заспанный старик.
– Пусти переночевать, я заблудился, – ответил путник.
Старик позвал Есения внутрь жилища и снова запер дверь. Княжич расположился в сенях на куче соломы. Всю ночь ему снилась кровавая бойня, слышались вопли напуганных сельчан. Видел он также и отца: Гостомысл сидел на своем княжеском троне и бранил сына за то, что тот убежал этой страшной ночью.
Глава 24. Супружеский долг
В Дорестадте зарядили дожди. Долгие и печальные, они делали дни скучными и похожими друг на друга. Дороги разнесло. Погода была противной. Даже собаки лишний раз не высовывали свои морды из будок.
Устроившись в кресле, Ефанда медленно расчесывала волосы, аккуратно проводя по ним гребнем. Она думала об обещании матери-княгини уладить обстоятельство с Синеусом, который ни разу не навестил свою жену в ее опочивальне. Это вмешательство Умилы отвратительно! А сам Синеус видится ей, Ефанде, омерзительным – похотливое животное! Не успела она еще расположиться в Дорестадте и разложить утварь из дорожных сундуков по полкам, как ее собственная служанка, прибывшая вместе с ней из родного города, созналась, что ее где-то подкараулил правитель и настиг, как волк ягненка! Служанка, бесспорно, была смазливой девкой. И что главное, далеко не святой, сама напрашивалась на внимание сильного пола. Но это ничего не меняет – Синеус редкостная мразь и бабник! Разумеется, что прислужницу пришлось отослать обратно. Но что с того? Не она, так другая! Не о таком муже грезила принцесса. И уж точно не такого ей обещали. Да, в этом-то и дело. Ей обещали другого. Она ехала в этот город не к Синеусу.
Мысли Ефанды спугнул звук приближающихся шагов, становящихся более отчетливыми. Судя по тяжелой поступи, от которой дребезжало все вокруг, это были мужские шаги. Неужели дорогой супруг?! О, ужас, старуха все-таки докопалась до него и каким-то образом заставила прийти сюда!
Принцесса вскочила с кресла, сама не зная зачем. В этот же самый миг дверь распахнулась, и на пороге нарисовался Синеус. По его недовольной гримасе можно было сделать вывод, что сюда он пришел не по своему душевному порыву.
Принцесса сдержанно поздоровалась. Не ответив на приветствие, Синеус с грохотом захлопнул дверь. Этот жест выдал его настроение – он не в духе. Даже не взглянув на супругу, он несколько раз прошелся по горнице и в итоге завалился в кресло, где еще совсем недавно безмятежно отдыхала сама принцесса. В ходе этого шествия Ефанда посторонилась к стене, не желая соприкоснуться с мужем даже краем платья. А когда он проходил мимо, она явно различила запах хмеля, и это раздосадовало ее еще пуще. Как он смеет приходить к ней в подобном виде!
Гнетущее молчание захватило покои. Теперь уже Синеус злобно разглядывал Ефанду, которая, затаив дыхание, стояла, все еще прислонившись к стене.
На вид она была очень недурна. Перед самим собой Синеус этого не отрицал. Высокая, но вместе с тем стройная и ладно сложенная. У нее интересное лицо, хотя и бледное. Все-таки ему больше по душе веселые мордашки с шаловливым румянцем. Но это только внешнее. Если не брать во внимание то отталкивающее высокомерие, застывшее в ее взгляде. Ему нравится блеск смеющихся глаз, а тут что? Коли бы не это пренебрежение, с каким она невольно смотрит, было б куда приятнее с ней обходиться. В целом, если не придираться, она ничего. Сгодится. Ее можно было бы посчитать в какой-то степени даже привлекательной, по крайней мере, для принцессы, хотя она и не в его вкусе. Ему нравятся женщины поменьше ростом и попышнее формами. Не толстухи, конечно, но и не такие, как эта принцесса – плоские и костлявые, с худыми руками, чего уж говорить об остальном, глянуть не на что! В этом смысле служанка у нее была куда симпатичнее…Возможно, и следовало навестить жену раньше. Дело ведь здесь, разумеется, не во внешности. У него были разные: в сотню раз красивее и в десяток раз страшнее. Причина в брате. Взбесила вся эта история: сначала принцессу обещали Рёрику. Растрезвонили об этом повсюду. А как нашлось для того что-то получше, то мигом сбагрили эту бескровную девицу ему, Синеусу, словно он навеки обречен быть на подхвате после того! Тому и баб получше, и княжество в приданое, и в итоге вся слава достанется!
Почти не меняясь внешне, Синеус все больше распалялся внутри от злых мыслей. Небрежно раскинувшись в кресле Ефанды, он теперь не сводил с нее ожесточенных глаз. Принцесса в свою очередь не прерывала молчания и не пыталась с присущим женщинам умением разрядить обстановку. Ей ли, наследнице древнего рода, лебезить перед этим мерзавцем?!
– Не изводи мое время: раздевайся! – вдруг скомандовал Синеус, огорошив таким хамским распоряжением принцессу, которая от удивления даже приоткрыла рот. Чего-чего, а такого она не ожидала услышать даже от него: редкостная гнида! Пытается унизить ее как может! Почему она досталась этой сволоте?!
Дрожащими руками Ефанда принялась развязывать непослушный узелок на сорочке. Она даже не могла поднять глаз на Синеуса, который вызывал у нее почти физическое омерзение. Впрочем, как и весь этот скверный город!
Словно забавляясь ее стеснением, Синеус издевательски смотрел на Ефанду. Ведь, невзирая на свое королевское величие, она была явно смущена и даже чуть покраснела, отвернувшись в сторону. Ее руки застыли, не решаясь выполнить его распоряжение до конца.
Синеус был несколько нетрезв, отчего его настроение быстро менялось. Ему надоело сидеть без дела, он поднялся и направился к Ефанде, которая теперь стояла замерев, словно статуя. Ей хотелось бы упрятаться куда-нибудь. Лишь бы этот скот не дотрагивался до нее своими грязными лапами! Но она все-таки принцесса: не нужно забывать о том, что именно эта пропасть отделяет ее от этого негодяя! Таким образом, что бы он ни сделал – это никак не может умалить ее чести! Нужно оставаться на месте и вытерпеть грядущее испытание, сохраняя достоинство.
– Ну, что тут у тебя?! – Синеусу наскучило сидеть сложа руки, и он решил сам взяться за дело. Сколько можно дожидаться действий от этой медлительной цапли, которая, того гляди, сейчас окажется, еще и не знает, что от нее требуется! Ладно еще Рёрик, про него можно забыть! Если б у нее хотя бы нрав был поживее, они бы поладили, а так!..
Обхватив Ефанду, Синеус стал нагло стягивать с нее сорочку, даже порвав ткань. Принцесса не знала, куда себя деть. Ей был противен этот чужой человек, от которого пахло хмелем и потом. Его грубые руки бесцеремонно лапали ее невинное тело, словно она какой-то неодушевленный предмет, которому без разницы, что с ним делают.
– Надеюсь, ты себя соблюдала?! Не люблю развратниц, – по своему обыкновению хохмил Синеус. На самом деле, он был не слишком принципиальным в вопросах девичьей чести. Впрочем, это касается обычных женщин. Жена, пожалуй, должна быть целомудренна! Хотя, глядя на Ефанду, уже не знаешь, что и лучше. Может, если б она была искусницей в постельных вопросах и влюбленной в него хохотуньей, он бы и целомудрие ей позабыл.
– Соблюдала, – не глядя на него, холодно ответила Ефанда.
– Сейчас проверим, – беспардонно пригрозил Синеус. На его красивом лице нарисовался озорной оскал. – Смотри у меня, если что…
Принцесса чувствовала, что ничего более поганого, чем то, что она переживет сегодня, с ней уже не может случиться. Его бесстыдные замечания окончательно отвратили Ефанду, которая в глубине души надеялась на какое-то дружество с супругом. Но теперь ясно, что более непотребного типа и представить себе нельзя: развратник, убийца, хамло и пьяница!
Настроение Синеуса постепенно улучшалось: эта принцесса, по сути, не хуже остальных. Если слишком не задумываться о том, кому она предназначалась изначально и как в итоге оказалась у него. Пожалуй, из нее еще может выйти толк. Главное, не давать ей спуску.
Синеус так увлекся супружескими ласками, что даже решил поцеловать Ефанду: не так уж она дурна, как оказалось! Возможно, еще удастся с ней поладить! А поцелуй – это всегда хорошо.
Принцесса не ожидала подобных нежностей. Она резко отвернулась, не успев скрыть брезгливого отвращения, написанного на ее лице. Разумеется, от Синеуса сие не укрылось. Ее неуважение оскорбительно! Эта дура еще выделывается! Пресная лягушка, по какой-то причине возомнившая себя особенной! Отчего это она решила, что стоит выше него самого? Наверное, оттого, что ее папаша коронованная особа! Ха-ха, но эта горделивая баба забывает о главном – здесь она никто! Еще будет вымаливать у него милости! Он сам, Синеус, научит эту надутую пыню уму-разуму! И пусть не корчится, а с радостью принимает мужа!
Синеус очень разозлился, потому ни о какой нежности речи уже не шло. Покончив с супружеским долгом, он не стал задерживаться в покоях Ефанды. В конце концов, он сделал то, что от него так жаждали, а на большее они не договаривались.
Глава 25. Утро в Новгороде
Утреннее солнце беззаботно ласкает кожу. Веселым лучиком перепрыгивает с ресницы на ресницу. Рёрик проснулся неожиданно и резко. Что-то снилось ему под утро. Что-то неприятное.
Равнодушным взглядом он обвел спящее рядом тело и отвернулся. Раннее утро. Из полуприкрытых ставен повеяло прохладой. На улице свежо, и хочется скорее туда.
Рёрик подошел к окну, окинул взглядом опустевшую улицу. Двор вымер. Разбежались все. Побросали жилье и скотину. Но можно не волноваться: деваться им некуда – вернутся.
Одевшись, Рёрик взял оружие и вышел из опочивальни. Но не пройдя и пары шагов, запнулся обо что-то увесистое. Это оказался спящий Трувор. Укутанный в какие-то покрывала, молодец недовольно проворчал что-то неразборчивое и перевернулся на другой бок. Впрочем, кому тут, под дверью, еще быть? Преданный, как старый пес, Трувор. Никогда он не оставляет Рёрика одного. Всегда рядом его меч, готовый разить зложелателей князя.
Рёрик перешагнул спящего и отправился вниз по лестнице. На первом ярусе царила тишина, разрезаемая дружным храпом. Натешившаяся дружина почивала. Вернее, та ее часть, что пришла сюда из праздничных изб вслед за князем, дабы охранять его в случае возникновения опасности.
Не чувствуя себя усталым, Рёрик решил, что и остальным достаточно нежиться. Он отвесил легкого пинка подвернувшемуся под ногу Ингвару. Сон застал рыжего врасплох рядом с лавками, на которых храпели Ньер и Гуннар. Продолжая подобным образом будить попадавшихся по пути воинов, временами сопровождая все это ругательствами, Рёрик добрался до двери и вышел на крыльцо.
Приятно было узреть хоть одно бодрствующее лицо – храбрый Ратмир сидел на ступеньке и точил меч, периодически щурясь по сторонам, словно ястреб на охоте.
– Княже! С пробуждением! – поприветствовал Ратмир, который еще вчера был оставлен дозорным и ничего не пил. – А я ж уже на речку сбегал! Тут рядом! Хороша водица, бодрит!
– Надо собираться, – зевнул Рёрик, потягиваясь. – Буди остальных.
– Передохнуть бы…– замечтался Ратмир.
– Зимой отдохнем, – Рёрик и сам был бы не прочь проспать денек-другой. Но сейчас важно быстрее всех добраться до Изборска.
– Многие не готовы выступить, – доложил Ратмир.
– Кто не готов, может остаться, – Рёрик не переживал по поводу услышанного. Большинство желает отправиться со своим воеводой. Сидя на одном месте – с голоду помрешь. – И где Хельми? Он часом не забыл, что за старшего останется?
– Видел я его с утра. Был он в конюшне с Кнудом. Напомнил я ему об его предназначении…– похвалился Ратмир.
С интересом осматриваясь по сторонам, Рёрик неспешно пошел за околицу. Утром все выглядело несколько иначе, чем ночью.
А Ратмир подскочил, словно петух на насесте, и принялся расталкивать тех, кто так еще и не понял, что пора просыпаться.
Рёрик быстро дошел до реки. Спокойная, но, и впрямь, по-осеннему холодная вода рябила там и тут на ветру.
Бросив одежду на берегу, Рёрик с разбегу окунулся в темный омут. Тысячами ледяных кинжалов врезалась вода в отдохнувшее тело. Дыхание перехватило на миг, но затем сразу отпустило. Вынырнув поодаль, тряхнув шапкой промокших волос, он уже спокойнее поплыл поперек течения.
Вскоре в компании какого-то радостного пса к реке подоспел заспанный Трувор с сомнительной кожаной флягой в руках.
– Снадобье лекарственное несу! – весело вопил Трувор с берега.
К возвращению князя все уже были на ногах и готовились пуститься в осиротевший Изборск, пока не ведающий, что за горе постигло его этой ночью.
Глава 26. Дорогой муж
Словно в воздухе с самого утра повис запах тревоги. Птицы смолкли, сверчки не стрекотали в желтеющей траве. Только ветер беспокойно завывал в поредевших кронах задумчивых деревьев.
Закончив укладывать сено, Любава принялась утеплять паклей кусты, чтобы сберечь растения от гнева надвигающейся зимы. Рядом с ней, в корзинке, прикрытой тряпицей, дремал малыш – крошечный сын Лютвича.
Любава сделалась матерью недавно. Несмотря на то, что других близких людей у нее не имелось, ребенок был ей почти безразличен. Она ухаживала за ним, как полагается, но он не являлся для нее чем-то важным. Не был для нее смыслом жизни. Произошедшие с ней перемены еще больше ополчали ее против маленького создания. Набухшие от молока груди болели, на бедрах и животе появились неприглядные бордовые полосы, а ее роскошная в былом коса заметно полегчала. Во всем этом, в ее понимании, был виноват дремлющий малыш. В те же моменты когда он рыдал, отказываясь успокоиться, она даже ненавидела его. Еле сдерживала себя, чтоб не ударить его. Но в целом он не вызвал у нее чувств. Лишь только ощущение тягости. Больше она никогда не будет свободной и юной. Как веревкой привязан к ней этот нежеланный ребенок, уже сейчас один в один похожий на своего отца.
Заканчивая укрывать кусты, Любава не думала ни о чем, только о деле, которым была занята. В ее голове больше не было простора для мечты. Ее сердце огрубело, как и руки. Зато они теперь не были такими дырявыми, как прежде. Она уже ничего не роняла и не ломала. Нужда научит кузнеца сапоги тачать. Любава многому выучилась за последний год. Но самое главное, чему она обучилась – это жизни без надежды.
Мысли бессвязно носились в ее голове отрывками образов. Вдруг до нее долетел не то крик, не то смех. Настороженная, она поднялась во весь рост и глянула в сторону избы. Но ничего не увидела за высокими стогами, разбросанными по полю, отделяющему ее от дома. Беспокойство кольнуло сердце острой иглой.
Вскоре к Любаве примчалась девочка. Улыбаясь, она радостно выпалила: «Лютвич пришел!». Какой праздник, раньше он очень редко навещал их с матерью, но теперь, когда тут Любава, его визиты станут частыми! Как хорошо, что она здесь и живет вместе с ними!
Любава не успела ничего ответить, как увидела приближающуюся фигуру своего благодетеля. Даже не переодевшийся с дороги, запыхавшийся, он торопился к ней в поля.
Лютвич подступил к жене с улыбкой, обнял ее, поцеловал. Любава застыла, словно муха, угодившая в паутину. Как не похожа она теперь на ту беззаботную Любаву, жившую в княжеском доме. Сотню раз она укоряла саму себя за то, что взялась пособить Умиле в той мутной истории с проклятой Вольной.
– Посмотри, что я принес тебе, – Лютвич достал из-за пазухи небольшой узелок и протянул его жене.
Любава нехотя развернула плат. Не из интереса, а потому что ей так было велено. Внутри узелка оказалось ожерелье необыкновенной красоты. Такое под стать какой-нибудь княгине, но, уж точно, не ей, Любаве, работающей с утра до ночи в поле. Ожерелье с образами доброй богини – и оберег, и украшение.
– Тебе нравится? – Лютвич ожидал, что Любава потеряет голову от восторга. Но она стояла недвижимо.
– Да, – ответила Любава для порядка. На самом деле украшение не занимало ее ум. А для кого ей наряжаться? Для Лютвича, от которого ее тошнит? Ему и так сгодится. А что касается обережных свойств ожерелья – хуже чем есть, уже не будет. Ей ли теперь беречься?
– Надень, – суетился Лютвич. Но видя, что любимая не шелохнется, сам взялся за дело, пытаясь своими ручищами нацепить на нее украшение новоиспеченной жены Рёрика. И в итоге на шее Любавы засверкали разноцветные каменья и образы богини.
Ожерелье было красиво. Но Любава не желала даров от Лютвича. Только не от него.
– Поцелуй же меня, – Лютвич ухватил отвернувшуюся от него Любаву, желая силой получить то, что должно идти от сердца.
– Мне нужно закончить…– с трудом скрывая отвращение к мужу, вымолвила Любава, указав на кусты.
– Да брось эту траву. Я же столько времени не видел тебя…– Лютвич прошелся ладонью по бедру жены.
Любаве было ясно, что он задумал. От одной мысли у нее закрутило живот. Но разве его волнуют ее чувства? Кажется, он уже лезет ей под юбки! Еще не успел толком отдышаться с дороги и вот! Что за отвратный похотливый тип!
– Надо вернуться в дом…– постаралась отвертеться Любава. – Дождь собирается…
– Успеем, – настоял Лютвич, настойчиво увлекая Любаву к сеновалу.
Для Любавы гадкие ласки мужа были не так тошнотворны, как его присутствие рядом с ней в течение всего дня. В те моменты, когда он набрасывался на нее со своей нежностью, она могла хотя бы закрыть глаза и не видеть его лица. То ли дело в остальное время. Ее раздражало в нем все: от несимпатичного облика до неотесанной речи и бестолковых рассуждений. Но деться от него было некуда.
Каждый день для Любавы становился хуже предыдущего и приносил вместо радости лишь новые муки. Лютвич достаточно времени побыл влюбленным ревнивцем. Постепенно на смену пришел образ ожесточенного тирана, шпыняющего за то, что ему пришлось спасать ее от разгневанного князя. Он стал жесток и груб. Лишь изредка на него накатывала волна прежней любви, и он ластился к Любаве, как щенок к руке кухарки.
– Ты скучала по мне? – пристал к ней Лютвич однажды с единственным вопросом. Они только выкупались в мовнице. День был тяжелым. Много работ надо было успеть выполнить до снегопадов. Зима и так запаздывала в этом году. Но Любава в одиночку все равно не успевала управиться с хозяйством.
– Скучала, – подтвердила Любава, натягивая грубую рубаху на усталое тело. – Когда ты заберешь нас с сыном отсюда?
– Куда заберу? – удивился Лютвич, даже подпрыгнув на лавке. – Ваш дом здесь.
– Наш дом там, где ты, – поправила Любава.
– Ты хочешь быть со мной? – Лютвич сразу выбрал самое приятное объяснение неожиданного желания любимой.
– Хочу, – в действительности при помощи переезда Любава думала решить сразу несколько задач. Избавиться от сварливой матери Лютвича, жизнь рядом с которой превратилась в пытку, и перебраться поближе к людям, в город. Но самое важное, на что она рассчитывала – это увидеть Рёрика. Она была не настолько глупа, чтобы заблуждаться во мнении, что нужна ему. И все же она надеялась на что-то. Чувствовала, что они все еще связаны.
– И я устал разлучаться с тобой, – Лютвич ухватил жену за талию и привлек к себе. Задрав подол ее рубахи, прижался к ее влажной коже.
– Надо идти в дом, ужин ждет, – Любава с самого начала не хотела уединяться с мужем в мовнице, догадываясь, к чему приведут подобные затеи. Как-никак на сеновале в такую стужу не поваляешься, а дома непрерывно торчит старуха.
– Не нужен мне ужин, тебя мне токмо надо, – на самом деле Лютвичу была нужна и Любава, и ужин. Но на ужин можно было не торопиться. Еще всю ночь тесниться в крохотной избе, лежа на жесткой лавке.
– Мне здесь неспособно, – цыкнула Любава, оказавшись в неудобной позе.
– Ну прости, чай, не княжеская опочивальня, – периодически Лютвич попрекал Любаву ее былыми намерениями сделаться женой Рёрика. – Повернись…
– Ты не должен оставлять меня здесь одну, где всякое может случиться, – не отступалась Любава, морщась под напором изголодавшегося супруга. – Забери нас с собой.
– Не знаю, как Рёрик на это…– засомневался Лютвич между делом.
– Так придумай что-то…– настаивала Любава.