Czytaj książkę: «Волки на парашютах», strona 4

Мир из ушей

Чего он только не доставал из ушей! И горошины, и монеты, и камушки, и маленькие шурупчики, и насекомых, и даже игрушечных пластмассовых воинов вместе со свитой и гончими собаками. Один раз достал конфету-тянучку со вкусом кока-колы.

Он уверял, что из уха или из носа можно достать что угодно, потому что он изобрёл специальный крючок, похожий на крючок для ловли рыбы, только медицинский, а ещё потому что у него природная ловкость рук.

Я слушал его часами и ни на минуту не отводил взгляда, ведь он рассказывал не просто голосом, а глазами, руками, всеми чертами лица и движениями тела. Иногда его истории были такими забавными, что я не мог перестать смеяться. И хотя я не всегда верил его словам – порой они казались невероятными! – он уверял меня, что когда-нибудь я всё пойму и что каждый анекдот – чистейшая правда жизни.

– Да не может быть! Ты меня разыгрываешь! Я такое видел только в кино!

– Племяша, в жизни всякое бывает. А у нас в Колывани и подавно. В прошлом месяце я вытащил из уха одного мальчугана игрушечный глобус, нашёл в стене собственного дома мешок золотых монет екатерининской эпохи, случайно подстрелил медведя и получил в подарок от нищего, которого встретил на дороге, сто пятьдесят пчелиных ульев.

– Значит, нищий оказался богачом, а твой дом – островом сокровищ?

– А медведь – птицей.

– А можно я приеду в Колывань?

– Не утомляй дядю! – смеялась мама, проходя мимо кухни, и, обращаясь к дяде, прибавляла: – Видишь, какой у нас бурный подростковый возраст – и жить торопится, и чувствовать спешит. Хочет всё и сейчас. Прямо сил нет.

Дядя много ел, много гулял, много говорил, и самого его было много – в шутку я прозвал его дядей Стёпой.

Ночью весь дом сотрясался от его храпа, а днём – от его смеха. Он собирался пробыть до понедельника, и я знал: что-то произойдёт.

Игрушечный глобус, воины со свитой и гончие собаки не шли у меня из головы. Сам я ничего никогда себе не засовывал – ни в нос, ни в уши. Помню, однажды хотел, но бабушка до того меня напугала историей о бусинке, которую засунула в нос да так и не вытащила, что я не решился. Она ходила с бусинкой всю жизнь. Врачи ничего не нашли. Но бабушка говорила, что до сих пор, когда сморкается, чувствует лёгкую щекотку и точно знает: вещь на прежнем месте.

Пока у нас гостил дядя, я плохо спал, просыпался по нескольку раз за ночь – то ли от его храпа, то ли от своей игры воображения. Мне представлялось, что я беру мир и запихиваю его в ухо. Сначала игрушечных солдатиков, одного за другим, потом генерала, «Монополию», телевизор, шкаф с чайным сервизом и мамиными любимыми вазами, затем целую комнату, квартиру, дом, канал, улицу, квартал с машинами и светофорами, крышами и трубами, магазинами и светящимися вывесками, людьми, собаками, полицейскими, врачами, учителями… Я запихивал в ухо парки и музеи, дворцы и аэропорты, вокзалы. Город помещался в ухе целиком, и я переходил к следующему городу, потом очередь дошла до континентов, Европа и Америка расположились совсем близко, Африка подальше, вся планета со своими войнами, президентами, армиями, музыкой и живописью, лесами и джунглями, равнинами и горами погрузилась в моё ухо, а затем и вся галактика, и тут…

Я проснулся и вскочил с постели. Пощупал ухо и понял, что во сне случайно пропихнул в него силиконовый шарик барышей.

Мама причитала, дядя довольно долго возился с крючком. Спросонок никак не мог сосредоточиться.

– Ты же говорил, что можешь вытащить что угодно! Ты же врач! – возмущался я.

– Ты что, специально загнал себе в ухо эту штуку? – возмущалась мама.

– Вы что, не доверяете мне? – возмущался дядя.

– Конечно нет! – отвечал я маме.

– Конечно нет! – отвечала мама дяде.

– Конечно могу! – настаивал дядя. – Откуда угодно можно вытащить что угодно.

И он вытащил из моего уха игрушечных солдатиков и генерала, телевизор и шкаф, квартиру и дом, президентов, армии, континенты, планету и галактику.

Мне стало легче дышать. Я снова отправился в постель. И пообещал больше никогда не засовывать мир себе в ухо.

У дед нет зуб

Однажды моему дедушке вырвали все зубы. Ну, он стал старым, зубы расшатались, ему было больно есть и всё такое. В общем, он долго терпел, а потом пошёл к врачу да и попросил вырвать ему все зубы и сделать вставную челюсть. В конце концов, почти все старые люди ходят со вставной челюстью. Паша говорит, что даже у его мамы вставная челюсть, хотя его мама не такая уж и старая – ей лет тридцать-пятьдесят. Паша говорит, иногда по вечерам он с мамой и с бабушкой смотрит телевизор, садится между ними на диван, а они обе снимают зубы и кладут в чашки с водой… Паша говорит, это не очень круто. Ну да ладно.

Когда моему дедушке вырвали зубы, я сначала его немного боялся. Не самого дедушку, конечно, но… всё-таки да, в смысле да, я боялся дедушку без зубов, потому что выглядел он как… мумия. Он не казался мне таким уж старым до того, как ему вырвали зубы, но без зубов он стал просто скелетоном. Страшный кошмар ужасов. Ах да, суть в том, что вставную челюсть дедушке не сразу выдали, сначала у него во рту должно было всё зажить, и целый месяц ему предстояло провести без зубов.

Сначала я делал вид, что всё в порядке и мне совсем не страшно, но потом дедушка собрался поцеловать меня в лобик, и тут я стал орать как маленький. Дедушка обиделся. Ему важно было хорошо выглядеть, а я постоянно напоминал ему о том, что он ужасен. И хоть я и обожаю врать, в этом случае врать было невозможно. Дедушка радостно мне сообщал, мол, а соседка наша вообще ничего не заметила, только когда я сам ей сказал, что зубов у меня нет, только тогда и заметила и прямо ахнула: «А я и не заметила!»

– Деда, соседка просто лицемерная женщина. Всё она заметила! Не заметить такое нереально. Поверь, лучше смотреть правде в глаза. Без зубов ты ужасен, но скоро у тебя появится челюсть, и тогда мы это отпразднуем! У деды будут новые зубки! Ура-а-а!

Дедушка посмотрел на меня с притворной ненавистью и пошёл на кухню – пожевать то, что чуется дёснами.

Прошла пара дней, к беззубости я почти привык и решил, что раз дела плохи, надо извлечь из этого выгоду. Как только мне не хотелось вечером куда-то с кем-то идти, я говорил: «Ой, тут такое чепэ, моему дедушке вчера все зубы вырвали, сори за подробности… – на этом месте я делал смущённое лицо, – а теперь у него там что-то воспалилось во рту, и он поехал к своему знакомому стоматологу, а я остался дома караулить маму с папой, которые сегодня прилетают из отпуска. Они такие лопухи, улетели без ключей». Все мне верили, и у меня была отмаза на любой случай. Не хочу к Виталику на день рождения – пожалуйста, не хочу приглашать в кино Катю, которая меня достаёт по полной программе уже который месяц, – пожалуйста, не хочу идти с Пашей в боулинг – хо-хо!

В пятницу Паша, как всегда, пришёл ко мне после школы посмотреть футбол, лёг на диван и как ни в чём не бывало говорит:

– Ну как твой дедушка?

– Да нормально, могу его позвать, чтобы он тебя попугал. Слава богу, что он смотрит футбол на кухне, а не тут.

– А родители вернулись?

– Ну да. Они на концерте.

– Ага. Ясно. А что, у тебя дедушке в несколько приёмов зубы рвали?

– Да нет, а что?

– А то, что ты всем рассказываешь, что твоему дедушке ВЧЕРА, – Паша сделал ударение на слове «вчера», – вырвали все зубы! Думаешь, я такой идиот?

– Нет, – я уронил руки на стеклянный кофейный столик, – думаю, ты не такой идиот, потому и догадался.

– Не ври ты людям, сколько можно объяснять! Тебе никто не будет верить. Если уж так не хочешь ни с кем общаться, так и говори: нет настроения.

– Не буду же я каждый раз говорить, что у меня нет настроения? К тому же «нет настроения» просто-напросто значит «не хочу». А это обижает людей.

– Выходит, ты боишься кого-то обидеть?

– Выходит, что так.

– Выходит, ты боишься, что люди перестанут хотеть с тобой общаться?

– М-м-м… видимо, да.

– Выходит, ты всё-таки хочешь общаться с людьми.

– Ой, всё, отстань от меня со своей логикой!

Тут на пороге гостиной возник дедушка. Вид у него был возмущённый.

– Ты рассказываешь друзьям, что мне вырвали все зубы?

– Здравствуйте, Иван Петрович, – улыбнулся Паша. – Он не всем рассказывает. Не беспокойтесь.

Дедушка задумался, помолчал и как засмеётся!

– Ну ты даёшь! Блин! Моими зубами прикрываться!

И дедушка зашагал назад на кухню.

У Паши поднялись брови.

– Да, видок жутковатый. Но дед прав. Не стоит прикрываться его зубами. Давай придумаем тебе враньё получше.

– Ты же только что был против вранья?

– Ну да, но мы же не хотим, чтобы ты всех обидел и чтобы все перестали с тобой общаться. А на зубах ты далеко не уедешь. Тем более что их скоро вставят. Враньё надо чередовать.

Я слушал Пашу внимательно.

– На этой неделе говори, что соседи уехали в командировку и отдали тебе своего щенка, с которым надо гулять пять раз в день.

Я расхохотался.

– Кстати, завтра можем посмотреть футбол у меня, всё семейство свалит на дачу.

– Я не могу… Дело в том, что мне соседи…

– Понятно.

– А так бы я удовольствием.

– Ясно.

– Ты же не обиделся?

– Я тебя когда-нибудь убью. Иван Петрович, идите с нами футбол смотреть!

Боюсь, боюсь, боюсь. Устал

Я очень устал. Я так устал, что не мог встать с кровати. Я подумал, что с удовольствием остался бы в кровати навсегда. На всю оставшуюся жизнь. И прожил бы жизнь в кровати. Ну, не так, как больной, конечно. А как здоровый. Здоровый человек в кровати. Я вообразил, как бы это было приятно. Проветренная комната, удобная большущая кровать, удобные подушки, свежее бельё, телевизор или комп с фильмами, сериалами, соцсетями, холодильник, набитый едой прямо рядом с кроватью, – и никаких людей. Нет, только не люди. Пусть они останутся в соцсетях. Навсегда.

Было воскресенье. Я рассказал о своих мечтах маме, и она решила показать меня психиатру, чтобы тот определил, нет ли у меня депрессии. В общем, я привык к тому, что всякие психиатры, психологи и даже сама депрессия вошли в моду, так что я не сопротивлялся.

Мама привела меня к психиатру, очень строгой, но приятной женщине в очках и с красивыми длинными красными ногтями, и я рассказал всё как есть. Мол, хочу остаться в кровати навсегда, никаких людей и так далее. Психиатр меня послушала, задала мне кучу вопросов, спустя почти час меня отпустила и сказала маме, что депрессии у меня нет. Просто я действительно устал. Переутомился.

«Вот ведь штука, – подумал я, – раз я устал, мне следует пойти погулять. Тем более от школы меня на неделю освободили». За компанию я пригласил Пашу. Мы встретились после уроков и отправились бродить по улицам.

– Я не понял, почему ты в школу не пришёл? – спросил Паша.

– Да-а-а… – мне стало как-то неловко, и я едва выдавил: – Я просто устал!

– Ну и что? – слегка раздражённо спросил Паша. – Я тоже устал, я же школу не прогуливаю.

– Я тоже не прогуливаю! Меня врач освободил!

– Какой врач? – не унимался Паша.

Тут мне вдруг стало стыдно. Я понял, что хоть психиатры с депрессиями и вошли в моду, мне как-то не хочется говорить, что меня освободил психиатр. Поэтому я сердитым тоном произнёс:

– Обычный врач.

– Ты такой странный… – с досадой заявил Паша.

Прогулки нормальной не получилось. Мы с Пашей не поссорились, но было неприятно. В основном было неприятно, что я не мог сказать правду, потому что уже заранее чувствовал, что и без того кажусь Паше странным.

Целую неделю я практически ничего не делал. Гулял то один, то с папой. Бо́льшую часть времени, как и мечтал, проводил в кровати с едой, соцсетями и сериалами. Мне показалось, что сил у меня на самом деле немножко прибавилось, и спустя неделю я вернулся в школу. Первым уроком была литература. На дом задавали прочитать рассказ одного не очень известного современного писателя. Я прочитал. Марина Станиславовна, учительница, которой я не нравлюсь, обратилась ко всему классу и спросила, чем нам понравился рассказ. Дошла очередь до меня. Я говорю:

– Мне не понравился.

– Почему? Это очень талантливый рассказ! – крайне раздражённо и даже немного злобно возразила Марина Станиславовна.

– Если бы он был талантливым, там не было бы всё так очевидно и банально, – сказал я.

Марина Станиславовна прямо аж побледнела от ярости. Я знаю, что бледнеть от ярости или краснеть – это тоже банально, но она действительно побледнела. Поскольку она никогда не красилась, эту бледность я различил сразу же.

Учительница ничего не сказала, только весь урок смотрела на меня зверем и придиралась в сто раз больше, чем обычно. Когда все расходились после звонка и я попрощался, Марина Станиславовна бросила мне вслед:

– Я бы на твоём месте последила за своими плохими манерами.

– Ты понял, почему у меня плохие манеры? – спросил я у Паши уже за дверью.

– Конечно. Все поняли. Ты посмел с ней не согласиться.

– И это плохие манеры?

– А ты что, её не знаешь? Для неё – да. Кстати, ей очень не понравилось, что тебя целую неделю не было из-за переутомления. Ей нравится только то, что она понимает и только то, с чем она согласна.

– А тебе?

Но Паша меня перебил, ему не терпелось рассказать сплетню. Оказалось, пока меня не было, девочки в туалете поставили на подоконник маленькую картонную коробку, положили в неё разных прокладок и тампонов, а сбоку приклеили скотчем бумажку с надписью: «Если надо, бери. Если можешь, положи». Из-за этого разразился настоящий скандал. Директриса велела убрать коробку и наказать девчонок, которые это придумали. Потому что «нечего выставлять на всеобщее обозрение всякий срам». Так она сказала.

Когда я услышал эту историю, меня чуть не вырвало. Я вдруг понял, почему я так устал. Решительным шагом я направился к кабинету директора, распахнул дверь – за дверью была ещё одна дверь – и постучал.

– Ты что? Ты что, с ума сошёл? Что ты делаешь? – Паша стоял рядом и смотрел на меня с ужасом.

Директрисы в кабинете не оказалось. Тогда я направился в холл между двумя коридорами, где на перемене собиралось больше всего народу, влез на подоконник, встал в полный рост и как заору:

– Я требую вернуть прокладки! Требую вернуть в туалеты прокладки!

Все стали дико ржать, но многим идея понравилась, особенно парням. Они сбежались отовсюду, из разных классов, из коридоров, из туалетов, стали прыгать и кричать:

– Прокладки! Прокладки! Прокладки! Верните прокладки!

В тот же день моих родителей вызвали к директору. Меня хотели выгнать из школы, но мама убедила директора в том, что у меня переутомление, поэтому я веду себя странно.

– У тебя с головой не всё в порядке, да? – спросил Паша, когда я рассказал про психиатра.

– Я так и знал, что ты это скажешь.

Мама на меня очень злилась. Спрашивала, зачем я стал орать на всю школу про прокладки. Поскольку я не совсем понимал, что ответить, мама снова отвела меня к психиатру, которому предварительно описала ситуацию. Психиатр опять целый час со мной беседовала, потом отпустила и опять сказала маме, что я совершенно нормальный. И даже без депрессии. Просто мне надоело всего бояться. И то, что все вокруг друг друга запугивают.

Дома, забравшись в кровать, я написал сочинение на пять страниц, чтобы подробно объяснить Марине Станиславовне, какой плохой рассказ мы обсуждали на уроке. А в это время моя мама вместе с мамой одной девочки из класса написали директору заявление – попросили вернуть в туалеты прокладки. Заявление подписали многие мамы.

Я вернулся в школу. Отдал Марине Станиславовне сочинение, получил за него четвёрку и недобрый взгляд больших карих глаз. Прокладки в туалеты не вернули, но почему-то повесили много дополнительных рулонов туалетной бумаги, и в классах было объявлено, что в медкабинете есть всё необходимое. Ну а за мной временно закрепилось прозвище Психушка. Меня это, конечно, бесило. Но вообще-то ладно, пусть будет Психушка, зато мою усталость как рукой сняло.

Я у психолога

Я читал блог одной тётеньки-психолога, и мне нравилось. Она там делала всякие видео про уверенность в себе, про страхи. Я подумал, что мне не помешало бы с ней поговорить. В общем, я попросил маму всё устроить. Мама любит психологов, коучей, психиатров, психотерапевтов и других сумасшедших. Так что мама восприняла затею радостно. Она считает, что детям полезно общаться с психологами.

Занятие мы проводили по «Скайпу». Удобно. Даже из дома выходить не надо. Мне не очень понравилось, как психолог выглядела в жизни, по «Скайпу». Не так, как на видео у себя в блоге. У неё были очень яркие рыжие волосы, какие-то прыщи на лице, странная помада, ярко-синее то ли платье, то ли кофта (я же только по пояс её видел), но самое ужасное – плохие ногти и много дурацких колец с разноцветными камнями. Ну так вот, я ей говорю:

– Самая большая проблема в том, что я чувствую себя неуверенно.

А она такая:

– Когда ты чувствуешь себя неуверенно?

А я:

– Всегда!

А она:

– Когда ты чувствуешь наибольшую неуверенность?

А я:

– Ну, наверное, когда разговариваю с Мариной Станиславовной, учительницей, которая меня не любит.

– Та-а-ак! – обрадовалась психологиня. – А почему ты решил, что она тебя не любит?

– Просто знаю. Это всем ясно.

– Кому, например?

– Например, Паше, моему другу.

– Ладно. А ты знаешь, за что она тебя не любит?

– Я ей просто не нравлюсь.

– А она тебе?

– По-разному.

– Хорошо. Так почему ты чувствуешь неуверенность?

– Потому что я, наверное, хочу ей нравиться.

– А зачем?

– Потому что я всем хочу нравиться.

– Но зачем тебе всем нравиться?

– Я же сказал: я не уверен в себе!

Психологиня прищурилась, засмеялась, что-то записала в тетрадь (я вновь обратил внимание на её ужасные ногти и кольца) и говорит:

– Я считаю, есть один способ, который может сработать. Давай подумаем, есть ли хоть один человек в мире, из тех, с кем ты общаешься, кому ты совершенно, абсолютно не хочешь нравиться?

– Вам! – выпалил я безо всякого стеснения.

– Хм… – по её лицу было видно, что она удивилась и не знает, что сказать. Поэтому она засмеялась. – И почему именно мне ты не хочешь нравиться?

– Честно? – смутился я.

– Конечно. Мы с тобой с самого начала договорились быть честными.

– Ладно! Я не хочу вам нравиться, потому что у вас… – я задумался. – Кольца дурацкие! Просто ужасные кольца!

Психологиня сжала зубы, сомкнула губы. Её лицо на мгновение стало злым, затем она притворно улыбнулась.

– Витя, как ты сейчас себя чувствуешь?

Я чувствовал облегчение и небывалую уверенность в себе. Рыжая сказала моей маме, что не может продолжать сеансы, а я подумал – жаль. Вообще-то она ничего, и беседы с психологом иногда отличная идея.

Чего не надо говорить

Я много говорил. Или скорее болтал. Часто глупо, реже умно и почти всегда откровенно. Мне казалось, что если говорить всё, то люди вокруг будут меня понимать. Иногда выходило неловко. Например, как-то за ужином я без малейшего стеснения объявил папиному гостю, дяде Володе, что он похож на хоббита. Папа с мамой рассердились, да и дядя Володя не выглядел очень довольным. Но я был уверен: если смолчать, не сказать ему, что он вылитый хоббит, будет нечестно. Мне хотелось его поддержать. Грустно же быть единственным хоббитом среди людей.

– Да, но необязательно всё произносить вслух, – шепнул мне Паша, которому я на уроке рассказал про дядю Володю.

– Но если все думают, что кто-то похож на хоббита, и сам человек знает, что он натуральный хоббит, почему это надо скрывать? – шепнул я в ответ.

– Потому что есть вещи, о которых не говорят. И вообще мне пора бежать.

– Куда? – я удивился, потому что урок только начался.

– Никуда не пойдёшь, хватит бегать, – сказала учительница. Она каким-то образом нас услышала.

– Но мне надо в туалет, – неуверенно возразил Паша.

– Ты уже ходил, не отлынивай от урока, – твёрдо сказала учительница.

– У тебя понос? – громко спросил я.

На этих словах учительница всплеснула руками и виновато улыбнулась, а Паша покраснел как рак, вскочил со стула и бросился вон из класса.

Я не понимал, почему нельзя говорить то, что есть на самом деле. Слова представлялись мне мячом для баскетбола, а мысли – сеткой. Разница между настоящей игрой и человеческим общением небольшая: в баскетболе сетка для мяча продырявлена, чтобы мяч мог в неё легко проскользнуть, а у людей в головах сетка цельная, жёсткая и прочная. Чтобы один человек понял другого, сетку надо пробить словами. Мы наблюдаем эту словесную игру каждый день. Люди перебрасываются фразами, пытаясь пробить сетку. Но какие слова они выбирают? Самые непонятные! Самые смутные. Самые вялые и дряблые. Как старые яблоки.

– Что ты хочешь на день рождения? – равнодушно спрашивал папа у мамы.

– Что-нибудь красивое, маленькое и блестящее, – уклончиво и лукаво отвечала она.

– То есть?

– Ну не знаю, выбери сам, – улыбалась мама.

– Я не умею! И не знаю что! – раздражался папа.

– Неужели ты совсем не можешь обо мне подумать? – обижалась мама.

В очередной раз слушая их разговор, я не выдержал и вмешался:

– Да пап! Украшение она хочет! У-кра-ше-ни-е! Цепочку с маленьким блестящим камешком!

На мои слова папа усмехнулся, мама раздосадовалась. Поразительно. А ещё говорят, что я не умею разговаривать.

– А ещё говорят, что я не умею разговаривать! – возмущался я на следующий день в школе.

Паша смеялся, с наслаждением откусывая от моего бутерброда. Кстати, он всегда откусывает от моих бутербродов, кексов, яблок, съедает мои шоколадки, конфеты, жвачки и никогда не приносит ничего своего.

– Ты умеешь разговаривать, и готовить умеешь, – весело чавкал Паша.

– А ты умеешь сметать всю еду на своём пути, – неожиданно сказал я.

– А тебе какое дело? – кусок застрял у Паши в горле.

– Такое, что это моя еда.

Я не верил собственным словам. Что я такое говорил? Зато Паша верил ещё как. Он слез с подоконника, вынул изо рта недожёванный бутерброд, бросил в урну и молча ушёл в класс. Я с удивлением понял, что пробил сетку в его голове, но цели почему-то не достиг. Слова вроде были очень явные, определённые и простые. Я всё назвал как есть, без намёков и невнятных упрёков. Но Паша меня не понял. Это было очевидно.

Позже, когда уроки кончились, я подождал Пашу во дворе и попытался исправить ошибку.

– Ты на меня обиделся?

– Обиделся.

– Сильно?

– Нет.

– Понимаешь, я хотел быть честным. Хотел сказать тебе, что́ думаю. Я хотел сказать, что всегда очень голодный после второго урока. И когда ты сразу всё съедаешь, то мне не хватает. Если бы ты мог не лениться, иногда приносить свою еду или хотя бы не съедать всю мою, а, например, только часть, было бы нормально.

– Так бы и сказал! – с облегчением воскликнул Паша.

Я задумался, кивнул и тут же сменил тактику:

– Тебе тоже наверняка во мне что-то не нравится! Ты можешь мне об этом сказать!

– О нет, – расхохотался Паша, – на эту удочку я не попадусь!

Честность честностью, но мне повезло. В отличие от меня, мой друг сперва думал, а уже потом целился в сетку.