Czytaj książkę: «Волки на парашютах», strona 2
Хочу такую маму
Я очень люблю маму. Мне иногда кажется, что она волшебница. Не настоящая, но такая моя, домашняя колдунья. Когда я болею, она всегда знает, как меня лечить. Хотя она совсем не врач. Когда я не могу заснуть, она иногда ложится рядом, гладит меня по голове и усыпляет. Моя мама умеет прогонять все страхи и всё грустное. Перед сном я иногда просто спрашиваю у неё: «Не бывает?» Я имею в виду привидений и всё страшное, всё, чего я боюсь. А она уже давно знает, чего я боюсь, и просто отвечает: «Не бывает». И мне становится спокойно, я знаю, что мой мир – это зелёная трава, дача в соснах и большие красные яблоки. Когда я ухожу в школу или ещё куда-то и мне грустно, мама говорит: «Просто помни, что дома тебя ждут большие красные яблоки».
В общем, моя мама самая лучшая в мире, но только не на даче. На даче она всегда работает. Дома тоже, но дома это как-то не замечается. А вот на даче… Все идут купаться, а мама с бумагами сидит. Все в лес – мама что-то пишет, у неё голова болит, настроения нет. Мы с папой играем в бадминтон, с бабушкой готовим сырники, с друзьями гуляем, а мама – она всё пишет и пишет что-то.
У меня на даче давно появился друг Никита. Кстати, я помню его с песочницы. Правда. Я помню, как мы вместе сидели в песочнице, во что-то играли. Сейчас, конечно, всё по-другому. Просто гуляем, бегаем, болтаем, на великах гоняем, в футбол. Никита классный, он мой дачный Паша. В городе лучший друг Паша, на даче – Никита. И мама у Никиты классная – красивая, весёлая, рассказывает всякие смешные истории, шутит с нами, постоянно дарит что-то – то конфеты какие-то прикольные из-за границы привезёт, то футболку. А ещё делает фантастические блинчики с шоколадом. И когда бы я ни заглянул к Никите, у него дома всегда порядок, всегда куча вкусной еды, которую мама наготовила. У Никиты день рождения летом, так мама ему такие вечеринки закатывает – ого-го! Его папа тоже время от времени приезжает, но всем в основном заправляет мама. Крутая мама с крутой тачкой, с крутой причёской. Может нас запросто в любое время на озеро отвезти, не на ближнее – туда мы пешком ходим, – а на дальнее, где красота и раздолье сумасшедшее. Она с нами на пляже часами сидит, загорает, играет иногда в волейбол. И я очень люблю бывать с Никитой и его мамой, но каждый раз расстраиваюсь, мне стыдно, потому что в голове крутится мысль: хочу такую маму. Такую. Весёлую, классную, которая не сидит, сгорбившись над бумагами, у которой не болит голова. И мне стыдно, потому что моя мама лучше всех в мире.
Однажды я не выдержал и, когда родители уехали в город, рассказал всё бабушке. Бабушка жила со мной на даче постоянно, а с Никитой постоянно – мама. И бабушка дружила с Никитиной мамой. Я уже не помню, с чего начал, но закончил этой фразой: «Хочу такую маму!» Я чуть не расплакался.
Бабушка улыбалась. Она почти никогда не переставала улыбаться.
Она сидела в кресле напротив меня, а я с ногами забрался на кровать.
– Твоя мама самая лучшая! Твоя мама замечательная. Твоя мама лучше всех невесток в мире. Она моя гордость. Понимаешь, твоя мама… личность. Она умница, красавица и личность.
– Личность должна всё время работать?! – надрывался я.
– Да, – уверенно сказала бабушка.
Уверенности ей было не занимать. С такой же уверенностью она рассуждала о том, что у меня никогда не заболит живот от жареной картошки, если есть её именно на даче.
– И я должен из-за этого страдать? Из-за того, что личность работает?
Бабушка засмеялась.
– Ладно тебе, ничего ты не страдаешь, – она прищурилась, – верно ведь?
– Ну… нет, не страдаю, – нехотя признался я, – но… мне бы хотелось, чтобы мама больше веселилась со мной. И готовила блинчики с шоколадом.
– Господи, да сама я тебе блинчики приготовлю, уймись!
Я перестал спорить с бабушкой. Решил больше никому ничего об этом не говорить, а просто забыть. Но не забыл. Проходит время. Я по-прежнему знаю, что моя мама лучше всех, но иногда я всё-таки хочу другую маму. А фишка в том, что этого никогда не получится, потому что другой мамы – нет.
Я тебе покажу – обещание!
Мой папа человек слова. Когда он даёт обещание, можно не сомневаться – он его сдержит. И поскольку он его действительно сдержит, то потом очень удивится, когда я закричу:
– Ну папа! Ты же обещал!
Этот крик сопровождает бедного папу с его обещаниями всю нашу жизнь. Потому что папа, как фея-недоучка, исполняет желания, исходя из своих скромных возможностей.
Однажды, когда я в очередной раз закричал: «Ну папа! Ты же обещал!», папа мне так и ответил:
– Надо исходить не только из твоих желаний, но и из моих возможностей.
– Но ведь ты обещал мне настоящий велосипед! – расстраивался я, уныло глядя на блестящий красный складной велосипед с выгнутым рулём, женской рамой и всего тремя скоростями.
– Так я и купил велосипед! – гордо говорил папа.
Я не знал, как ему объяснить, что я хотел чёрный горный велик с кучей скоростей и нормальной рамой… А не это девчачье убожество!
В следующий раз я кричал «Ну папа!», когда после музея папа отвёл меня перекусить… в индийский ресторан. Я ненавижу индийскую еду, я чуть горло себе не спалил. Когда я целый месяц просил: «Папочка, давай, пожалуйста, вместе где-нибудь перекусим», то надеялся, что мы пойдём есть пиццу!
– Пицца – это вредно, – неумолимо повторял папа.
– А здесь даже десерта нормального нет!
И опять я не мог упрекнуть папу в том, что он не сдержал слова. Ведь он сдержал. По-своему. Поэтому в следующий раз я решил предельно чётко сформулировать желание, чтобы папа ну никак не мог выкрутиться. «Я тебе покажу – обещание!» – подумал я. И для точности написал своё желание на бумажке:
«Пойти на концерт группы “Крутые пацаны” в клуб Go-go в пятницу 23 октября в 19:00».
– Хорошо, – согласился папа. – Обещаю.
И папа, по моему глубокому убеждению, угодил в ловушку. Теперь-то он точно не сможет сказать, что сдержал слово. Я даже специально заставил его повторить обещание.
– Что ты мне обещаешь? – лукаво спросил я.
– То, что ты сказал, – ответил папа.
– Ага. А что я сказал? – не отставал я.
– Пойдём на концерт «Крутых пацанов».
– Куда?
– Да успокойся ты, в клуб твой дурацкий Go-go.
– Ты там ни разу не был, – обиженно заметил я.
– Ладно-ладно, – папа усмехнулся, похлопал меня по плечу и отправился на кухню.
Но не тут-то было. Я пошёл за ним:
– Эй, ты не сказал, когда именно мы пойдём?
– Да что с тобой такое? – изумился папа.
– Нет! Ты скажи!
– В пятницу, двадцать третьего октября, в семь вечера. Ты готовишься составить полицейский отчёт?
Папа не понимал, на что соглашается. Для того чтобы сдержать слово, он должен был:
1. Вовремя вернуться с работы.
2. Вовремя забрать меня с урока фехтования.
3. Купить себе беруши (шутка).
Когда я рассказывал про индийскую еду и девчачий велик, я не упомянул о хоккее, на который папа отвёл меня вместо футбола, о лыжах, на которые он меня поставил вместо коньков, но главное – я не упомянул о том, что мой папа никогда не жертвовал своим временем ради других, поэтому они расстались с мамой. И на мой последний день рождения папа пригласил всех, кроме мамы – она была в командировке, а папа не мог перенести вечеринку на другой день.
Когда настала пятница, я ждал папиного провала на всех этапах. Я готовился закричать «Ну ты же обещал!», но мы как будто вдруг очутились в параллельном мире, где мой папа – фея-отличница, а не фея-недоучка.
Ровно в шесть папа забрал меня с фехтования, и уже в половину седьмого мы вошли в клуб. Я ринулся вперёд, как вдруг увидел на афише приколотое скрепкой большое объявление, где значилось, что концерт переносится на следующий день. Я остолбенел.
– Да уж… Не повезло, – вздохнул папа.
Я чувствовал, что начинаю раздражаться, но попытался взять себя в руки:
– Ну и ладно, пойдём завтра! Ничего страшного… Ничего страшного, да?
Я смотрел на папу и по его кислому выражению лица понимал, что… Нет-нет, я заранее знал, что он не сможет! Я заранее знал, что он предатель, который никогда не пожертвует своими делами и своим временем. Мне было так обидно, что папа снова выкрутился, снова якобы сдержал своё липовое обещание, которое гроша ломаного не стоит. Не стоит! Ведь он всегда думает только о себе! И когда папа открыл рот, чтобы сказать, как ему жаль, у нас обоих одновременно вырвалось:
– Ты предатель!
– Конечно, пойдём.
А затем по очереди:
– Что?
– Что?
– Раз перенесли на завтра – пойдём завтра, – спокойно произнёс папа.
– А я думал, ты… решил меня кинуть по полной программе, – неуверенно пробормотал я.
В киоске рядом с клубом мы купили мороженого и утешались им по дороге домой. Я радовался, что папа становится примерной феей, и вдруг меня охватила тревога: суббота была маминым днём, то есть днём, который я всегда провожу с мамой, и вот тут план мог провалиться.
– Слушай, пап, а если мама не разрешит пойти? – спросил я, когда мы уже подходили к дому.
– Как-нибудь выкрутимся, – уклончиво ответил папа.
– Обещаешь? – хитро улыбнулся я.
– Обещаю.
– И что же ты обещаешь? – я затаил дыхание.
– Что мама разрешит.
Бинго! Я знал, что мама разрешит мне уйти с папой на весь субботний вечер только в одном случае: если она сама пойдёт с нами. К тому же «Крутые пацаны» её любимая группа.
«Что ж, – подумал я, – значит, завтра. Завтра я тебе покажу – обещание!»
Как уходил мой папа
Однажды мой папа решил, что моя мама слишком старая и глупая, а я слишком глупый и маленький. Решив это, мой папа решил, что лучший способ решить все проблемы – уйти из дома. И ушёл. Поздно вечером, в шторм, под дождём и с портфелем в руках. Мама кричала ему вслед только две фразы: «Уходи, уходи из этого дома!» и «Не смей забирать все деньги!» Папа в ответ кричал: «Запомни, ты сама меня прогнала!» и «Никак не могу!»
Потом была ночь, которую мы с мамой провели за просмотром фильма про странных людей. В этом фильме девушка приезжает в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисой, а в результате оказывается в одной квартире с психопаткой и постепенно сходит с ума. А ещё постоянно мелькают какие-то жуткие лица и трупы.
После ночи был день. Мама ушла на работу, а я сел за уроки и не смог сосредоточиться. Мне казалось, что человек не имеет права бросать семью, и мне казалось, что мама не имела права кричать «Уходи!». Я вспоминал, как папа говорил, что больше не собирается участвовать в нашей жизни, что мы живём «в его доме» и что все эти годы он делал маме большое одолжение, оплачивая её врачей и больницы. Я вспоминал, как я сам кричал «Ненавижу тебя, ненавижу тебя!», то и дело норовя наброситься на папу с кулаками, я вспоминал, как мама удерживала меня за руки и за плечи, хотя я рвался, рвался в бой.
Я вдруг вспомнил о том, что во всех детских книжках главные герои всегда сироты. Ну, не всегда, конечно, но часто. Взять хотя бы Гарри. А почему? Да потому что, ясное дело, чем больше в жизни трудностей, тем ты храбрей и сильней. Не знаю, как это работает, но я и впрямь почувствовал себя силачом-атлетом с твёрдым, твёрдым, твёрдым, как… мои зубы, духом. Я сжал зубы. Не буду нюнить! Буду мужественным, как персонажи книг и фильмов, в которых отцы бросают своих сыновей, собирают чемодан и уходят. Стоп… что-то не сходится. От персонажей-то отцы уходят с чемоданами, а мой папа ушёл всего лишь с портфелем…
Тут в замке скрипнул ключ. Я затаил дыхание и услышал в коридоре папины шаги. Папа медленно прошёл мимо гостиной, своего кабинета и моей комнаты, заглянул в спальню. При виде меня не сказал ни слова. Направился на кухню. Я неподвижно сидел на кровати, не в силах пошевелиться. Наконец оттаял, выскользнул из комнаты и увидел, что папа, небритый и во вчерашней одежде, с жадностью уплетает мамино пюре прямо из кастрюли и прикусывает котлетой, которую почему-то держит в руке.
– Папа, ты вернулся? – неуверенно спросил я.
– Нет, – буркнул папа. – Я сейчас поем и уйду опять. И больше не вернусь.
«До завтрашнего обеда», – пронеслось у меня в голове.
– Не уходи. Пожалуйста, папа. Не уходи. Здесь твой дом. Я тебя НЕ ненавижу… Хоть и презираю.
Папа чуть не поперхнулся.
– То, что я неверно подбираю слова, – сказал папа, – ещё не делает меня извергом.
– Нет, – сказал я. – В том-то и проблема. Извергом тебя делают не слова. Видимо, ты таким родился.
– Ясно, – сказал папа. – Я сейчас соберу свой старенький серый чемодан, сложу свои бритвенные принадлежности, свой маленький компьютер и уйду. Выгнали старого человека ночью в шторм…
– Ты что, издеваешься? Ты же сам ушёл! Ты же хотел уйти! Признайся, ты нашёл себе новую семью?
Папа молчал. Не говорил ни слова. Сосредоточенно ел пюре.
– Ты молчишь. Я ненавижу тебя! Просто ненавижу!
Я развернулся и убежал к себе в комнату.
Перед уходом папа позвал меня, чтобы я закрыл за ним дверь.
– Наши с мамой билеты в Бергамо в моём ящике. Их можно сдать. Я ухожу.
– Не уходи, не уходи! Нет! Папа! Не уходи!
Папа исчез. Я щёлкнул замком. И вдруг понял, что ведь опять, опять он ушёл без чемодана… С портфелем, а не с чемоданом…
После этого бабушка, которой мы с мамой ничего про папу не сказали, водила меня в поликлинику и в музыкальную школу. И весь день я чувствовал себя всесильным, могущественным, я чувствовал себя Бэтменом, черепашкой-ниндзя, Чёрным Плащом. Я смотрел на окружающих и думал о том, какой я особенный. У них-то родители, тепличные условия, щи и каша, банановый пирог, а я один, мне не на кого рассчитывать, кроме самого себя, поэтому я вынужден быть сильным.
Вечером мама устроила мне допрос: зачем приходил папа, что сказал, что я ответил.
– Мама…
– Что? – нервно спросила мама, допивая чай. В одной руке она держала зефир в шоколаде, а в другой слоёное печенье, по очереди нервно откусывала то от одного, то от другого и выглядела очень подозрительно.
– Ну, ничего. Просто ты так смотришь… Кажется, что ты то ли сейчас расплачешься, то ли скажешь что-то важное…
Мама нахмурилась.
– Нет, скорее… расплачешься.
Мама проглотила зефир и разрыдалась.
– Позвони папе.
– И что сказать?
– Поговори спокойно. Спроси, где он. Скажи, что все виноваты.
– Правильно, – мама вскочила со стула и бросилась к телефону. – Позвоню и скажу, что он может не возвращаться! И точка!
– О, нет, нет, нет! – я побежал за мамой, а мама от меня.
– Почему нет?
– Мама, нельзя кричать! Если кричать, то папа ничего не поймёт!
– Ну хорошо. Сейчас я запишу всё на бумажку и позвоню.
На три минуты мама заперлась в папином кабинете, затем выбежала с воплем:
– Не берёт трубку! Всё, я больше ему звонить не буду! Лучше напишу письмо.
– Ага, и отправь почтой России по адресу в никуда.
Пока мы рассуждали, телефон зазвонил, и мама включила громкую связь.
Оказалось, что папа в пустой квартире своего товарища. У папы подскочило давление, а таблетки он забыл дома, к тому же папа устал и целый день ничего не ел.
– Так что, ты только заберёшь таблетки? – спросила мама.
– Нет, ещё я съем свои сардельки, – сказал папа.
– У тебя красный свитер грязный. Постирать? – спросила мама.
– Да уж, пожалуйста, – сказал папа. – У меня стиральной машины нет.
– А мне пенсию назначили, – сказала мама. – Шесть тысяч.
– Ужас, – засмеялся папа. – И как я только на твою пенсию проживу!
– Ребёнок весь вечер ревёт, – сказала мама.
Я вытаращил на неё глаза – ну ничего себе! Сама ревёт, а всё на меня сваливает!
– Переживает, – ответил папа.
– Так что насчёт сарделек? – спросила мама.
– Честное слово, – ответил папа, – если бы не сардельки, я бы ни за что не вернулся домой.
Однажды мой папа решил, что моя мама слишком старая и глупая, а я слишком глупый и маленький. Решив это, мой папа решил, что лучший способ решить все проблемы – уйти из дома. И ушёл. А потом вернулся. В тот день я решил, что мои родители совсем дураки и черепашкой-ниндзя они мне стать точно не помогут.
Остановись, но не сдавайся
«Давай-давай-давай! Давай-давай-давай! Вперёд! Ещё! У тебя получится! Только не сдавайся!»
Или:
«Давай-давай-давай! Не останавливайся! Ни шагу назад! Стремись к своей цели! Главное – не сдавайся!»
Или:
«Давай-давай-давай! Не унывай! Не опускай руки! Будь настойчивым! Ни в коем случае не сдавайся!»
Или просто:
«Ну же, не сдавайся!»
В ответ на эти возбуждённые слова, которые обычно произносятся натужно оптимистично, мы реагируем именно так, как хотят окружающие:
– Да, я буду стараться. Я не сдамся. Я добьюсь своего.
А почему?
– Потому что я сильный, двужильный и главное – целеустремлённый.
Мы привыкли к тому, что нас постоянно подталкивают, и мы, словно мячик или заглохший автомобиль, поддаёмся. Потому что мы не хотим быть неудачниками и слабаками. Я лично – не хочу.
С детства нам толкуют родители и учителя, что добиваться своего – это круто, а сдаваться – это тупо. Кто из крутых героев книжек или фильмов сдавался? Никто. Ума Турман не сдалась, даже когда её закопали в землю живьём. Она разбила руками деревянный ящик и выбралась из-под земли. За это я и люблю «Убить Билла». А Белоснежка? Тоже не сдалась, когда её бросили в лесу. Хотя спокойно могла сесть в лужу в буквальном смысле, зареветь и удавиться. Но Белоснежка не сдалась и в результате познакомилась с гномами. Правда, потом злодеи всё равно её нашли и траванули, но во сне она наверняка не сдавалась и в конце концов ожила от поцелуя прекрасного принца. Винни-Пух не сдавался в борьбе с пчёлами, а Человек-паук – в борьбе со злом. И все всегда выходили из больших и маленьких сражений победителями. И никто никогда не задумывался о том, что было бы, если бы у них не получилось…
У меня многое не получалось, но я внушил себе, что смысл жизни в том, чтобы идти к цели, стараться до тех пор, пока не получится, после каждой неудачи начинать заново, не останавливаться, продолжать пытки… до самой смерти. А иначе – срам и позор.
– То есть ты будешь терзать несчастный инструмент, пока не окочуришься? – спросил мой друг Паша, сидя на диване и поглощая пережаренные шкварки.
– Типа того, – я на минутку отвлёкся от «Патетической» Бетховена и с унынием посмотрел на Пашу. – Дай шкварку.
– Не-а. Не дам.
– Эй! Это мои шкварки и мой диван!
– Я не дам тебе шкварку, пока ты не объяснишь, ради чего паришься с этим пианино!
– Потому что хочу добиться успеха!
– Но у тебя не выходит!
Паша произнёс эти слова так легко, как будто констатировал что-то совсем неважное – снегопад или прыщи у меня на лбу.
Я чуть не обиделся, но вспомнил, что НЕ обижаться на «конструктивную критику» (так говорила мама) – залог успеха. Я нежно погладил клавиши и сказал:
– Пока не выходит. Пока.
– Уже семь лет, – быстро подсчитал Паша, хрумкнул шкваркой и облизнулся.
– И что?
– До каких пор ты будешь мучиться?
– До тех пор, пока не получится!
Я начинал раздражаться.
– Ну а если не получится? – настаивал Паша, энергично, как и подобает человеку, налопавшемуся шкварок.
– Я буду стараться до последнего.
– Вздоха?
– Да! – крикнул я, подбежал к Паше и выхватил у него жёлтый шуршащий пакет.
– Интересно… – невозмутимо рассуждал Паша. – После твоей смерти всем, конечно, будет плевать на твой неуспех, но стоит ли так надрываться всю жизнь из страха кого-то разочаровать?
Философ достал меня не на шутку, я отобрал у него шкварки, выгнал вон и продолжил репетировать.
Получалось у меня музыкально, но не слишком технично. Техника всегда была моей слабой стороной. Я знал это. И знали мои учителя. Но моя главная учительница – по специальности – верила в меня, хотела превратить недостаток в достоинство, говорила, что я могу всё наверстать, если буду тренироваться, а моя музыкальность и мой интеллект (хо-хо!) всё перевешивают. Мама очень радовалась, ведь она мечтала видеть меня великим пианистом, и я старался – только бы никого не разочаровать.
Хотя разочарования подстерегали меня за каждым углом: меня валили на конкурсах, ставили пятёрки с минусами (!) на экзаменах, не включали в список исполнителей для отчётных концертов в капелле, а учительница по сольфеджио и вовсе при виде моей мамы каждый раз вопила: «Он не пишет двухголосные диктанты! Он не пишет двухголосные диктанты!»
Мама ругала меня, расстраивалась, говорила, что я «худший из лучших», я обижался, мама занималась со мной дома, мы писали двухголосные диктанты, играли гаммы, и я изо всех сил пытался не считать минуты… Но я считал минуты до… начала литературного кружка.
Он начинался в семь вечера в соседнем доме, длился два часа, его вела наша учительница литературы и один молодой писатель-журналист. Я обожал туда ходить, мои стихи и рассказы расхваливали, я писал всё больше и больше, но не воспринимал это занятие всерьёз, пока однажды не случилось кое-что ужасное.
Конкурс сонат в нашей музыкальной школе проводили раз в год, и в этом году я участвовал – с «Патетической» Бетховена. Не знаю почему, но я возлагал на конкурс огромные надежды. Многие учителя считали, что вещь слишком сложная для седьмого года обучения, но моя учительница, как я уже сказал, в меня верила, она поддерживала меня и пророчила большое будущее.
Перед конкурсом у меня тряслись руки. Я пригласил Пашу, учительницу математики, папу и бабушку. Мама, как всегда, стояла за дверью – я слишком боялся её разочаровать и видеть её в зале…
В тот день с самого утра всё пошло наперекосяк. За завтраком я рассердился на папу за то, что тот съел последние два яйца, мы поссорились, папа обиделся и отказался идти на концерт. Потом я сел не в тот автобус. Вернее, сел-то я в тот автобус, да он поменял маршрут и увёз меня в противоположную от школы сторону. Возвращался я бегом, на трамвае и на маршрутке. Короче, с утра было понятно – день отстой. Что хорошего может произойти в такой отстойный день? И вот тебе новость – моя любимая учительница, которая в меня верила (я уже это говорил, да?), позвонила и сказала, что у неё высокая температура, гепатит, и она, увы, не придёт. От волнения я сходил с ума.
Бабушка, как всегда, говорила мне: «Члены жюри такие же люди, как ты! Они тоже едят, пьют и даже ходят в туалет!» Я смеялся, но легче мне не становилось.
Мысль о шкварках, вернее, о том, что говорил Паша, не давала мне покоя: сколько ещё я буду нервничать? Конечно, и попереживать иногда надо, но когда переживания превращаются в пережёвывание переживаний, в бесконечное повторение отрицательных эмоций, жизнь перестаёт радовать – совсем.
По трём ступенькам я медленно поднялся на сцену. Руки и ноги были холодными как лёд, хотя топили в школе прилично. Внутри у меня тоже было холодно, и всё подрагивало – сердце, печёнка, селезёнка. Я смотрел на свои руки и видел синие, как реки в детских книжках, вены.
– Соль до ре ми-бемоль…
Я сыграл Рондо, как будто это был не я. Как будто вместо меня на стуле сидел бездушный, тупой мальчишка, который не только не тренировался и мазал, мазал, мазал, но к тому же ничего не слышал и не чувствовал. Он – я – ничего не понимал!
Я не хотел продолжать, это было бессмысленно, ведь я уже всё испортил. Я не только потерпел очередную неудачу, мне ещё предстояло довести эту неудачу до логического завершения… И я было принялся за вторую часть – Адажио, – как вдруг понял, что осрамился на весь белый свет. Ведь Адажио – вторая часть, а Рондо – третья. Я готовил на конкурс только две части – вторую и третью. И почему, с какой стати, с какой, чёрт возьми, радости, я решил сначала сыграть Рондо?! К горлу подступила тошнота. Я больше репетировал Рондо, потому, наверное, и начал с него, но теперь это казалось неважным… Нога, стоявшая на правой педали, тряслась, руки не слушались, во рту пересохло. Я схватился за платок, который лежал сбоку от клавиатуры и прикрывал мои наручные часы: 18:30. Через полчаса начинался литературный кружок, который сегодня проводили в Доме творчества и перед которым обещали объявить результаты конкурса «Проба пера» – я отправлял на него своё стихотворение. Бетховен. Бетховен. Шкварки. Стихотворение. Вторая часть. Шкварки. Вторая часть. Мысли роились в голове как стая пчёл или волшебные, взмывшие к потолку… шкварки.
Я сидел за роялем и понимал, что лучше не будет. Сдавайся – не сдавайся, дело не в этом, а в том, что я просто-напросто не способен остановиться. Ни я, ни моя мама, ни моя учительница. Внезапно мне стало ясно, что они лишь прикрываются лозунгом «Не сдавайся!», пытаясь что-то замаскировать – зависимость от успеха, страх разочарования, неспособность принять поражение.
Я вскочил со стула и бегом бросился со сцены. Я хотел успеть на свой кружок.
– Куда ты, Витенька? Ты больше ничего не хочешь нам сыграть? – иронично спросила председательница жюри – пожилая сильно накрашенная дама с шиньоном и в очках с толстыми стёклами.
– Нет! Спасибо! – сказал я и выскользнул из зала.
Паша выскользнул за мной.
– Молодец, молодец, дружище! Так держать!
– Я опаздываю на кружок! Там объявят результаты конкурса, про который я тебе говорил!
– Отлично, мы с папой тебя отвезём! Ты правильно сделал, что бросил дурацкий рояль, надо идти к своей мечте!
Мы прыгнули в машину, не слушая окриков мамы и сетований бабушки, и успели на кружок прямо к церемонии. Мама с бабушкой остались в музыкальной школе – объяснять директору – я не знаю что.
Я знал: так себя не ведут. Я знал: я подвёл маму и учительницу, но я также был уверен: мой главный интерес и главная сила не в музыке. Из четырёх номинантов литературного конкурса я, безо всяких сомнений, отличался самым выдающимся талантом. Мы с Пашей устроились в последнем ряду и затаили дыхание.
– Итак, победителем конкурса в этом году становится… – молодой писатель сделал многозначительную паузу. – Николай Дементьев! Аплодисменты!
Секунду мы с Пашей не двигались с места и молчали. Затем Паша зачем-то спросил:
– Ведь Николай Дементьев – это не ты, да?
А я зачем-то ответил:
– Нет. Не я.
– Ну… – сказал Паша. – Тогда пойдём домой?
– Вообще-то… после этого вручения будет кружок. Так что я останусь.
– Что-о? – возмутился Паша. – Тебя прокатили, а ты остаться хочешь? Опять двадцать пять? Мало тебе музыкальной школы?
– То, что я завязал с музыкалкой, ещё не значит, что я собираюсь сдаться при первой неудаче.
– Эх, не получишь ты, приятель, шкварок. Ни-ко-гда!
Паша похлопал меня по плечу и пошёл домой.
Когда я отзанимался и тоже вернулся домой, меня ждал большой сюрприз. Несмотря на побег из музыкальной школы, на конкурсе за Рондо мне дали третье место. И я подумал: как полезно иногда остановиться… Потом гораздо легче идти вперёд.
