Надо подумать еще раз, о чем я думала?.. Я не могла вспомнить, что происходило в моей голове секунду назад. Все было медленно и вязко, как тягучий басистый голос из замедленной диктофонной записи. Почему-то было очень жаль тюленей.
Остается только ждать, когда меня отпустит, – смиряясь, решила я, – Не впадать же, в самом деле, в панику.
– Менты! Менты идут! – Завопил один из китайцев, ломанувшись в кусты.
– Какие менты, дебил?! Это люди просто.
Диалог вызвал очередной приступ смеха, затянувшийся на несколько минут. К концу его мы все забыли, над чем смеялись, и продолжали трястись просто по инерции.
– Твою ж мать… – продолжал отчаянно ругаться Чингиз, – Ух твою же ж мать…
– Что-то холодно, – выговорил наконец Петя, покатываясь в истерике.
– Дико холодно, – согласилась Яна.
Китайцы рядом давились и гоготали о своем, перекидываясь редкими репликами, которых мы не понимали.
– Пошли куда-нибудь?
– Так нас не пустят никуда, – резонно заметил Чингиз сквозь слезы.
– Пошли ко мне?
– У тебя соседка.
– О, пошли к Владу! – Решила Яна, – У меня есть ключ!
– Что, реально?
– Реально. Только ехать… Долго…
– А я накурился под завязку, – ни к селу ни к городу заявил Петя.
Я не помню ни как мы мы дошли до остановки, ни как сели в автобус. Сознание снова проклюнулось по дороге, когда Яна больно стукнула меня по ноге.
– Прекрати ржать!
– Я не ржу… – сказала я, краем рассудка отмечая, что очень даже ржу.
Автобус поворачивал в один из пригородов Оксфорда.
– Заткнитесь! – Шипели нам с Чингизом Яна и Петя.
– Я не могу… – простонала я, продолжая заливаться.
Я подняла глаза. На нас таращился весь ночной автобус.
– Вы что, охренели?! Нас заберут сейчас!
Рядом со мной Чингиз закрывал лицо и чуть не плакал, стараясь сдержать смех.
– Ну в натуре! – Нервничала напуганная Яна, – А вдруг менты?
– Мадам, это измена.
– Сам ты измена, мужик-дурак вшивый! – Завопила Яна на весь автобус.
– Э, ну матом-то зачем? – Обиделся Чингиз.
– А что вы тупые такие?! – Продолжала кричать Яна.
Я снова провалилась в свои мысли, а вынырнув, обнаружила, что рядом никого нет.
– Эй! – Вопили они мне откуда-то издалека, – Ася, давай к нам!
Я огляделась. Мы сидели в самом конце, и, чтобы спуститься, нужно было пройти половину салона, лавируя между рядами кресел. Голоса доносились от выхода.
Я встала и начала путь.
– Давай, Ася, ты сможешь! – Орали от дверей, – Мы верим в тебя!
Автобус стоял, терпеливо ожидая, когда мы соблаговолим слезть. Я сделала шаг. О Боже, там была ступенька. На меня с ожиданием уставились все пассажиры. Кто-то качал головой, многие смеялись.
– Давай! Немного осталось!
Я потеряла равновесие и врезалась в кресло. На мое счастье, в нем оказался доброжелательный молодой англичанин. Он показал мне оттопыренный большой палец и, взяв за плечи, развернул к выходу. Я снова пошла вперед. От сознания всей абсурдности ситуации меня разбирал хохот. Каждые пару шагов я останавливалась, чтобы вдоволь отсмеяться, прежде чем продолжить путь.
– Ася! Мы здесь! Иди к нам! – что есть мочи голосил Чингиз.
Наконец я была у дверей. С невероятным облегчением оставляя позади смешки и советы обитателей ночного автобуса, я выпала в грязную снежную лужу.
Еще с полчаса ушло на обсуждение моего приключения.
– Почему вы мне не сказали?! – возмущалась я.
– Что?!
– Что вы выходите!
– Так мы пытались!
Наконец, мы были у Влада дома. Я успела заметить, что там все было синее: ковер, обои, занавески. Мы упали на спины поперек односпальной кровати – Яна ближе всех к окну и изголовью, Чингиз рядом с ней, дальше Петя, и, у самого изножья, я. Комната Влада располагалась на первом этаже, и в большое окно можно было наблюдать любопытное зрелище. Подсвеченный фонарем снег как раз на уровне нашего взгляда таял, и продолжал свой путь до земли уже в виде дождевых капель. Они стучали по карнизу и клумбам снаружи. Какое-то время я рассматривала их, погруженная в свои мысли. Снова придя в себя, я обнаружила, что Чингиз и Яна бесстыдно и горячо целуются.
– Ну? – Как могла громко подумала я, обращаясь к Пете, – И?
Спустя приблизительно вечность он меня услышал, и, поёрзав на иссиня-сером покрывале, вытянул руку, так, что она как будто бы случайно оказалась на моем плече.
– Ну вот, – мысленно одобрила я, – другое дело.
Все эти мимолетные «отношения», завязывающиеся под травой, безразлично рассуждала я, пока теплый и насквозь пропахший косяками Петя целовал мою шею и грудь, это все бессмысленно и смешно, и напоминает школьные влюбленности, незрячие и бездейственные, как инвалиды, головокружительные в своей однообразности, как будто кто-то размахивает перед глазами пестрой тряпкой. Секс под наркотиками лишен всего ценного, взрослого, чуткого, это сплошная водянистая искрящаяся зыбь впечатлений и недомолвок, и, по большому счету, безразличия. Человек нечеток, преувеличено ярок, раздробленный и искаженный во взгляде через грань хрусталика. Все в детстве любили хрусталики. Мушкины глаза. Расторможенность движений, рассеянность и туманность мыслей, тотальное и категоричное невнимание ни к чему, кроме себя и своих ощущений – это все на любителя. Муть, рябь, рассыпающаяся мозаика.
Я так и не смогла вспомнить, и так и не могу, чем закончились наши с Петей судороги на кровати. Яна и Чингиз сонно сношались в паре футов от нас, в комнате концентрированно и головокружительно пахло марихуаной, влажной землей, чем-то гнилым и сладким. Мягкая Петина рука беспощадно потела, на подоконник капало, перед глазами плыла зелень и синь, круги и квадраты.
Я проснулась от многоэтажного мата. На пороге стоял Влад.
– Вот мы попали, – успела подумать я, прежде чем Яна, стремительно вскочив, не утянула с собой покрывало, и мы все не грохнулись на пол.
Чингиз продирал глаза. До него, кажется, только начинало доходить, что он стоит перед нами совершенно голый и ослепший от внезапного пробуждения, и нещадно трет кулаками красные веки и опухшее лицо. Петя на четвереньках отполз к окну и там тихонько поднялся на ноги, всем своим видом выражая совершенную непричастность к происходящему.
– Это что за?.. – Спросил Влад вполголоса.
Яна молчала.
То, что говорил Влад, было не просто непечатно, это было в пять, десять, сто раз сильнее и выразительней, чем «непечатно». Первой цензурной фразой, слетевшей с его уст, было:
– Да вы все… Да чтоб я… Ах ты…
И он продолжил свою матерную тираду.
– Я… – слабо начала Яна.
Первым из комнаты под шумок выскользнул Петя. Ему повезло – он был относительно одет. Забыв сумку и на ходу застегивая брюки, он проскользнул мимо бушевавшего Влада в прихожую. Послышался грохот и скрежет, пока он боролся с входной дверью. Через пару секунд он уже, прихрамывая и пошатываясь, улепетывал в сторону автобусной остановки. Мы с Яной вжались в противоположные стены и благоразумно молчали.
Влад направился к Чингизу.
– Ты шо творишь, сука? – грозно поинтересовался Влад.
– Ты что орешь? – слабо оборонялся Чингиз, – Да ничего не было, да я что, мы дунули с девками, легли спать, что ты орешь?!
– Трындец – одними губами прошептала мне стоящая напротив Яна.
Я вдохновенно закивала. Ситуация становилась все неприятней с каждой секундой.
– Ты какого рожна ко мне в дом этих… – он назвал нас пренеприятным древнерусским словечком – привела?! У тебя вообще совести нет?
Она открыла рот, но Влад не дал ей продолжить.
– Да… трахайся ты с кем душе угодно, меня это вообще ни в коей мере не… колышет, но чтоб эти… дряни у меня в доме были!.. Это вообще уже… конец!
– Э! – Возмутилась я.
Влад обернулся ко мне, и я тут же пожалела, что издала хоть звук.
– Ты вообще!.. Ты вообще, это без комментариев. Вали отсюда к чертовой матери, давай, иди, гуляй!
Я нервно дернулась, но оставлять Яну в такой щекотливой ситуации мне казалось неблагоразумным.
– Пошли давай, – громко шепнула я в сторону Чингиза.
Тот вытаращился на меня.
– Ну давай, пошли!
– Стоять! – рявкнул Влад.
– Ты что надрываешься? – как могла спокойней выпалила я, – Что такого? Мы дунули вчера, у меня дома соседка, у него – у махнула рукой в сторону Чингиза и вовремя осознала, что понятия не имею, где и с кем он обитает, – у него что-то там тоже… Нам хата была нужна, мы Яну попросили…
Чингиз смотрел на меня круглыми глазами, и, слава Богу, молчал.
– Чо, в натуре? – Обратился Влад к Яне.
Она судорожно кивнула.
– А этот… чувак что здесь делал? Это вообще кто? – Пробурчал Влад, вспоминая о вовремя слившемся Пете.
– Да хрен его знает, – многозначительно и безразлично отозвалась я, – Мы его в «Стоунхендже» встретили вчера, он нас травой угостил…
Злобная паника Влада, кажется, слегка улеглась, хотя он продолжил кричать по инерции, чтобы сохранить лицо.
– Валите отсюда давайте! – Рыкнул он на нас с Чингизом. Мы как могли быстрее собрали пожитки и вывалились в хрусткий предутренний холод.
– А ты! –снова разбушевался Влад, на тонкой стеной – а ты вообще стыд потеряла? Ты еще из моей комнаты траходром устрой, ага!
Когда мы доплелись до автобусной остановки, на ней все еще стоял Петя. Это был неприятный сюрприз.
– Чуваки… – растерянно протянул он, – Я там сумку забыл… Документы, деньги, всё такое…
Чингиз никак не мог оправиться от неожиданной сцены, и поэтому ответил коротко и откровенно:
– Ты знаешь, меня это ни в коей мере не…
– Нет, я понимаю, – продолжил наш ночной знакомец, – Но мне что, вернуться туда, или как?
– А я как знаю?! – заорал на него Чингиз, – Ты вообще что за хер такой?! Хочешь – возвращайся, не мое дело!
И, закутавшись в пальто, он быстрым шагом удалился в рассветные сумерки. Спустя несколько секунд до меня запоздало дошло, что автобусы в такую рань еще не ходили, и стоять на остановке было бессмысленно. Я кинулась вдогонку. За мною, к моей досаде, ломанулся Петя.
– Ты что за нами ходишь?! – сорвалась я.
– Ты совсем?! Я не за вами, я домой!
Дальше всю дорогу до ближайшего перекрестка мы прошагали молча. Там мы с Чингизом, вся фигура которого, даже его спина, выражали крайнее раздражение, повернули налево, а Петя отправился правее, к центру города.
– Крантец, – отметила я, карабкаясь посреди проезжей части на крутой холм, за которым я жила. Белые линии разметки мелькали под ногами. Стремительно светало.
– Да полный, – согласился Чингиз.
– Влад теперь думает, что я переспала с тобой.
– Ну да.
– Это хреново.
– Почему?
– Потому что он скажет Вардану.
Чингиз закивал. Ему было очень невыгодно злить своего работодателя и поставщика.
– Давай скажем, что никто ни с кем не спал?
– Это неправдоподобно.
Мы вздохнули. Ледяной воздух резал легкие. Нам посигналил пронесшийся в паре футов одинокий автомобиль. Мой телефон во второй раз за день напугал меня внезапной и резкой трелью.
– Здравствуйте. Прошу прощения за беспокойство, – произнёс строгий и доброжелательный голос коренной англичанки, – Это?… – она назвала моё полное имя.
– Да, это я.
– Я звоню по поводу Эдгара. Он указал Ваш телефон…
– А-а… – протянула я, – Окей… А что случилось?
– Боюсь, Эдгар попал в дорожное происшествие. Он сейчас в больнице Черчилля, его состояние не опасно, хотя наблюдается перелом правой голени…
Я громко присвистнула.
– Фигасе…
– Вы сможете его забрать?
– Эм… Э… Нет… К сожалению нет, я сейчас не в Оксфорде… Но… эм… я навещу его… Честное слово, – зачем-то добавила я.
На том конце повисла неловкая пауза.
– Не посоветуете, кто бы мог помочь ему добраться до дома?
– Э… – я покосилась на Чингиза и прошептала ему, прикрывая микрофон рукой (непонятно с какой целью, все равно женщина наверняка не знала русского), – Ты не хочешь забрать Эдгара из Черчилля?
– А что с ним?
– Ногу сломал.
Чингиз яростно замотал головой.
– Шесть утра как бы. Спать пора.
– Да, – громко сказала я в трубку, – Да, конечно, наш общий друг эм… Пол… Сейчас… – я на ходу выдумала десять цифр, – вот его номер, я уверена, он сможет помочь…
Женщина на том конце вежливо поблагодарила, и обещала держать меня в курсе. Мы попрощались. Мне стало стыдно. Я отключила телефон.
На следующий день, как следует выспавшись (уже снова смеркалось), я отправилась навестить Эдгара.
Эдгар обитал в общежитии посреди уютной буковой рощи. После краткого препинания со строгой консьержкой, я поднялась по старой деревянной лестнице на второй этаж и постучала в дверь с крупными черными цифрами 17–1.
– Quien esta ahi?
– Свои.
– Come in!
Я потянула дверь на себя. Она приоткрылась и застряла. Я заметила самодельный железный крючок, одним концом примотанный к ручке, а другим крепящийся к гвоздю на дверном косяке. Скинула его и зашла.
В комнате было на удивление пусто и прохладно. Несколько книг, скейтборд и постер с голыми девушками. Когда я вошла, Эдгар лежал навзничь на кровати и, видимо, был очень далеко.
Я села на стул у окна.
– Что с ногой?
– Авария.
– Тебя сбили?
– Я на велосипеде ехал.
Как я поняла из его путанного рассказа, у Эдгара обнаружился перелом со смещением. Ему наложили гипс и позволили вернуться домой. Чтобы избавиться от боли он не переставая ест гашиш (курить в комнате ему невозможно) и валяется на кровати.
Роберто, его сосед, уходя, запирает Эдгара в комнате – очень разумная мера предосторожности, учитывая способность последнего вечно нарываться на неприятности. Эдгар бесился, но никаких попыток побега или бунта пока не предпринимал.
Он показался мне напуганным. Похоже, происшествие произвело на него большее впечатление, чем он хотел признавать.
– Как вообще так получилось?
– Ой… – неохотно начал Эдгар, – Long story.
– Да я вроде не тороплюсь.
– Я на измене был. Конкретной.
– Под травой?
– Не.
Он умолк.
– А под чем?
– Вардан подогнал… MDMA. Ты пробовала?
– Нет.
– Ну очень крутая штука, очень. Ваще столько сил, я чуть в Лондон на велике не рванул.
– Вместо этого попал под машину.
– Ну меня как-то догнало… Я подумал, а чо, интересно же сдохнуть-то было бы. Новый… это… experience. И так это, – он показал, как крутанул рулем в сторону проезжавшей машины.
– Ты совсем?
– Ну. Я же очень смерти боюсь, – сообщил он как нечто само собой разумеющееся.
– Да?
– Да я всего на свете боюсь, – продолжил он с нервным смешком, – Очень боюсь от рака умереть. Чуть с ума не сошел в том году.
– Почему?
– Я в Санкт-Петербург поехал… К дедушке, он умер уже.
– От рака? – догадалась я.
– Легких.
– Извини.
– Да ничего, он старый был. Но я чуть с ума не сошел. Один, без солнца, без Майорки. Без травы. Так-то дунешь и отпускает. А тут никого не знаю в Питере, где взять – непонятно. Помню очень хорошо – лежу в кровати, смотрю в окно на фонарь, там снег идет, и я так себе отчетливо осознаю, что не доживу до утра.
Я подумала, что тоже, бывает, боюсь не дожить до рассвета. Есть в этом что-то символическое.
– С тех пор очень боюсь.
Я кивнула.
– Даже к психологу ходил.
– И что он?
– Она. Хорошая тётка. Помогла. Только это никому.
– Да, конечно. Извини, что я тебя вчера не забрала. Я накуренная была.
– Да нормально. Я так и понял.
– Как ты добирался?
– Роберто приехал. Матерился как на последнего урода, но приехал. Я совсем в неадеквате был. Рак – это очень страшно.
– Ну да. У меня тоже дедушка умер.
– А, ну тогда ты понимаешь.
– Я маленькая была.
– Болеть вообще очень страшно, – заметил Эдгар, глотая очередную ложку зеленовато-коричневой жижи, – Никакого контроля, все разваливается. Жизнь разваливается.
– Ты зря так боишься.
Эдгар хмыкнул.
– Знаю, что зря. А что делать?
– Чего ты боишься больше всего?
– Сочувствия. Что все будут ходить и ныть. Ой ты бедненький, ой ты несчастненький. Родители. Как Вардан поживает? – Неожиданно спросил Эдгар.
– Нормально.
– Вы с ним трахаетесь?
– Нет, – соврала я, – мы друзья.
– Но он хочет тебя трахнуть?
– Не знаю, не думаю.
– Просто странно… Друзья и…
– Ну ты же не хочешь меня трахнуть, – возразила я, поежившись.
– Я другое дело.
– Почему?
– Я слишком ценю дружбу с тобой. И я все-таки думаю, что вы встречаетесь.
– С Варданом… С ним не хочется снять сережки.
– Чиво? – Не понял Эдгар, – Я что-то пропустил?
– Мой бывший, когда мы оставались на ночь вдвоем, всегда просил меня снять все украшения.
– Зачем?
– Вот то-то и оно. Он считал, что если женщина снимает сережки, то она действительно доверяет всему вокруг, доверяет мужчине, и чувствует себя как дома. Это не так далеко от правды, – заметила я, поймав ироничный эдгаров взгляд.
Я вспомнила, какими странными затуманенными глазами тот смотрел, как я снимаю кольца и браслеты. Какой смешной и трогательной казалась мне тогда его манера обращать такое пристальное внимание на то, чего я даже не замечала. В искусственных сумерках задернутых занавесок он мог несколько минут смотреть, как лежит на одеяле моя рука. Таким же потерянным, внимательным взглядом он наблюдал, как я умываюсь, расчёсываюсь, ем.
Когда я не могла заснуть, он рассказывал мне сказки, где все было значительно, все прекрасно, сотканное из тончайших, насыщенных оттенков алого, золотого, лазури.
– А у той птицы, – говорил он ровным голосом, как будто читал молитву, – крылья были цвета гибискуса, и когда на закате она поднималась в небо, глубокое как море и холодное как земля, целые города замирали в восхищении, потому что им казалось, что далеко вверху рубин слился с сапфиром, как в короне древнейшего из царей.
Иногда он запинался, и тогда я понимала, что он ищет английское слово для того, чего попросту не существовало в их языке.
Тогда мой мир состоял из мелочей. Прекрасных, полнозвучных, пышных мелочей. Теперь все в моем мире было мелочью.
– Эй, ты о чем думаешь? – Спросил Эдгар.
Я моргнула, но видение не пропало. Я вспомнила, как мы катались по полу, кусаясь, царапаясь, не в состоянии отпустить друг друга. От остроты, с какой пульсировала во мне тогда эта высокочастотная энергия, хотелось умереть. Теперь тоже хотелось, но совсем по другим причинам.
– О бывшем, – ответила я.
Трахались ли мы с Варданом? Хороший вопрос. Да. С Варданом мы именно трахались. И, как я ни старалась, я не могла прогнать память о том, как было совсем недавно, как было, когда в моей жизни не было наркотиков, не было ночных странствий по чужим домам, не было Вардана, не было бессмысленности и отчуждения.
– Алё, – позвал Эдгар.
– С Варданом очень одиноко, – неожиданно для самой себя призналась я, – Очень одиноко. Он и есть одиночество.
Эдгар испуганно глянул на меня.
– Ой, родная, ты только не загоняйся.