– Ты как ребенок, – умилилась Яна.
– Дело не в этом. Правильным горячим шоколадом можно вылечить что угодно. Любой эффект, который тебе не нравится. Если перебрал и офигеваешь – не надо всех этих примочек, нужен просто сахар, глюкоза, и все пройдет. Это как тормоз, как ручник. Горячий шоколад так устроен, что в нем есть все, что нужно организму, чтобы прийти в норму, правильное сочетание белков, жиров, углеводов, витаминов, что там еще есть. Похмелье, панические атаки там, депрессия, ажитация – от этого всего горячий шоколад.
– Правда? – Доверчиво поинтересовался Эдгар.
– Ну я ж живой.
– Логично.
Фокусы были его страстью, а Гудини – почти что богом. Удивительно, но Вардан почти никогда не фокусничал сам, предпочитая все свободное время посвящать разгадыванию шедевров мастеров. Он часами таращился на старые записи, пытаясь уловить, как фокуснику удается тот или иной трюк. В его любимом фокусе, как он любил повторять, все дело было в дыме и зеркалах. Зеркалах, поставленных по кругу под определенным углом так, что изображение несколько раз преломлялось, создавая у зрителей ощущение обычной картины. Так, сдвинув зеркала, Гудини удалось «растворить в воздухе» слона с арены полного шапито.
В первый раз оказавшись в его комнате, я поразилась царившей там атмосфере стройного беспорядка художника. Весь стол Вардана был завален чертежами головоломок и оптических иллюзий. Пришпиленные к стенам, разбросанные по ковру, сотни и сотни схем, алгоритмов, хитростей и объяснений. С поразительной скрупулезностью он отмечал красными и зелеными чернилами разные стадии фокусов, переписывал и совершенствовал инструкции, зарисовывал на салфетках, руках, сигаретных пачках, а порой и на стенах неожиданно пришедшие ему в голову решения.
Кроме стола в узкой комнате были только кровать, комод, сейф с кодовым замком и три книжные полки. Дверь направо вела в ванную, окно выходило в переулок. Не было даже стульев, при необходимости их приносили из кухни. Необходимость возникала редко – обычно небольшая группа тех, кого Вардан считал достойными оказаться в своем личном пространстве, рассаживалась прямо на полу, на пышном синем ковре, сплошь покрытом старыми пятнами и звездочками прожженных дыр.
На всем в его комнате лежал отпечаток его характера. Здесь, в отличие от кухни, всегда было тихо и полутемно. На полках в понятном ему одному порядке лежали царапанные диски, которые он брал напрокат под огромные по нашим меркам залоги и никогда не возвращал (он особенно любил «Шерлока Холмса» Гая Риччи – этот фильм имелся у него по меньшей мере в четырех экземплярах – и старые американские комедии и боевики), растрепанные бульварные детективы и деревянный крестик, связанный из двух веточек.
Даже ковру не удалось избежать Варданова клейма – прямо перед дверью зияла огромная грубо вырезанная дыра. Через нее проглядывал старый паркет.
– Это вообще как вышло? – На третий день изучения загадочного дефекта я наконец набралась смелости поинтересоваться.
Макс широко ухмыльнулся и охотно рассказал.
– Ну, сидим, значит – в том году дело было – с народом, нюхнули, бухнули, еще нюхнули, ну короче Пете – тусовался тогда с нами такой – заплохело, он кричит, сейчас блевану, а в ванной кто-то был, и дверь заперта. Мы ему орем, ты выйди в коридор хоть, засранец, не погань ковер. А он давится как последняя сука, но такой хера ли я должен выходить, там люди, бабы, зачем мне надо у них на глазах-то выворачиваться? Ну и угадил в общем он нам пол, от всей души так. Воняло неделю, честное слово. Чем мы только не терли, суровый был чувак, видать, ядреный. Ну Вардан психанул и говорит, да ну в задницу этот ковер, взял и вырезал ножом весь кусок. Престидижитация, блин.
– Что такое престидижитация?
– Быстрое движение, – ответил Вардан, – быстрое, незаметное движение фокусника. Ловкость рук. Основа основ.
4. Кухня чудес
Постепенно меня приняли в свиту. Я узнала больше об обязанностях и привилегиях каждого, кто находился в ближайшем к Вардану круге. Это были Влад, Макс, Яна, Чингиз и отчасти – в основном в силу своего упрямства – Эдгар. Несмотря на то, что все работали и отдыхали вместе, в свите царила строгая иерархия и разделение обязанностей.
Влад, по его собственным словам, был географом. Именно он обычно определял курс компании на вечер, и он же отвечал за безопасность.
– Безопасность, – как объяснил мне Макс, – это знать, в каком клубе сколько народу, и куда именно этим вечером идут другие, подобные нашей, компании. С коллегами мы стараемся не сталкиваться, потому что это будет означать неудачный вечер как для них, так и для нас.
Еще в компетенцию Влада входили разборки с британской гопотой, которым Вардан ничего не продавал из принципа, и информация о полицейских облавах. Телефон у Влада не замолкал ни на минуту.
У себя в Чернигове он был довольно крупным торгашом, и опыта общения с неприятными людьми у него было больше, чем у любого из нас. Ходили даже неподтвержденные слухи, что дома на Украине он нарвался на проблемы такого свойства, что его переезд в Англию был во многом вынужденной мерой.
– Самое неприятное, что может случиться, – рассказывал мне Влад, пока мы сидели в пабе в ожидании остальных – и чего нужно стараться избегать – это полицейские с собаками. Обычно по вечерам работает одна команда, в пятницу и субботу их может быть больше. Обычных полицейских можно не бояться, потому что обыскивать на месте они не имеют права.
Об их перемещениях от клуба к клубу Владику сообщал загадочный Саймон, но к большим барам мы подходили все равно не сразу. Вперед Владик высылал кого-то чистого, обычно Чингиза, кто проверял обстановку и убедившись, что все спокойно, подзывал остальных.
Чингиз был единственным, кто пытался жить правильной жизнью. За это над ним издевались при каждом удобном случае, но в глубине души любили за наивность и прилагающееся к ней благородство. Он упрямо приглашал девушек на свидания, которые заканчивались обычно катастрофически, когда ничего не подозревающая студентка неожиданно оказывалась в компании мрачного Вардана, сосредоточенного Владика и откровенно потешавшегося над ней Макса. Чингиз не курил, но пил (за что его презрительно называли алкоголиком), хотя делал это с кислой миной и явно без удовольствия. Он трусил, спотыкался о собственные ноги и судорожно пытался сохранить лицо, обычно прикидываясь грубее, чем был на самом деле. Он громко и вульгарно ругался, со всеми спорил и ввязывался в драки, которые неизменно проигрывал, если за него не заступался раздраженный Макс.
Макс следил за хранением и развесом, что делало его еще и мастером примешивать к наркотикам то, чего там не должно было быть. Марихуану разбавляли травяным чаем, сушеным укропом и спайсом – легальными благовониями, которые, будучи выкуренными, вызывали сильный, но противный эффект, паршивое “похмелье” и серьезно вредили здоровью. Кокаин мешали с мукой и тальковой присыпкой из ближайшей аптеки.
У Макса была и еще одна, не менее важная обязанность – быть всеми любимым. Братишка и кореш, он одинаково легко сходился с самыми непохожими людьми, с парнями и девушками, с халявщиками и отличниками. Простак, шутник, зачинщик, куда более рассудительный и ловкий, чем он любил казаться, он играл в свите жизненно важную роль. Самым интересным в нем была совершенная искренность и прямота, редкая для профессиональных любимчиков общества. Да и любовь эту он завоевывал честно, всем помогая, всех утешая, всех смеша. Он занимал и одалживал деньги с ужасающей легкостью, он носил на руках перебравших, он следил за неопытными, он убирался, улыбался, со всеми пил и ни на кого не срывался. Прозрачность его характера была во многом обманчива, а вот желание помочь просто потому что так надо, и тщательно скрываемая ответственность были реальны и совершенно незаменимы.
Вардан питал к нему беспрекословное уважение антипода, подкрепленное абсолютной верностью Макса и искренним его нежеланием занимать в свите хоть сколько-то привилегированное положение. Они обнимались при встрече и все, кроме заработка, делили строго пополам.
Дела же самого Вардана были скрыты от всех. Узнать о них что-то можно было только по оброненным в разговоре замечаниям и понятным ему одному шуткам. Наркотики он покупал партиями у кого-то очень серьезного, чьи контакты никому не доверял, и он же перепродавал их мелким распространителям в клубы.
Макс проболтался, что Варданов контакт предлагал ему героин, но тот отказался («Нахера мне эта карусель? Что угодно, кроме чернухи.»), чем неожиданно вызвал к себе уважение, которым теперь пользовался, чтобы пробираться в злачные места, куда более опасным личностям вход был заказан.
Большая часть наших вечеров начиналась в пабе напротив кухни, где за пивом и текилой компания решала, куда мы идем. Иногда мы возвращались к Вардану, где к полуночи собиралась оголтелая толпа, а иногда начинали свое ночное путешествие по клубам. Оксфорд – город небольшой, и все клубы в нем похожи один на другой. Везде голые трубы вентиляции – особый английский шик –, кошмарно дорогой алкоголь и одинаковая ритмичная музыка. Ближайший из них, называвшийся «Камера», располагался в том же доме, где жил Вардан. Это было одновременно безыскусное и притягательное заведение, без окон, с отливавшей серебром барной стойкой и тесным танцполом, набитым выряженными как на маскарад студентами «лучшего университета Европы». Второй крупный клуб, «Бридж», находился, как ни странно, на мосту. Он был чуть чище, чуть тише, но настолько же безвкусным.
В оба заведения нас, разумеется, пропускали без очереди. Нигде мы особенно не задерживались. Вардан отдавал менеджеру траву и таблетки, взамен получал деньги и бутылку какого-нибудь крутого виски. Напитки – комплимент от заведения. Можно было пить что угодно и в любом количестве, но Вардан брезговал всем, кроме простых и крепких коктейлей, а все остальные подражали ему. Дальше кто-то от неведомого Саймона толкал дурь в клубе с громадной наценкой, но это уже нас не интересовало.
– Кто такой этот Саймон? – Смущенно спросила я Макса.
– Владелец.
– Чего?
– Клубов. «Камера», «Бридж» – это его заведения.
– И он сам продает там дурь?
– Через нас. Типа он и не при чем.
Саймон звонил часто, обычно Владу, и просил нас прийти. Мы приходили, но никогда не видели его лично.
Если заказов не было, мы шлялись по улицам, на ходу скручивая косяки, или шли в парк любоваться на лебедей. Теперь там стало совсем темно и пустынно. От нас шарахались редкие велосипедисты, проезжавшие вдоль реки. Я, кажется, ни разу не бывала там при свете дня, да и не уверена была, что хочу.
– Надо попробовать морфий… – задумчиво сказал Вардан, уставившись в беспроглядную темноту. В зарослях дикой малины жалостливо ухало что-то невидимое.
– Может, сразу героин?
– Ты опять все путаешь, – с легким раздражением отозвался Вардан, – Героин – гастарбайтер, морфий – иммигрант.
В паре шагов от нас присевший на корточки Макс крошил одурительно пахнущие соцветия между двумя острыми камешками.
– На кой бес?
Вардан пожал плечами.
– Да чисто выпендриться.
Мы были втроем – сосед Влада уехал, и они с Яной пользовались редким уединением. Чингиз напивался в каком-то грязном пабе на окраине, а я, увлеченная своим исследованием, как могла старалась не выпускать Вардана из виду.
Все впечатления от их общества, весь открывавшийся мне новый, странный мир были так невозможны, так гротескны, что казалось, месяц назад их просто не могло существовать. Все произошло неожиданно и стремительно, как будто кто-то сменил декорации. Меня, хорошистку и интеллектуалку, обходили на улице школьники.
Я никогда не курила так много. У меня кружилась голова, разбегались мысли и слова, все было сбивчиво, спутано, один вечер перетекал в другой, и дни заполняли, нежно и деликатно, мысли, которые было удивительно легко и приятно думать, разглядывать, доводить до конца. Каждая секунда представала будто под увеличительным стеклом – текучая, изящная, полновоздушная арабеска.
Макс считал, что я «залипаю».
– Не тормози! – Орал он мне в ухо, – Съешь шоколадку!
Отношение к Вардану и его свите сложно было описать словами.
Это была совершенно безумная смесь ужаса, восторга и какого-то слепого доверия.
– Как иначе будешь относиться к людям, которым доверяешь ни много ни мало свою жизнь? – С неожиданной проницательностью заметила Яна, когда я поделилась с ней своими впечатлениями.
Именно доверие поражало меня больше всего, детское или щенячье, с широко раскрытыми глазами. Они ныли, клянчили, плакали, корчились и льнули к нему как котята. Это было необъяснимо и жутко. Это была власть в кристально чистом виде: не власть политиков, философов или экономистов, а совершенно как будто бы случайная и, кажется, абсолютная.
Во взгляде, каким он смотрел на дергающиеся толпы в клубе, не было совершенно ничего: ни пренебрежения, ни отвращения, ни радости, ни жалости, ни жадности. Ничего, что было бы для этих людей унизительно, и ничего, что бы им польстило. Только непроницаемое спокойствие. Ему, казалось, было безразлично, что они существуют на свете.
И те взгляды, которыми смотрели на него из толпы. Контраст заключался именно в том, что в их отношении к нему было место всем чувствам, которые можно себе представить, взвинченным до предела страстности. Все то, что можно испытывать к живому человеку, и еще немного того, чего к живому человеку испытывать нельзя.
Они как чешуйками были окружены легендами и сплетнями. Стоило нам зайти в бар, паб, клуб, все сейчас же оборачивались на нас со смесью опаски и любопытства. Вардана знала в лицо большая часть города. На него показывали пальцем.
Идти с ним ночью по улице было похоже на прогулку по аквариуму. Рыбы таращились как будто из-за стекла, боясь подойти, и под их взглядами каждый из нас чувствовал себя высшим существом. Многие здоровались, задавали вопросы. “Главное – тихонько проинструктировал меня Макс – ни с кем особенно не разговаривай.”
– Эй, ты встречаешься с Варданом?
– Слышь, угости косячком?
– Воу, воу, смотрите, подстилка пошла!
– Красавица, а красавица, а где это твоего парня носит, а? Ну-ка дай-ка я поговорю с ним по-пацански.
Новости в Оксфорде разносятся с пандемической скоростью, и спустя несколько дней все заинтересованные уже были в курсе моей причастности к свите.
Кое-кто кричал мне вслед оскорбления. Но большинство, казалось, готовы были идти за мной куда угодно за одну только надежду быть поближе к необыкновенной магнетичности Вардана и его психотропным запасам. Наслаждение от этого было настолько же острым, насколько оно было непривычным.
Как-то раз я пришла в «Камеру» чуть раньше остальных. Я думала, меня разорвут на части. Музыки еще не было, и та тишина, которая там повисла, была одновременно самым страшным и самым восхитительным, что мне доводилось испытывать. Я шла, как будто в облаке звукоизолированной ваты, а за моей спиной смыкались шепотки. Я села, попросила вина, и вокруг меня собралась настоящая толпа. Всем обязательно хотелось на меня посмотреть и меня потрогать, как будто они сомневались в моей настоящести. Они лезли ко мне как пауки из банки, часть – знакомые, но большинство я видела в первый раз. Я так и не поняла, чего они от меня хотели, но в те пятнадцать минут я передумала, кажется, все мысли, которые были у меня в голове.
А там был одновременно и ужас, и желание убежать, и даже какое-то странное ликование. Я чувствовала их беспомощность, и радость, и драйв, и чуть ли не преклонение, и совершенно не знала, как на это реагировать. Мне казалось, что я упаду в обморок от того напряжения, с каким на меня уставились. Когда пришли Макс и Вардан, мне стоило больших трудов не броситься им на шею.
– Как ты это переносишь? – Спросила я, когда мы наконец оказались на свежем воздухе.
– Что?
– Их всех.
Вардан пренебрежительно повел плечом.
– И что мне надо было делать с ними всеми?
– Ничего.
Мне было одновременно так тошно и так весело, что в тот вечер я, казалось, растворилась и кристаллизовалась кем-то другим.
Милая женщина, у которой я снимала комнату, предупреждала меня не гулять допоздна. А чего мне было бояться, думала я с плохо скрываемым от самой себя восторгом. Все боялись нас.
В другой вечер мне представилась редкая возможность увидеть рассерженного Вардана.
Около одиннадцати зазвонил телефон. Вардан, который сам не пользовался мобильными, звонил с номера Макса.
– Сейчас к тебе приедет этот дебил, – быстро сказал он, – разберись с ним.
– Кто?
– Дебил.
Я сделала вывод, что речь шла о Максиме.
– Придурок подрался с Чингизом. Вернее, Чингиз работал грушей… – из трубки раздался довольный смех стоявшего рядом «придурка», – и заработал сотрясение. Или что-то такое, ходить он не может.
Вардан ехал довезти пострадавшего до дома, а Макса посылал ко мне. Я возмутилась, и предложила свалить заботу о пьяном забияке на Влада.
– Влад там с кем-то трахается, – отмахнулся Вардан.
– Может, я здесь тоже с кем-то трахаюсь? – Съязвила я.
Вардан фыркнул и бросил трубку. Через полчаса затрещал дверной звонок. Вместо Максима на пороге стоял Вардан.
– Хотелось бы сообщить тебе лично – прошипел он, – Да пошла ты.
Я засчитала это происшествие как свою маленькую победу.
Тяжелее всего было вести двойную жизнь, совмещая учебу, прилежных одногруппников, которые спрашивали у меня домашнее задание и хихикали при слове “пиво”, будучи совершенно уверенными, что я, как они, ложусь спать с десять, мечтаю о Джонни Деппе и больше всего на свете боюсь экзаменов, и жизнь настоящую, жизнь в свите. Разница между мной и законопослушным обществом, и раньше-то громадная, стала теперь смехотворно непреодолимой. Я удивительно быстро освоилась. И нашла способ успевать все, кроме сна. Все знают ощущение, когда мир будто бы внезапно становится серым. Я не догадывалась, что бывает еще и обратное явление. Мой мир флуоресцировал, все бросалось в глаза, все переливалось, мерцало, все было живым и ярким и прекрасным, и как будто только вымытым, свежим, чистым.
– Избалованная дура, – вздохнул Вардан, передавая мне косяк, – Знаешь, почему я тебя терпеть не могу?
– Почему?
– Потому что тебе талант некуда девать. А ты сидишь и…
– Это самое приятное, что я когда-нибудь слышала, – растрогалась я.
– Я ж говорю, избалованная дура, – кивнул Вардан.
Дни плелись нерешительно, как лишенные кофе обыватели. В промозглую осеннюю погоду не хотелось и не ждалось ничего, кроме вечера, спертого воздуха клубов и моей новой роли. Я начала кривиться на чужаков.
На второй месяц моего знакомства со свитой Чингиз привел свою очередную пассию. У привязавшейся к нам девушки не было шанса: она думала, что мы идем в клуб, а мы шли «по клубам». На ней были каблуки невероятной высоты, тонкие черные колготки, шелковое предельно короткое платье, укладка и макияж. Она, конечно, очень хотела нам понравиться, но это сложно было сделать любому чужаку, а чужой девушке – почти невозможно. А ее капризы, под которые она пыталась замаскировать желание пофлиртовать, только провоцировали всех на издевки. Мне стало ее жаль.