Зал рукоплещет.
– Поднимем же бокалы за человека, который даёт нам веру в то, что всё в этой жизни возможно. Поднимем же бокалы во славу человека, его упорству, его уму, его стараниям и несгибаемой вере в то, что даже смерть невластна над ним.
Зал одобрительно гудит.
– Во славу Канцлера! – кричит человек.
– Во славу Канцлера! – повторяет зал.
Я был на таких праздниках сотни раз, и сегодня всё происходит ровно так же, как и всегда, но для меня это всё же совсем иное. Мне всегда было интересно, что чувствуешь в такие моменты, и теперь, наконец, я могу это ощутить.
Яркие белоснежные огромные слова появляются перед моими глазами на чёрном фоне.
Боль.
Под крики толпы людей, собравшихся в огромном зале на шикарный банкет.
Грусть.
Под веселье и бесшумный звон стаканов из переработанного пластика.
Тоска.
Под бесконечные поздравления и разговоры о замене органов.
Сожаление.
Под музыку и смех.
Недоумение.
Под беспрерывный поток разноцветных костюмов, причёсок и тостов о смерти.
Белый коридор, и кучерявый голубоглазый мальчик стоит передо мной.
Наш отец сегодня станет бессмертным. Неужели ты не мечтал об этом?
Мечтал, но представлял всё немного иначе.
В зале играет танцевальная музыка, все гости пляшут и веселятся. Ещё маленьким Эл как-то сказал, что медицина дойдёт до такого уровня, что столетние старики будут плясать, как молодые ребята. Прошло столько времени, и теперь я вижу это собственными глазами. Мой отец улыбается, потому что все вокруг улыбаются ему, он смотрит по сторонам, затем смотрит на меня:
– Извините, – говорит он, – а Эл скоро придёт?
– Совсем скоро, – улыбаюсь я.
Люди в разноцветных костюмах, головных уборах и с самыми невероятными причёсками на головах подходят к моему отцу, не замечай того, что перед они лежит еле живой скелет покрытый кожей. Они жмут его костлявую руку и все как один говорят:
– С днём смерти!
Или
– Счастливого вам бесконечного существования!
Или
– Счастья, успехов и всего наилучшего вам в бесконечности.
Почему-то в моей голове мелькают все дни рождения, которые я видел.
Человек в розовом плаще возле меня говорит:
– День Смерти и есть День Рождения, или же День Перерождения, если вам угодно. Символизм на символизме, так сказать.
Он говорит:
– Мы рождаемся, чтобы умереть, но лишь умирая, мы рождаемся.
Он говорит:
– Я смотрю на этот праздник, на этих радостных людей вокруг, и понимаю, что мы, наконец, сумели достигнуть настоящего счастья.
А затем он добавляет:
– С моими новыми глазами мир и впрямь выглядит лучше.
В моей голове дни рождения и семейные праздники. Они хаотично мелькают яркими кадрами или небольшими сценками из моей жизни. В праздниках я вижу всё в мельчайших деталях, слышу знакомые звуки, чувствую ароматы, но как только я смотрю на Эла, воспоминание заканчивается и начинается новый праздник.
Она подходит ко мне так близко и уверенно, словно мы с ней давно знакомы.
– Чего не веселишься?
Я таращусь в пол, или скорее сквозь него. Люди в разноцветных нарядах танцуют, веселятся, пьют обогащенную минералами воду и закидываются таблетками, а перед моими глазами мелькают праздники, которые обрываются, стоит мне посмотреть на моего маленького брата, внешность которого я всё никак не могу вспомнить.
– Ох, как же я обожаю эту песню! Пошли скорее танцевать! – зовёт она меня, но я её не слышу. Я в коридоре. Бесконечном белом коридоре, бегаю из комнаты в комнату, проживаю моменты жизни, но как только я понимаю, что вот сейчас появится Эл, я оказываюсь перед дверью.
– Ты в порядке?
И перед дверью стоит этот мальчик и таращится на меня.
– Эй, ты меня слышишь? – смеётся девушка.
Мальчика нет. Я один в бесконечной белоснежной пустоте.
– Приём? Приём? – она щёлкает пальцами перед моим лицом, и я поднимаю на неё взгляд.
– Да, прошу прощения, задумался ненадолго.
– Бывает. Танцевать пойдём?
– Не танцую, к сожалению.
– Не танцуешь, значит, – она смеётся, – ну ладно. Погоди, а я тебя кажется, знаю. Ты сын сегодняшнего Смертника.
– Да, верно, – улыбаюсь я.
– Поздравляю!
– Благодарю.
– И каково это?
– Странно немного.
Ко мне подходит человек в серебряном костюме, который произносил речь, и говорит, что им пора забирать отца, а меня самого они ждут в восемь вечера в здании Великого Цифрового Хранилища.
– А у тебя ещё кто-нибудь умирал? – спрашивает девушка.
– Да.
– У меня так никто ещё не умер, – печально вздыхает она, – а как это произошло? Дико интересно.
Глава 14
Планер подлетает к Центральному Цифровому Хранилищу, которое отличается от всех зданий монументальностью, пафосом и дороговизной. Я захожу внутрь самого огромного здания в городе, которое стоит прямо напротив Великой Цифровой Стены с капсулами давно умерших людей. Я прохожу по длинным пустым белоснежным коридорам и задаюсь вопросами.
Не сплю ли я прямо сейчас?
Я иду, осматриваю всё и где-то внутри себя боюсь встретить его. Этого мальчика, молча глядящего на меня. Может быть, он за одной из этих дверей. Все двери закрыты. Самое странное в этом здании – это ручки дверей. Уже давно никто такими не пользуется. Везде давно стоят купе с электрическим механизмом.
Реально ли всё происходящее?
Мои ноги бессознательно несут меня по пустым белоснежным коридорам. Словно мой организм каждый день совершает этот маршрут и машинально доходит до нужной точки. Так же бессознательно я оглядываюсь по сторонам, ожидая встретить этого мальчика.
Открыты ли мои глаза?
Ноги доносят меня до лифта, и в лифте я говорю:
– Добрый лень, двадцать первый этаж пожалуйста.
– Будет исполнено, – раздаётся шутливый тон оцифрованного человека, – поздравляю вас!
– Благодарю.
Серебристые двери закрываются, и лифт начинает движение.
У тебя когда-нибудь бывало внезапное озарение?
Смотря, о чём речь.
Я только сейчас понял, что весь город окружён мертвецами, а в каждом динамике или экране сидят живые когда-то чьи-то родители и дети.
Поздравляю с очевидным наблюдением.
Лифт останавливается, двери открываются, и человеческий голос откуда-то из динамиков говорит:
– Двадцать первый этаж. Да хранит вас Канцлер!
Спустя почти сто лет с момента начала оцифровки людей, я только сейчас осознаю, что всё, что меня украшает – это люди, которые давно мертвы.
– Благодарю. Да хранит вас Канцлер.
Я выхожу из лифта и прохожу до конца коридора, сворачиваю направо и оказываюсь перед дверьми. Парень, которому, сто, а внешне всего двадцать лет, улыбается, здоровается со мной и провожает меня в кабинет. Конечно же, он белоснежный и пластиковый.
Стены, пол, стол, стулья, даже форма этого человека… всё абсолютно белое. И в этом многообразии белоснежного ты ощущаешь себя как-то неловко, грязно, неуютно, серо. Ты словно пятно на белоснежной рубашке этого мира.
Скоро всё закончится.
А что потом, Эл?
Узнаем.
Человек садится за стол и приглашает меня присесть в красное кресло напротив него. Я сажусь, и он начинает задавать мне различные вопросы. Причём огромное их количество.
Он задаёт первый, и сразу вынуждает меня очутиться в белоснежном коридоре с сотней дверей.
Он спрашивает дату рождения моего отца.
Он спрашивает его группу крови. Какие у него были заболевания в детстве? Как звали его родителей? Была ли у него когда-нибудь на что-то аллергия?
Каждый новой вопрос становится для меня всё сложнее и сложнее. Каждый новый вопрос заставляет меня всё дольше и дольше искать нужную дверь с ответом.
Он спрашивает, любил ли мой отец спорт.
Какие хобби у него были в детстве? А в юности? А в старости?
Я продолжаю искать нужную дверь, открываю её, но если ответа нет, или если дверь заперта, я говорю, жаль, но я не знаю. Если воспоминание касается Эла, то оно сразу же обрывается, стоит мне взглянуть на него. И я говорю, что нет, я не помню, как звали его первую собаку, и нет, я, к сожалению, не в курсе, какую музыку он слушал в молодости.
Он кивает и продолжает задавать вопросы.
Он спрашивает, как звали первую любовь отца, какое у него любимое блюдо, в каких странах он успел побывать до Великого Огня.
Словно это какая-то анкета для сайта знакомств, или что-то вроде того.
Занимался ли он коллекционированием? Как зовут его друзей? Как он учился в школе?
– Извините, – перебиваю я, – разве все эти данные настолько важны?
Он поднимает на меня взгляд и спокойным тихим ровным голосом говорит:
– Несомненно, вы даже не представляете, насколько важны.
– У вас же есть эти данные, разве нет?
Он кивает.
– Тогда зачем вам всё это?
– Всё это, – говорит он, – в первую очередь для вас, – улыбается человек.
– Зачем?
– Помочь вам вспомнить всё то, о чём вы совсем могли забыть или даже не задумывались об этом.
Онемение.
Смотри также: неловкость.
Смотри также: стыд.
Смотри также: осознание собственного ничтожества и презрение к самому себе.
Это жизнь, из которой убрали столь важные для тебя моменты, оставив лишь анкету с вопросами и ответами.
Я совсем не помню, каким был мой отец, и не знаю ничего о его жизни.
– Мы расскажем вам всё, если вы захотите, после процедуры, а пока если вы не против, мы продолжим. Осталось совсем немного, уверяю вас.
Он спрашивает, красил ли мой отец когда-нибудь волосы на голове.
Убегал ли он когда-нибудь из дома.
– Есть ли у вас от него какие-нибудь секреты?
– Секреты? – уточняю я, – нет, никаких.
И человек продолжает.
Глава 15
Большой белоснежный зал с кучей людей в таких же белоснежных халатах. Это не просто тусклый белый цвет, это ослепительно яркий, обжигающий белый. Мне приходится зажмуриться, когда я захожу в зал, чтобы глаза немного привыкли. Через пару секунд я начинаю различать предметы, которыми заполнен кабинет и силуэты людей. Они все столпились возле аппаратуры, и когда я зашёл, они, словно по команде, обернулись, посмотрели на меня, кивнули и продолжили заниматься работой. Я осматриваю помещение и замечаю стеклянную стену, ведущую в отдельную комнату. Я подхожу к ней и вижу отца, лежащего на кровати. Он живой в самом широком понимании этого слова, в отличие от всех этих пластиковых людей вокруг. Он обставлен аппаратурой, а всё его тело облепляют белые шарики, трубки и провода. Он замечает меня, я машу ему рукой, он машет мне в ответ.
Я спрашиваю у одного из людей в белом халате, можно ли зайти к нему, он мне кивает, а я ловлю себя на мысли, что халат им нужен лишь для того, чтобы отличаться от остальных людей в городе.
Предвзятое отношение.
Смотри также: судить по внешнему виду.
Смотри также: дискриминация по одежде.
Красная форма пожарного. Белый халат врача. Серая форма с нашивкой «К».
Я аккуратно захожу, словно отец спит, а я боюсь его разбудить. Я чувствую себя так, словно мне не больше ста лет. Словно мне десять, и я только пришёл со школы домой, в то время, как отец отсыпается после ночной смены.
– Привет, пап, – шёпотом говорю я.
– Эф, это ты? Привет, сынок, – он слегка озирается по сторонам, – а Эл с тобой?
– Совсем скоро ты его увидишь, папа. Осталось чуть-чуть.
Голос из-за стекла говорит:
– Начинаем через пять минуты.
Я киваю.
– А где мы?
– Мы в Хранилище, папа. Через пять минут ты, наконец, обретёшь бессмертие. Ты рад?
– Наверное, – он задумывается на секунду, молча смотрит на меня, – а Эл когда придёт? Я по нему очень соскучился.
Слёзы уже у меня в горле, и вот-вот выступят через глаза.
– Осталось совсем немного, правда.
– Мне приснился чудесный сон, сынок, – говорит он с довольной улыбкой.
– Да? Интересно, какой? Ты давно мне про сны не рассказывал.
– Лежу я точно так же, как и сейчас, – он облизывает тонкие сухие бледные губы, его глаза бегают по потолку, словно он видит что-то прямо сейчас и описывает это мне, – значит, сплю я в своей кровати, слышу твой голос, открываю глаза, вижу тебя, а с тобой рядом малыш Эл. Я так обрадовался. Думаю, наконец, решил проведать своего старика. Ещё лежу и удивляюсь, столько ж времени прошло, а он ну ни капельки не изменился.
Я улыбаюсь, и спрашиваю:
– Ты помнишь, как он выглядел?
– Разумеется. Кучерявенький такой. А глаза-то, какие у него были, точно в мать глаза. Огромные голубые. Ямочки на щёчках. Курносый такой. Волосы словно пшеница золотые, точно весь в маму красавец.
– Четыре минуты, – говорит голос из-за стекла.
– У него одно ухо слегка оттопырено, и он всегда из-за этого переживал, – продолжает отец, улыбаясь, – и на губе нижней шрам. Упал ещё малышом с качелей, а шрам остался, как напоминание, что нечего одному по качелям лазать.
Мальчик стоит передо мной в бесконечном коридоре. Точная копия того, что описывает отец. Кучерявый, голубоглазый, с оттопыренным ухом и шрамом на нижней губе.
Что происходит? Это ты, Эл?
Мальчик не отвечает.
– Осталось три минуты.
Существовал ли человек, если ты его не помнишь?
– Папа?
– А? – он оборачивается на меня, – Привет, сынок. Как твои дела?
– Что ты ещё помнишь про Эла?
– Эл? Мой малыш. Где он? Я скоро его увижу?
– Скоро. Скоро. Скажи мне, что ты про него ещё помнишь?
– Волосы у него как пшеница
– Нет, папа, что-нибудь ещё кроме внешности…
– Я всё помню. Помню, как он прибежал с тобой весь промокший под дождём. Он рассказывал, что он в лужу глубокую упал, и что его спас.
Мы бежим по лесу под дождём, хлюпая босыми ногами, я оборачиваюсь и вижу, как Эл прыгает из лужи в лужу. Одна из них оказывается слишком глубокой, и он проваливается в неё. Я не вижу его лица.
– Я помню, как мы ходили с вами кушать ваши любимые пончики. Помню его рисунки и рассказы о будущем, космические ракеты и планеры, которые будут бороздить просторы городов.
Мы сидим в кафе, едим пончики. Я смотрю на Эла, он вытирает салфеткой лицо от крема, закрывшись полностью от меня.
– Ты помнишь наш поход?
– Поход?
– Поход, когда ты учил Эла плавать, а мы ели сосиски на гриле.
– Конечно, я его помню.
Затем он поворачивается на меня, собираясь что-то рассказать, смотрит мне в глаза и резко меняется в лице. Он приоткрывает трясущийся рот и поднимает еле живую руку, больше похожу на сухую ветку дерева.
– Ты…
– Я?
– Осталась одна минута!
Он сглатывает что-то, его губы пересохли, потрескались и немного трясутся, но он всеми силами старается что-то сказать.
– Эф…
– Я тут, пап.
– Я вспомнил, Эф.
– Что ты вспомнил?
– Я всё вспомнил, сынок, – его глаза краснеют, и в уголках скапливаются слёзы, – Эл не придёт, – его голос дрожит, а по щекам одна за другой скатываются слёзы.
– Что ты такое говоришь? – спрашиваю я, – вы совсем скоро встретитесь, даю тебе слово.
– Ты не виноват, сынок. Пожалуйста, запомни это. Ты не виноват.
– Ты о чём?
– Прошу посторонних покинуть комнату, – говорит голос из-за стекла.
Я оборачиваюсь к нему и прошу ещё одну минуту, парень отрицательно мотает головой.
– Нам придётся вас удалить, в таком случае.
– В чём я не виноват, отец? – обернувшись, спрашиваю я отца, – Скажи скорее, прошу тебя.
– Ты не виноват, – говорит он и начинает плакать. Ко мне подходят два человека в белом и просят меня выйти из комнаты, так как я мешаю им.
– Моему отцу плохо, – говорю я, указывая на него. Он лежит, плачет и что-то шепчет.
– Вы в порядке? – спрашивает один.
– Что с вами? – спрашивает второй.
Мой отец что-то повторяет шёпотом, а слёзы продолжают стекать по его щекам.
– Что вы говорите?
Я прислушиваюсь.
– Что с вами? Сейчас мы позовём врача.
Я смотрю в его глаза, направленные вверх и прислушиваюсь. Он повторяет одно и то же слово быстро, словно скороговорку. Слышно только букву О.
– Вы меня слышите? Успокойтесь. Глубоко вдохните.
– Кровь, – вдруг отвечает он, – кровь, кровь, кровь.
– Какая ещё кровь? – спрашивает один.
– Вы поранились? – спрашивает другой.
– Кровь. Её много. Кровь. Она везде, – он причитает с ужасом в глазах, повторяя снова и снова.
– Сейчас подойдёт врач, минутку.
– Кровь. Везде кровь, – говорит он, затем смотрит на меня, – ты не виноват, Эф, ты не виноват!
– В чём не виноват? – спрашиваю я, крепко держа его за руку.
Он сильно зажмуривается и громко кричит. Замолкает, через секунду он открывает глаза и смотрит на меня.
Он говорит:
– Привет, сынок.
– Привет, пап, – отвечаю я, – ты в порядке?
Он спрашивает:
– Как твои дела? Где это мы? Кто эти люди?
– Всё хорошо. Что с тобой произошло? Что это было?
Он спрашивает:
– А когда придёт Эл?
Глава 16
Ты плывёшь в воздухе по белоснежным коридорам. Ты витаешь в невесомости, и белоснежный потолок плывёт над тобой. Ты движешься вокруг вселенной, либо же вселенная движется вокруг тебя. Это уже совсем неважно.
Здесь нет ветра, нет звуков, нет запаха. Нет потоков воздуха, и ты понимаешь, что не висишь неподвижно только потому, что огни ламп пролетают над твоими глазами.
Движешься ли ты, либо это движутся лампы, создавая иллюзию твоего перемещения, тебе уже неважно. Всё, что тебе очевидно в данный момент – ты один в бесконечном коридоре с потёртыми дверьми и древними дверными ручками, которыми уже никто не пользуется. Мир проносится перед твоими глазами десятком ослепительных огней, и ты один в этом белоснежном бесконечном мире.
Здесь нет ничего кроме бесконечного белого. Ничто, которое всегда представляется чёрным в воображении.
Двери бесшумно распахиваются. Ты не слышишь и не видишь их. Ты просто знаешь, что это так. Они распахиваются, потому что ты пытаешься что-то вспомнить. Ты что-то упустил в попытках сохранить как можно больше. Ты не вспоминал, потому что не было предпосылок. Ты не вспоминал и совсем забыл, а когда задумался об этом, то вспомнить тебе оказалось не под силу.
Эл?
Да.
В чём я не виноват?
Полагаю, во многом.
Ты всё упустил, когда удалял что-то ненужное. Несправедлив тот факт, что для того, чтобы что-то запечатлеть, тебе достаточно лишь моргнуть, но чтобы сохранить это через сотню лет, нужно немного больше.
Ты проплываешь по белоснежному коридору мимо мерцающих ламп и открывающихся дверей. За каждой дверью находится какой-то момент твоей жизни, но ты не знаешь, за какой из дверей тот самый момент. Нужное воспоминание хранится за одной из этих дверей, осталось лишь вспомнить, где находится нужная тебе дверь.
Моргни, чтобы запомнить. Моргни, чтобы момент остался в бесконечности. Просто моргни, если ты ещё жив.
Кажется, ты что-то забыл.
Верно. Только я не помню, что именно.
Тогда очнись.
Зачем?
Очнись.
Как ты умер, Эл?
Очнись.
О боже, Эл… Что произошло?
Очнись. Это важнее.
Ты смотришь в потолок, на пролетающие мимо тебя огни, которые меняются в цвете, становясь нежно-розового цвета, а затем и вовсе краснея.
Очнись.
Что-то падает тебе на лицо. Капли чего-то мокрого. Редкие капли крови. Ты непроизвольно моргаешь, а глаза застилает алая пелена. Капель становится всё больше, и они постепенно перерастают в дождь.
Очнись.
Всё белоснежное вмиг стало розовым, алым, а затем и вовсе бордовым, и ты плывёшь по этим насыщенно-красным коридорам, и кровавые капли дождя падают на тебя с потолка. Весь твой мир стал алым. Всё то, что было девственно белоснежным, в одно мгновение изменилось в цвете. Теперь ты не чувствуешь себя серым пятном на фоне белоснежной бесконечности, ты единое с этим миром. Ты часть этого ничто.
Очнись, и ты всё узнаешь.
И я открываю глаза.
Надо мной стоят несколько человек в халатах и друг за другом спрашивают, как я себя чувствую.
– Что произошло? – спрашивает один парень.
– Что случилось? – спрашивает второй.
На меня смотрят силуэты людей, и я вспоминаю человека на озере, он задает точно такой же вопрос:
– Что произошло, Эф? Что случилось?
А ты не знаешь, что ответить.
Озеро крови.
Глава 17
Всё происходит слишком стремительно.
Я прощаюсь с людьми в халатах. Выхожу в длинный белый коридор, подхожу к лифту и нажимаю кнопку вызова.
Всё происходит на автомате, и мои ноги сами несут меня прочь неизвестно куда. Словно они проделывали этот путь уже не один раз. Я иду, не задумываясь о том, что произойдёт дальше, словно плыву, а течение само несёт меня. Я спускаюсь на первый этаж в окружении зеркал. Двери серебристого лифта открываются, и голос когда-то умершего человека желает мне хорошего дня. Я выхожу из лифта в ещё один бесконечный белоснежный коридор с кучей потёртых дверей.
Не сплю ли я? Открыты ли мои глаза?
Всё происходит так быстро, что я не успеваю даже понять, как это произошло. Ноги сами несут меня. Выхожу из здания, сажусь в планер, который поднимается над землёй и стремительно уносит меня в неизвестность.
Цепочка всех несвязанных между собой событий привела меня именно сюда. Я в планере, несущемся через город навстречу неизвестному, а мимо меня пролетают точно такие же пластиковые планеры и люди. В окнах мелькают пластиковые здания, пластиковые тротуары, пластиковая зелень, и я понимаю, что в этом мире нет ничего настоящего. Пластиковые люди остаются позади размытыми пятнами, и в жизни моей лишь билборды, готовые продать мне ещё пару сотен лет.
Это жизнь, в которой время стало ерундой, но в которой ты остался совсем один.
Я проношусь сквозь живой, на первый взгляд, город и вглядываюсь в его мёртвые пластиковые глаза.
Планер летит на высокой скорости, мимо того самого места, где девушка разбила свой точно такой же красный планер, и в моей голове возникает мысль, что если прямо сейчас я разобьюсь, никаких следов на дороге, никаких свидетельств аварии, ничего не будет. Я просто исчезну, и мой планер тоже просто исчезнет.
Смотри также:
Испарится.
Удалится
Сотрётся.
Станет ничем.
Я на берегу озера. Сижу на песчаном пляже, вокруг меня кучи камней. Справа от меня небольшой выступ, откуда любят нырять в озеро люди. Я сижу и спрашиваю себя, реален ли этот мир, и настоящее ли то, что кажется мне настоящим. Песок в моей руке такой мягкий, тёплый и сыпучий. Шум воды и крошечных волн в озере. Над моей головой порхают птицы, где-то недалеко плюхнулась в воду лягушка. Я прилетаю сюда каждое утро, и даже не понимаю, почему выбрал именно это место. Если задуматься, если попытаться вспомнить – ответа всё равно не будет. Я не знаю и не помню, но надеюсь найти эти ответы, просто закрыв глаза.
Она подсаживается ко мне так близко, так легко и беззаботно, словно мы знакомы уже сотню лет.
– Привет, – говорит она, – как дела?
Я открываю глаза, оборачиваюсь и вижу девушку с золотистыми волосами и голубыми глазами. Откуда-то я её знаю. Видел уже этого человека, но совсем не помню где.
– Здравствуйте, – говорю я, – мы знакомы?
Она не замечает моего вопроса и говорит:
– Ох, сегодня такой замечательный день.
Она поднимает взгляд на солнце, закрывает глаза и нежится в его лучах.
– Вы же знаете, что ультрафиолет для нас очень опасен? – спрашиваю её я.
Она оборачивается на меня, слегка прищурившись от солнца, улыбается и говорит:
– Не переживай, дорогой. Со мной ничего не случится.
– Откуда вы меня знаете?
Она слегка закапывает руки в песок и говорит:
– Так тепло. Думаю, вода тоже тёплая. Не хочешь искупаться?
– Я вас даже не знаю.
Она высыпает горсть песка из руки и говорит, что знать и помнить – совершенно разные вещи.
– Хорошо, – киваю ей, – я вас не помню.
– Почему ты здесь, Эф? Каждый раз я встречаю тебя здесь, и каждый раз мы договариваемся, что видимся в последний раз.
– Я не зн…
– Нет-нет-нет.
Она мотает головой и поправляет прядь волос, упавшую к ней на лицо.
– Я… не помню?
– Точно.
– Но вы всё помните?
– Ага, – смеётся она, – я помню всё.
– Расскажете?
– А ты этого хочешь? – она щурится немного от солнца, прикрывает лицо рукой и смотрит на меня, – В прошлый раз ты хотел всё забыть.
– Не хотел! Даже если и хотел, то больше не хочу. Помогите мне.
– Зачем?
– Я случайно удалил большинство своих воспоминаний.
– Может, и не случайно вовсе? – она улыбается и слегка приподнимает брови.
– Нет, точно случайно. Теперь я ничего не помню и не знаю. Я не знаю вас и не знаю, что вообще сейчас происходит. Не знаю, что произошло с Элом, не знаю, о чём говорил отец.
Она улыбается.
– Странная штука память. Забываешь что-то, и, считай, этого не было.
Она хватает маленький камушек и рассматривает его.
– Неужели не помнить ужасные события в твоей жизни это плохо?
Она бросает камушек в воду. Бултых.
– В неведении столько плюсов и возможностей, мой милый. Многие воспринимают это как дар, за который они готовы отдать всё, что угодно.
Я поворачиваюсь на неё:
– Мне не нужен этот дар.
Она берёт меня за руку.
– Ты не представляешь, как больно тебе будет.
– Я готов к этому. Я хочу всё вспомнить. Я хочу знать, что случилось с Элом?
– Ты абсолютно в этом уверен?
Я киваю ей.
– Да.
– Ну что ж, – говорит она, поднимаясь с песка.
– Вы куда? – спрашиваю я, поднимаясь вслед за ней.
– Мне пора, – отвечает она, разворачивается, уходит и машет мне рукой.
– А мне что делать?
– Следуй за мальчиком.
– За каким мальчиком? – кричу ей.
Она смеётся.
– Которого ты постоянно видишь, – и она растворяется в лучах заходящего солнца.
Глава 18
Белоснежный коридор с бесконечным количеством дверей. Я оборачиваюсь, и вижу его. В руке он держит медвежонка, его мокрые волосы упали ему на лицо. Он молча смотрит на меня, а затем разворачивается и куда-то идёт.
– Кто же ты, чёрт возьми?
Он молча идёт по белому полу, и я замечаю, что за ним тянется след из капелек крови.
– Эй, малыш, у тебя кровь.
Он не обращает на меня никакого внимания, и лишь молча идёт в неизвестном мне направлении. Я следую за ним.
– Послушай, у тебя кровь. Понимаешь?
Я перехожу на бег, но всё равно не могу его догнать. Мальчик всегда впереди меня, за ним тянется след из капелек крови, и я понимаю, что вся его голова в крови, что вся его одежда в крови. Я бегу, и едва за ним поспеваю.
Вокруг меня раздаются человеческие голоса, детский крик и дребезг чего-то металического. Визг колёс, а в нос ударяет резкий запах, от которого непроизвольно морщишься.
– Мальчик, что происходит? Куда мы бежим?
Голоса людей становятся громче. Затем появляется грохот тележки, вновь что-то дребезжит, детский плач. Я бегу и оглядываюсь, вокруг меня ничего и никого, лишь двери в бесконечных белых коридорах. Я опускаю голову на пол, и вижу след из капель крови мальчика, я поднимаю голову и вижу огни, пролетающие мимо меня.
Мы петляем по коридорам, сворачивая то влево, то вправо, и, наконец, мальчик останавливается возле дверей, непохожих на остальные. У этих дверей нет ручек, открываются они толчком, и если открыть их, то, какое-то время, они будут гулять туда-обратно, пока не успокоятся.
Мальчик забегает в эти двери, и я следую за ним.
Я на озере, девушка исчезла, а солнце уже почти зашло за горизонт. В небе летают птицы, в камышах квакают лягушки, ветер шелестит ветви деревьев. За холмом мне чудится детский смех, я оборачиваюсь назад и вижу мальчика с плюшевым медвежонком в руке. Он стоит на холме спиной ко мне. Я поднимаюсь и встаю рядом с ним. Перед моими глазами расстилается лес, а между деревьев небольшая полянка, с установленной палаткой, разведённым костром и красным автомобилем.
– Что происходит? – спрашиваю я мальчика, но когда поворачиваюсь, его уже нет.
Мимо меня проносятся два мальчика. Один из них чуть постарше. Мужчина рубит дрова на полянке и кричит им вслед, чтобы они далеко не заплывали. Мальчики кричат, что не будут. Они бегут босиком наперегонки по зелёной траве и смеются. Тот мальчик, что помладше, немного отстаёт. Его кучерявые волосы развеваются по ветру. Он бежит и размахивает руками, пытаясь поймать одну из взлетевших в воздух бабочек.
– Не отставай, Эл, – кричит мальчик постарше.
Они пересекают поле и выбегают на холм прямо передо мной. Слегка отдышавшись, мальчик постарше говорит:
– Может, попробуем нырнуть?
Младший смотрит на подъём в двух метрах от поверхности воды и говорит:
– Мне стлашно.
– Ты же уже совсем взрослый, разве нет? Тем более, с папой ты уже прыгал, так?
Мальчик кивает.
– Ну, так побежали скорее, будет весело.
Мальчик убегает, младший брат бежит следом за ним. Я бегу позади. Вокруг нас зелёная трава, ветер дует нам в лицо, развевая волосы. Солнце светит нам спины, и тени выглядят так, словно это тени великанов. Мы бежим к выступу, с которого ныряют все. Оба мальчика бегут впереди меня и смеются. Когда мы вместе добегаем до нужного места, они тяжело дышат и спорят, кто кого обогнал.
– Ты плосто ланьше побежал!
– Неправда, – отвечает мальчик постарше, подходит к краю выступа. Мальчик помладше встает у края рядом со старшим братом, смотрит вниз на легкие волны в нескольких метрах под ними. На кучи камней, которые эти волны омывают. Он немного поднимает взгляд и видит песчаный пляж, а с ним и огромное блестящее в лучах солнца озеро, вокруг которого тянется лес.
– Быстро искупаемся и пойдём ужинать, – говорит старший брат и снимает футболку.
– Холошо, – отвечает маленький мальчик и повторяет за ним.
Они оба подходят к краю.
– Ну, братишка, ты чего? – спрашивает старший, замечая, как младший брат крепко держит его за руку и не желает отпускать.
– Стлашно.
– Давай вместе прыгнем тогда, если хочешь. На счёт три?
Мальчик кивает.
– Раз! Два! Три!
Мальчики разбегаются, прыгают бомбочкой, зажмурив глаза, крепко держась за руки. Эл маленький и прыгает слабее своего брата. Он еле отталкивается от выступа, а старший брат тянет его за собой.
В этот момент всё и происходит.
Маленький кучерявый голубоглазый мальчик не успевает оттолкнуться, но его тянет за собой старший брат. Прыжка не получается, малыш лишь сваливается за край, отпуская руку брата.
Бултых. Мальчик постарше выныривает, весело смеётся и кричит. Он убирает волосы с лица и протирает глаза.
– Ну, вот видишь, Эл, совсем не страшно.
Ему никто не отвечает.
– Эл?
Мальчик протирает глаза и смотрит в ту сторону, где по его ощущениям должен быть его брат, но не видит его. Он осматривается по сторонам. Смотрит в центр озера, в сторону берега, в сторону выступа, и, наконец, видит его. Эл, его брат. Мой брат. Этот кучерявый голубоглазый малыш лежит на камнях, его тело омывают нежные волны, а из его головы сочится кровь. Вода забирает с собой алую кровь, и она густыми пятнами постепенно разрастается и исчезает.
– Эл! – кричит мальчик, – Нееет!
Он подбегает, высоко задирая ноги, поднимая кучу брызг.
– Господи! Нет, нет, нет! Эл! Вставай, прошу тебя.
Он падает перед мальчиком, смотрит на него и видит острый камень, на который Эл упал и разбил себе голову.
– Эл! Ты меня слышишь?
Он держит его лицо, аккуратно приподнимает от камней голову и смотрит в открытые глаза.
Эл медленно моргает. Тяжело дышит, и кровь густым ручьём сочится из его головы.
Его кучерявые волосы все мокрые и липкие от крови, его лицо, его тело, всё в крови. Она растекается вокруг мальчиков, соединяется с озером и пятно крови постепенно разрастается. Руки мальчика в крови, он плачет, что-то шепчет. Позади меня раздаётся чей-то мужской голос.
– Эй, что у вас произошло, Эф?