~ Плоды осени ~

Ирина Соляная – «Черви козыри у нас!»

– Проклятый трус! Ржавая кочерга! Инвалид чертов! – арсенал ругательств арестантки был неисчерпаем.

Вирту стоял в длинном коридоре возле камеры буянки, раздумывая, не отключить ли ему звук. Голди опять буянила, но на этот раз она избрала тактику оскорблений Вирту. Она не заявляла, что Всемирное Правительство состоит из вонючих трупов, что начальник Паноптикума Белов – конченный наркоман. Теперь объектом её ненависти стал простой робот-охранник. Его недавно перевели в сектор С1.

Вирту был обычным роботом-охранником: металлический корпус, примитивная программа, никаких эмоций, кроме… любопытства и терпения.

– Ты болен болезнью Альцгеймера? – не унималась женщина, она подошла к прозрачной двери и прижалась к ней своим костлявым телом, даже ладони приложила и сплющила нос, – ничего не помнишь, дундук? Память отшибло? Эх, болван железный… Из-за тебя в тюряге сдохну. Пять лет уже здесь гнию.

Неожиданно она села на спальной полке, опустив голову и руки. Ладони повисли ниже колен. Вирту отключил звук, так как арестантка явно закончила свой монолог, и отъехал от камеры. Он катился вдоль стен и наслаждался тишиной.

В коридорах и камерах была отличная звукоизоляция. Пожалуй, это было единственным удобством Паноптикума, не считая систем очистки воздуха, воды и канализации. Вирту нравился порядок во всем, и он искренне недоумевал, отчего этот порядок не по нутру арестантам, и почему начальник тюрьмы Белов тоже считает себя заключенным в этих четырех стенах? Для чего им всем непременно нужно общаться? В тишине лучше думается и мечтается, можно строить планы и предаваться воспоминаниям. Но отчего-то люди сходили с ума в этом замкнутом пространстве.

За тринадцать минут робот проверил всех в коридоре С1 и вернулся на пост, оборудованный экраном. Наступило время пассивного наблюдения.

Паноптикум был тюрьмой смертников, и хотя некоторые заключенные получали не длительные сроки, большинство арестантов сходили с ума: одиночные камеры, замкнутое пространство, прогулка раз в неделю в силовой капсуле и то только для тех, кто сдаст тест на лояльность. Голди не покидала камеры уже три месяца. Вирту предполагал, что у нее начался распад личности. За этим было интересно наблюдать. Любопытство и терпение.

Вирту был проинструктирован, что многие заключенные пытались покончить жизнь самоубийством. Вирту не понимал приказа о непременном спасении жизни заключенного, но исправно его исполнял. Вообще, служба была несложной: проверить камеры, проезжая мимо них каждые полчаса, покормить четыре раза в день заключенных, забрать их мусор, включить и выключить свет в зависимости от времени суток. Таких, как Вирту, в Паноптикуме было двенадцать. Молчаливых, терпеливых, исполнительных. Они вполне справлялись без руководства, тем более, что начальник Паноптикума сам проявлял признаки распада личности, проводя большую часть времени в наркотическом сне. У него не было ни любопытства, ни терпения.

Когда пришло время очередного кормления, Вирту двинулся по коридору, толкая перед собой загруженную брикетами тележку. Простая процедура: брикет и пластиковую бутылку с водой заключенный получал только тогда, когда сдавал мусор от предыдущего кормления. Если упаковка была повреждена так, что нельзя было собрать ее в целое без потерь, заключенный пищи и воды не получал. Так начальник Паноптикума решал сразу две проблемы: у заключенного не оставалось при себе никаких предметов, и камеры не превращались в свинарник. Конечно, были случаи, когда обезумевшие арестанты пытались затолкать пластиковую упаковку в унитаз, чтобы вызвать засор канализации, и как следствие – открытие камеры. Но с этой хитростью роботы-охранники боролись просто: герметичная дверь не открывалась, а вентиляция прекращалась. Когда однажды из глотки задохнувшегося арестанта извлекли помятую обертку от пищевого концентрата, а его тело продемонстрировали заключенным, желание жевать пластик больше ни у кого не появилось. Тела утилизировались тоже просто: их сжигали. Вирту нравилась простая организация Паноптикума, и он искренне не понимал, отчего начальник тюрьмы спит круглые сутки и просыпается, только чтобы поесть концентрата и сделать себе очередной укол.

Вирту монотонно проверял упаковки и выдавал концентраты, ловко просовывая их в щели. Арестант Демьянов Н. А. не встал со спального места. Кнопка-индикатор горела зеленым. Вирту осведомился о причине такого поведения, получил в ответ грубость, концентрат не выдал, отметив в бланке отказ от получения пищи и отправился дальше. У камеры Голди он снова остановился.

– Вы – палачи! – выкрикнула неугомонная Голди, – сколько народу загубили? Это не тюрьма, из тюрьмы выходят на свободу, это могила!

Вирту выключил звук и открыл лоток, сообщив Голди, что она должна выдать ему пустую бутылку от воды и пленку от пищевого концентрата. Голди медлила, но потом припала лицом к лотку и прохрипела сорванным голосом:

– Как меня зовут, Вирту, как меня зовут?

– Голди, – машинально ответил робот-охранник.

– Железяка ты ржавая, – засмеялась арестантка, – меня зовут Мери-Вирджиния Галлахер. А теперь подумай, робот-Альцгеймер, почему ты называешь меня Голди!

Вирту захлопнул лоток и покатил тележку по коридору. Голди не выдала упаковку, питание ей было не положено. Вернувшись на рабочее место, робот охранник внес в электронный каталог сведения о раздаче питания, отметив поведение Демьянова и Мери-Вирджинии Галлахер. Затем он проверил заряд своих батарей и подключился к системе зарядки. Это была его любимая процедура, которая носила личный характер, она позволяла ненадолго погрузиться в свои воспоминания. Вирту никому не говорил, что у него есть секретные уголки памяти, так как не знал, имеет ли право робот иметь воспоминания. Сегодня он хотел посмотреть сразу два любимых воспоминания: игру в карты и поиск руки.

* * *

– Милый, ты стал так мало времени уделять Голди! Она проводит все время в компании бездушных механизмов. – Агнес постучала ноготками по плечу мужа.

– Не всё время, – голос Джека глухо звучал из-под шлема виртуальной реальности, – вчера вечером мы с ней гуляли и даже погладили соседских котят.

– Целых двадцать минут уделил дочери? – с недоброй ухмылкой спросила Агнес.

– Я хоть двадцать минут побыл с дочкой, а ты и пяти минут в день на нее не тратишь. У тебя то вебинары, то семинары, то бизнес-проекты, – фыркнул Джек, – еще забыл про сауны с маникюрами-педикюрами.

Решив доказать мужу, что она хорошая мать, Агнес вышла на освещенную солнцем веранду. Робот-нянька играл с Голди в карты.

– Тысячу лет не играла в карты! – обрадовалась Агнес и присела на диван рядом с дочкой. Голди хмуро посмотрела на нее и подвинулась, – можно с вами?

Голди кивнула.

– А какие правила?

Робот-нянька обстоятельно рассказал, как играть в подкидного дурачка.

– Вроде бы не сложно, – с наигранным интересом ответила Агнес, как бы подчеркивая, что ей не безразлична жизнь десятилетней дочери, и она способна развлекаться на детский лад.

– Главное в каждой игре – это любопытство и терпение, – подытожил робот-нянька.

– На что играем? – с деланной веселостью спросила Агнес.

– На желания, – робко сказала Голди, всё ещё удивленная тем, что мать решила составить им компанию, – это весело!

Робот-нянька сдал карты неуклюжими трехпалыми кистями. Рыжие кудри Голди шевелил ветерок. Недавно она подстриглась, расставшись с длинными косами. Ей казалось, что она стала выглядеть старше, но такая же прическа была у Голди в три года, потом доросшие до плеч кудри под собственной тяжестью распрямились в локоны. Кто кроме робота-няньки помнил об этом? Разве что голограммы сохранились, да кто их теперь смотрит?

Агнес украдкой взглянула на часики: до встречи с фитнесс-тренершей еще полтора часа. Робот-нянька нахально заглянул в растопыренные ладошки Голди и объявил:

– Черви козыри у нас!

Девчонку это вполне устроило, ее веер пестрил красным. Агнес было все равно: черви так черви, но она покачала головой, рассматривая свои карты.

– Ну, и хитрецы!

Голди хихикала, не замечая, как поддается ей робот-нянька, она привыкла у него выигрывать. С мамой справиться тоже было несложно, та думала о чем-то своём.

– Карты попались тебе хорошие, – вздохнула мать, проигравшая в пух и прах, – говори, какое у тебя желание?

– Я хочу провести каникулы с вами на Марсианской орбите, – сказала Голди.

– Что ты, милая, таких денег у нас нет и не будет! – усмехнулась Агнес, – благодаря твоему папочке-лодырю. Ему бы не в «Космострайк» играть, а о семье думать. А он пособие получает и рад, что…

Агнес умолкла, Голди тоже притихла. По ступенькам их дома поднимался судебный пристав.

– Добрый день, миссис, – сказал он, вытирая потный лоб, – вынужден снова вас побеспокоить, но вы не вносите по закладной уже полгода. Вот, распишитесь, я вручаю вам претензию банка.

– Мама, мама, мы будем вынуждены продать Вирту? – забеспокоилась Голди.

– Не продать, деточка, – буркнул пристав, – а отдать, как и все излишки. Сейчас будем составлять опись и оценку.

– Вот, проблема решилась сама собой, дорогая, – глупо засмеялся Джек, – по крайней мере, дочь не будет проводить все время с бездушным механизмом.

– Мама, мама, у меня есть желание! – всегда равнодушная к родителям Голди схватила Агнес за рукав, – оставь мне Вирту, я согласна отдать вам все денежки из моей копилки!

* * *

– Смотри в оба, – предупредила Голди, – ищи многофункциональную. Разъем значения не имеет. Если великовата – подточим, маловата – переходной сустав сделаем.

Голова Вирту, лишенная сигнальных лампочек, выглядела непривычно. «Лампочки – не самое главное, – думал робот, – главное – это любопытство и терпение». Это он помнил хорошо, а еще он помнил, что черви – козыри, но не помнил почему. Голди невесело засмеялась, зачистила корпус робота от ржавчины и обработала каким-то составом, на груди нарисовала красной краской сердечко. «Вот тебе и козырь», – сказала она и почему-то вытерла слезу.

Голди заменила на колеса утраченные нижние конечности робота. Катиться по свалке было неудобно, это тебе не ступнями шагать! Тут уж не до жиру…

– Голди, – у Вирту внезапно промелькнуло что-то в памяти, – а где Агнес и Джек?

Девушка помолчала, поглядывая вверх, словно раздумывая, как объяснить роботу простым языком то, что произошло с ней и ее семьей за то время, пока Вирту, разобранный на части, валялся на складе.

– Они уже несколько лет в долговой тюрьме, – нехотя прошептала она, но Вирту услышал. Что такое долговая тюрьма он не знал, но уточнять не стал.

– А ты почему здесь? – спросил он с присущей роботу прямолинейностью.

– Я никогда не буду сидеть ни в какой тюрьме, запомни, – сверкнула глазами Голди и стала остервенело орудовать металлическим прутом, переворачивая ржавые обломки устаревших механизмов. Вирту ей помогал. Грохот стоял невообразимый.

С воздуха за местностью наблюдали два автомата-фиксатора. Они совершали облет владений каждые пятнадцать минут. В перерывах можно было спокойно искать нужные запасные части, чем и пользовались нищеброды, бродившие по свалке. Когда на горизонте виднелся автомат-фиксатор, Голди ложилась на землю, сворачиваясь эмбрионом. Вирту наклонялся, закрывая тело девушки собой и демонстрируя свой облезлый корпус. Так удавалось обмануть автомат-фиксатор, который о каждом обнаруженном им подозрительном предмете или движении, посылал сигнал наземному патрулю.

Голди и Вирту обошли уже шесть условных квадратов, но подходящей руки не было. Девушка уже начала было отчаиваться, пока не увидела такого же, как она, охотника за удачей. Жилистый, невысокого роста крупноголовый азиат тащил корпус робота-хозяйки. Без головы и одной ноги робот выглядел вполне прилично для рухляди, притом обе руки были целы. Завидев Голди в сопровождении робота-калеки, азиат осклабился и сказал что-то, тыкая пальцем вверх. Голди хищно посмотрела на азиата, прикидывая, сможет ли она отобрать у него нужную ей деталь. Вопрос об обмене у нее даже не возник: свалка есть свалка, зачем меняться, если можно покопаться и найти? Голди грозным голосом крикнула, чтобы азиат отдал ей корпус и убирался с ее территории. Тот продолжал улыбаться, хотя пятился, крепко сжимая металлическую рухлядь.

– Голди, он сказал, что заплатил охраннику за проход, и потому не отдаст находку, – сообщил Вирту.

– Скажи ему, что я тоже заплатила за проход, – огрызнулась Голди, не оборачиваясь на Вирту, – и мне нужна металлическая рука.

– Я тебя знать, я видеть твоя голограмма. Ты нападать на полицейского. За тебя дадут выкуп, – неожиданно сообщил азиат, положил добычу на кучу мусора. В его руке блеснул пистолет, Голди даже не поняла, откуда нищеброд его вытащил. Вирту, моментально сориентировался и бросился в ноги азиату, тот крякнул и повалился на груду металла. Грянул выстрел. Ошалевшая Голди смотрела, как из задранного вверх дула вьется дымок, а из окровавленной косоглазой башки вытекает что-то белое. В корпусе Вирту появилась круглая дыра размером с детскую пуговицу от пальто, из неё сыпались искры.

– Теперь и я вне закона, – проскрипел Вирту.

– Как я потащу тебя, дурак ты мой ржавый, – услышал Вирту от девушки прежде чем отключился.

* * *

К вечеру приехала техподдержка. Программист Идрис вызывал роботов-охранников по одному, тестируя их основные системы. По обыкновению он что-то напевал, щелкая клавишами клавиатуры компьютера. На каждый тест уходило не более четверти часа. С Вирту Идрис провозился дольше.

– Тебя перепрошили плохо, – сообщил он Вирту, – я проверил систему, у тебя при подзарядке появляются кэш-файлы, которые загружаются в оперативную память.

– Но я нормально работаю, нареканий не имеется! – в голосе Вирту прозвучало что-то похожее на беспокойство.

– Зачем тебе эти файлы? Ерунда какая-то, сейчас сотрём и … – Идрис снова пощелкал клавишами, – и будешь работать быстрее.

Вирту пожалел, что у него не было многофункциональной руки, которая бы позволила клещами схватить Идриса за горло, легонько сжать его, а потом…

Идрис удивленно посмотрел на Вирту, который корчился в агонии. Программист знал, что самоблокировка внутренней файловой системы происходит у робота только в том случае, если он желает нарушить один из законов роботехники. Отключив робота от питания, Идрис недоуменно покачал головой. Что вызвало у Вирту такую реакцию? Сколько часов предстоит провозиться с ним?

К утру Идрис закончил.

– Отбываю, – сообщил он Белову, глядя в его мутные глаза, – ничего не хотите передать в Пенитенциарный центр?

Начальник тюрьмы молчал.

– Ох, чуть не забыл, – Идрис достал из папки лист бумаги, – бюрократия чертова. Я вам новую программу утилизации тел арестантов установил на сервер. Всё будет производиться автоматически, даже упаковка праха в биоразлагаемые капсулы для удобрений. Распишитесь за инструкцию.

Белов молча поставил закорючку на архаичном бланке и поднял мутные глаза на Идриса.

– Всё?

– Всё, – кивнул Идрис, – мой вам совет, чаще проверяйте работу автоматики. Это не так сложно, как кажется. Просто фиксируйте любые неполадки, сбои электрического напряжения, произвольное изменение роботами маршрутов или графиков движений. Сегодня я у одного полностью файловую систему заменил. А если бы робот взбесился раньше, до моего приезда?

Белов качнул головой, соглашаясь с собеседником.

– Идеальной техники не бывает. Вы фиксируйте, а мы проанализируем оперативно…

Идрис с нехорошим предчувствием покинул Паноптикум.

* * *

– Я – Голди, – кричала девушка, прислоняясь ладонями к дверному стеклу камеры, – вспомни меня, выпусти меня!

Вирту бодро вышагивал с тележкой, полной пищевых концентратов. Эта странная арестантка называла себя Голди, хотя ее имя значилось в документации как Мери-Вирджиния Галлахер. Единственная женщина-арестант на весь блок С1. Надо бы почитать ее личное дело, за какие такие грехи её осудили к отбытию наказания в Паноптикуме? Как же кричит! Уши закладывает. Голди. Где-то я слышал это имя. Я вспомню, любопытство есть, нужно только терпение. Кажется, на тюремном жаргоне «Голди» – дама червей. Черви козыри у нас нынче?

Ян Вацек – «Они и мы»

Мягкими языками, сапогами кожаными

По засыпающей брусчатке улицы

Двумя простыми прохожими

Идут домой и сутулятся.

Под острыми крышами шпилей,

Каменными волнами моря

Идут уставшие или

С спесью шагают двое.

Домой идут головотяпы,

Хозяева плах и виселиц.

Первый – обычный растяпа,

Второй – шитый кляуз листьями.

– Послушай, – усталым голосом

Говорил палач первый небритый,

Перебирая волосы,

– Как это – быть убитым?

Мы рубим и рвём на части,

Обагряясь по локоть в кровь,

Скажи, какое есть счастье

Убивать под приказом вновь? —

Фонарщик проходит мимо,

Будит бабочек свет в колпаках,

Косясь двум пугливо в спину,

Без вины окунаясь в страх.

Первый заводит снова:

– Знаешь, мне страшно спать,

В ночи самую тёмную пору

Приходят ко мне рыдать.

У ног, изголовья и окон

Бестелесные тени тех,

Кого рукой твёрдой безокой,

Убивал, на себя брав грех. —

Минуты молчанья туманом,

Кареты проехавшей стук,

Второй: – Я скажу без обмана,

Ты глуп, друг, к несчастью, глух.

Мы – инструмент в руках Бога,

Мы – плеть венценосной семьи,

Одна у нас только дорога,

Нету у нас семи.

Тебе приказали – ты делай,

Не вздумай перечить и ныть,

Ты самый палач умелый,

Зачем же себя губить? —

В небе чёрном ткацкими пальцами

Тысяча тысяч дыр.

Луна засаленным лацканом

Встаёт с городских могил.

– Ты знаешь, – чуть слышно первый,

– Я казнил и своих друзей,

Королю был собакой верной,

Моё сердце поди разбей.

Но старость на плечи садится,

И я слышу их голоса,

Мне оттого и не спится,

В поволоке пред мной глаза.

Я казнил стариков и женщин,

Я казнил оборванцев босых,

Был предо мной повешен

Мой же единственный сын.

Он тоже приходит ночью

Немым укором со стен.

Порву, может, круг порочный,

Если вдруг стану тем,

Кто сеет и жнёт полями,

У кого есть зерно и скот.

Я в набитой трупами яме,

Червем ищу я вход. —

Блеск ножа в подворотне мгновенье,

Уверенья отдать и молчать,

Крыс у канав шевеленья,

Второй взялся вновь отвечать:

– Послушай, дружище, и вспомни

Скольких секли мы врагов,

В скольких пускали корни

Жаровен злых языков.

Сладкое чувство мести,

Они умоляли, да…

Не было в свете чести,

Чтоб нас охладить тогда. —

Второй разразился смехом,

Вороной, лишённой глаз.

Дома сотрясались от эха

И вторили каждый раз.

– Так что, дружище, будь верным,

Не то мы погоним прочь,

Ты станешь вовсе не первым,

К кому мы явились в ночь.

Короне будь верен делом,

Карай на кого падёт суд,

Не то к эшафоту белым

Тебя самого отнесут. —

Улыбка от уха до уха,

Щербатый убийцы рот,

Назойливой липкой мухой

Впивается в плеч разворот.

И первый, срывая объятья,

Переходит в высокий крик:

– Я больше не стану проклятьем

Мёртвых или живых.

И новой не стану болью

Никому из живущих здесь,

По собственной своей воле

Не стану их души есть.

И нету руки, которой

Заставит меня губить,

Быть на расправу спорым,

Проще – меня убить. —

Улыбка пропала второго,

Чуть опустивши взгляд:

– Что ж, ты умоешься кровью! —

Смолью глаза кипят.

С рукава соскочила бритва,

Широкой осоки лист,

Хрипом сорвав молитву,

Самой старой из крыс.

– Говорил тебе, друг мой старый,

Не нужно тебе было ныть.

Ты стар и такой усталый,

Жаль, пришлось самому сгубить.

Будь на твоём, палач, месте,

Не снился б безликий строй. —

Обтёр о покойника бритву

И молча побрёл домой.

Под мачтами колоколен,

Фонарей горбатых, сквозь сад,

Свернув пару улиц вскоре,

Так не взглянув назад.

Александра Рахэ – «Любовь и зеркала»

(из цикла «Путеводитель по Миру мертвых»)

Ночь неспящих предков. Не выходи из дома. Приготовь свечи и следи, чтобы до утра свет не погас. Не отвечай незнакомцам. Это умершие пытаются забрать твою жизнь. Не спрашивай у зеркала и воды, кто твой суженый. В эту ночь судьба укажет только на мертвеца.

Даже в торгующей своими покойниками Идине есть время для чествования мертвых.

Ночь выдалась душной. В такую так и хочется раскрыть окна пошире или уйти к берегу, обдуваемому морским бризом. Но по всему городу наглухо закрыли глаза домов, двери и окна. Свечи коптили, а подруга Азры, Ментис, отослала мальчика с опахалом прочь.

Девушки не собирались гадать. Ментис придумала другое приключение.

Она подозвала Азру к столику и сдернула шелковый платок с серебряного блюда. На нем стоял странный темный кубок и круглое бронзовое зеркало, да еще кувшин с водой.

– Это, – Ментис взяла в руки кубок, – копыто коня. Как известно, вода из реки мертвых разрушает дерево и металл, ее можно пронести только в таком кубке. Обычная же вода, налитая в конское копыто, может превратиться в воду реки мертвых.

– Откуда ты все это знаешь, Ментис?

– Отец привез с Востока новые книги для колдунов, мне знакомы наречия некоторых из них.

Ментис в самом деле знала несколько мертвых языков. Торговцу древними и магическими книгами Небо не даровало сына, и он решил сделать помощника из дочки.

– Так в кувшине вода из реки мертвых?

– Нет же, дурочка! Обычная вода. Мы сделаем ее «мертвой», налив в копыто. А потом… – Ментис загадочно приложила палец к губам и продолжила шепотом. – Ты слыхала про колдуна Ясписа? Его похоронили заживо, а невесту выдали за другого. С тех пор он смотрит в зеркала на молодых женщин и пытается найти среди них свою ненаглядную, и так уже сотни лет подряд. Если удастся призвать его в зеркало, можно пожелать богатства, и мертвый колдун притянет достаток в твой дом. Подумает, что ты и есть та самая, и постарается помочь.

– Только богатство?

– А что у него еще просить? – удивилась Ментис, в жилах которой текла кровь торговца. – Можешь попробовать пожелать что-то другое, но только одного желать нельзя. Никогда не проси у Ясписа помощи в любви. Взревнует и убьет тебя!

– Нет у меня пока любви, – вздохнула Азра. – Хорошо, будем просить богатства!

– Чудесно! – Ментис подняла кубок обеими руками. – Лей так, чтобы ни капли не пролить. До краев.

Азра взяла кувшин. К счастью, он не был полон, и потому все вышло аккуратно.

Девушки уставились на воду в кубке. Она казалась совершенно обыкновенной.

– Может, надо что-то сказать? – предложила Азра.

– Ладно… – Ментис подняла кубок над головой. – Пусть эта вода превратится воду из мира мертвых!

Она произнесла так трижды, а потом опустила кубок.

Вода как вода.

Ментис не дала разочарованию все разрушить, и дала Азре кубок, а сама приподняла зеркало за рукоятку и перевернула, уперев в поднос.

– Лей на него воду. Нужно омыть всю поверхность. Тогда грань между миром живых и миром мертвых истончится и Яспис выберет наше зеркало.

– Что? – не поняла Азра.

– Неужели ты думаешь, что в такую ночь только мы одни призываем колдуна? Ха! Здесь, как на рынке – у кого предложение выгоднее, тот и победит. Давай же, Азра, ты у нас темнокудрая. Его невеста вроде была из вашего народа.

Волосы Ментис взяли цвет у меда.

– Вечно ты меня подставляешь, – заулыбалась Азра и осторожно начала лить воду.

Кубок чуть не выпал из ее пальцев – зеркало вдруг перестало отражать. Оно словно утратило суть металла, и через него, как через слюдяное стекло, Азра начала видеть что-то такое, чего не было.

Сизый дым.

Холодный свет.

Очертания мужчины, идущего издалека.

И он пришел – прямо к зеркалу с той стороны. Черные одежды. Красный кушак.

Азра замерла, не слыша своего сердца.

Ее взгляд был прикован к лицу незнакомца. Бледному, обрамленному густыми кудрями.

Яспис одарил ее лишь одним взглядом, и в узких зрачках Азра заметила свое отражение.

Губы колдуна искривились в насмешке.

Незнакомец отвернулся, и зеркало вновь вернулось миру живых – почерневшим, мертвым предметом.

Ментис вовсю трясла Азру, и в конце концов плеснула ей воду из кувшина в лицо.

– Очнись!

Азра подняла на Ментис пораженный взгляд.

– Я видела колдуна.

– И какой он? – разволновалась Ментис.

Азра мечтательно улыбнулась.

– Красивый…

Ментис любила недоговаривать, но Азра все же дозналась, что зеркало было необычным. Ментис купила его у старьевщика, а тот – у родственников умершей женщины.

Азра чувствовала, что это важно, она искала точно такое же зеркало.

Однако старьевщики смотрели на нее странно, нехотя копались в дальних комнатах, в надежде, что девица уйдет, и объявляли, что нет у них такого товара.

Азра нашла выход. Она наряжалась в яркую зеленую мантию, скрывала лицо вуалью, а на шею вешала медальон из янтаря – все, чтобы притвориться волшебницей. В камне не застыла даже мушка, но в темной сердцевине янтаря купцы сами пытались разглядеть то пойманного колдуньей джинна, то прирученный ветер пустыни. Азре было приятно притворятся кем-то, близким к Яспису.

Когда в руках Азры оказалось желанное зеркало, ей на ум пришла одна невероятная мысль. А что, если она и была в прошлом возлюбленной колдуна? Но тогда почему он отвернулся? Он не узнал ее! Но узнает, узнает и полюбит вновь.

Азра с трудом дождалась полнолуния. Ментис непременно сказала бы – нужна та же самая ночь, Ночь неспящих предков, но ждать целый год? Да Азру за это время могут выдать замуж!

И она решилась.

Кубок-копыто она выменяла за перстенек с яшмой, давно приглянувшийся Ментис, а воду сама набрала у ручья, протекавшего мимо кладбища. Говорили, что он исцеляет раны, но пить из него – все равно что принимать яд.

Луна поднялась достаточно высоко. Азре казалось, что она чувствует сияние спиной, а ее комната залита светом луны, а не мерцающих свечей. Девушка надела свой лучший наряд, украсила волосы диадемой матери и надушилась пряными духами.

– Приди же, Яспис, – шептала Азра, поднимая кубок над зеркалом. – Мы должны увидеться… Я так жду тебя!

К ее радости зеркальная поверхность вновь обрела прозрачность. Пробился и знакомый сизый дым, и, кажется, вдалеке замаячила темная фигура… Но вдруг зеркало треснуло, и осколок стрелой отлетел в сторону, оцарапав Азре щеку. Перед ней валялись обломки почерневшего металла.

Это было зеркало нищенки. Зеркало Ментис вовсе принадлежало старухе. Конечно, дело в том, что колдун видит сначала хозяек зеркала – какую-нибудь побирушку и морщинистую каргу, а не ее, молодую и привлекательную. Азра не знала, откуда у нее все эти догадки, и потому решила – это ее прошлое воплощение вспоминает основы магии.

Девушка попыталась использовать свое зеркало, но оно совершено не хотело меняться. Видимо, права была Ментис – только зеркало мертвой женщины способно связать мир потомков и предков. Но где найти красивую мертвую?

Удача благоволила Азре.

Приняла яд Аришатбаал, любимая куртизанка принца Идины. Говорили, что она влюбилась в его евнуха, Гасдура, но он не мог возжелать красавицы и ее сердце раскололось от горя. Говорили, сам принц узнал, что любимица шпионит для его врагов и подослал ей яд в хрустальном флаконе на золотом блюде. Говорили, что она написала свою лучшую песню и не нашла, зачем жить дальше. Так или иначе, принц и городской совет решили, что надо успокоить дух Аришатбаал и провести ее по городу в богатой повозке, дабы все люди восславили ее первой красавицей. Иначе, как знать, не поднимется ли ее душа в образе кровопийцы-ламии, став кошмаром для всей Идины?

Азра тоже вышла на улицы города, кутаясь в зеленую шаль – колдунью никто не посмеет отбросить назад.

Повозку везли белые быки с золотыми полумесяцами на лбах. Голову молодого возницы увенчали мелкозубчатой короной, чтобы польстить Аришатбаал – ее везет «царь»! Тело умершей закутали в шелка и золотую парчу, а зеленые камни в серьгах и подвесках отражали лица всех, кто пришел поглазеть на красавицу. Даже если и были идинцы, не верившие в красоту Аришатбаал, и те ахали и восклицали:

– Хороша! Хороша… была.

В сердца их навеки входил образ Аришатбаал – образ прекрасного лица с неземным, ледяным спокойствием.

Только Азра посмотрела на нее оценивающе, как на свою будущую маску. Девушка подбиралась к повозке все ближе, ведь перед ногами Аришатбаал стоял открытый ларец с подарками от ее любовников.

Среди них блестело зеркало. Были и другие, но, глядя на это, Азра почувствовала – именно его Аришатбаал часто держала в холеных пальцах, именно оно отражало ее радости и печали.

Азра сделала вид, что ее толкнули сзади и только лишь оставалось опереться ладонями на повозку – и схватила зеркало.

Металл обжег руку холодом. Азра подняла взгляд. Неужели это Аришатбаал надменно смотрит вниз, на воровку?

Показалось. Эти глаза не откроет теперь даже самый могущественный целитель Идины. И Азра бежала прочь, унося драгоценную добычу – холодное зеркало холодной женщины.

Дни до полнолуния текли, как столетия. Азра то начинала тосковать по Яспису, то наоборот преисполнялась жизни. Все пытались узнать, кто ее избранник. Лишь Ментис подозревала что-то недоброе, но подруга перестала заходить в их дом и избегала встреч.

Наконец луна сделала то, что и должна была – вскарабкалась на небосвод сверкающим телом, лишила сна сомнамбул и влюбленных.

Азра торжественно омыла зеркало мертвой водой и, крепко держа его в руках, приблизила лицо, зовя любимого.

Он явился.

Гордый и неприступный, видящий то, что смертным увидеть не под силу. Взгляд Ясписа остановился на Азре чуть подольше, чем в первый раз, но потом зеркало заволокло дымом. Оно в превратилось в черное подобие себя самого, черный круг, который нельзя отмыть или отполировать.

Азра расплакалась.

Почему он опять ушел? Почему Яспис не может понять, что его зовет дорогой человек?

А, он – колдун, любивший колдунью.

Какое ему дело до прелестей куртизанки!

Быть может, он видит иной свет, свет мудрости.

Слезы вмиг Азры высохли. Она вновь была готова искать – зеркало мертвой ведьмы.

Колдунов хоронили вдали от общего кладбища, чтобы их призраки не натворили бед. Члены Орденов сами выбирали место и способ хоронить, и одних присоединяли к ряду других могил, а других забирали в тайные места. Люди Идины смеялись – куда бы ни убрали тело, до него все равно доберется Время с когтями оползней и клыками волн. Однако пойти к орденским могильникам мог только сумасшедший – с давних пор повелось, что колдуны оберегались от расхитителей гробниц жестокими заклинаниями. Может быть, тебя остановит огромный пес с железными клыками, а может, впереди встанет стена огня, а может, сам ляжешь на траву рядом с вереницей скелетов, таких же искателей приключений, и уже никогда не поднимешь веки.

Но Идина – город настолько старый, что не все мертвецы имеют защитников. Чтобы вызнать, есть ли на городском кладбище молодые ведьмы, Азра продала материнскую диадему. Отец строго наказал бы ее за такой поступок, но влюбленная не думала о будущем. Ее вела алая звезда страсти.

Часть денег Азра заплатила сторожу кладбища. Сначала ей было страшно идти с ним, широкоплечим и высоким. Камни и те живее его лица! Но все встреченные в темноте люди сами шарахались от него, чуя двойную угрозу. Лоб сторожа прожгло клеймо преступника, который в уплату вины согласился жить посреди кладбища. Он стал братом для мертвецов. Впрочем, братом, готовым не только выкопать могилу для нового тела, но и обокрасть прежних умерших. Он сам выбирал, кому помочь, а кого прогнать, понося на весь погост.