– Влезайте, – добродушно сказал от. – Усадите поудобней старушку на сиденье, а вы можете и постоять. Дайте, я помогу вам втащить ее.
Текла помогла матери взобраться на колесо, а затем в телегу втащил ее сам возница.
– Вы куда идете? – спросил он, трогая лошадей.
– В Синг-Синг.
– Пешком хотите дойти? Трудновато для старухи-то!
– Она никогда в жизни не ездила по железной дороге и страшно боится. Я надеялась, что найдутся добрые люди, которые согласятся подвезти нас часть дороги.
– Что же, может быть, вам и удастся добраться. Я то живу в пяти милях от Королевского моста и довезу вас до моих ворот. Зачем это вы надумали отправиться в Синг-Синг.
– Захотелось повидаться с отцом.
– Что же он там делает? Сидит в тюрьме что-ли?
– Да.
– Вот оно что.
Он взглянул на крошечную старушку и на миловидное, несколько грустное личико девушки и покачал головой. Вскоре они доехали до дома огородника. Обе женщины вылезли из повозки и медленно поплелись по дороге. М-сс Фишер шла опираясь на Теклу и с трудом передвигала ноги. В полдень обе путешественницы присели отдохнуть под деревом у самой дороги. Текла развязала свой узелок и вынула из него несколько бутербродов и бутылку молока. Они еще ели, когда вдали, на дороге показался двухместный экипаж, запряженный вороною лошадью в богатой упряжи. Правил молодой кучер, с добродушным выражением лица. Текле понравилось его симпатичное, несколько грубоватое и насмешливое лицо ирландца. Она принялась махать рукою и как только экипаж поравнялся с ними, шутливо спросила его:
– Вам, кажется, по дороге с вами, Майк?
– Тпру, Билл, тпру, – круто остановил он лошадь и, прищурив глаза, посмотрел на Теклу.
– Как вы узнали мое имя? – спросил он, подмигивая ей. – Разве по лицу видно, что я ирландец?
– Не подвезете-ли нас?
– Хорошо, согласен, только за плату.
– Ах, я не знала, что это общественный экипаж.
– Экипаж принадлежит моему хозяину, но закон разрешает брать на чай.
Текла рассмеялась, поняв по лукавому выражению его лица, что именно он подразумевал под этими словами.
– Вы куда едете? – деловито осведомилась она.
– Далече, за Тарритоун.
– Ах, мама, вот как хорошо, нам останется пройти сущие пустяки до Синг-Синга, – весело проговорила она.
Она усадила мать в экипаж, затем быстро влезла сама и, наклонившись к кучеру, поцеловала его.
– Вот вам и плата за проезд.
– Но вас тут двое, а я с утра ни разу еще не промочил себе горла, – сухо сказал он.
Она вторично поцеловала его, уселась рядом с матерью и принялась доедать свой завтрак.
– Неправда-ли, как хорошо ехать? – сказала она. – Мы, вероятно, сегодня же вечером будем на месте.
– Ах, да, великолепно.
Тусклые глаза старушки вспыхнули радостным блеском, но тотчас же потухли.
Но обеим сторонам дороги тянулись нисенькие плетни и каменные ограды. Вязы и клены низко свешивали на дорогу свои могучия ветви и давали большую тень.
Направо простирались покрытые травой холмы и овраги, виднелись зеленеющие поля, на которых кое-где росли деревья, громадные, красные сараи и домики фермеров.
Когда экипаж въехал на холм, то налево показалась долина реки Гудсона, далее огромное, сверкающее на солнце водное пространство, и на горизонте пурпуровая линия Палисад. Они проезжали мимо маленьких городков и мимо небольших поселений, группировавшихся около церквей и кладбищ. Параллельно с дорогой тянулись огромные поместья, при въезде в которые были выстроены красивые каменные или железные ворота. Из-за изгороди виднелись рощи с расчищенными дорожками, необозримые луга со скошенной травой, а вдали из-за деревьев величественно возвышались великолепные дворцы.
Текла искренно наслаждалась красотою деревенских ландшафтов, но ей не приходила в голову мысль завидовать богатым людям, владельцам этих обширных, земельных пространств. Она была теперь вполне счастлива и совершенно забыла о только что пережитых тяжелых днях и о предстоящем свидании с отцом.
Был уже вечер, когда экипаж въехал, наконец, в ворота имения и остановился перед крылечком маленького, каменного домика, в котором жила привратница. На стук экипажа тотчас же выбежала на крыльцо жена кучера, толстая, вся в веснушках Молли.
Поговорив в полголоса с мужем, она предложила Текле о её матери переночевать у них.
– Все равно вам сегодня не дадут свидания, – сказала она. – А завтра утром Майк попросит кого-нибудь свезти вас в Синг-Синг.
– Придется вам завтра опять также расплачиваться со мною, как сегодня, – сказал Майк, подмигивая Текле.
– Убирайся прочь, – сказала ему Молли.
– Я должна была поцеловать его два раза за то, что он согласился подвезти нас, – сказала Текла.
– Он всегда готов поухаживать, – засмеялась Молли, – и хвастун же он!
Майк щелкнул кнутом и отъехал, весело посмеиваяс. М-сс Фишер почти что внесли в дом, она очень измучилась за дорогу и как будто бредила. Она совершенно не сознавала, где она находится, беспрекословно исполняла все, что ей говорили, шептала себе под нос бессвязные немецкия слова, часто повторяла имя Карла и спрашивала Молли и Теклу о чем то, касающемся его. Молли дала старухе чашку чая и ломтик поджаренного хлеба, но она не стала есть. Затем ее уложили в постель и она моментально уснула.
Текла провела очень веселый вечер в обществе Молли и Майка, которые держались с нею так, как будто знали ее с детства.
– Вы непременно должны погостить у нас на обратном пути, – сказала Молли, – и я попрошу м-сс Говард взять вас к себе на службу. Ей легко будет пристроить вашу мать в какую-нибудь богадельню, где бы ей жилось хорошо и спокойно. Вам, наверное, найдется здесь работа, девушки здесь всегда нужны.
– Вот было бы хорошо, – сказала Текла, – но только я ни за что на свете не расстанусь с мамою, она умрет одна с тоски.
На следующее утро Майкь остановил проезжавшего по дороге возницу, переговорил с ним, потом позвал своих гостей и помог им усесться в повозке.
– Смотрите, непременно остановитесь у нас на обратном пути, – крикнула Молли в догонку уезжавшим, стоя у ворот. – Хот не на долго, но зайдите ко мне.
До Синг-Синга оставалось всего около шести миль и не прошло и часа, как они уже въезжали в предместье города. Возница объяснил им, как пройти в тюрьму, и обе женщины, сойдя с повозки, пересекли поле и вышли на узенькую улицу, которая пролегала вдоль реки. Итти осталось им недолго. За первым поворотом дороги пред ними предстали длинные, одноэтажные постройки, обнесенные высокою, каменною стеною. Улица огибала пригорок, и, идя по ней, Текла и её мать очутились вскоре у входа в тюрьму. Мрачное здание из серого камня, с массивными колоннами, придававшими всей постройке сходство с римским храмом, возвышалось перед ними. Маленькия окна с железными решетками еще более усиливали общее унылое, гнетущее впечатление.
– Он здесь? – слабым голосом спросила Катрина, не решаясь подойти к тяжелым, массивным дверям тюрьмы. Текла обняла мать и осторожно повела ее к дверям. Она так волновалась, что не в состоянии была говорить. Текла всегда боялась даже слова «тюрьма», но грозная действительность и сознание, что её отец сидит за этими стенами произвели на нее свое подавляющее впечатление, что она совершенно лишилась всякого самообладания.
Торопливые, резкие вопросы служителя, открывшего им двери, заставили Теклу несколько приободриться. Служитель повел их в тюрьму и через несколько минут они очутились в громадных сенях, освещенных горевшими лампами. Дрожа от волнения, озиралась Текла по сторонам. Сердце её сильно билось, она с трудом дышала. М-сс Фишер крепко ухватилась за руку дочери и продолжала всхлипывать.
– Идите сюда, скорее назад, – закричал сторож, увидя, что они направились вглубь сеней.
Он стоял перед узенькой дверью и жестом указал им на нее. Текла послушно вошла через эту дверь в комнату. Туман застилал ей глаза, она еле различала предметы находившиеся в комнате, и со страхом и нетерпением ожидала появления своего отца. Она остановилась посреди комнаты и сильною рукою поддерживала мать, которая, от волнения, чуть не лишилась чувств. Прошло несколько минут и она увидела приближавшагося к ним человека, в полосатом, арестантском костюме, в котором она только с трудом признала отца. Он совершенно изменился, и только глаза и походка остались теми же. Карл превратился в дряхлого, согбенного старика. Он был аккуратно выбрит, лицо было болезненно бледное и страшное. Морщинистые щеки провалились, прежняя полнота исчезла, он более походил на призрак, чем на живого человека.
– Катрина, проговорил он хриплым голосом, – Текла, Катрина, неужели вы все еще не узнаете меня?
Катрина видела очень плохо, но все-таки вид мужа так подействовал на нее и потряс ее, что она не могла удержаться от душу раздирающего крика. Глубокия морщины резко выступали на его исхудалом лице, большие торчащие уши казались еще больше на его обритой голове и придали всему лицу какое то каррикатурнее выражение. Но Катрина позабыла все на свете, лишь только он обнял ее и она услышала дорогой, знакомый ей голос. Она обнимала его шею дрожащими от волнения руками.
Карл подвел ее к скамейке, стоявшей у стены, усадил жену, положил к себе на грудь её голову, ласково гладил по волосам и целовал ее с нежностью молодого влюбленного. Текла уселась рядом с отцом, обняла его обеими руками за шею, смотрела ему в глаза, нашептывала нежные слова и целовала его провалившуюся щеку. Ей было тяжело и больно смотреть на его изменившееся лицо. Произошедшая в нем перемена до такой степени поразила ее, что она несколько раз принималась горько плакать. Почти все время от просидели молча. Изредка только произносили они ласковые, задушевные слова. Он спросил об Эмелине. Текла объяснила ему, что она завалена работой и не могла приехать повидаться с ним. Они не успели еще поговорить о будущем, как к ним подошел сторож и, дотронувшись до плеча Карла сказал:
– Идемте, свидание кончено.
Карл привык в тюрьме к беспрекословному повиновению и тотчас же встал. Катрина попыталась было также подняться, чтоб итти вслед за ним: она надеялась, что ей позволят остаться с мужем в тюрьме. Текла обняла старушку за талию и повела ее из приемной. Та послушно повиновалась, не сопротивляясь, и в каком то полузабытье переступила через порог тюрьмы и очутилась на улице. Текла хотела непременно добраться до сторожки Молли за светло. Там можно будет переночевать, если никого не найдется, кто бы согласился подвести их до самого города. Им не пришло даже в голову поест. На окраине города их нагнал молочник, возвращавшийся домой с порожней повозкой, который охотно согласился подвести их. Так проехали они целую милю, и, поблагодарив молочника, распрощались с ним.
К четырем часам пополудни они были уже в двух милях от Синг-Синга. Кое-как взобравшись на холм, Катрина остановилась.
– Ты устала?
– Да, мне хочется заснут.
Текла подхватила старушку своими сильными руками и потащила ее на насыпь под тень деревьев. Тут она осторожно опустила свою ношу на землю, уселась сама возле неё, прислонясь к изгороди, и бережно положила голову матери с себе на колени. Прошло всего несколько минут, и старуха спала уже крепким сном. Прекрасный вид расстилался перед Теклой: широкой лентой тянулись поля, за ними леса, а дольше блестели воды Гудзоновского залива. Вдали, на пурпуровом фоне, у самой воды вырисовывались, одним большим, белым пятном, городские дома. На противоположной стороне дороги виднелась посреди полей небольшая рощица. Из рощицы веяло прохладой и нежный ветерок приятно ласкал разгоряченные щеки Теклы. До неё доносился слабый запах травы, лесных фиалок, веселое щебетанье и пение птиц. Долго просидела она так, в полном одиночестве, тщетно поджидая случайного попутчика. Царившая кругом тишина и мирный сельский ландшафт успокоительно подействовали на её расстроенные нервы. Она с нежною любовью вспоминала отца, представляя его себе таким, каким он был до ареста, и мало-помалу ужасное, мертвенно бледное лицо арестанта в полосатом костюме совершенно изгладилось из её памяти. Через некоторое время она увидела медленно взбиравшихся на холм лошадей, впряженных в повозку, ехавшую из Синг-Синга. Текла наклонилась, чтоб разбудить мать, и была поражена странным оттенком лица старушки и его изменявшемся выражением. Теклою овладел смутный страх и она осторожно дотронулась до щеки матери. Щека была безжизненно холодна. Девушка задрожала всем телом, закрыла глаза и прислонилась к изгороди.
Приближавшаяся повозка была нагружена досками. Она медленно подымалась на холм, под акомпанимент скрипа колес и стука досок. Возница туго натягивал возжи, широко расставив ноги, и тихим, монотонным голосом понукал своих лошадей. Въехав на холм, он остановился, чтобы дать передохнуть лошадям. Измученные лошади вздрагивали всем телом и вытягивали шеи, а их хозяин, положив локти на колени, молча уставился на двух женщин, неподвижно сидевших в нескольких шагах от него. Что-то в их позах видимо заинтересовало его.
– Эй, вы, – закричал он, – заснули, что-ли?
Текла, точно сквозь сон, слышала приближавшийся стук лошадиных копыт и хотела сама заговортть с возницей. Её мать умерла и необходимо сейчас же предпринять что-нибудь. Но если бы он не окликнул ее, она так и не остановила бы его и дала ему проехать. Здесь было так спокойно и хорошо сидеть у изгороди с закрытыми глазами, что ей не хотелось ни двигаться, ни говорить. Неожиданная смерть матери ее не особенно даже огорчила. Отчаяние первой минуты вскоре совершенно исчезло и заменилось холодным спокойствием. Она и не думала рассуждать и доказывать себе, что смерть для её матери – счастливое избавление от тяжелой, беспросветной жизни. Спокойное, мирное выражение лица умершей так гармонировало с окружающею природою, что горевать или бояться было как-то странно и нелепо. Услыхав окрик возницы, Текла встала, взяла на руки тело матери и направилась к повозке.
– Вам далеко ехать? – спросила она, с тревогой смотря на возницу.
– Да, придется проехать еще с милю по этой дороге. Что с нею? Она больна?
– Кажется, она умерла.
Голос её дрогнул. Тяжело ей было вымолвить это ужасное слово. Возница быстро соскочил с козел.
– Да, – проговорил он торжественно, – она умерла. – Когда же это случилось? Вы давно здесь?
– Она заснула больше часа тому назад.
– Это ваша мать?
– Да.
– Что же вы будете делать? Где вы живете? Дайте я вам помогу. Надо отнести ее в ближайший дом, а потом вы свезете ее к себе домой.
Его голос звучал таким неподдельным сочувствием к её горю, что Текла не выдержала и заплакала. Она нагнулась и поцеловала мать. Возница взял маленькую старушку, и обращаясь к Текле, принялся утешать ее почти тем же тоном, каким он только что перед тем говорил со своими лошадьми.
– Перестаньте плакать, моя милая. Ну, понятно, вам тяжело. Смотрите, какое у неё счастливое лицо! Должно быт, умерла во сне? От старости? Да? Вы живете в Синг-Синге?
Текла замотала головою.
– Ну так в Тарритауне?
– Нет… мы… мы живем в Нью-Иорке.
– Вот оно что! Мне вас очень жаль. Может быть у вас есть здесь, где-нибудь по близости, родственники?
– Я знаю тут одну привратницу и её мужа. Вот, если бы я могла добраться до них…
– Ну, что же, я рад вам помочь. Садитесь, я вас довезу. Скажите только куда ехать?
Она все объяснила и взобравшись, на повозку, нагнулась и взяла из его рук тело матери. Затем он влез на козлы, подобрал возжи и слегка ударил ими лошадей. Они встрепенулись и двинулись вперед.
– Я вас довезу до места, будьте покойны, – сказал он, обращаясь к Текле. – Сидите себе спокойно. Хотите плачьте, хотите нет. Лошадям придется пробежать несколько лишних миль, ну, да ничего, это им ни почем. Правда, мои миленькия?
Дорога шла под гору и он постепенно стал все более и более натягивать возжи.
– Осторожнее, Пиш, так… так… не дури!
Съехав с горы, он пустил лошадей рысью, так как теперь нечего было опасаться, что повозка налетит на них.
– Никогда еще во всю свою жизнь не видал таких славных лошадок, – проговорил он с улыбкою, оборачиваясь к Текле.
Глава XV
За последние дни Лу, много передумала. Впечатлений было много, но она все еще не могла хорошенько разобраться в них и притти к определенному выводу. Жизнь, при более близком соприкосновении с нею, оказалась очень сложною. Лу часто становилась в тупик, не находя ответа на мучившие её вопросы. Чем больше она сталкивалась с людьми, тем ощутительнее становилось её изолированное положение и полное одиночество. Первое время ее заинтересовали учащиеся в колледже, но это продолжалось недолго. Она не могла сойтись по товарищески с этой гордой, самонадеянной, заносчивой молодежью, хвастливо заявлявшей, что она победит в жизненной борьбе. Навязчивое, грубоватое ухаживание молодых людей было ей противно, равно как и их самовлюбленность. Товарки Лу по колледжу были такие же беспомощные, неприспоспособленные к самостоятельной жизни, как и она. Некоторые из них были в дружеских отношениях с молодыми людьми и весело проводили с ними время. В колледже царило какое то болезненно приподнятое, нервное настроение, а при таких условиях можно ли было быть счастливой. Лу занималась усердно, стремясь достичь полной самостоятельности, но реальная жизнь оставалась для неё по-прежнему скрытой за какой-то тяжелой занавесью. Никто из её товарищей не мог бы объяснить, что именно побуждает его учиться и только очень немногие стремились к определенной, намеченной цели. Среди девушекь замечалась полная неудовлетворенность жизнью и весьма смутные представления о будущей их деятельности. Неужели жизнь никогда не дает удовлетворения? Неужели она обманулась и приняла блестящий призрак жизни за действительность? Неужели веселый смех и песни, манившие ее в детстве в Томмкинс-парк, а позднее в сквер, вызывались только животною потребностью произнести известные звуки, а не другим, более глубоким и сложным чувством? Со дня ареста Теклы, Лу постепенно все больше разочаровывалась в окружающей действительности. Она часто вспоминала Теклу, казавшуюся ей воплощением веселья, здоровья и той безгранично свободной жизни, о которой она так тосковала.
Лу часто говорила с Дорою на эту тему.
– Я добилась свободы, благодаря скандалу с Теклой, – сказала она однажды. – Но на что она мне? Бедная Текла! Где то она теперь и что с нею?
– Как ты думаешь, – задумчиво спросила Дора, – хорошо-ли, что меня так оберегают, холят в то время, как сотни девушек выбрасываются на улицу на произвол судьбы?
– Я сама не могу еще разобраться в этом, Дора.
Окна Дориной гостиной выходили на Грамерси парк.
Ночью шел дождь и несколько раз принимался вновь лить в течение утра. К полудню ветер разогнал тучи, выглянуло солнце и начало припекать почти также сильно, как и в августе.
Дора высунулась в окно и посматривала то на улицу, то на зелен парка, казавшуюся особенно свежей после дождя. Лу уселась удобно в маленькой качалке и положила ноги на подоконник, в руках у неё был томик поэмы «Рубеянс», который она лениво перелистывала.
– Знаешь, Лу, Дик должен скоро приехать.
– Когда же?
– Недели через две.
Лу схватила протянутую ей руку и крепко пожала. Ей вспомнилось последнее свидание с Адамсом.
– Что с тобою, Лу?
– Сама не знаю.
– Отчего ты мне никогда ничего не расскажешь о нем?
– О ком же?
Дора рассмеялась.
– Что навело тебя на эту мысль?
– Скажи, ты часто его вспоминаешь?
– Не знаю. Он такой серьезный, Дора.
– Да, – сказала Дора, – таких людей, как Дик, никого на свете.
Они сердечно пожаля друг другу руки. Скрытая нежность, проявлявшаяся в каждом слове, придавала им что-то трогательное.
Лу снова принялась на книгу и вскоре углубилась в чтение очаровательных стихов. Через некоторое время книга выпала из её рук.
– Хорошо сидеть в уютной комнате и мечтать о том, как хороша жизнь, но нельзя ограничиться этим, надо, наконец, работать, действовать. Чтобы предпринять мне?
Дора поспешно отошла от окна, лицо её выражало полное недоумение, глаза были широко раскрыты от удивления.
– Что там такое? Что ты увидела на улице?
Лу быстро поднялась с качалки и подошла к окну. Дора протянула руку и привлекла подругу к себе.
– Дора, – воскликнула Лу, – ты, вероятно, видела сейчас Дика?
– Да, он только что приехал.
– В таком случае я ухожу.
Дора ухватилась за руку Лу и удержала ее.
– Право, я лучше уйду. Он скоро поднимется сюда к тебе, или тетя Сусанна пришлет за тобою и мне не хотелось бы мешать вам. Я успею повидаться с ним позднее, когда… – она обняла Дору на талью и шутя договорила, – когда ты освоишься с ужасною вестью.
– Пожалуйста, останься, – умоляла ее Дора. – Я совершенно растеряюсь, когда он придет сюда. Побудь со мною.
– К чему? – спросила Лу. – Ты не должна бояться Дика. Это глупо, Дора.
Но Дора не соглашалась отпустить ее.
– Как ты думаешь: ничего, что я так люблю его? Может быть, не надо выказывать ему мою любовь, лучше скрыть от него? Полюбит-ли он меня так, как я люблю его? Научи меня, Лу, как мне быт? Он все для меня.
– Я убеждена, что в этом нет ничего дурного. Готова отдать все на свете, чтобы полюбить кого-нибудь так, как ты любишь Дика.
– Посоветуй, что мне надеть? – сказала Дора.
– Оставайся в этом платье, – рассмеялась Лу. – Ты очаровательно мила сегодня.
– Ты не шутишь, Лу?
– Если Дик не скажет тебе, что ты хороша, я возьму его роль на себя. Ах, если бы ты только знала, кого ты мне напоминаешь.
– Скажи же.
Дора наклонилась к подруге с недоверчивой улыбкой.
Её тонкое, точенное личико, большие ласковые глаза поражали своею одухотворенностью.
Не успела Лу ответить, как в прихожей раздался веселый голос Дика, громко разносившийся по всему дому.
Он бежал по лестнице и звал Дору. В его приятном мужественном голосе изредка слышались еще юношеские нотки. При первом звуке знакомого голоса Дора, позабыв о Лу, выбежала, весело смеясь, из комнаты и бросилась ему навстречу.
Они вошли в комнату под руку.
– Боже мой, как ты изменился, Дик; ты стал настоящим мужчиною! – воскликнула Лу.
– Ты находишь? – и он рассмеялся самодовольно. – А вот ты так совсем не изменилась. Ты появилась на свет сорокалетней старушкой, да так и застыла на этом почтенном возрасте.
– Какой ты несносный!
– Я говорю правду, – сказал он, садясь на подоконник и усаживая рядом с собою Дору. – Сорок лет самый подходящий для тебя возраст. Моей последней возлюбленной было сорок лет. Если бы муж её умер, я, наверное, женился бы на ней. Она была самой молодой и очаровательной женщиной в нашем кружке.
Он наклонился и заглянул в сиявшее счастьем лицо Доры, дружески посмотрел на Лу и затем перевел опять глаза на Дору.
От наблюдательной Лу не ускользнуло, что он удивлен и взволнован, несмотря на то, что старался скрыть свое волнение. Он был, очевидно, поражен тем, как изменилась Дора. Лу вскоре ушла домой, теряясь в догадках, чем окончится эта давнишняя любовь.
– Он, наверное, полюбить ее, – думала она. – Дора будет счастлива. Кажется, нечего мне волноваться и беспокоиться.
После ухода Лу, Ричард долго молча смотрел в глаза Доры. Под пристальным его взглядом они из серых стали синими и на длинных ресницах задрожали слезы. Увидя слезы, он обнял ее и несколько раз поцеловал в нежные губы и пылавшие щеки. Дора обвила его шею руками и прижалась к нему поплотнее. И это казалось ей теперь естественным. Жизнь представлялась ей в настоящий момент дивно прекрасной, все её сомнения и мрачные предчувствия исчезли от одной его ласки.
Ричард не мог притти в себя от удивления. Ему никогда в голову не приходила мысль о возможности подобной встречи с маленькой Дорой, с которой у него были связаны все воспоминания детства. С ранних лет они любили друг друга, привыкли друг к другу. Затем он уехал и почти не вспоминал о ней. Он был в том возрасте, когда мужчины начинают увлекаться хорошенькими девушками и чувственными женщинами. Он часто увлекался и мысль о Доре никогда не останавливала его в его похождениях. В голове его мелькала иногда мысль о том, что родители его желают, чтоб он женился на Доре, что брак этот неизбежен, но он сам относился совершенно равнодушно к этому проекту. Свадьба должна была состояться очень не скоро, в то отдаленное и покрытое мраком неизвестности время, когда он будет уже самостоятельным человеком. Когда настанет время, от поступит так, как ему заблагоразсудится. Мать обожала его. Отец считал его недурным юношею и баловал потихоньку, никогда не отказывая ему в деньгах и смотря сквозь пальцы на кутежи сына. Дик привык ни в чем не отказывать себе, каждое желание его тотчас удовлетворялось.
Он наслаждался жизнью, делал все, что приходило в голову, удовлетворял все свои прихоти. Будь он беден, из него непременно выработался бы такой же энергичный, дельный человек, как его отец. Бесхарактерность матери сказалась у него в преувеличенной мягкости. Окружавшая его роскошь, отсутствие всякой самостоятельности превратили его в избалованного и изнеженного молодого человека. От природы мужественный и гордый, он пользовался большой популярностью среди своих знакомых.
До сих пор он без труда удовлетворял все свои желания, не подвергая себя ни малейшему риску; он принадлежал к той золотой молодежи, которая, не зная удержу в кутежах, так часто покрывает бесчестием свое имя. В нем сохранилась еще романтическая искра и он с удовольствием читал стихи и любил путешествовать. Он отлично изучил литературу и языки, в ущерб другим занятиям, и со смутной тревогой думал о том близком уже будущем, когда ему придется распроститься с теперешней неправильною жизнью, любимыми книгами, товарищами и путешествиями и всецело посвятить себя торговле, на чем настаивал его отец. Он знал, что со временем ему придется занят место отца, и что поэтому необходимо поближе познакомиться с ведением дел, но эта грозная перспектива не часто нарушала его покой и принадлежала к числу тех страшных призраков, о которых он предпочитал не думать.
Желая совершенно неожиданно вернуться домой, он нарочно обманул мать, написав ей, что приедет недели через две. Поздоровавшись с сыном, она поспешила выслать его из своей комнаты, под предлогом, что ей надо одеться.
– Сбегай повидаться с Дорой, – сказала она сыну. – Если Лу уже ушла, приведи к вам Дору. Лу стала такая странная теперь, хуже прежнего. Она отреклась от всех нас и хочет сама пробиться. Твой отец пытался отговорить ее, но она и слушать не хотела. Конечно, ничего нельзя сказать дурного про нее, но она раздражает меня каждый раз, когда приходит. Никогда не знаешь, что она скажет.
Ричард тотчас отправился к Престонам, и, сказав дворецкому, вышедшему ему навстречу, что пойдет без доклада, быстро взбежал на верх по лестнице. Ему хотелось поскорее увидать Лу, которая интересовала его гораздо больше Доры. Хотелось узнать, что намеревается она делать. Он надеялся застать ее у Доры.
Когда Дора выбежала ему навстречу, он схватил ее за руки, поцеловал в щеку и приятная теплота разлилась при этом по всему его телу. Её радостная встреча разожгла его кровь. Он нагнулся и поцеловал ее в губы. Странное волнение охватило его от прикосновения к её губам. Он взял ее под руку и вместе с нею вошел в гостиную. Он был теперь всецело поглощен Дорой и совсем забыл о Лу. Чем больше он всматривался в лицо Доры, тем сильнее поражали его светившиеся в её глазах нежность и безграничная любовь. Он держал её руку в своей и ему казалось, что от её прикосновения какой то ток переливается в его тело. Он не отдавал себе отчета в испытываемом чистом, нежном чувстве. До сих пор он знал лишь низменные проявления любви. Оставшись наедине с Дорой, он обнял ее и ему показалось, что он влюблен в нее. Что она любит его, он видел отлично и им овладело чувство торжества, к которому примешивалось что то полное жалости и грусти. Лу оказалась права. Он любил ее в общепринятом смысле этого слова и Дора была на верху блаженства. Он отдался вдруг налетевшему на него чувству, она же искренно и глубоко любила его. Она чувствовала, что ему приятны проявления её любви и она осыпала его ласками. Она была беспредельно счастлива. Будь здесь Лу, от неё не ускользнула бы вся внешняя прелесть и поэзия их отношений, но в то же время в ней еще более укрепилось бы пессимистическое отношение к чувству любви, которое любят изображать в самом привлекательном свете, но которое разочаровало уже многие пылкия молодые души.
На обратном пути мысль об Эде не выходила из головы Лу.
– Надо бы написать ему, – укоряла она себя. – Один только раз поступила я как следует, когда…
Она круто оборвала свои размышления, вспомнив свое последнее свидание. Она остановилась на углу улицы, потупила глаза, недоумевающе нахмурила лоб и покраснела.
– Я должна любить его, – подумала она.