Самоизоляция порядком надоела уже на третий день. Не то что бы я маялся – всегда есть вещи, которыми можно заняться. Вынужденное затворничество изматывало морально. Угнетало пребывание в замкнутом пространстве, однообразие быта. И внешне словно ничего не изменилось. Даже рабочие обязанности выполнялись по-прежнему. В блоке находился кабинет, где стоял компьютер, приборы.

Сложность заключалась еще и в том, что изоляция протекала на другой планете. И изолировались мы от остальных участников вахты. Своего рода самоизоляция в самоизоляции. Посреди совершенно необитаемого мира, где кроме тридцати человек на базе для исследований не было больше ни одной живой души.

Планета по виду напоминала Землю. Помню, когда челнок отстыковался от корабля, чтобы доставить нас сюда, у многих возникло ощущение, словно мы никуда не улетали. Тут многое походило на наш мир – моря, океаны, реки, горы, континенты. Вот только в планетных водоемах никто из нас никогда не купался. В них не водилось никакой живности. По всем показателям состав воды почти не отличался от земной. Кроме одного. Необитаемости. Морская была слишком соленой для земной – вроде воды Мертвого моря, речная – слишком пресной. Настолько, что пить ее оказалось невозможно. По крайней мере, так нам говорили. Я никогда в жизни не был на Мертвом море, а пресную воду дома всегда обрабатывали, чтобы она ничем не отличалась от бутилированной. Здешняя вода из реки словно подверглась десятикратной обработке. Слишком стерильно – организм такую не принимает.

Когда-то давно, в прошлом веке, рассказывают, все было по-другому. В море купались, в речке ловили рыбу, а воду пили прямо из-под крана. Как жили эти люди? Неужели не боялись инфекций? Иногда мне казалось, будто исторические сведения намеренно исказили. Ну не могло просто так происходить. Свои мысли, впрочем, разумнее держать при себе.

На станции находилась специальная установка, которая забирала воду из реки поблизости и особым образом подготавливала. Только тогда ее можно было употреблять. Поговаривали, что первые земляне, рискнувшие попробовать воду из речки, потом долго болели. Их пришлось изолировать – совсем как нас сейчас. А также и вступивших с ними в контакт, потому что у всех обнаружился вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Через три недели люди выздоровели, но это затормозило течение первой экспедиции.

На планете отсутствовали не только обитатели водной среды. Здесь не наблюдалось животных и птиц. Абсолютно никаких. Не было насекомых. Зато бурно процветал мир флоры. Все эти гигантские папоротники, огромные деревья, кусты в три человеческих роста. Папоротниками называли такие растения условно – просто они форме походили на земные. Деревья вырастали, отживали свой век, умирали, падали всем весом на поверхность планеты – фантастическое, скажу вам, зрелище. Внизу они разлагались на протяжении долгих месяцев.

А поскольку смены времен года в этом мире практически не наблюдалось, климат представлял собой нечто вроде земных субтропиков, бразильских джунглей. Или первобытного мира времен динозавров. Без всякого намека на них.

Одним словом, здешний мир – еще та загадка. Я читал в учебниках, как воодушевились ученые в 2010-х, когда Хорос открыли. То время – бум обретения экзопланет. Это в наши дни мы понимаем, что многие из открытий являлись гаданием на кофейной гуще. Тыканьем пальцем в небо. Несовершенны были телескопы. Землеподобных планет на самом деле в разведанном космосе наберется едва ли с десяток. И наша – первая, куда ступила нога человека.

Она вращалась вокруг одноименной звезды, находящейся на расстоянии двухсот световых лет от Солнца. Тогда исследователи писали, что это – одна из немногих, действительно пригодных для жизни. Только двести световых лет казались просто огромным препятствием.

Прошло столетие, человечество изобрело возможность быстрого преодоления расстояний между звездами – субнейтринный двигатель. Потом построило корабли, способные выполнять при помощи такого двигателя прыжки в межзвездном пространстве. И вот мы здесь, на Хоросе. Через год полета. Или прыжка. Третья экспедиция.

После двух первых исследовательских миссий изучение Хороса мало продвинулось. Первопроходцы провели здесь год, успели построить базу и собрали общие сведения. Вторая экспедиция в изучении загадок планеты также достигла немногого – всему виной стал случай, произошедший через полгода работы. Там произошел некий инцидент во время полевых работ.

Мы периодически выходим за пределы базы. Бродим в этих зарослях, берем пробы воды и воздуха. Стараемся при помощи роботов узнать, что находится в почве. Оставляем камеры наблюдения и приборы. Пытаемся изучить растительность, внешне так похожую на земную. Однако, далеко не продвинулись. Здесь все как-то не соответствует внешнему виду. Вода не пригодна для использования без обработки, на деревьях и кустарниках нет никаких плодов. И воздух, который вроде без примесей, на самом деле никуда не годится. В нем слишком много кислорода. Поэтому за пределы базы приходится выбираться в легких скафандрах, с фильтрами для дыхания, отрегулированными под земные условия. Поговаривают, что четвертую экспедицию сократят втрое. Центр не видит смысла держать здесь столько людей. Там уже решают, что делать с Хоросом дальше. Высвободившиеся человеческие ресурсы сосредоточат на исследовании других планет.

В закрытом секторе базы, где сейчас на карантине мы, изолировали и десять участников предыдущей экспедиции. Через некоторое время все они попросту пропали. Не было и намека на то, что эти люди каким-то образом вышли из станции. Наблюдение здесь на должном уровне. Просто в один из дней космонавты перестали отвечать на вызовы из боксов.

Ситуация, скажу вам, нештатная. И случилась она, когда до прибытия следующей смены, то есть нас, оставался месяц. Особенность субнейтринного прыжка заключается в том, что его нельзя прервать. После прилета руководство на Земле приняло решение – мы остаемся здесь, а предыдущий экипаж возвращается домой.

Разумеется, был поставлен целый ряд условий, как вести себя в такой ситуации. К ранее сделанным указаниям прибавили еще одно – продолжить расследование происшествия и поиски пропавших. Вторая экспедиция за месяц ничего не добилась в этом направлении. Впрочем, не сильно продвинулась и наша.

Зуммер браслета связи на руке прервал мои размышления.

– Крис, как дела?

Это Иван Фомин, один из двадцати пяти неизолированных. Врач команды.

– Нормально, Иван. Скучновато только стало.

Пообщались минут пять. В здешних боксах мне нравилось расположение комнат – они позволяли ходить по кругу, чем я и воспользовался во время нашего разговора.

Фомин периодически нас обзванивал. Раз в день мы говорили и с командиром, Шестаковым – докладывали о результатах наших исследований. От работы никто не освобождал, несмотря на болезнь. И еще обсуждали текущие рабочие моменты.

– Температура в норме, – доложил я Ивану.

– Вижу, – сказал он.

В этом не было необходимости – приборы браслета фиксировали состояние постоянно. Просто доктор просил постоянно рассказывать о своих ощущениях, делиться мыслями.

Вирус протекал у всех по-разному. Поговаривали, что в прошлом столетии на Земле случилось нечто подобное – многие тяжело переболели. С тех самых пор появились такие понятия, как социальная дистанция, ношение защитных масок в общественных местах. Лет через десять об этой болячке забыли. Маски сняли. Дистанцироваться вошло в обычай, но без фанатизма. Нормально ведь, когда у каждого есть представление о комфортном личном пространстве.

А в наше время человечество победило все болезни. Да и само понятие – болеть – было знакомо только по учебникам. Хорос напомнил, что такое болезнь.

Не у каждого, конечно, но все-таки у большинства, после прямого контакта с атмосферой планеты появлялись симптомы простуды – насморк, кашель. Повышалась температура. Ее снижали с помощью лекарств – уже первой экспедиции отправили программу для корабельного материализатора с подробными кодами по изготовлению таблеток и капсул для приема внутрь. В основном жаропонижающие, антибиотики и кое-что еще. Некоторым понадобились внутривенные инъекции. Врачи первой миссии впервые в наше время столкнулись с явлением, когда обычные медитативные практики на заболевших не действуют. Не работали и психологические приемы, с помощью которых сегодня в основном и лечат людей. Про лекарства доктора, конечно, в теории знали. Даже, наверное, изучали в институтах.

Фомин рассказал однажды, что перед полетом перечитал горы старинной литературы, просмотрел архивные сайты. Он понимал, что раз уж вторая экспедиция столкнулась с тем же самым явлением, что и первая, врачу третьей нужно быть во всеоружии.

Браслеты теперь снабдили функционалом из прошлого – измерением давления и температуры, а также несколькими полезными подобными программками. Датчики передавали все сведения непосредственно в кабинет доктора. Еще их пришлось перенастроить под возможности старой операционной системы 21 века. По другому программы не смогли бы заработать, а писать новые смысла не было. Да и не успели бы. Иван подчеркивал, что в постоянном контроле показателей – залог нашего выздоровления.

Таймер браслета подал сигнал. Экран показывал, что настало время обеда. Есть совершенно не хотелось. Иногда жизнь по расписанию становится в тягость.

Блок космонавта-исследователя на станции Хороса представлял из себя капсулу площадью около ста квадратных метров. Она обладала свойством совершенной автономности. В случае непредвиденного катаклизма в жилище, ставшем убежищем, можно продержаться целый год. Самостоятельно сумел бы существовать и отдельный модуль, в котором размещалось тридцать таких капсул. На станции имелись три жилых модуля, а также рабочий, блок для отдыха, технический, командный и кое-что еще.

Как я уже говорил, комнаты располагались по кругу. Спальня, санузел, прихожая, кухня, рабочая и большая гостиная. В центре находился коридор, из которого двери вели в санузел, прихожую и гостиную. Из прихожей можно попасть в кухню и рабочий кабинет, из рабочего – в гостиную, а из гостиной – в спальню. Когда не хватало двигательной активности, я занимался ходьбой – из коридора в прихожую, дальше в рабочую, гостиную и снова в коридор. Не спортзал, но приемлемо. В гостиной, кстати, стояли два тренажера и беговая дорожка, но мне нравилось просто походить. На дорожке не чувствуешь перемещения в пространстве, хотя организм как будто двигается.

Большая площадь капсулы объяснялась достаточно просто. Первую миссию планировали более многочисленной. И планировки комнат с лихвой должно было хватать на двоих. Незадолго до начала полета ученые на земле пришли к выводу, что и в условиях космоса у каждого члена экипажа все же должна иметься возможность для уединения. Теория личного помещения, которое задействовано в числе прочего для восстановления сил, повышения психологической устойчивости. Но проект базы переделать не успели. А переоборудовать схему капсулы – пожалуйста. Переименовать большую рабочую комнату, спроектированную для удобной деятельности двоих, в гостиную. Перенести оборудование в одну из спален и назвать ее рабочим кабинетом. Никаких проблем для указаний роботам-строителям. Оптимизировать состав экипажа. Поэтому мы сейчас и наслаждаемся такими пространствами.

На обед я сварил пельмени, посыпал их перцем, заправил сметаной. Пальчики оближешь. Аппетиту пришлось повиноваться.

Часа через два вышел из каюты в общий коридор блока. Вдоль стены располагался ряд дверей. Следующие четыре – боксы моих изолированных коллег. Общаться нам рекомендовалось только с помощью браслета, чтобы не усугубить течение болезни. В дальнем конце виднелась дверь в другие помещения станции, но нам туда путь был закрыт до конца карантина. Выходить в коридор по одному не возбранялось – все тут же вентилировалось и дезинфицировалось.

Напротив находились пустые каюты. Те, в которых жили пропавшие во второй экспедиции. Здесь – ничего примечательного. Обычные блоки, такие же, как у нас. Все пересмотрено и изучено сотни раз, никакой зацепки.

Я подошел к третьей двери. Она не была заперта. Как, впрочем, и остальные. Именно тут обитал мой старый друг – Павел Лазарев. Обитал, пока не исчез.

Земля распорядилась не трогать вещи пропавших и не заселять никого в их каюты. Наверное, такое решение выглядело логично. Во-первых, не удалось выяснить всех причин исчезновения. Даже и намека на это не наблюдалось. А во-вторых, оставляя все, как есть, мы и себе оставляли словно некую надежду на их возвращение.

Я читал отчеты поисков, а с ребятами из второй экспедиции успел пообщаться лично. Дроны прочесали каждый кусочек суши Хороса, просканировали все заросли и водоемы. Безрезультатно. И самое загадочное, что одновременно десять человек как в воду канули, не оставив ни единого следа. Данные камер станции свидетельствовали, что из капсул люди не выходили. В самих капсулах – пусто. Все вещи на месте. Загадка? Еще какая. Впрочем, загадок Хорос подкидывал немало.

Каюта Лазарева ничем не отличалась от остальных. Побывал я в ней в самый первый день после прилета, надеясь, что дружба с Пашей позволит увидеть то, чего другие не смогли. Безрезультатно. Потом полгода работы совершенно закружили, и сюда я больше не заходил. А после того, как нас изолировали, стал приходить опять. Каждый вечер заглядывал на какое-то время, садился за рабочий стол друга, крутился в кресле, вспоминал разные совместные мероприятия на Земле.

В отчетах говорилось, что заболели Лазарев с коллегами после одной из вылазок на берег реки. Биологи решили собрать образцы растительности для изучения. Тогда еще не могли разобраться, почему у растений нет плодов и каким способом растения размножаются. Не совсем понятно это и сейчас, но кое-что стало проясняться.

Всех десятерых пришлось эвакуировать. Они лежали без сознания возле воды, целые и невредимые. Только шлемы сняты. Надо сказать, первые полчаса ребята поддерживали с базой связь. А потом перестали отвечать. На них были те же Л15, что и у нас. Оставалось загадкой, для чего космонавты сняли шлемы.

К разгадке отсутствия плодов местной фауны почти удалось приблизиться во время последнего выхода, после которого попали на карантин теперь уже мы. В экспедиции было пятеро. Космонавты-исследователи, универсалы, способные выполнить любые изыскания, имеющие неплохой опыт работы в разных условиях. Со мной на глиссере в тот день полетели Чайковский, которого для краткости звали Чайкой, Петер Костка (Костик), Горовичка и Смирный – Сергей Смирнов.

После нашего возвращения у руководства возникла проблема. И заключалась она в скафандре. Легкий Л15, который использовался для выхода на Хорос, идеально подходил для работы. Ткань не пропускала воздух, фильтр на спине прекрасно справлялся со своей задачей- не дать попасть в организм здешней атмосфере. Шлем, позволявший хорошо видеть и свободно вертеть головой. При его производстве использовался какой-то новейший пластик. Шлем невозможно разбить никаким инструментом, он защищал голову при легком ударе. На Земле Л15 вовсю применяли при разных экстремальных работах. И даже в воде шлем позволял удобно себя чувствовать на глубине до двухсот метров. Неоспоримое достоинство скафандра – перчатки. Когда космонавт брался за что-нибудь, сохранялось ощущение, будто держишься просто рукой. Раньше в любом скафандре тактильных ощущений в перчатках не было. Поговаривали, что на Земле работают над возможностью переноса таких тактильных ощущений на всю экипировку, а не только перчатки. Если правда, труд космонавта-исследователя станет еще комфортнее.

Мы пролетели от базы километров пятнадцать и высадились на берегу реки. Смирный с Горовичкой, едва выпрыгнули из глиссера, начали колдовать над дроном, который намеревались запустить на время нашего отсутствия. Они потом еще хотели выкатить и передвижного робота-исследователя. А целью нашей тройки была пещера, располагавшаяся в склоне горы, покрытой лесом. И пробы почвы по пути следования. Примерно полтора километра. Чайка и Костик достали внушительные мачете и пошли за мной.

– Будем надеяться, что они не понадобятся, – сказал я, как только мы вступили в густую траву. Трава росла по пояс и занимала все расстояние до склона.

В пещеру пытались попасть наши предшественники – предыдущая экспедиция. Не получилось там что-то. А до этого в нее попробовали запустили робота. Робот проехал метров двадцать от входа. Успел передать изображение – пещера оказалась достаточно большой, уходила куда-то вниз, плавненько так. Слышался шум воды. А потом сигнал пропал. Робот тоже. Просто перестал выходить на связь. Нам предстояло найти его и вернуть.

Мачете действительно почти не пригодились. Идти пришлось неспешным шагом, разглядывая все, что попадалось под ноги. Опасались провалов в рыхлой почве, скрытых от глаз. Именно так коллеги из первой экспедиции повредили свою экипировку. Стоит сказать, что никаких скафандров на них вовсе не было. Легкие защитные костюмы, маски для дыхания. Вот и все. После того случая выход за пределы базы без скафандров запретили.

Мокрая трава задевала ноги, хлестала по поясу. Очень скоро наше снаряжение покрылось влагой. Разумеется, только снаружи.

В это время дожди на планете считались редкостью. Стояло лето, не сезон. Дожди начинались поздней осенью, продолжались всю теплую зиму и завершались в середине весны. А летом присутствовал парниковый эффект, когда близость рек и морей позволяла почве впитывать росу, которую выделяла покрывавшая ее растительность. И хватало с избытком – летом все росло обильно и быстро. Даже слишком. Исследования в поле также проводились в основном летом. В другое время года этот процесс сопровождался определенными трудностями, связанными в том числе и с передвижением. Если вы когда-либо попадали в болотистую (или простую сельскую) местность на Земле во время дождей, понять, что я имею в виду, будет нетрудно.

Сегодня я снова оценил достоинства скафандра – как только отряд очутился на открытом участке, где травы не было, наши ноги через минуту уже выглядели так, будто никогда не намокали. Отличная работа инженеров. К тому же внешняя ткань (для удобства все называли материал именно так) имела функцию самоочищения. Темно-коричневая поверхность вместе с остатками влаги удалила и налипшую к ногам грязь со следами травы. Все продумано.

Так, периодически останавливаясь и изредка перебрасываясь короткими фразами, наша тройка достигла подножия горы. Разговаривать только по делу во время выходов – железное правило. Сколько было случаев, когда балагуры-исследователи увлекались шуточками и теряли концентрацию. Многим это стоило жизни. Примеров масса.

Перед входом в пещеру пришлось все-таки поработать инструментом – растительность здесь выглядела не совсем травой. Гигантские стебли толщиной в руку оказались, впрочем достаточно мягкими.

Через пару минут я уже стоял у свода высотой примерно метра три. Присмотрелся. Темновато. Дневному свету мешали стволы росших возле входа деревьев, закрывали своими кронами лучи светила. Прислушался – шлем достаточно четко передавал внешние звуки. Мои спутники в это время застыли, увидев поднятую руку. Изнутри доносился звук, похожий на шум воды. Сканер показал, что пространство впереди свободно. И только я собрался достать фонарь и шагнуть вперед, как все и произошло.

Внезапно и неожиданно. Одно из деревьев, росших неподалеку, вдруг начало падать прямо в нашу сторону. Мы едва успели отскочить, ботинки костюмов автоматически спружинили, отбрасывая нас в разные стороны на безопасное расстояние. Ноги, натренированные для таких ситуаций, привычно приготовились повторно оттолкнуться от поверхности. Дерево оказалось слишком большим, и во время второго прыжка я увидел, а затем почувствовал, что ветки все-таки хлестнули нас. И самое неприятное, они причинили урон. Скафандры всех троих были разодраны листьями, по виду похожими на листья туи, но заканчивающимися иголками на конце. И хотя костюмы тут же включили функцию восстановления, каждого успело оцарапать.

Упавшее дерево приоткрыло модель размножения растительности Хороса – посредством корней. Их длинные разветвления уходили в разные стороны. Образовавшаяся в мягкой почве яма внушительных размеров показала, что корни соединялись между собой. Словно переплетения проводов в каком-нибудь колодце древней телефонной службы.

На Земле подобное тоже было возможно. Но здесь такой способ, похоже, являлся единственным. И выходило, что вся растительность тем или иным образом была друг с другом взаимосвязана. Даже трава коренными отростками вплеталась в корни деревьев, находящиеся неподалеку от поверхности, и соединялась с ними.

Глиссер с Володей и Смирным прилетел максимально быстро, раны обработались умными устройствами скафандра, но это не помогло.

Еще в полете у нас началось головокружение, ощущение нехватки воздуха. Пришлось снять шлемы. Неприятные ощущения не проходили.

Потом Фомин, облаченный в специальный защитный костюм, поколдовал над всеми пятерыми в своих владениях и вынес вердикт об изоляции. Чего, впрочем, и следовало ожидать, помня истории предшественников.

На второй день основные показатели стабилизировались, на следующий я уже сидел за рабочим компьютером. К вечеру предложил командиру кое-что. Шестаков одобрил, главный материализатор потрудился, и к утру на базе были улучшенные варианты костюма Л15, прошедшие тут же испытания на прочность. Просто я вспомнил уроки из ускоренного курса промышленной химии, заглянул в недра машинной памяти – и вот результат. Среди приятных бонусов – благодарность руководства и отсылка усовершенствования на Землю с запросом на патент.

А сегодня в каюту Паши я зашел не случайно. Хотел найти одну штуковину. Позавчера вечером, просматривая историю действий друга, я обратил внимание, что он на третий день изоляции пользовался каютным материализатором вне обязательной программы.

Материализаторы, помимо центрального, находились у каждого в жилом блоке и позволяли получать небольшие необходимые предметы – пищу, одежду, всякую мелочевку, нужную в быту. Аппарат имел свою клавиатуру ввода, которая стояла на кухне. Так было очень удобно. Если требовалось что-то другое, с прибором соединялись посредством каютного компьютера. Специальная программка позволяла вводить и настраивать требуемые параметры желаемого.

История, сохранившаяся на жестком диске, показала, что материализовал Лазарев. Расширитель. Интересно, зачем он здесь понадобился? Не думаю, что моему другу не хватало площади.

Расширитель впервые упоминается с конца ХХ века. Прадед рассказывал мне, еще маленькому, как впервые столкнулся с этой интересной штуковиной.

Представьте себе Россию примерно в 1995 году. Предание гласит, что это было трудное время на сломе общественных формаций. Прадед вспоминает его, впрочем, не таким. Может, потому, что он был тогда молодым, только-только женился и смотрел на жизнь, переполненный семейным счастьем и другими переменами в судьбе. Мой прадед в этом году стал священником.

Как всякому священнослужителю, ему приходилось совершать частные требы – причащать больных, отпевать усопших, освящать дома. Во время одного из таких освящений он и познакомился с принципом действия пожалуй, одного из первых в мире расширителей.

Суть вот в чем. Большой город, почти миллионник. Квартира в спальном микрорайоне. Молодая пара подъехала за ним на собственном авто – в девяностые уже это было престижно. Тем более, импортного производства, новое. В то время немногие могли себе подобное позволить. А те, у кого машина имелась, передвигались в основном на отечественных.

После того, как зашли в квартиру, прадед в процессе подготовки к обряду поразился количеству комнат и площади самой квартиры, которая просто не должна такой быть, судя по размеру дома снаружи. Он, впрочем, как ни в чем не бывало, все провел как надо. И только закончив обряд, после, когда гостеприимные хозяева усадили пить чай, отважился спросить, что не так.

Молодой хозяин, улыбнувшись, ответил, что ждал этого вопроса. И рассказал о своем изобретении. Расширитель представлял собой прибор, позволявший немного (или намного) раздвинуть пространство там, где его не хватало. Обойти законы физики, поскольку для настоящей науки никакой закон догмой не является. И получить в итоге требуемое количество комнат. В квартире, доме, на даче – да где угодно. С массовым внедрением этого изобретения, пояснил молодой ученый, у человечества появляется много возможностей для достойного обустройства. В любой подсобке теперь можно с комфортом разместиться. И даже в однокомнатной квартире, как сделала это сейчас молодая пара.

Тогда я с интересом слушал рассказы прадеда. Потом, лет через пятьдесят, расширитель действительно стал массовым продуктом. До того – доступным немногим. Однако, сказать, что даже став относительно распространенным, он пользовался большой популярностью, нельзя. В основном прибор брали на дачи, а после техника и наука позволили решить вопрос с жизненным пространством более доступными способами. В общем, продукт нишевый, как сказали бы маркетологи.

Но Лазарев такой прибор для какой-то цели изготовил. Для чего – загадка. Еще одну загадку жизнь подкинула в тот самый момент, когда я открыл справочник с описанием и историей аппарата. В первых строчках значилось, что расширитель в 1995 году изобрел молодой российский ученый Даниил Лазарев.

Похоже, это был прадед Павла. Который в конце ХХ века был знаком с моим прадедом. Удивительные сюрпризы преподносит иногда судьба. Мы с другом жили на соседних улицах, наши родители знались с незапамятных времен. Выходит, и прадеды могли тоже приятельствовать. Нужно не забыть расспросить об этом деда. Когда вернусь.

Однако, сюрпризы на этом не закончились. Расширителя я в каюте Лазарева не нашел, сколько ни старался. Обычно прибор, насколько мне помнилось, представлял собой нечто вроде продолговатой пластиковой планки серого цвета, который закрепляли на косяке двери одной из комнат. К нему также прилагался пульт управления, плоская штучка с кнопками и экранчиком, такого же серого цвета. На пульте выставлялись нужные параметры, а сам расширитель работал от беспроводной электрической сети.

Ни прибора, ни пульта здесь не было. В рабочем компьютере Павла имелась только запись о команде материализатору. Ничего больше.

В технике я разбирался неплохо. Но, в случае, если сам чего-то не понимаешь, можно обратиться либо к знаниям человечества, содержащимся в базах данных, либо к человеку, который необходимыми знаниями обладает.

Я спросил про материализатор нашего главного инженера – Виктора Глущенко.

Виктор рассказал нечто такое, что помогло ситуацию прояснить. Поскольку он был в курсе всех, ну или почти всех достижений современной науки. Оказывается, незадолго до начала второй экспедиции на Хорос на Земле кто-то подал патент на усовершенствование расширителя. Кто именно, он не помнил. Обещал посмотреть. Прибор теперь мог иметь форму обычного накопителя, который позволялось вставить в соответствующее гнездо браслета связи.

– Ты понимаешь, что это означает? – спросил Глущенко.

– Мобильность?

– Именно так. Теперь с ним можно ходить, а не оставлять в помещении.

– А работать он тоже в разных местах будет, ну, в смысле, расширять?

– Нет. Там где он включается, пространство расширяется. А тебе для чего?

– Пока не знаю, – ответил я. Я и в самом деле пока не понимал, есть ли здесь какая-то связь с исчезновением Лазарева. – Возможно, это как-то относится к пропаже тех десяти, из предыдущей экспедиции.

– Держи меня в курсе, если что узнаешь, – сказал Виктор.

Я пообещал. А потом вернулся в бокс Павла и посмотрел историю действий с материализатором. Так и есть. На другой день после команды на изготовление расширителя мой товарищ дал прибору еще одно задание. Сделал себе новый браслет-коммуникатор. Ясно. Стандартные браслеты выпускались без картоприемников. Памяти хватало, дополнительных устройств не требовалось. Никто на эту запись особого внимания не обратил – коммуникатор вполне мог выйти из строя по разным причинам.

Ночь прошла плохо. Сначала вообще не мог уснуть, ломая голову над новой загадкой. Для чего это Пашке понадобился мобильный расширитель? Какое пространство он им собрался расширять?

Когда, наконец, заснуть удалось, мне начали сниться всякие кошмары. Вход в пещеру, мы трое не успеваем увернуться от массивных стволов падающих на нас деревьев. Долго вылезаем из завалов, уже без скафандров. Они разодраны в клочья, шлемы разбиты. А потом видим Лазарева при входе. Паша ставит над сводом свой браслет, включает его, машет нам призывно, и скрывается в пещере. Он тоже без скафандра. Спешим за ним, но когда добегаем, немного не успеваем – вход сдвигается, как в сказке про Али-Бабу, и мы тщетно пытаемся определить хотя бы место, где только что он находился.

Я проснулся в холодном поту, сердце учащенно билось. Несколько раз глубоко вдохнул, приводя показатели в норму.

– А что ты хочешь, болезнь еще не прошла. – спокойно говорил по связи Иван. – Организм у всех может реагировать по-разному.

С момента изоляции, напомнил доктор, миновало только четыре дня.

Мои товарищи при этом были в норме.

На следующее утро я решил вспомнить полезные навыки – заняться самостоятельным приготовлением пищи. Заказал материализатору поэтому не готовые блюда, а необходимые ингредиенты. Проводить время на кухне мне нравилось. Готовка помогала собраться с мыслями и разложить все по полочкам. Увлекал сам процесс. К тому же, всегда приятно питаться тем, что сделал сам. Не зря говорят, что большинство отличных поваров – именно мужчины. Так было во все времена.

А потом позвонил бортинженер.

– Угадай, кто подал заявку на патент новой модели расширителя? – спросил он.

– Лазарев?

– Ага.

Я, впрочем, не сомневался. Откуда бы иначе он мог знать о мобильном расширителе, если почти сразу после подачи заявки улетел сюда. Пашка был достойным продолжателем дела своего прадеда.

Впрочем, любой космонавт-исследователь имел на своем счету немало изобретений. Такова специфика нашей профессии, поскольку многое приходится отлаживать на практике. Разработчик не всегда имеет возможность предугадать, как поведет себя его детище в той или иной ситуации. Нельзя объять необъятное, как говорил Козьма Прутков.

12 Kolejny

Переход

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również