Вообще гибель, пусть и временная, собратьев по дьявольскому ремеслу, где бы то ни было, служит остальным тёмным созданиям неким красным светом, предупреждением, что это место для них опасно и выбирать его больше не нужно, что мне в принципе и было нужно с самого начала.
Как только падшие зашли в только что покинутую мною квартиру, я тут же усилием воли сделал стены соседней квартиры прозрачными для себя, чтобы внимательно следить за всем, что там будет происходить.
Когда падшие начали исследовать эту квартиру, это и в самом деле было похоже на то, как стая собак зашла в то место, где когда-то хранилось мясо и теперь голодные и злые они жадно нюхали, трогали, кусали всё без разбору, любые предметы в ней, стены, мебель, двери, подоконники, всё то, где могли быть остатки этого мяса, хотя на самом деле таким образом они ловили, искали остатки тех эмоций, тех болезненных состояний и чувств, которые им давала понимание энергетического рисунка этой квартиры, чьи излучения в последствии помогут им наработать и создать ту схему поведения для своих будущих жертв, которые приведут их к непоправимому, к ужасному преступлению. Эти будущие схемы действий, а пока только псевдо-действий ещё не знающих об этом жертв, нарабатывались им всегда постепенно в постоянном поиске наиболее оптимальных для них и себя решений. Эта была их своеобразная демоническая технология по выстраиванию, воссозданию будущих преступлений с последующим подробным рисунком-планом, который был своеобразной калькой поэтапного развития как бы вдруг возникшего конфликта, как для какой-то проблемы, неожиданно возникшей между кем-то, где дьявольский алгоритм каждого последующего действия в такой ситуации прорабатывался этими тёмными созданиями от начала и до конца.
Закончив обследование квартиры к утру, падшие начали распределять роли будущих жертв между собой, кто в ней будет играть роль родителей, а кто детей. Дар прозрения в будущее, предугадывание его деталей было их очень сильной стороной, поэтому через некоторое время они точно для себя знали внешние облики и привычки своих жертв. Уже при свете дня двое из них усилиями своих тёмных воль, приняли облики детей мальчика и девочки, которые должны были погибнуть в этой квартире первыми, двое других через некоторое время, один из которых присоединился к ним позже, для воссоздания полной семьи, приняли облики их родителей. Я с отвращением наблюдал, как с изуверским удовольствием они начали входить в свои роли, умело, мастерски разыгрывая между собой сцены из семейной жизни обычных людей и если кто-то мог войти к ним сейчас, в эту минуту, и увидеть их, то никогда в жизни не подумал бы, что перед ними не настоящая семья, а только её жалкая копия, муляж, созданный только для того, чтобы этой самой семьи, но уже настоящей, не было вскоре на этом белом свете.
То, что происходило сейчас перед моими глазами, была только первая разминка, своеобразная зарядка для их новых обликов. Падшие создания таким образом максимально уплотняли для себя новых своих героев, чтобы как лучше вжиться в свои новые роли, которые им позволят в последствии, если улыбнется удача, разработать такое преступление с их участием, что будущих страданий, мучений и боли перед смертью уже настоящих людей им хватит с лихвой на долгое время. Поэтому они так тщательно и подробно входили сейчас в свои новые роли, чтобы создать наиболее страшный, наиболее верный вариант будущих событий, после чего использовав свои магические технологии, заставить живых людей точно следовать, даже не ведая об этом, разработанной ими ранее схемы дальнейших событий, где они для своих жертв уже начали разрабатывать схемы их поведения, которые должны будут в последствии неминуемо и точно привести их к предполагаемой роковой развязке, и сейчас при свете дня, они уже во всю набивали для своих реальных прототипов так называемые трафареты нужного им поведения, которые состояли из злых мыслей, порочных желаний и других тёмных импульсов в их будущем поведении, которые, переплетаясь невидимо для человеческих глаз, и приведут вскоре ту семью к печальному концу.
Временами, как ни странно, их чудовищные действия напоминали методы работы следователей при раскрытии особо тяжких преступлений, жестоких убийств. Когда все стены в их кабинетах были в фотографиях с мест преступлений, подозреваемых, вещдоков, переплетений стрелок и линий, ведущих от одного снимка к другому, от одной версии произошедших событий к другой.
При этом у падших вся эта материальность нигде не висела, все их схемы, все хитросплетения их возможных действий, версий произошедшего и псевдо-фотографии как бы реальных событий при этом, все это невесомо витало в окружающем воздухе, который сейчас по какой-то причине имел некоторые свойства воды, её плотности и глубины, в которой эти существа теперь плавали, как хищные страшные рыбы, умело маскирующееся под саму безобидность и уязвимость, но это было лишь приблизительно сравнение с тем, что происходило на самом деле в этой квартире. В действительности все было намного сложнее, хитрее и страшнее.
Пространство вокруг падших при разыгрывании разных возможных сцен псевдо-семейной жизни постоянно меняло свои свойства от максимально плотного, как тягучий клей, до максимально прозрачного, лёгкого, невесомого, напоминающее чем-то только что вымытые окна. При этом падшие время от времени, когда утомлялись от своего будущего зла, позволяли себе отходить, если так можно выразиться, от своей главных работ и начинали дурашливо делать с друг другом то, что иначе как глумлением над всеми человеческими ценностями и нормами поведения не назовешь. Все, что можно было найти в человеческих отношениях, в их природе омерзительного, извращенного и прочного, они с радостью вытаскивали наружу и с удовольствием отдаривали ими друг друга, без отвращения наблюдать за этим было невозможно. Их испорченные тёмные головы хранили в себе целую бездну всевозможных пороков, которые при осуществлении над собою волею какого-то колдовства рождали при этом новые и новые их вариации, которые они не уставали на всегда запоминать в своем злом ликовании.
Не слышно переходя из комнаты в комнату, продолжая следить за этими испорченными существами, я старался ничего не упустить из того, что было важным для понимания их конечного замысла на счёт этой семьи, но видно не я один следил за ними.
Неожиданно даже для них в квартиру без стука зашли двое явно демонических создания, они почти не отличались от обычных людей, только какой-то странный, необыкновенный загар на их лицах так необъяснимо был пропитан, насыщен ничем не прикрытым злом, беспричинным и ничем не мотивированным, выдавало в них жителей явно не земли, а преисподнии. Эти существа были так называемые смотрящие, кураторы подобных предстоящих зрелищ, они тут же начали что-то оживленно обсуждать со всеми членами псевдо-семьи, при этом один из этих кураторов просто на глазах начал неуловимо меняться, принимая облик законченного наркомана, вероятнее всего будущего псевдо-родственника этой семьи. Ага, значит сценарий готовящееся трагедии решили немного подкорректировать. Скорее всего, своим тёмным прозрением наконец поняли, что ни мужчину, ни женщину они не смогут заставить, даже с помощью своей демонической технологии и колдовского уменья, убить своих детей, а потом себя, как бы при этом не будут стараться. Есть, все-таки, реальные возможности, а есть невозможные даже для них, как бы они этого не хотели. Вот тут, наверное, они и решили для разрешения этой проблемы взять «человека» со стороны. Наркоман, как будто станет родственником этой семьи, а что с него возьмешь. Такой убьет любого за дозу…
На следующую подготовку и шлифовку всех деталей предстоящего убийства ушло ещё несколько часов, а может и дней. Времени я уже не замечал.
Все эти дни и весь этот час я был за стенами соседней квартиры рядом с ними, внимательно наблюдая за бесконечными повторами страшных будущих событий в этой квартире, которые были предназначены ещё ничего не подозревающих реальным людям. Живым, а не придуманным, как сейчас здесь на этой ужасной арене.
Когда я дождался и узнал наконец точную дату генеральной репетиции будущего жуткого спектакля с предполагаемым жестоким убийством всех членов семьи без исключения, убийством тем самым «плохим» родственником, ни теряя больше ни минуты, я быстро покинул свой наблюдательный пост, эту квартиру и спустился на улицу. Подобрал где-то на ней кем-то оставленную большую сумку с пустыми бутылками от питьевой воды, и направился с ними к ближайшей церкви. Там наполнил все емкости святой водой и вернулся в квартиру. Дождался начала репетиции последнего акта будущей трагедии и вышел из квартиры, но тут неожиданно вспомнил, что падшие не откроют мне двери ни под каким предлогом из-за довольно своеобразных законов потусторонней этики, которые действовали между светлыми и тёмными сторонами мира, которые предполагали некоторую неприкосновенность границ во время их совместной жизни на земле. Только их добрая воля, пусть и намеренно обманутая кем-то, давала возможность вхождения к ним на их временно занятую территорию, в данном случае – в эту квартиру и сейчас лучшем выходом, изо создавшейся ситуации, было найти саму невинность, на которую они были всегда падки и которой всегда откроют двери.
Выбежав на улицу, к своему счастью, я сразу увидел девочку лет двенадцати, она сидела на все той же скамейке, что и я тогда в том сквере напротив дома. Сидела и спокойно курила, глядя на меня, будто ждала меня здесь целую вечность. Я подбежал к ней. Из тёмного каре волос на меня смотрели невинные глаза скучающего ребёнка.
– Ты поможешь мне? – спросил я её, стараясь не напугать.
Она ничего не ответила, только продолжала смотреть на меня, пристально изучая, словно что-то вспоминала…Где-то это лицо я уже видел, когда её молчание стало затягиваться, и мне показалось, что она мне так и не ответит, девочка вдруг встрепенулась, как будто наконец вспомнила то, что хотела и охотно мне кивнула, словно и в самом деле ждала от меня этой просьбы не меньше ста лет. Направляясь с ней к дому, я на ходу её проинструктировал, что она должна будет говорить, когда мы поднимемся наверх и постучим в нужную дверь. После я зашёл в соседнюю квартиру и вынес оттуда сумку со святой водой, тихо, почти бесшумно, поставил её рядом с дверями, и дал девочке знак постучать. Она быстро сделала всё, о чем я её просил. Сказала тем за дверями всё, что нужно было им сказать, чтобы они открыли ей дверь. Не медля больше ни секунды, я стремительно вошёл в эту квартиру и быстро, как только мог, как только позволяла обстановка, ликвидировал, умертвил всех, кто там находился, всю псевдо-семью вместе с, так называемым, родственником. Потом, уже не торопясь, позатаскивал всех в ванную комнату, где начал растворять их застывшие мёртвые тела в святой воде. Зрелище при этом было угнетающим, тягостным, лживые тела падших были настолько подобны, настолько похожи на настоящие человеческие, что если бы этого не знать, то создавалось полное впечатление, что в ванной корчились, как живые, в последней своей агонии настоящие убитые люди. При этом, они все дымились, как в кострах, от святой воды, которую их тела воспринимали как кислоту. Хорошо, что всё это довольно быстро закончилось, в ванной после этого стоял густой пар неприятно пахнущих испарений от только что исчезнувшей семьи, точнее псевдо-семьи.
Открыв настежь двери ванной комнаты, я дал возможность разнестись этим испарениям по всей квартире, чтобы он осел и впитался во все её стены, углы, потолки, предметы. Теперь это будет лучшим оберегом для этой квартиры, самым надежным из всех возможных от новых попыток падших в скором времени опять сотворить в ней что-то похожее тёмное, нечеловеческое, недоброе…
Закончив со всем этим, я закрыл квартиру и поблагодарил девочку за помощь. Все это время она ждала меня на лестничной площадке, внимательно следила за подъездом, чтобы в него никто не зашёл, пока я был в этой квартире. Когда мы вышли с ней на улицу, то попрощались как старые друзья, как старые знакомые.
– Не кури. Это вредно, ты ведь знаешь, – попросил я её перед расставанием, и нежно коснулся её волос, её каре у края лица.
28.02.2021
7:34 (время почти точное)
Перед глазами безжизненность начала дня и очередной лист бумаги. Что на этот раз с ним делать? Я ведь знаю, что расстояние моей памяти до него растянется сегодня до пределов невозможного и преодоление его станет для меня таким долгим, что обязательно превратится в муку или в нечто похожее на неё. Тогда зачем всё это?
И чей-то голос мне говорит из ниоткуда – только для того, чтобы там в своем страшном далеке, те, о ком ты сейчас вспомнишь, не были одиноки, хотя бы раз, чтобы кто-то обернулся после тебя и посмотрел на них, как на живых, ещё живых в своем печальном уединении, которое так похоже на вечную тюрьму для них.
…внезапно пространство перед глазами кто-то смял и выбросил, как конфетную обёртку и передо мной появилось здание старого цирка.
Где, в какой стране, в какой части мира это было? Неизвестно. Но было утро. По всей видимости, рабочий день, потому что все куда-то спешили. Вокруг осень. Снова она, как знак, как символ ухода. Ухода куда? В какую сторону…
За спиной послышался негромкий шелест опавших листьев. Я не стал оборачиваться. Во-первых, ему не надо было видеть мое лицо раньше времени, во-вторых, я уже знал кто проходит за моей спиной. Он. Мальчику было лет шесть-семь. В пластмассовых смешных очках с аккуратно причесанной головкой, чистенько одетый. В общем, домашний ребёнок, наивный и трогательный в своей беззащитности, если бы не одно но…при всем при этом, как ни странно, в нем мало чего было детского.
Нет, он выглядел со стороны классическим ботаником, но как только он к Вам приближался это первое впечатление от него тут же исчезало, пропадало, как сгоревший кусочек бумаги с вашей ладони, унесенный порывом ветра и перед вами представало маленькое суровое существо, чьи пытливые умные глаза смотрели на Вас усталостью самого времени, от его вряд ли радостного, скорее страшного опыта…
Рядом с ним шла не очень опрятная женщина, как-то по наивному, по-детски обшарпаная. Так в школу приходят толстые девочки, давно махнувшие на себя рукой. Заспанные, рассеянные, кроме своего сокровенного не думающие больше ни о чем.
Но теперь она вела своего мальчика в цирк, куда совсем недавно устроилась уборщицей. Он попросил её об этом. Он! Так она его всегда называла про себя с самого рождения. Не сын, сынок, маленький мой, нет, только он. Он! Этот мальчик был для неё с самого начала если не Богом, то где-то рядом с ним. Главным! Самым главным человеком на этом свете для неё.
Этот хрупкий аккуратный чистенький ребенок каким-то непостижимым образом сжал для неё весь мир до своих размеров, такого молчаливого всегда непонятного ей, таинственно-необъяснимого для неё маленького мира.
Когда они прошли мимо меня, я обернулся и посмотрел им вслед. Они поднимались по ступенькам, занесенные листьями, туда наверх, где были двери обещанного ему цирка. Она что-то с трогательной поспешностью ему рассказывала, словно боялась куда-то опоздать. Я вдруг поймал себя на мысли, что это он, этот мальчик, на самом деле ведёт эту женщину, свою мать в цирк, словно отец свою дочь на новое представление, это она – всегда маленькая девочка, наивная глупышка, постоянно требующая к себе внимания, сейчас взята им в это осеннее утро к себе на работу, чтобы не сидела дома одна, не грустила в своем одиночестве.
Звери в клетках, их грубые едкие запахи неубранного кала, не вытертой ещё мочи, сначала его очень испугали, но он быстро к ним привык и вскоре они начали даже его как-то непонятно возбуждать. Наблюдая, как звери бешено мечутся в своих клетках, в своих пожизненных тюрьмах, как он это называл, ему по началу в голове не укладывалось, что на арене, там, за старым пыльным бархатом занавеса, они из яростных, всегда чем-то взволнованных диких существ вдруг, как по мановению волшебной палочки, превращаются в послушных старательных артистов, которых совсем не боятся, а обожают зрители.
Увидев однажды эту волшебную подмену перед своими глазами, он сразу и бесповоротно понял для себя, кем хочет быть в этой жизни в своем будущем. В тот первый раз его словно кто-то невидимый и великий посвятил в свою древнюю тайну. Но удивительное дело, сразу после этого, после всего увиденного, он тут же потерял всякий интерес ко всем животным, которые были тогда вокруг него. Его стали интересовать только эти люди – дрессировщики, те, кто каждый день сотворял это чудо перед ним на старой цирковой арене, превращая диких зверей в послушных марионеток перед собой. Только они теперь волновали его своим уменьем в чьей власти было безраздельно повелевать ими. Всегда и везде, где они хотят, где они пожелают…
Эти загадочные могущественные существа в человеческих обличьях, которые по своему желанию в любое время для себя могли усмирить и заставить слушаться себе любого зверя за пару секунд ему показались тогда самими богами. И пристально вглядываясь, жадно наблюдая из зо дня в день, когда у него была такая возможность за работой дрессировщиком за их репетициями с животными он решил для себя навсегда, что тоже станет похожим на них, тоже станет дрессировщиком, но в сто раз ещё лучше их. Таким, которого будет знать и уважать весь мир. Но со временем он уже не хотел становиться повелителем и богом над всеми этими животными, он теперь хотел быть богом для них. Над ними! Этими людьми…
…свою религиозную карьеру он начал простым проповедником в маленьком провинциальном городке, где местная община потеряла своего старого пастыря.
Его молодость и необычный внешний вид, который невольно наводил на мысль, глядя на него, что его одевают каждый раз на проповеди какие-то клоуны, которые почему-то устроились работать в похоронное бюро, но по старой привычке не забывают и о цирке. Помнят о нём! Лицо и причёска этого молодого человека также наводила на мысль, что одни и те же люди его и причесывают, и гримируют. Причем в особенно торжественные дни для всех верующих это впечатление настолько усиливалось, что, казалось, перед особенно важными проповедями нашего героя эти клоуны просто клали в один из гробов для экономии времени и одновременно работали и над ним, и над своими мёртвыми клиентами, над их внешним видом, чтобы они как можно лучше сильнее по натуральнее напоминали живых. Живой их образ.
Но не смотря на свой, прямо скажем экстравагантный диковинный вид, во всех смыслах неоднозначный, этого молодого человека полюбили и он быстро завоевал авторитет и уважение у людей из этой общины, настолько пламенными были его проповеди, что устоять перед его страшным, во многом загадочным обаянии, они не могли, а он всегда любил работать с огоньком, чтобы было по жарче во всех отношениях, но это, к сожалению, никогда не касалось его матери.
Она давно была прикована к постели, долгие годы тяжелой работы в грязи и на холодных сквозняках в конце концов дали о себе знать.
Мама неделями лежала одна дома в одном и том же белье, но к запаху мочи и плохо вытертого кала он давно привык со времен цирка и спокойно к ним относился, совсем не обращая внимания на то, что те же самые запахи теперь исходят от его матери. Ну и что? Он загружен работой, он много чего делает и у него очень мало личного времени. Мама все равно его любит, она поймет, она потерпит. И она терпела, ведь она его действительно любила, просто безумно его любила всегда и терпела даже тогда, когда терпеть уже не было никаких сил, когда давно немытое тело причиняло ей почти невыносимую постоянную боль, а он в это время читал ей с каким-то тёмным вдохновением очередную яркую проповедь, которая по своему красноречию и силе убеждения могла поднять из могилы любого, если бы кто-то мог её там услышать, но его мать она почему-то не поднимала хотя бы для того, чтобы самостоятельно пойти в ванную и помыться, и мыться там до тех пор, чтобы стереть с себя без следа всю эту такую мучительную для неё кожу, желательно вместе со всем своим медленно разрушающемся обреченным телом. Но он, этот давно повзрослевший её любимый мальчик, всего этого не замечал и даже об этом не думал. Ему просто надо было в очередной раз проверить на ней свою новую речь, новое обращение к пастве, которое они должны будут услышать от него завтра, и она, его мать, отдать ей должное, выдержала довольно долго свою любовь к нему и его к себе, и тихо, почти незаметно для него, ушла из жизни, когда ему было далеко за сорок. Ушла, до последнего ни разу не закричав от боли во всем своем уже до конца, к её счастью, разрушенном теле. Она молчала до последнего, чтобы не отвлекать его ни на минуту от любимой работы.
Всё это время я был рядом с ними. Наблюдал за ними, но вмешаться не мог. Есть люди, отдельные личности, которые с самого раннего детства охраняются, старательно берегутся целыми легионами падших созданий всех мастей и рангов, которых они никогда не видят благодаря невидимой толще льда холодного безжизненного пространства, которое окружает их с самого раннего детства, благодаря усилиям этих пришельцев из бездны и всё, что происходит вокруг них в это время на самом деле есть большая тайна для непосвященных.
Иногда само количество падших созданий, которые постоянно бродят вокруг своих подопечных говорит о том, какая на них будет возложена миссия в будущем. Ужасная миссия о тёмном трагическом смысле которой многие годы, если не десятилетия, можно будет только догадываться. И когда она, наконец, откроется миру то что-либо изменить в ней будет уже поздно, как правило поздно.
От этих людей всегда при жизни исходит особое сияние, свет, как от святых, но не от небесных святых, а от святых бездны, чей свет, чей нимб никогда не поднимается к небу, они всегда направлены в пропасть, в его бездонную глубину.
В реальности этот свет, исходящий от них все время, просто уходит в землю в буквальном смысле слова и чем дальше он идёт от них вниз, тем сильнее они становятся, и тем больше людей подпадает с течением времени в круг их влияния, их интересов, в ряды их сторонников и всё благодаря их необъяснимому тёмному обаянию, и тем все глубже и глубже свет их души снова уходит в ночь их земли. И каждый раз, когда я приближался к этому пастырю, я наблюдал эту картину. Но сделать ничего не мог. Он ведь физически никого не убивал, он только обманывал этих людей. Обманывал их души, но за это он смерти ещё не заслуживал.
Шло время, я уходил от него и возвращался снова, внимательно наблюдая за теми изменениями, которые происходили каждый раз в его не самой светлой душе. После смерти матери он переехал в большой город, где начался новый этап его религиозной деятельности.
Через десять лет он был епископом в своей церкви, авторитет его был велик и непререкаем, не смотря на то, что его по-прежнему одевали и причесывали, и вообще следили за его внешним видом, вероятно, всё те же клоуны из той давней похоронной конторы, потому что он был все так же экстравагантен своим видом.
Прошло ещё некоторое время, страна, в которой он жил, была готова уже получить нового национального героя. Лидера нации. Отца народа. Подвижника веры. Почти святого. Но никто не видел, никто не замечал, что его внутренний свет, тёмные лучи которого давно блуждали где-то там внизу под землей, без труда пробивая каждый раз своей невесомостью, когда ему это было нужно, её твердь, наконец-то достали своей глубиной проникновения то, что искали – безбрежно сумрачное и страшное своим опытом, которое никогда не имело ничего общего с созиданием и настоящим светом. Но было насквозь тёмным, насквозь дьявольским, цель обеих сторон была достигнута. Они объединились и соединились своими устремлениями. И теперь им оставалось только получить безграничную власть для своей дальнейшей работы, и чёрной деятельности. Но вскоре произошло событие, которое свело на нет все их многолетние усилия его зловещих клоунов и остальных его потусторонних помощников и друзей из мира тьмы.
Было какое-то религиозное собрание, которое было похоже на многолюдный предвыборный митинг. В это время он уже участвовал в национальной президентской гонке, которая в ближайшие месяцы должна была дать стране нового лидера. Отца нации. И вот, когда, закончив свою очередную пламенную речь, он спускался с трибуны, где почти час с искренним убеждением и с привычным для себя огнём в голосе вещал о простых человеческих добродетелях: терпению, взаимной помощи друг другу, доброте и любви к ближнему своему, произошло то, что никто не мог ожидать.
Дело в том, что именно для этой проповеди, для этой речи, которая по сути уже была, повторяю, частью его предвыборной агитации, где он неприкрыто продавал себя как самого достойного для роли президента страны, организаторам его будущей президентской команды удалось снять эту огромную арену какого-то спортивного комплекса, которая к началу его речи была полностью заполнена людьми, его сторонниками и вот когда, под звуки их ликующих голосов, он оказался среди них где-то в середине этой толпы раздались выстрелы, хотя на самом деле, как выяснилось намного позже, это просто лопнули несколько воздушных шариков в руках какого-то ребёнка, которые ему взяли у какой-то не очень опрятного вида старухи у самого входа в это здание. Она раздавала их вместе с другими сувенирами с предвыборной символикой, включая воздушные шары с его портретами и логотипом его партии. Но кто это тогда знал, кто это тогда понял…
Тут же среди людей началась паника, обезумевшие от слепого страха, ведомые инстинктами самосохранения они бросились все к ближайшим от себя выходам, не думая больше ни о чем, кроме как о спасении своих жизней. Одним из первых в их рядах был наш пастырь, которого охватил, как и всех в эту минуту, панический страх за свою жизнь. Такую ценную и дорогую, как никогда, для него. Ведь сейчас он был так близок к своей детской мечте.
С лихорадочной жестокостью, отшвыривая от себя женщин и детей, которым ещё минуту назад рассказывал о любви к ближнему своему, он рвался к ближайшему выходу, как бешенный зверь, попавший в смертельную ловушку, в гибельный капкан. Он был уже рядом с выходом, когда на его пути, у самого его порога, появилась, как будто из неоткуда, странного вида женщина, которая своей мешковатой фигурой была одновременна похожа на старуху и на девочку-переростка, которая на мгновение ему напомнила давно забытую им женщину. Она как-то жалко и растеряно улыбнулась ему и протянула руки, в которых она держала воздушные шары с его портретами, которые она так и не успела раздать. Эта женщина словно пыталась обнять, спасти его…
На секунду оцепенев от растерянности, не зная, что с ней делать, пастырь вдруг в следующее мгновение с размаху ударил её в лицо, безжалостно отшвырнул в сторону и добрался, наконец, к спасительному выходу. Но к своему несчастью, он не заметил, что какой-то журналист, освещающий его выступление в этот день, успел случайно сфотографировать этот момент. Когда пастырь, через некоторое время, это узнал, то начал его тут же разыскивать со своими людьми, но было уже поздно, я уже оберегал этого человека, спасал его до тех пор, пока эти снимки, которые всех шокировали своей жестокостью, не попали во все газеты, на все национальные каналы, пока они не похоронили окончательно этого пастыря, не только как будущего лидера этой страны, но и как лидера своей церкви, и просто как добропорядочного человека.
Говорят, спустя много лет, его видели в каком-то бродячем цирке, он работал там уборщиком клеток, опустившийся, спившийся…Но не этим я запомнил ту давнюю историю…
…я стоял тогда на холодном перроне городского вокзала, чтобы с него отправится, уйти в свое время, когда ко мне подошла чья-то тёмная фигура и что-то мне подсказала, что это был один из бывших кураторов этого пастыря, этого так и не состоящего отца народа. Одетый по моде американской мафии времен сухого закона, он остановился рядом со мной, словно кого-то ждал. После некоторого молчания, он посмотрел на меня и с улыбкой тихо спросил:
– Часто её вспоминаешь?
Эта была угроза, значит, пастырь был для них очень важен, иначе они не пришли бы сюда и не спрашивали меня о той, которая была для них, скорее всего, последним рубежом, который мог защитить их от меня. Последним рубежом…но о ней я расскажу не сейчас. Когда-нибудь…
02.03.2021
(время не установлено)
Как рассказать об этом? О той истории, которая произойдет когда-то. Когда-то в прошлом или когда-то в будущем.
Кем он был тогда, кем будет? С самого начала…
Кем должен был стать? Посланцем апокалипсиса или его хозяином? Я до сих пор этого не знаю.
Почему они его пустили на землю? Почему сразу не убили? Но ангелы разве убивают? Нет…
Это было давным-давно, хотя, возможно, я ошибаюсь. Только будет. Будет когда-то в каком-то будущем…
Это произойдет рядом с каким-то маленьким селением, затерянном среди гор. Бедные люди, бедные дома…
В латинской Америке или где-то в Европе? Этого не скажу, даже сейчас не знаю, но это точно будет ранним-ранним утром, почти ночью. Перед этим событием в это бедное селение войдут Воины Неба. Их несказанной красоты и мощи одухотворенные лики будут освещать сам воздух вокруг них, само пространство рядом с ними, необъяснимо превращая его в саму любовь. И тут произойдет невозможное, как только последний из них войдет в границы этого селения, они тут же свое будущее здесь превратят в свое прошлое. Неуловимо, незримо…Но это все равно никто из людей, спящих вокруг них, не заметил бы, даже если бы они проснулись и увидели их рядом с собой. Тем временем Воины Неба медленно и осторожно подходили к некоему месту в этом селении и чем ближе они к нему подходили, тем печальнее и горестнее становились. Они были напряжены и усталы, как будто уже давно с кем-то боролись, хотя почему как будто? Они действительно давно вели невидимою войну с кем-то, кто скрывался от них все это время под землей под их ногами, поэтому они давно не смотрели наверх, они давно всматривались в эту землю, словно самим присутствием своим не позволяли, не разрешали этому невидимому, явно тёмному созданию, появится перед ними сейчас в этом селении. Ни кем, как впрочем и всегда, не замеченные, в силу все той же своей любви к миру, им таки удалось отвести это тёмное, невидимое для большинства создания подальше от этой местности и остановить его, ограждая этот участок земли незримо от всего мира своим светлом кругом – оцеплением. В этот час я стоял позади этих воинов с восхищением глядя на их величественные, преисполненные несказанным благородством облики, на их могучие белоснежные крылья, которые огромными двойными щитами были сложены в покое за их спинами, а их мощные, сильные руки были вытянуты вдоль тел и, казалось, служили им мечами, но только милосердными мечами.