– Давайте рассмотрим пример с обычными песочными часами! – не унимается Лев Алексеевич. – Верхняя колба, в которой объём песочной массы уменьшается, означает завершение времени; нижняя колба, куда ссыпается вещество, знаменует временно́е начинание. Сначала субстанция втягивается в воронку небытия, а затем с обратной стороны выбрасывается из жерла бытия. Получается, время не может начинаться, если предварительно не будет заканчиваться. И это закон! Обычные песочные часы мы переворачиваем, но в замкнутой системе момент начинания и момент завершения – это одно и то же мгновение. Таким образом, в часах вечности выброс создаёт ту же самую воронку, которая его порождает, и тогда уже первое предшествует второму. Выходит, завершение и начинание выступают причинами друг друга! И чем дольше тянется одно, тем дольше тянется другое.
В любом случае, подобная диалектика вынуждает Ивана Ивановича ощущать себя что ни на есть искусственным персонажем, нежели «реальной личностью» с ФИО и прочими причиндалами. Ведь одно дело – быть просто реальным, а другое – быть мифом, да ещё и осознавать такое дело. Он прекрасно себя чувствует, расположившись между существованием и несуществованием, ясно понимая подлинную свою природу, которая оказалась плодом чьего-то богатого воображения. И вместо того, чтобы впадать в депрессию, Иван Иванович разряжается искренним младенческим восторгом, не имеющим, как уже можно догадаться, ни конца, ни края. Ведь он ещё с детства мечтал побывать в тридевятом царстве, когда почитывал сказки и посматривал мультики, после чего огорчался отсутствию волшебства в окружающей его действительности. Теперь же он не просто попал в какое-то там царство, но сам по себе является настоящим сказочным героем. И понимание этого весьма безошибочно, ибо не истязает себя он бунтарскими вопросами наподобие: «Так есть ли я иль нет меня?»… Он послушно и даже благодарно следует местным правилам, как приличный человек. Его не поглощает «воронка смерти» и не уносит «выброс жизни». Его устраивает то, что жизнь и смерть по-дружески делят между собой одно единственное мгновение, которое эхом разносится в вечности. Кстати, вот вам ещё один ответ, Лев Алексеевич! Единство бытия и небытия возможно лишь в уме творящего, и никакая физическая материя не способна совершить такого трюка. А значит…
Глава вторая
– Огоньку не найдётся?
Миниатюрный голосок доносится вроде изнутри, но ощущается как посторонний источник звука или даже мысли. Оказывается, напротив Ивана Ивановича восседает какое-то существо размером с кулак и пристально всматривается в нашего героя. Незнакомец по внешнему виду напоминает то ли мультяшного смешарика, то ли колобка с миниатюрными тельцем и лапками. Параллельно с чувством детского удивления Иван Иванович замечает, что в местных краях глядеть вовнутрь и глядеть вовне – аккурат одно и то же. Но не то чтобы всё находится в одном месте, просто одно место находится везде. Хотя можно утверждать и первое, и второе, ведь устройство тутошнего «пространства» способно сломать мозг нормальному человеку так же, как и ситуация с «вечным настоящим», когда условная курица находится внутри того яйца, которое находится внутри той же самой курицы. Тут можно бесконечно расширяться вовнутрь или сокращаться вовне… в общем, в такой системе и чёрт без ноги останется.
А смешарик деловито сидит на праздничной коробке, поставив одну ступню здесь же и свесив вторую над полом. В зубах он держит кончик бумажного конуса, из открытого основания которого торчит какая-то смесь. Конус, конечно же, больше самого персонажа…
– Видимо, шпана вездесуща? – отвечает Иван Иванович.
– Видимо, ты полагаешь, что наезжать на мою персону не чревато последствиями, странник? Ты не смотри, что я такой маленький! – тихим голоском процеживает незнакомец, протягивая лапку вперёд, и чем ближе та продвигается к Ивану Ивановичу, тем габаритнее она становится; когда лапка увеличивается до размеров с чемодан, смешарик продолжает свою мысль: – Я просто сижу далеко…
Это заявление звучит смешно, хотя бы потому что сидят собеседники в маленькой комнатке практически нос к носу напротив друг друга. Впрочем, нет смысла лишний раз обсуждать местное «далеко» с точки зрения классических законов физики, а не то придётся заносить в кавычки все стандартные понятия. Не менее юмористичным выглядит слово «последствия» по тем же причинам.
– Ну а я сижу вокруг тебя, кроха! – Иван Иванович включается в игру, ибо в сказочном мире всё случается только понарошку, хотя и весьма реалистично.
– Ясно-ясно! Такие мы взрослые, значит? Тогда давай-ка обсудим это… – Смешарик убирает бумажный свёрток, достаёт из-за спины перо с папирусом и, прищурившись, спрашивает: – Назовите, пожалуйста, дату вашего появления? Я отмечу сие в летописи…
– Ну…
– Ну! Вот оно и выясняется суть вещей мира этого: кто и как в нашей хате по жизни шагает! А не то я уже навострился кланяться тебе…
– Ты лучше поведай мне, комик, где я?
– Летишь в руки Аллаха!
– Как? Не джин ли ты из бутылки? – почти с волнением спрашивает Иван Иванович и даже оглядывается.
– Ой, какие мы православные нашлись! Дескать Господь нас рабами не называл, так? Отче наш, говоришь? Дорогой наш Отец Небесный… хотя, дайка всмотреться в тебя повнимательнее! – Смешарик оттопыривает глаза двумя арбузами и вдруг, хватаясь за сердце, восклицает: – Ох, чур тебя, чур… Ой, похож, похож… Ну прямо копия: весь в «Отца»! Ну тогда с возвращением, блудный «сынок»…
– Вот слушаю я тебя и думаю, ангел ли ты или бес?
Иван Иванович ответно всматривается в смешарика и тоже в исследовательских целях. Болтливый персонаж обладает исключительно миниатюрными чертами, словно младенец в специфической одежонке. Глаза – чуть меньше головы, голова – чуть больше тельца. Но взгляд отражает спокойствие и умиротворение. Также интересно наблюдать за тем, как его образ стремительно совершенствуется и детализируется что на компьютере, хотя этим свойством «грешит» вся местная природа, включая появляющегося Ивана Ивановича. Ведь любая форма, слово или движение возникают здесь из уже заранее готовых предписаний, которые невозможно сразу объять из-за их неограниченности. Потому-то интерес к сказочному миру растёт как на дрожжах – постоянно хочется узнавать недосказанное. В общем, вечность не так скучна, как о ней думают.