Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса

Этюд в багровых тонах

Предисловие издателей
(1893)

Поскольку в «Этюде в багровых тонах» читатель знакомится с Шерлоком Холмсом и его методами работы, издатели решили привести здесь заметку о Шерлоке Холмсе, которую доктор Джозеф Белл, прежний учитель доктора Дойля и прообраз Шерлока Холмса, опубликовал недавно в «Букмэне». Несомненно, она весьма заинтересует читателей, которые увидят ее впервые.

По словам доктора Дойля, опубликованным на страницах «Стрэнд мэгэзин», доктор Белл, принимая пациентов, проявлял «интуицию поистине поразительную». Вот вам первый случай.

«„Вижу, – говорит доктор Белл, – вы злоупотребляете выпивкой: у вас и сейчас при себе фляжка – во внутреннем кармане на груди“.

А вот другой.

„Как вижу, сапожник“. Повернувшись к студентам, доктор Белл указывает на изношенные на коленке брюки этого человека. Там он держал выколотку – так делают только сапожники.

Все это очень меня поразило. Я наблюдал его постоянно: зоркие, проницательные глаза, орлиный нос, необычные черты. Он сидел в кресле, сложив пальцы домиком (руки у него были очень подвижные), и просто смотрел на пациента или пациентку. Со студентами он обращался ласково, по-дружески и обучал их очень добросовестно; уехав по окончании университета в Африку, я не забыл яркую индивидуальность моего прежнего преподавателя, его проницательность и такт, хотя и представить себе не мог, что в конце концов эти воспоминания побудят меня бросить медицину и заняться литературой».

Что доктор Дойль решил «бросить медицину и заняться литературой» и к чему это привело, известно всем. И поскольку Шерлок Холмс сделался добрым знакомым каждой семьи и едва ли не общественной институцией, издатели «Этюда в багровых тонах» полагают, что рассказ о том, как доктор Дойль обучался профессии и как сформировалась у него привычка к точному наблюдению, будет интересен многим читателям. Приносим нашу искреннюю благодарность доктору Дойлю, доктору Беллу, а также издателю и владельцам «Букмэна» за любезное разрешение воспроизвести здесь эту статью.

Доктор Джозеф Белл
«Мистер Шерлок Холмс»

Вот недурная примета последнего десятилетия: в наш вялый, обветшавший век даже у самых простецких из наших современников, как говорится, «светлеет в голове». Светские журналы порождают, а ежедневные газеты подпитывают ненасытный, сладострастный интерес к жизни высших классов. Такие сведения ничего не дают уму и ведут к упадку морали; от них не развивается ни одно из чувств и слабеет воображение. Знаменитости в домашней обстановке, иллюстрированные интервью, светские скандалы на всех уровнях – обо всем этом приятно чесать языками. Мемуары, воспоминания, анекдоты из юридической или научной среды представляют ценность куда большую, бросая новый свет на историю, но и они служат не более чем развлечению, помогают убивать время, которым мы разучились дорожить. В последние годы, однако, отчетливо проявляется спрос на книги, которые хотя бы в малой степени дают пищу уму и стимулируют наблюдательность. Цикл «Егерь у себя дома» и ему подобные сочинения, к примеру, открывают глаза горожанам, не знакомым с Уайтом из Селборна (или его подзабывшим), на то, какой прекрасный мир образов и звуков является тому, кто умеет наблюдать. Подобный же интерес возбуждает и «жуткая улица в городе тесном», если связать ее с криминальной романтикой, с загадками и их решением, как это делают более или менее остроумно авторы так называемой детективной литературы, поток которой затапливает страницы периодических изданий. Ни один газетный киоск не обходится без детектива за шиллинг, ни один журнал, стремящийся увеличить свой тираж, не пренебрежет повестями о грабежах и убийствах. Бо́льшая их часть – невысокого пошиба: запутанная интрига сводится на нет в первой же главе, совпадения невероятны, сыщики наделены неправдоподобной интуицией, полагаются не столько на улики, сколько на озарения, для окружающих совершенно непонятные; они однообразны, от этого скучны, и если чем-то интересны, то не методами расследования, а исключительно результатом. Мы можем восхищаться Лекоком, но не представляем себя на его месте. Заслуженный успех доктора Конан Дойля как автора детективных рассказов и успех его героя, сделавшегося любимцем всех британских мальчишек, объясняется изумительным остроумием метода. Он демонстрирует, с какой легкостью умелый наблюдатель вызнает массу подробностей о жизни своих ни в чем не повинных и ничего не подозревающих друзей и далее, при помощи тех же приемов, разоблачает преступника и подробности его злодеяния. Нет ничего нового под солнцем: Вольтер научил нас методу Задига, и каждый толковый преподаватель медицины и хирургии повторяет в своей повседневной практике этот метод и его результаты. Точное, вдумчивое наблюдение и оценка мелких различий – одно из важнейших условий правильного диагноза. Перенесите эту методику в обычную жизнь, добавьте ненасытную любознательность и обостренную восприимчивость – и получится Шерлок Холмс, повергающий в изумление своего туповатого друга Ватсона; перенесите ее в профессиональную сферу – получится Шерлок Холмс, искусный сыщик.

Будучи студентом-медиком, доктор Конан Дойль научился наблюдать, а врачебная практика в качестве терапевта и специалиста дала ему – человеку, наделенному зрением, памятью и воображением, – возможность отточить это умение. Глаза, способные видеть, уши, способные слышать, память, способная удерживать и воспроизводить впечатления органов чувств, воображение, способное сплетать версии и соединять порванные цепочки, распутывать запутанные клубки, – таковы орудия диагноста, которыми он владеет сполна. А поскольку наш доктор к тому же прирожденный рассказчик, ему остается только выбирать, станет ли он писать детективные рассказы или прибережет свои силы для большого исторического романа, такого как «Белый отряд». Сайм, один из самых крупных специалистов, когда-либо обучавших хирургической диагностике, любил приводить сравнение, которое, будучи традицией его школы, наложило отпечаток на метод доктора Конан Дойля: «Старайтесь изучить облик болезни или повреждения так же точно, как помните облик, походку, жесты ближайшего друга». Друга вы различите сразу даже в толпе; пусть вокруг много одинаково одетых людей, у всех похожие глаза, носы, волосы, руки и ноги; пусть все их отличия состоят в мелочах, и все же, зная эти мелочи, вы с легкостью установите диагноз или узнаете близкого человека. Так же обстоят дела и с болезнями души, тела или морали. Расовые признаки, наследственные черточки, акцент, работа или ее отсутствие, образование, среда – все эти незначительные обыденные воздействия постепенно формируют индивида, оставляют на нем подобие отпечатков пальцев или следов резца, которые способен распознать эксперт. Общие признаки, даже на беглый взгляд свидетельствующие о сердечных заболеваниях, чахотке, хроническом алкоголизме или длительной кровопотере, способен распознать и самый зеленый новичок в медицине, однако лишь мастер своего искусства оценит сотни примет, которые говорят о многом, но только тому, кто умеет их услышать. Недавно вышла объемистая и очень толковая книга об одном-единственном симптоме – пульсе; любому, кроме опытного врача, это сочинение покажется таким же нелепым, как бессмертный трактат Шерлока Холмса о ста четырнадцати разновидностях табачного пепла. Самое большое достижение последних лет в области медицинской профилактики и диагностики – это бактериологические исследования, позволяющие различать микроорганизмы, которые распространяют холеру и лихорадку, туберкулез и сибирскую язву. Важность этих бесконечно малых организмов трудно переоценить. Достаточно отравить колодец в Мекке бациллами холеры, и святая вода, которую увозят в бутылках пилигримы, инфицирует целый континент, и все морские порты христианского мира ужаснутся лохмотьям жертв моровой язвы.

Привыкнув замечать и оценивать мелкие детали, доктор Дойль понял: чтобы заинтересовать неглупого читателя, нужно сделать его доверенным лицом, раскрыть свои методы работы. Он создал сообразительного, проницательного героя, наполовину врача, наполовину музыканта, располагающего свободным временем и цепкой памятью, а кроме того, наделенного едва ли не главным даром – умением освобождать свой мозг от бремени ненужных подробностей. Холмс говорит Ватсону: «В чердачке своего мозга следует хранить всю мебель, которая может тебе пригодиться, а остальную выставить в чулан своей библиотеки, откуда ее можно достать в случае надобности». Притом его живейшим образом интересуют незначительные следы, отпечатки, отметины, оставленные средой, трудом, ремеслом, поездками, – все, что может послужить пищей его ненасытной любознательности, едва ли не бесчеловечной, поскольку она не направлена на человеческую личность. Автор присваивает герою роль сыщика-любителя, свободного по этой причине от ответственности; к нему обращаются по множеству разнообразных поводов, и мы узнаем, каким образом он справляется с задачей. По воле автора герой объясняет добропорядочному Ватсону банальные, или мнимо банальные, звенья в цепи доказательств. После этого они становятся столь незамысловаты и очевидны, что простодушный читатель тут же говорит себе: я тоже так могу; жизнь – не такая уж скучная штука; я буду бдителен и до многого докопаюсь. Золотые часы с поцарапанным отверстием для ключа и отметками ростовщиков поведали ему все о брате Ватсона. Пыльный старый котелок сообщил, что его владелец уже не первый год попивает и вчера постригся. Крохотный шип и зловещий отпечаток ноги, оставленный не ребенком и не обезьяной, помог Холмсу опознать и поймать туземца с Андаманских островов. Но, несмотря на все это, вы говорите: тут нет ничего чудесного, мы тоже так можем.

Квалифицированные врачи и хирурги каждый день, принимая самых скромных пациентов, проделывают схожие рассуждения, в меру своих сил, кто быстрее, кто медленней; опытные – почти автоматически, новички – с трудом, часто наугад, но каждому требуются те же простейшие средства: органы чувств, чтобы воспринимать факты, а также образование и ум, чтобы использовать полученные сведения. Одной только остроты зрения и слуха недостаточно. Следопыт-индеец расскажет вам, что следы на листве оставлены не краснокожим, а бледнолицым, потому что судит по форме отпечатка, но только эксперт, разбирающийся в коже для обуви, способен определить, где эта обувь сшита. Зоркий сыщик замечает отпечаток грязного или испачканного кровью пальца на бархате или зеркале, но необходимы познания такого специалиста, как Гальтон, чтобы проявить и закрепить выступы и бороздки на пятне и затем по их рельефу установить подозреваемого вора или убийцу. Шерлок Холмс обладает необходимой остротой чувств, а также специальной подготовкой и знаниями, позволяющими извлечь пользу из наблюдений; и он может позволить себе ознакомить нас с секретами своего метода. Но созданием героя доктор Дойль не ограничился; в своих замечательных произведениях он проявил себя прирожденным рассказчиком. Ему хватает выдумки, чтобы создать отличную интригу и усложнить ее интересными поворотами; его язык – подлинный, мощный, свободный от вычурности англосаксонский; к тому же он не грешит многословием. Он понимает, сколь приятна краткость и как скучны затяжки, и потому создал истории, которые успеваешь прочитать между обедом и кофе, не рискуя забыть начало, прежде чем доберешься до конца. Обычные детективы, от Габорио и Буагобея до новейших сенсационных романов, заставляют читателя совершать ненужные и утомительные усилия, чтобы удержать в памяти все обстоятельства преступления и возникающие на каждом шагу ложные следы. У доктора Дойля вы не забудете ни одного происшествия и не упустите ни одной важной детали.

Часть I
(Из воспоминаний доктора медицины Джона Х. Ватсона, бывшего хирурга Военно-медицинского управления)

Глава I
Мистер Шерлок Холмс

Получив в 1878 году в Лондонском университете диплом доктора медицины, я прошел затем в госпитале Нетли подготовку к службе армейским хирургом. По завершении курса меня, в звании помощника хирурга, записали в Пятый нортамберлендский стрелковый полк. В ту пору полк находился в Индии, и, прежде чем я успел туда добраться, началась Вторая афганская война. Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой корпус преодолел горную местность и значительно углубился во вражескую территорию. Однако я, вместе со многими другими офицерами, оказавшимися в таком же положении, сумел благополучно добраться до Кандагара, где нагнал свой полк и приступил к новым обязанностям.

Афганская кампания принесла многим ее участникам славу и чины, на мою же долю выпали одни злосчастья. Из моей бригады меня перевели к беркширцам, с ними я участвовал в роковом сражении при Майванде. Там меня ранило в плечо пулей из джезайла, которая раздробила кость и задела подключичную артерию. Я попал бы в руки кровожадных гази, если бы не преданность и мужество моего ординарца Марри: он погрузил меня на вьючную лошадь и благополучно доставил в расположение нашей пехоты.

Страдающего от раны и изнуренного долгими невзгодами, меня, вместе со многими другими бедолагами, перевезли в главный госпиталь в Пешаваре. Там я окреп, мог уже ходить по палате и даже нежиться на веранде, но вскоре подхватил брюшной тиф – истинное проклятье наших индийских владений. Несколько месяцев моя жизнь висела на волоске, а когда я наконец пришел в себя и начал поправляться, медицинский консилиум, ввиду слабости и истощенности пациента, определил, что его надлежит немедля отослать обратно в Англию. Так я взошел на борт войскового транспорта «Оронтес» и месяцем позднее высадился на причале Портсмута. Здоровье мое оказалось безвозвратно расстроено, однако благодаря отеческой заботе властей мне было дано девять месяцев, чтобы его поправить.

Не имея в Англии ни единой родной души, я оказался свободен как воздух – точнее, свободен в меру своего дохода, составлявшего одиннадцать шиллингов шесть пенсов в день. В таких обстоятельствах меня, естественно, потянуло в Лондон – великую клоаку, что принимает неостановимые потоки бездельников и дармоедов изо всей Империи. Некоторое время я жил в частной гостинице на Стрэнде, ведя бессмысленное, безрадостное существование и тратя больше денег, чем мог себе позволить. С финансами стало так туго, что вскоре я понял: надо либо покинуть столицу и обосноваться где-нибудь в провинции, либо полностью поменять свой образ жизни. Выбрав второй вариант, я задумался о том, чтобы вместо гостиницы избрать себе жилище скромнее и дешевле.

В тот самый день, когда созрело это решение, я заглянул в бар «Крайтерион». Кто-то похлопал меня по плечу, и я, обернувшись, узнал молодого Стэмфорда, моего прежнего ассистента из «Бартса». Когда ты один-одинешенек, что может быть приятней, чем встретить в огромной пустыне, зовущейся Лондон, знакомое приветливое лицо? В старые времена мы никогда не были особо близки, но сейчас я тепло его приветствовал, а он, похоже, был искренне рад меня видеть. От избытка чувств я пригласил его на ланч в «Холборне», мы взяли хэнсом и отправились туда.

– Как вы жили-поживали все это время, Ватсон? – с нескрываемым любопытством осведомился Стэмфорд, пока мы катили по запруженным лондонским улицам. – Вы загорели до черноты и исхудали как щепка.

Я вкратце описал свои приключения, что заняло почти целиком время поездки.

– Бедняга! – посочувствовал он, выслушав мой рассказ. – И какие у вас теперь планы?

– Ищу квартиру, – ответил я. – Поставил себе задачу найти за разумную цену удобное жилье.

– Странное дело, – заметил мой спутник, – в точности то же я сегодня уже слышал.

– И от кого?

– От одного знакомого, он работает в химической лаборатории при нашем госпитале. Жаловался нынче утром, что не может найти сожителя: ему попалась премилая квартирка, но снимать ее в одиночку ему не по карману.

– Бог мой, если он действительно подыскивает компаньона, я-то ему и нужен. По мне, так вдвоем даже веселее.

Молодой Стэмфорд бросил на меня странный взгляд поверх бокала:

– Вы ведь не знакомы с Шерлоком Холмсом. Быть может, постоянное соседство с ним не придется вам по вкусу.

– Почему? Чем он плох?

– Я не говорю, что плох. Просто он немного того: страстно увлечен наукой, точнее, некоторыми науками. Насколько мне известно, он вполне приличный человек.

– Изучает медицину?

– Нет… понятия не имею, на что Холмс нацелился. Он поднаторел в анатомии и отлично знает химию, но, насколько мне известно, никогда не изучал медицину систематически. Его научные занятия причудливы и отрывисты, но он накопил такую уйму разрозненных сведений, что его профессоры были бы поражены.

– А вы не спрашивали, что у него на уме?

– Нет, его нелегко вызвать на откровенность, хотя под настроение он бывает довольно разговорчив.

– Пожалуй, я не прочь свести с ним знакомство. Если придется делить с кем-то жилье, пусть это будет человек спокойный, занятый наукой. Я еще недостаточно окреп, чтобы выносить шум и треволнения. Всего этого мне с лихвой хватило в Афганистане. Как встретиться с этим вашим приятелем?

– Наверняка он в лаборатории, – предположил мой спутник. – Он либо неделями там не бывает, либо сидит с утра до ночи. Если хотите, поедем туда сразу после ресторана.

– Очень хорошо, – ответил я, и разговор свернул на другие предметы.

По дороге из «Холборна» в госпиталь Стэмфорд сообщил мне новые подробности о человеке, которому я собирался предложить соседство.

– Если вы не уживетесь, меня не вините, – сказал он. – Я с ним знаком только по случайным встречам в лаборатории. Это была ваша идея, так что не обессудьте.

– Если не уживемся, то разъедемся, да и все. Сдается мне, Стэмфорд… – Я пристально вгляделся в своего спутника. – Сдается мне, вы неспроста хотите умыть руки. В чем дело? У него такой уж скверный характер? Хватит ходить вокруг да около.

– Нелегко объяснять то, что объяснению не поддается, – усмехнулся Стэмфорд. – Холмс, на мой вкус, чересчур погружен в науку – я бы сказал, до бесчувствия. Могу вообразить, как он дает какому-нибудь приятелю щепотку новейшего растительного алкалоида – без всяких недобрых намерений, единственно из желания узнать, как он действует. В его оправдание: думаю, он с готовностью поставил бы тот же опыт на себе. Похоже, у него тяга к точному знанию.

– Очень правильная тяга.

– Если не доводить ее до крайности. Она выглядит несколько странной, когда он, к примеру, избивает палкой трупы в прозекторской.

– Избивает трупы?

– Да, чтобы выяснить, могут ли у мертвых возникнуть синяки. Я собственными глазами видел его за этим делом.

– И все же – предмет его занятий не медицина?

– Нет. А что именно – одному Богу известно. Но вот мы и пришли, и скоро вы сможете составить собственное представление о моем знакомом.

Мы свернули в тесный переулок и через низкую дверцу проникли в боковое крыло обширного госпиталя. Мне все здесь было знакомо, и я не нуждался в проводнике, пока мы поднимались по мрачной каменной лестнице и шли по длинному коридору с белеными стенами и серовато-коричневыми дверями. В дальнем конце, сбоку, виднелся арочный проход в химическую лабораторию.

В обширной комнате с высоким потолком стояло рядами и валялось в беспорядке великое множество склянок. Там и сям на широких и низких столах громоздились реторты, пробирки, мерцали голубыми огнями миниатюрные горелки Бунзена. Людей не было, кроме единственного исследователя; с головой уйдя в работу, он склонился над дальним столом. Заслышав шаги, он обернулся и вскочил с ликующим возгласом.

– Нашел, нашел! – крикнул он моему спутнику и с пробиркой в руках кинулся к нам. – Я нашел реактив, который осаждается гемоглобином и больше ничем. – На лице его сияла такая радость, словно он открыл золотую жилу.

Стэмфорд представил нас друг другу:

– Доктор Ватсон, мистер Шерлок Холмс.

– Как поживаете? – сердечно осведомился Холмс и сжал мою руку с такой силой, какой я от него не ожидал. – Вижу, вы побывали в Афганистане.

– Как вы узнали? – поразился я.

– Не важно, – отмахнулся он, довольно посмеиваясь. – Речь не об этом, а о гемоглобине. Вы, разумеется, понимаете, насколько важно это открытие?

– Химиков, конечно, оно заинтересует, однако для практики…

– Именно: для судебно-медицинской практики это самое настоящее открытие века. Подумайте только: мы теперь сможем безошибочно распознавать кровавые пятна. Смотрите-ка сюда! – Холмс нетерпеливо подтащил меня за рукав к своему рабочему столу. – Возьмем капельку свежей крови. – Он вонзил себе в палец длинную иглу и набрал немного крови в пипетку. – Теперь я растворяю эту капельку в литре воды. Можете убедиться: вода на вид ничуть не изменилась. Доля крови в смеси не превышает одну миллионную. Однако я уверен, что мы сможем получить характерную реакцию.

Холмс кинул в сосуд несколько белых кристаллов и добавил немного прозрачной жидкости. Содержимое мгновенно окрасилось в тускло-красный цвет, на дно стеклянной банки выпал коричневатый осадок.

– Ха! – Холмс захлопал в ладоши и просиял, как ребенок при виде новой игрушки. – Ну, что вы об этом думаете?

– Похоже, это очень чувствительная методика, – заметил я.

– Отличнейшая! Прежняя – с гваяковой камедью – очень неудобная и неточная. То же относится и к изучению частиц крови под микроскопом – это возможно только в первые часы. А мой метод действует независимо от давности пятна. Если бы его изобрели раньше, сотни преступников, гуляющих сейчас на свободе, понесли бы кару за свои злодеяния.

– А ведь и правда! – пробормотал я.

– Многие расследования зависят именно от этого обстоятельства. Человека подозревают в преступлении, совершенном не один месяц назад. На белье или одежде подозреваемого находят бурые пятна. Что это: кровь, уличная грязь, ржавчина, плодовый сок? Вопрос ставил в тупик всех экспертов, а почему? Потому что не было надежного теста. Теперь же имеется тест Шерлока Холмса и обо всех затруднениях можно забыть.

Победно сверкая глазами, Холмс прижал руку к сердцу и раскланялся в ответ на аплодисменты воображаемой толпы.

– Что ж, поздравляю, – заметил я, немало удивляясь его пылу.

– Возьмем прошлогоднее франкфуртское дело. Если бы мой тест уже существовал, фон Бишоффа наверняка бы вздернули. А Мейсон из Брэдфорда, а пресловутый Мюллер, Лефевр из Монпелье, Сэмсон из Нового Орлеана? Я могу назвать дюжину случаев, когда этот метод сказал бы решающее слово.

– Вы похожи на ходячий справочник по преступлениям, – рассмеялся Стэмфорд. – Могли бы выпускать такого рода газету. Под названием «Стародавние полицейские новости».

– Небезынтересное было бы чтение, – заметил Шерлок Холмс, заклеивая палец кусочком пластыря. – Надо остерегаться, – улыбнулся он, обращаясь ко мне, – ведь каких только ядов не перебывало у меня на столе.

На его протянутой руке я заметил множество таких же кусочков пластыря и участки кожи, обесцвеченные сильными кислотами.

– Мы пришли по делу, – сказал Стэмфорд, усаживаясь на трехногий стул и подталкивая второй ко мне. – Мой друг подыскивает себе жилье, а вы жаловались, что никак не найдете, кто бы пожелал снять квартиру на паях с вами, вот я и подумал вас свести.

Мысль о том, чтобы делить жилье со мной, видимо, привела Шерлока Холмса в восторг.

– Я приглядел квартирку на Бейкер-стрит, – сообщил он, – удобней не придумаешь. Надеюсь, вы ничего не имеете против табачной вони?

– Я и сам курю матросский табак.

– Прекрасно. Я постоянно вожусь с химикалиями, иногда ставлю опыты. Вам это будет досаждать?

– Ничуть.

– Погодите, припомню остальные свои недостатки… Временами на меня нападает хандра и я по нескольку дней ни с кем не разговариваю. Когда такое случается, не надо думать, будто я сердит. Просто не трогайте меня – и скоро это пройдет. Ну а вам есть в чем признаться? Раз мы собираемся стать компаньонами, лучше заранее узнать друг о друге самое худшее.

Этот допрос меня насмешил.

– Я держу щенка бульдога, по причине расстроенных нервов не терплю шум и гам, поздно встаю по утрам и безобразно ленив. Когда здоров, я подвержен и другим порокам, но пока что в основном обхожусь этими.

– А игру на скрипке вы относите к шуму и гаму? – встревожился Холмс.

– Зависит от исполнителя. Искусная игра – это пир богов, а вот плохая…

– А, ну тогда все в порядке. – Холмс рассмеялся. – Думаю, мы можем ударить по рукам… если, конечно, вам понравится квартира.

– Когда мы ее посмотрим?

– Встретимся здесь завтра в полдень, поедем туда и все уладим.

– Отлично… ровно в полдень.

Я пожал Холмсу руку.

Оставив его наедине с химикалиями, мы со Стэмфордом направились пешком к моей гостинице.

– Кстати… – Я остановился. – Как, во имя всего святого, он догадался, что я прибыл из Афганистана?

Стэмфорд загадочно улыбнулся:

– Вот этим он и отличается от остальных людей. Многие желали бы знать, как он доискивается до таких вещей.

– А, так это тайна? – воскликнул я, потирая руки. – Заинтригован! Спасибо, что свели меня с ним. Ведь, как вам известно, «предмет людской науки – человек».

– Тогда его и изучайте, – сказал Стэмфорд на прощанье. – Правда, вам с ним придется непросто. Пари держу, он уже знает о вас больше, чем вы о нем. До свиданья.

– До свиданья. – И я пошагал к гостинице, размышляя о своем новом знакомце.