– Жалко, – пытаясь её включить, Влад бессмысленно жмёт на ней какую-то кнопку. – Я думал провести эту ночь в изоляторе.
Он произносит это серьёзно и гордо, так, будто обитатели бессонных окон не поленились бы вызвать полицию, будто в изоляторе он бывает чаще, чем дома. Он произносит это серьёзно, но убеждается, что колонка разряжена, и прячет её в рюкзак от беззвучия душного вечера.
Темно. Темнеет в углу неба бледный лоскут заката, и, когда он исчезнет, всё окончательно погрузится в беззвёздное небо, невзрачное, как сотни серых панелек. Таня смотрит на них, не видит ни одного различия, и на мгновение ей кажется, что она стоит на месте и никуда не движется, что здесь, как в детском кошмаре, даже самый отчаянный бег бесполезен. Таня устало закрывает глаза. Её голова болит с самого утра.
– Наверное, лучше череп, – говорит она потом, разглядывая запястье своей руки.
– Да, череп будет хорошо, – Влад одобряюще трясёт головой, достаёт сигареты. – Ты будешь?
Головная боль на время проходит, когда Таня вдыхает щиплющий горький дым, держит его в себе. Они идут мимо теней пустой детской площадки, и на её фоне Таня, с длинной сигаретой, ощущает себя совсем взрослой, медлительно важной.
Влад выкуривает вторую сигарету. В сотый раз говорит, что родители уехали, стеснительно намекает. Она делает вид, что не понимает. Ей нравится его внутренняя, гордо скрываемая досада.