Я обернулся. Наталья быстро убрала палец от губ и улыбнулась с невинным видом.
– Другой факт, Юлия, – пропела она.
Девушка задумалась. Она долго смотрела в черный прямоугольник плазменной панели перед собой. Надула щеки и вдруг бессильно выдохнула:
– Ничего не идет в голову.
– Есть дюжо часу. Не спеши, – успокоила Наталья.
– Это не то. Я просто подумала об отце… – пробормотала девушка угнетенно. Но тут же встрепенулась, – Вымыслила! Ну слухайте: я знакома с Братом-сонце.
– Как это, с Братом-сонце? – не понял я, – С героем сказки, то есть? Ну это понятно, что клямство.
– Русек, ты что, новостей не читал? Хотя, если не помнишь ничего… Зараз покажу.
Юлия смела со столика «айпад» и после долгих манипуляций руками показала мне экран. Загрузилась страница «Гласа Нагоры». Раньше так называлась единственная газета в Бойкове. Веся иногда брала ее почитать. Название заметки гласило: «Поджог у главного офиса Sun & Son. Пранк или угроза?». Я стал читать дальше.
«Пугающее зрелище открылось прохожим столицы на главной площади Бойкова. Напротив здания офиса Sun & Son неизвестные устроили поджог деревянной фигуры, набитой соломой. Очевидцев самого действия не нашлось – о произошедшем говорит лишь обуглившийся остов чучела. Также на брусчатке рядом с чучелом была обнаружена надпись углями: «Памятай о Чорно сонце. Вы – не господаре для нагорцев». По сообщениям милиции, пострадавших нет. Директор компании Sun & Son, господин Собепанек, пока никак не отреагировал на происходящее. Данный акт вандализма – очередной в серии действий, направленных против главного инвестора края. Доказательств, что ответственность за хулиганские поступки несет самозваный ополченец по имени «Брат-сонце», нет. Редакция «Глас Нагоры» будет держать вас в курсе событий, если ситуация изменится».
«Вы – не господаре для нагорцев». Эти слова зажгли свет в темном чулане памяти. Я уже слышал их сегодня. Зацепившись крючком за эту фразу, я потянул леску – достать воспоминания из тумана забытья. Ах вот оно что! Мне срочно нужно было уводить отсюда Юлию!
***
Этим утром я рано проснулся – от звуков баяна. Каролина сидела у постели Марцеля и играла народную мелодию. Тихо пела на польском:
– Швечи, мещонц, швечи, с пувноцы до рана,
Не могэ запомнечь, не могэ запомнечь моего коханя.
Не могэ запомнечь, муй Боже едыны, моего коханя.
Голос ее звучал умиротворяще и вместе с тем меланхолично. Каролина была полностью погружена в музыку и не замечала меня. Я прошел в середу, взял осколки меча в мешке и вышел к лошадям. Подкормив кобыл горстью овса, я вывел Лозу из загона и поскакал к Григорию.
Черный кузнец колол дрова на заднем дворе. В его исполнении колка дров была настоящим искусством (хоть и незатейливым). Раз – он взял полено и пригвоздил его к пеньку, два – колун взлетел вверх, три – лезвие с громким щелчком раскололо дерево на две половинки. Я смотрел, как сапоги постепенно исчезали под грудой дров, пока не решился наконец позвать его по имени.
– Каролине нужен этот меч, – как можно решительнее сказал я, показывая осколки. – Проси что хочешь. Без твоего согласия я отсюда не уйду.
Квадратный рельеф мускулистых плеч загородил от меня восходящее солнце. Стрелы бровей сомкнулись над переносицей. Белки глаз холодными огоньками подрагивали в такт тяжелому дыханию. Сейчас как пошлет подальше. Григорий поднес могучий кулак, в котором держал колун, и передал мне инструмент. Кивнул на сложенные друг на дружке поленья под навесом шопы и отдал единственный приказ: «Руби». А сам ушел.
Ну ладно – раз просит, надо делать. Передо мной стоял пенек, весь в глубоких отметинах от удара топором. Я взял в руки инструмент, поставил на пень небольшой срез. Ясень. Кто-то мне говорил, что это самое простое дерево для рубки. Ну поехали, хлопаки. После первого удара лезвие глубоко увязло в стволе. Я уперся ногой в пень, потянул рукоятку на себя, но она никак не выходила. Покряхтел-покряхтел – наконец, поддалось. Топор полетел в сторону, полено завалилось на меня, а я неуклюже распластался задницей на дровах. Ррррррр, попытка номер два. Дрова, я иду.
Я наметил глазом срез, который остался после первого удара. Второй пришелся несколько сантиметров в сторону от него, и лезвие вновь увязло. После очередной пары бесплодных попыток расколоть полено, обессиленный и уставший от жары, я малодушно сдался. Улегся в тени шопы и стал жевать яблоко. Через полчаса вернулся Григорий. На нем были комбинезон и защитная маска – такие надевают во время работы с пчелами. Красное лицо блестело на солнце каплями пота.
– Не получается. Дерево не поддается, – я кивнул в сторону полена.
Кузнец поставил полено на пень, взял в руки топор, широко расставил ноги. Лезвие на миг блеснуло на солнце – ТУК! – две половинки дерева упали по разные стороны пня. Он воткнул топор в пень и ушел обратно в дом. Занавес. Пристыженный его примером, я снова взялся за работу. После россыпи косых ударов мне удалось-таки расколоть свое первое полено, Второе пошло легче. Следуя примеру Григория, я широко расставлял ноги, держал топор за самое основание рукояти и опускал его шибким и ровным взмахом.
Чем больше я колол, тем лучше у меня выходило. Дело пошло. Вскоре я стал замечать маленькие трещины на срезе у каждого полена. «Целься сюда» – словно говорили они. Шестое полено я расколол с первого удара. А вот бревна со срезами на боках было тяжелее расколоть. Или те, которые имели толстый ствол в сердцевине. Такие я валил набок и рубил поперек. Впрочем, порой колун глубоко застревал – так, что оставалось стучать древком по пню в попытке разбить упрямое дерево. Или же обратить топор рукоятью в дол и колотить пень прикладом. Пока колол дрова, солнце описало параболу над моей головой, зевая по пути. Окончив работу, насквозь мокрый, я подошел к ведру с водой и стал жадно пить.
Оценив результат моей работы, Григорий лишь кивнул. Присел рядом и стянул защитную маску.
– Холодное лето было остатне, – заговорил, – Пчелы совсем меда не давали. А у меня восемь ульев. Надо за ними каждый день ухаживать, маток лечить. Много работы.
– Вы жили с меда?
– Да еще как жили! Менял у господаров на молоко, на хлеб. Содержал нас с Юлей. А сейчас потребую дюжего хозяйства. Видал моих коз, видал огород? А так у всех тутай было, пока не уехали. Почему я, почему Марцель живем незалежно9, своим трудом? Цивилизация съест себя, как тот змей. Зверю нужно все больше и больше, чтобы расти. Но не видит он, что ест самого себя. В конце потянет в бездну вместе с собой и нас. А мы спокойно сидим в стороне и смотрим на то, как это происходит.
– Что происходит?
– Ты еще не видел?
– Я видел, что Ильмень-рощу вырубили.
– Поедешь в Бойков – поймешь. Ты и не слыхал о них, поди.
– О ком?
– «Санэндсан», – сухо изрек Григорий и громко сплюнул на землю, – Новые хозяева Нагоры.
– Кто они? Какая-то фирма, компания?
– На папирах – так. Но по правде они теперь господаре для нагорцев. Правят цеееее-лым краем.
– А как же Великий совет? Каролина говорила, что ты в нем состоял.
Григорий поднялся на ноги ожившим валуном.
– Нагрузи в тачку дров, – наказал, – Запалим печь, заварим чай. Поведаю тебе что.
Я так и сделал. Вскоре затрещали дрова в пламени каменной печи. В доме стояла тишина: из этого я заключил, что Юлии сегодня не было. Мне было интересно, вернулась вчера девушка или нет, но я решил пока не затрагивать тему. Тем временем Григорий заварил травяной чай.
– Травы сам собирал, – не без гордости сказал он, – Здесь крапива, тысячелистник и календула. Добро очищает тело от всякой тручизны10.
Чай показался горьким, и я спросил, нет ли сахара.
– Сахара не маю, – Григорий покачал головой, – А ты не маэш девчины, раз хочешь сладкого. Женщина должна услаждать жизнь, не сахар.
Он повторил последнюю фразу, но в этот раз его голос прозвучал тускло и безрадостно. Взгляд на меня – осторожный, с затаившейся в глазах тоской. Он словно размышлял, стоит мне что-то рассказывать или нет. Все-таки решился.
– Мать Юлии, моя жена то есть, сгинула пять лет назад, – поведал он, – Красивая женщина была. Волосы как солнце золотые, а от улыбки сердце радуется и жить хочется. Работала много – и с пчелами, и со скотом, и на огороде успевала. Мы хотели много детей. Как говорится в той присказке: «Один сын не сын…» и так далее, ведаешь? Но вот родилась Юлия, и пыл как-то угас. Жена моя сделалась тихой и редко розмовляла со мной. Я не ведал, почему так случилось, а даже не обратил уваги на то. Занят был.
Несмотря на содержание разговора, большие серые глаза не выражали никаких эмоций – они не смотрели ни на меня, ни на печь, ни на дымящийся фарфоровый чайничек на столе. Сколько раз он уже переживал эту историю в своей голове?
– Каролина молвила, что я был в Великом совете, так? – спросил он, – Так было, правда – занимался господарством целого края.
Он помедлил, но затем решительно опрокинул в себя кружку с чаем, поднялся из-за стола и пригласил за собой. Мы поднялись по сбитым деревянным ступенькам в мансарду. Григорий долго подбирал ключи к одной из дверей. Наконец, отпер замок и подналег, взявшись за ручку. С тягучим скрипом и грохотом дверь отворилась.
Вдоль стен, касаясь потолка, стояли высоченные дубовые шкафы. Каждая полка была вплотную заставлена книгами. Толстая вуаль пыли покрывала корешки.
– Юлия молвит, что я необразованный рольник, – с горькой усмешкой сказал Григорий, – Но были часы – я читал, много читал. Господарство – трудная тема. Но в совете некому было ее принять, и вызвался я. Не ведал, за что берусь, по правде.
Несколько огромных томов сразу привлекли мое внимание. «Капитал» Маркса. Пыли на этих корешках было гораздо больше, чем на остальных. Я проглядел другие названия. «Позитивистский катехизис», «Исследование и причинах и природе богатства народов», «Советская экономика 1980-х». Звучало донельзя скучно. Мне трудно было представить Григория, этого великана-бородача, сидящим в узкой комнатушке за столом при свете лампы и читающим книгу. Кузнец тем временем продолжал рассказ.
– В 2000-м году мы победили «Чорно сонце». Выгнали из края националистов. Большая радость, так? А в огуле11 так не было. Перед нами был трудный вопрос – что робить с советским долгом?
– Каким еще советским долгом?
– Ясно, что не ведаешь, – кивнул с усталостью во взгляде Григорий, – Видишь, Андрей, каков был главный принцип господарства в Нагоре, до коммунистов, то есть – самодостаточность. Мы – край для вольных духом, неважно какой ты народности. Бойки, лемки, украинцы, поляки, сербы, называй кого хочешь – мы всегда жили на этой земле, прочно сокрытые от решты света12 горами.
У каждого свое хозяйство, свой дом, вокруг дикая природа, а главное – вольность. Правдивому нагорцу больше ничего не нужно. Но когда пришли коммунисты, началась индустриализация. Нагора стала колонией для советской империи: Москва забирала все ресурсы, которые могла выжать из края. Правда – они выбудовали заводы, колхозы, сделали народный парк в горах. А Бойков! Какая там была будова! Варшава бы позавидовала. Остальное ты ведаешь: в 1980-х советы накопили большой долг перед Западом, и наступил крах системы. Однако долг остался. И тогда, в 2000-м мы все еще должны были заплатить немецким банкам 12 миллионов долларов. Вообрази себе – откуда край, который никогда не вел торговли с другими странами, возьмет такие деньги?
– Постой. Разве после распада Советского блока Москва не взяла на себя все обязательства по долгу? Я слышал такое.
– Нагора была особым случаем, – Григорий покачал головой, – Даже после индустриализации наш край мало что приносил в закрома партии. Народ не хотел працовать для коммунистов, ведаешь? Москва тратила жирные суммы на развитие, но не получала дюжо выгоды. Потому нагорский долг решено было оставить нетронутым.
Я пропоновал выплатить долг так, как это сделала Румыния в свое время. Чаушеску отказался от индустриальных технологий коммунистов и вернулся к основам. Землю вспахивали плугами, материалы перевозили в конных повозках, косили пшеницу косой и серпом. В Нагоре так было испокон веков – и что ж, мы взялись за работу! Вот только это оказалось долгим делом. По моим расчетам выходило, что на выплату долга таким способом уйдет больше двух десятков лет. Не все в Великом совете согласились с таким сроком. И однажды на совет приехал представитель одной западной компании с предложением полностью выкупить советский долг.
– «Санэндсан»… – прошептал я.
– Не надо молвить, так? – горестно усмехнулся Григорий, – Их директор, Собепанек, связался со мной, как с представителем господарства. В 2005 году было, ежели маю добрую память. Завел речь об импорте. Чтоб в Нагоре были те же товары и вся та роскошь, что в остальной Европе. Народ станет покупать, и в казне появятся деньги. Sun & Son, со своей стороны, будет заниматься выплатой советского долга. Такая была логика. Но не только об импорте розмавляли – Sun & Son хотели стать инвестором края. Ведь даже если они бы начали привозить товары, их негде было продавать. Не было торговых центров, супермаркетов. Это все нужно было строить за деньги. И Sun & Son готов был дать эти деньги.
– И ты согласился?
– Конечно, нет. На Великом совете я сказал Фагасу, голове: «Пока я занимаюсь господарством, никакая компания не придет в Нагору». Я ведал, что тогда всему наступит конец. Как появятся товары, как роскошь станет доступна, люди перестанут заниматься своим хозяйством, а будут только покупать то, что им привозят. Край станет зависеть от денег инвестора. И я твердо держался своей позиции.
– Но теперь они господаре в крае. Что пошло не так?
– Моя жена… – Голос великана задрожал, а слова выходили из него словно против воли. – Она сгинула из-за моего упрямства. Видишь, Андрей – пока я отказывал открыть рынок для Sun & Son, ей требовались заграничные лекарства. Мы узнали это слишком поздно. Я ездил в Бойков на собрания совета, а дома тратил часы на чтение. Утратил с женой контакт. А ей делалось горше день ото дня. Когда было время, я собирал травы и делал настойки. Звал знахарок в дом. Верил, что народные средства помогут ей исцелиться, что ее хороба несерьезна.
Однажды перед сном мы розмовляли с ней. Она всегда поддерживала меня, но в тот вечер я не узнавал ее. Словно бес вселился, ведаешь? Несмотря на слабость тела и жар, она кричала с сильной ненавистью в голосе: «Это твоя вина, что со мной такое!» Молвила, что если бы я разрешил импорт, в крае появились таблетки, хорошая медицина и госпитали. В глубине души я розумел, что она права. Да ясно было, что права! Но я мыслил так: «Я должен своим примером показать людям, как надо поступать». Если бы я поддался, дал ввезти лекарства, чего бы стоили мои принципы? «Заботится о себе, как дупу припечет. Грош цена его идеям» – молвили бы вокруг.
– И в конце концов ты поддался? Пустил компанию на рынок?
– Нет. То была децизия Фагаса. На одном из собраний Совета он сместил меня с позиции и наказал разрешить импорт. А мне уже было все одно. Моя жена умирала, и я не мог ничего изменить – хоть с заграничными лекарствами, хоть без них. Мы с Юлией похоронили ее. Дочь с того момента перестала розмавлять со мной. Я мыслил себе, что тоскует и что это пройдет. Но минул месяц, другой – а она все уходила к себе в покой, закрывала двери и сидела там день за днем. Я пробовал молвить с ней по-разному, и однажды она отповедала. Да так, что меня пробрал холод. Молвила: «Это твоя вина, что мама сгинула». Те же слова я слышал от своей жены в ту несчастливую ночь. Я догадался, что Юлия слышала целую нашу склоку. Наверно, ее разбудили голоса, и она спустилась вниз из покоя. Хотя что… то уж неважно. Поведение Юлии, ее отношение ко мне… То покута за мой грех. Розумеешь то слово – покута? Кара небесна, то есть. Юлия напоминает, что я виновен.
После этих слов на нас пал саван тишины. Огромные немые шкафы с книгами, на которых толстым слоем лежала пыль, единственное узкое окошко и низкий стол – эта комната напоминала скорее темницу, а не читальню. Отворив эту дверь после долгого времени, Григорий, казалось, выпустил из нее самого себя.
– Теперь видишь, куда заводят глупости? – изрек Григорий, – Никакой меч Марцелю не поможет.
– То есть, ты жалеешь о своем решении?
– Нет, – твердо сказал Григорий, – Sun & Son не место в Нагоре – того я держусь так же твердо, как и десять лет назад. Однако мы могли торговать с кем-то другим. В своей гордыне я был слеп. Мне следовало самому искать заграничные компании, искать, с кем можно порядочно торговать. Ведь Sun & Son хотел не только выйти на рынок. Нет, Собепанек жаждал большего – власти над целым краем.
– Но разве людям все равно, что происходит в стране? Не стало Ильмень-рощи, в парке исчезают деревья на горных склонах. Как может Совет одобрить такое?
– Они и что горше одобрили. Как уж поведал: будешь в Бойкове – увидишь.
– И ты закрылся от всего мира, так получается? Спокойно сидишь и смотришь, как змей пожирает себя?
– Ох, не суди меня, Андрей. Мои часы минули. Все, что я могу – это передать свои ценности и знания Юлии.
– Хорошо. Тогда не суди и меня, Григорий. Я вновь прошу тебя перековать меч, будь он хоть трижды бутафорский.
К моему удивлению, кузнец утвердительно кивнул.
– Сделаю. Сам принесу его Каролине.
– Правда? Благодарю…
– Но, – прервал меня Григорий, – в обмен на это прошу тебя об услуге. Юлия так и не пришла домой вчера. Не пришла и сегодня. Верни мою дочь, Андрей, и я выкую меч для Каролины.
– А где мне ее искать?
– Она часто ездит в Бойков, на импрезы13 в клубах. Только я не думаю, что вчера она поехала в столицу. Близко отсюда есть дом, в котором живет ее школьная подруга Наталья. Возможно, Юлия у нее.
– А что, эта Наталья одна живет?
– О нет. Она вышла замуж за немца, когда ей было шестнадцать. Познакомилась в Европе, ведаешь? Он построил в Купавах дом для них. Только сам редко дома бывает. Вот Наталье и скучно одной, а Юлия часто к ней за компанию.
– Сделаю, что смогу. Вчера ты на нее поднял руку, так что…
– Было-было. Поведай ей, чтобы дала мне по морде за то.
***
И вот как я оказался поздним вечером в компании пьяных полуголых девушек. Уфф, прошу прощения, читатель, за свою слабость. Два воспоминания спустя я готов был продолжать выполнение наказа. Но сперва я должен был убедить Юлию вернуться к отцу.
– Эй, русек, слышал третий факт чи не? Эй, вернись к нам, вернись! Куррччеее, Наталья, в конце не надо было му тыле14 давать!
Передо мной появились огромные глаза девушки. Вид она имела взволнованный, но вместе с тем любопытствующий. Нельзя было терять ни минуты – я схватил Юлию за плечи и взволнованно зашептал:
– Я пообещал твоему отцу, что ты вернешься сегодня домой. Пойдем!
– Эй, эй, что ты там молвишь! Я хочу ведать, я хочу ведать! – взвилась вдруг Наталья. Взмахнув белоснежными бедрами, она спрыгнула со своего места на другом конце дивана и в мгновение ока очутилась возле нас. В эту же секунду Юлия отстранилась от меня одной рукой, а другую – в которой держала за горлышко бутылку с пивом – резко отвела в сторону. Темная клякса выпрыгнула из горлышка, чтобы со смачным хлопком распластаться на футболке Наталья. Брызги оросили всех троих, а потерявшая равновесие Юлия неловко растянулась на ковре.
– УАААААА!!!!!! – в ужасе закричала Наталья.
– Не виновата, не виновата я, – затараторила Юлия, собирая себя с пола. – То Андрей меня толкнул!
– А вот и нет. Это ты меня толкнула! – возразил я.
– Престаньте спорить и помогите! – рассерженно вскричала Наталья.
Черно-белые волосы взметнулись наверх. Юлия воздела палец к потолку и сказала:
– Я те зараз принесу чистую кошулку15!
И убежала по сходам наверх. Сыпля проклятьями, Наталья пронеслась из зала в черноту коридора. Прямоугольник света выхватил из темноты девушку у зеркала. Со своего места на диване я видел, как Наталья, стоя в ванной, стаскивает с себя замаранную одежду. Под футболкой на ней ничего не было, кроме лифчика. В смущении я отвел взгляд в сторону. Впрочем, безуспешно – Наталья увидела меня в отражении.
– Русек, помоги девчине! – обернувшись, воззвала она. – Дай мне свою толстовку.
Что за ерунда? Зачем ей понадобилась моя толстовка? Разве Юлия не пошла за чистой одеждой наверх? В этот момент сверху донесся приглушенный голос дочери кузнеца: «Наталья, где твои чухи16? Не найду, не найду». Следом раздался грохот и гулкий звук от удара, будто что-то большое рухнуло на пол. Наталья вздохнула и разочарованно уронила голову ниже плеч. А потом меня опять пронзил ее острый взгляд.
– Ну что сидишь? Мне нужна твоя одежда! – приказала тоном, который не терпел возражений.
Я встал с дивана и, стараясь не сводить взгляда с потолка, подошел к Наталье. Попытался снять с себя толстовку, но она, как нарочно, не давалась – ладонь застряла в рукаве.
– Да ты дивись, что робишь! – со смехом сказала Наталья, – Або боишься на меня дивиться, так? Неужели голых девушек никогда не видел, хи-хи?
– Да видел я все! – угрюмо ответил я.
Вдруг где-то громко хлопнула дверь, и до нас донесся усталый, но приветливый мужской голос:
– Добры фечор, майн шнукипутц!
– Кууррчее! Мартин вернулся! – в голосе Натальи звучал ужас.
– Какой еще Мартин?
– Мартин, мой муж из Немец, – раздраженно бросила девушка, – Снимай шибко одежду, русек! Не можно, чтобы он так нас увидел!
Рука никак не освобождалась, и Наталья в отчаянии сама ухватила толстовку. Мартин тем временем напевал: «Майн перлхен, где ты есть?». Его шаги раздавались уже в коридоре. Ему нельзя было увидеть Наталью в таком виде, а меня – стягивающим одежду! Девушка уперлась пяткой мне в спину и сильно потянула рукав на себя. Толстовка наконец слетела, и девушка полетела в один конец, а я упал в другой. Кафель обжег холодом плечи: охватив руками тело, я понял, что впопыхах Наталья стащила с меня не только толстовку, но и футболку. Девушка беспомощно барахталась перевернутым майским жуком на полу напротив меня. В таком виде нас и застал Мартин: я, в одних брюках и носках, с голым торсом, и Наталья в лифчике, ее достоинства выделяются во всей пышной форме под светом лампы.
Немец, длинный и худой, с жиденьким пробором волос на голове, уронил на пол черное портмоне и прошептал дрожащим голосом:
– Майн перлхен, васисди…
Наталья подскочила и с натужной улыбкой принялась объясняться на немецком. Однако я видел, что дела плохи: лицо Мартина все более напоминало зрелый помидор. В его голосе вскоре заслышался треск и сполохи пламени, предвещавшие извержение похуже, чем было в Помпеях. Наконец, он отстранил Наталью и предстал перед мной. Грозно закатал рукава. Я поднялся с пола, и тогда оказалось, что Мартин ниже меня ростом примерно на две головы.
– Эйншульдинген, эйншульдиген, эстут мер ляйде, – забормотал я, протискиваясь к выходу.
Немец не обратил внимания на мои извинения и уже сжимал кулаки, на которых белели длинные худые костяшки. Между нами выскочила Юлия – как никогда вовремя.
– Хе-хе-хе, то все моя вина, – закивала она и потащила меня к выходу.
Мартин, размахивая кулачками, пошел вслед за нами. Наталья тянула его за рукав, и вся наша человеческая куча-мала потихоньку двигалась к выходу. Юлия отомкнула входную дверь, рванула меня за руку за собой. Немец остановился и бросил в сужающийся дверной проход: «Швахкопф». Снаружи нас окутала глубокая синева вечера, а на плечи легла вечерняя прохлада.
– Уф, всегда так с Натальей, – выпустила вздох Юлия, когда мы оказались на пороге перед домом.
– Что значит – «всегда так»?
– Ну всегда, когда в доме парни, она почему-то остается без кошулки. Как будто случайно, ведаешь?
– Думаешь, она…
– Ничего не думаю, – быстро прекратила такое развитие беседы Юлия, – Просто интересно. И все.
Некоторое время мы стояли молча, слушая прерывистое сопение друг друга. Юлия не показывала никакого желания идти домой. Действовать надо было осторожно.
– И что, в Прагу собираешься? – спросил я.
– Хочу, – поразмыслив, кивнула девушка, – Мои школьные приятели все уехали. До Немец, до Франции, вот до Чехии тоже. Там жизнь лепше, ведаешь. Больше денег, больше працы.
– Но Наталья живет здесь.
– Это сейчас. Раньше она в Праге долго жила. Працовала в девчинами… Нашла Мартина и захотела, чтобы он построил ей дом в Нагоре. Счастье дописало17, хе-хе.
– И ты тоже так хочешь? Кого-то найти в Праге?
– Да не знаю, чего хочу! Что ты пытаешь да пытаешь, русек! – взорвалась девушка.
Она отвернулась от меня. В этот раз молчание длилось долго. Как же мне уговорить ее идти к Григорию?
– А по правде – знаю, – сказала девушка тихим прерывающимся голосом, – По-просту бежать хочу отсюда. Не хочу быть рядом с татой, вот и все. Прага, Берлин, какая разница? Все одно. Только дальше отсюда.
Неопытность и жажда ярких впечатлений – плохое сочетание. Вот я был таким же – и Москва чуть не съела меня живьем. Хорошо, что вовремя выбрался. Наталья нашла в Праге немца, но что ждет там Юлию? Працовала с девчинами, значит. Звучало как-то расплывчато. Неожиданно для себя, я почувствовал, что волнуюсь за Юлию. Мне не хотелось, чтобы она ехала в Прагу. В рукаве был последний козырь.
– Григорий сказал: «Как придешь, дай мне в морду» – сказал я.
– Правда тата так молвил? – в удивлении Юлии слышался азарт.
– Точно тебе говорю. Нельзя упускать такой шанс. Возмездие ждет!
– Еще какое! – сказала девушка и смачно влепила кулак в ладонь. – Когда я была маленькой, он учил меня давать сдачи на случай драки. Но вот я выросла, а он мыслит, что у меня еще слабый удар. Ух, как он ошибается. Ходьмы, Андрей!
На следующее утро, как и было обещано, Григорий появился на крыльце дома Марцеля и Каролины. К моему удивлению, Юлия шла с ним рядом. Но что удивило еще больше – Григорий нес в руках меч дяди. Солнце играло бликами на лезвии цельного клинка. Удивительно, как быстро ему удалось перековать меч. Наверно, всю ночь работал. Увидев великана, Каролина ахнула. Я думал, это она при виде меча, но тетя бросилась тыкать Григория в огромный фингал под левым глазом.
– Кто тебя так? – в волнении спрашивала.
– Не поладили с листоношем, – неумело солгал кузнец, шмыгая носом.
Юлия зловеще ухмыльнулась, но так, что увидел только я. Каролина, наверно, тоже все поняла, но сделала вид, что поверила. Все четверо мы вошли в дом. Каролина достала холщовый мешок и закутала в него меч. Ушла с ним по сходам наверх. Вскоре вернулась, довольно отряхивая руки.
– Куда ты его отнесла? – спросил я.
– В шкаф положила, – будничным тоном ответила тетя.
– Но разве это не мурти Марцеля? Надо повесить на видное место, дать ему в руки… Он был так важен для тебя, а ты в шкаф положила?
– Это всего лишь предмет. Марчинцелю сейчас важнее мое внимание и забота.
– Каролка, ну ты даешь, – усмехнулся кузнец, – Что сталось? Твой хлопак поведал, что квестия жизни и смерти, а теперь – «всего лишь предмет»?
– Благодарю за работу, Григорий, – с уважением ответила Каролина, – Но кое-что изменилось. Вчера мне пришло письмо. А скорее – сообщение из прошлого. Напоминание о том, кто я. Ты ведь читал их, не так ли?
Она обращалась ко мне. Щеки мои запылали. Спасенную из огня коробку с письмами я оставил прошлым утром на столе – тетя не могла ее не заметить.
– Чего покраснел? Я рада, что ты спас письма. Я была не в себе, когда бросала пуделко в печь.
– Понимаю, почему.
– Понимаешь? Но ты не прочитал всего. Я оставила для себя последнее письмо. Ответ Агаты. После стольких лет она нашла меня. Понятия не имею, как. И захотела ответить.
– И что же она написала?
– Напомнила мне о том, что я забыла. «У ног моих краина достатка и красы… Длачего утекает сердце в околицы, далеки, еще дальши часы», – продекламировала Каролина, – Знаешь, кто написал?
– Мицкевич, – ответил за меня Григорий.
– Именно, – кивнула Каролина, – Я всегда чувствовала себя пилигримом. Даже во время жизни с Марцелем. Я не раз задумывалась – там ли я, где должна быть? Не пуститься ли мне снова в путь?
– А теперь?
– И теперь, – виновато развела руками тетя, – Мысли никуда не ушли. Только я понимаю, что свой дом нельзя найти. Его надо самому построить. А построить можно только вместе с другими. Нужно, чтобы вокруг были неравнодушные сердца. И сейчас они есть. Андрей взялся за поиск родственников, ты, Григорий, перековал меч. Мы стоим друг за друга, и в этом наша сила. Из такого места негоже убегать.
Каролина посмотрела мне в глаза. Удивительно, как преобразилась ее персона за прошедшие сутки! Сейчас в ее облике читалась сила и решимость – ничего общего с вялой неуверенностью и онемляющей тоской, с которыми я столкнулся по приезду. Вместо кашмирской шали на ней была надета женская рубашка из станушки и рукавов, с украшениями на подоле и красивыми поликами красного цвета на плечах. Передо мной стояла совсем другая Каролина – больше не испуганная девочка, чьих родных пожрало военное положение 80-х, а полноправная Хозяйка дома.
– Здорово, что вы так говорите, тетя Каролина! – воскликнула Юлия. – Я тоже мыслила, что надо часто встречаться! Мы так близко живем, а редко видимся.
– Так ты же уезжать собралась из Купав, – с удивлением бросила в ответ Каролина, – Как же мы будем видеться?
Юлия потеребила косички, слегка нахмурившись.
– Знаете, я немножко поменяла мнение, – будто нехотя произнесла она, – Тата, конечно, необразованный рольник, но нельзя все так бросать, убегать из дома. Я помогу тате с господарством, понемножку скоплю денежки, тогда уеду.
– И меня не спросишь? – вроде как с обидой спросил Григорий
Юлия картинно запрокинула голову, схватившись за подбородок – вроде задумалась. Наконец, вздох сожаления – впрочем, насквозь искусственный:
– Ну ладно, тата, спрошу. Куда же без твоего благословения?
Каролина рассмеялась, а мы вслед за ней.
– А что же мы чая не поставили? – спохватилась тетя и тут же начала суетиться у печи.
Как заговорили о еде, я вдруг вспомнил, что вчера сказала Юлия.
– А что, ты правда вегетарианец? – спросил.
– Маткоо… – протянул Григорий, схватившись за лоб. Я понял, что он не любит эту историю.
Юлия же, наборот, с видимым удовольствием на лице потерла руки. Судя по всему, наступил ее звездный час.
– Кажется, я слышала эту историю, – отозвалась от печи Каролина. – Что-то там с флачками.
– Ну Андрей-то не слыхал, – парировала Юлия. А ей уже не терпелось рассказывать, – Ну то слухай. Как-то, как я еще маленькой была, тата флячки собирался готовить. Забил корову, вытащил желудок, разрезал на полоски. А там столько всего скопилось в ворсинках – остатки травы, грязь, насекомые какие-то. Можешь вообразить, как смердело! А на дворе лето – оставить нельзя, пропадет. И знаешь, что сделал тата? Кинул желудок в стиральную машину, залил воды, бухнул полпачки стирального порошка и поставил на сильный отжим. Мама чуть в обморок не упала. Мне лет 13 тогда было. Я сидела на крыльце и хохотала. Через пару часов вытащил, значит – длинные жилистые куски, с которых ручьями стекала вода. Порезал, сварил суп. Только никто его не ел, только тата!