Глава охраны Sun & Son понял эту тактику и вскоре сменил подход. В ход пошли подсечки – но Мило лишь подпрыгивал. Последовал резкий выпад вперед ногой – а Мило крепко схватил ступню ладонями и крутанул вокруг оси. Зоран не растерялся: подбросил вторую ногу, опрокинул корпус и, раскрутившись в воздухе юлой, приземлился на ладони. Встал на ноги – перед ним опять улыбающееся лицо Мило.
– Ты знаешь много приемов, – одобрительно произнес он, – Но что толку, если в тебе нет страсти?
Лицо Зорана покраснело от вспыхнувшей ярости. В конце концов перед собой он видел тело парня, который был немногим моложе его. Рощу прорезал нарастающий вопль гнева, а тело Мило прорезал первый удар. Сокрушительный снаряд кулака врубился в солнечное сплетение, сложил Мило пополам. За ним последовал еще один выстрел, сильнее прежнего, теперь кулаком в лицо. Мило упал на землю и судорожно стал хватать ртом воздух. На щеке его уже зрел огромный синяк. Несмотря на это, он обернулся на Зорана и, отхаркивая кровь, хрипло рассмеялся, почти в экстатической радости:
– Наконец-то! Ярость, страсть! Теперь мы можем драться на равных! Сравним, чей огонь в сердце пылает ярче!
– А тебе не хватит? – спросил Зоран.
В его взгляде читалось сожаление, смешанное с отвращением, когда он глядел на поверженного (по его мнению) соперника.
– Хватит?! – закричал Мило, – Мы только начали! Сейчас я покажу тебе, как мы делали в Москве!
– А?
Мило поднялся на ноги, как ни в чем ни бывало. Казалось, его не смущала ни капавшая с лица, из губ кровь, ни невозможность отдышаться. Несмотря ни на что, он стоял на ногах!
– Ты думаешь, достаточно помесить это хлипкое тело, и все? – спросил он Зорана, – Что достаточно угнетать плоть врагов своих, и их дух погаснет сам по себе? Нет! В этот момент дух и разгорается сильнее всего! И я.. я не сдамся, даже если из меня будут валиться кишки. А ну иди сюда!
И Мило рванулся вперед – чистая энергия, чистый дух. В его действиях на первый взгляд не было никакого направления, его удары не следовали никакому вычурному стилю – это был выброс дикой, примитивной ярости. Зоран пытался уворачиваться, отбиваться, ставить блоки, но он никак не мог предсказать хаос атак Мило. Удары сыпались безостановочно, с разных сторон – ногами, руками, с разворота, в подкате, с прыжка. А Зоран только отступал перед лицом этого шторма. Это не были слабые, в пол-силы удары, рассчитанные на измождение противника – каждая атака была выверенным силовым толчком, призванным смять оппонента, поставить его на колени. Зоран держался как мог, но вскоре он стал выдыхаться. Мощный удар с разворота по задней стороне бедра повалил его на землю. На слабеющих локтях он едва поднял торс, но Мило ступил ему на грудь башмаком.
– Но как? – прохрипел Зоран, – Ты же… ты же так слаб…
– Все потому что ты веришь в превосходство тела. Что есть тело? Инертный кусок мяса, если его не поддерживает пламя духа! А твой дух слаб, потому что вера твоя основана на лжи, Зоран.
Впрочем, не сказать, что победа далась легко и Мило. Он тяжело дышал, со лба его катились, падая на землю, крупные капли пота.
– Но за что, за что ты сражаешься? – продолжал Зоран, – Почему твой дух так силен?
– За то, чтоб не было на земле таких, как ты!
Мило схватил с земли камень и занес его над головой врага. Зоран покорно закрыл глаза. Все было совсем как тогда, с Загребайло…
– Стоп!
Камень остановился в считанных сантиметрах от головы Зорана.
– Нет, это не совсем верно, – сказал я, – Я не дерусь с ним просто, чтобы убить. Я дерусь с ним, чтобы защитить свою семью.
– Называй как хочешь! Мы боремся со злом!
Зоран глядел на меня как на умалишенного. Действительно – с его точки зрения выглядело, будто человек говорит сам с собой. Да, впрочем так оно и было. Но для меня это был момент невероятного озарения. Я смог забрать у Мило контроль над собой! Впрочем, не до конца, и мы спорили. Но все-таки! Я больше не закрывал глаза в неведении, ужасаясь его действий. Я активно оценивал их.
– Я порву любого, кто сделает хоть что-то матери, брату, отцу, – продолжал я, – Но я не…
– Ну тогда прибей его, не стой истуканом! Смотри, сейчас он встанет!
– Нет, Мило, – покачал я головой, – Мы не будем убивать. Несмотря на то, что он совершил… Да, черт! Несмотря на то, что любой человек совершил, он имеет право на раскаяние!
Я даже не знаю, что двигало мной в момент, когда я это говорил. Слова будто сами шли из глубин моей сущности. Огонь в моем сердце, как называл его Мило, активно противился убийству и говорил о прощении.
– Раскаяние?! Боже, ты до сих пор так наивен. В этом мире есть овцы и волки, ничего посередине! Смотри, что стало, когда я пожалел бедную овечку? В какую пучину страдания погрузился этот край из-за взращенного мной монстра?
– Человек имеет право на прощение, – твердо повторил я, – Зоран должен признать свою вину. Признать, что был неправ, доверившись Лукасу.
Я повернулся к Зорану и сказал уже в его сторону:
– Я знаю, что у тебя были сомнения. Ты не хотел стрелять в нас, ты не хотел нас убивать. Тебе не нравился приказ, который тебе дали. Так почему ты все еще поддерживаешь Лукаса?
Зоран, видимо, уже смирился с моей странностью (или просто устал удивляться). Он отвел в сторону башмак, пригвождавший его к земле, и медленно поднялся на ноги. Он мог броситься на меня, снова вступить в драку – но этот солдат опустил голову и произнес:
– Ты прав, что мой дух слаб. Сомнения насчет Лукаса были у меня всегда. Мне не нравились его последние приказы. А когда он приказал ввести военное положение и захватить край… В глубине души я знал, что он творит зло. Но какой у меня был выход? Куда мне было пойти, если бы я не подчинился? Да я и знал, что просто так он меня не отпустит.
– И что? Что бы он тебе сделал, если ты ушел? Ты тренированный солдат, Зоран. Ты должен был давно схватить Лукаса и отдать его под суд. Еще тогда, в Германии. А теперь смотри, сколько невинных людей пострадало!
Мои слова больно ударили Зорана. То, что я говорил, было обычным здравым смыслом, но для его сердца, обросшего панцирем самообмана, это были разрушительные удары молота. И вся его прошлая жизнь крошилась на части под этом напором. Только сейчас он видел своего хозяина в истинном свете.
– Ты… или Мило, я уж не разберу, верно сказал. Меня спасли от верной смерти, а я стал творить то, что делали мои убийцы. Я видел, я знал, что поступаю не по совести, но ничего не делал!
– Самоуничижение не поможет, – оборвал я, – Помоги мне взять Лукаса.
Я был уверен, что он согласится, но Зоран покачал головой:
– Не могу.
– Но почему?
– Я отдам приказ солдатам, но что дальше? Вы отдадите нас европейскому суду. Я буду преступником, да все мы будем преступниками. А эти ребята… – он обернулся на своих поверженных солдат, – Только следовали моим идиотским приказам. Я не хочу, чтобы их судили. Я могу приказать своим солдатам сложить оружие. Но я не хочу отправлять их на бой с Лукасом.
– Борис решит, что будет с тобой и твоими людьми, – ответил я. – А теперь скажи своим солдатам, чтобы сложили оружие. По всему краю!
Зоран кивнул. Он стащил с пояса рацию и слабым, срывающимся, голосом начал отдавать приказ о капитуляции. Я тем временем бросился снимать наручники с Каролины и Григория. А по роще разнесся голос отца:
– Андрейка, ну даешь! Яко волк вальчил37!
Каролина закивала, потирая запястья:
– Андрей, я такого не ожидала от тебя. В добром смысле, ясно. Как ты его – хрясь, бац, бдыщь! А потом как повалил!
И она стала показывать, как дрался Мило. Ее охватил энтузиазм ребенка, который увидел что-то захватывающее.
«Ну наконец-то. Хоть кто-то видит меня как доблестного воина, а не как хладнокровного убийцу»
– Поправка. Видит нас, Мило.
– Только с кем это ты все время разговариваешь? – с подозрением спросила Каролина. – Да еще убить всех грозился. Я волнуюсь за тебя, Андрей…
К счастью, продолжать неудобный разговор не пришлось: ко мне подошел отец и, кивая на Зорана, шепотом спросил:
– А что, мы с Вонским теперь друзья, как ты его одолел?
– Не совсем, – сказал я. – Но угрозы краю от него нет.
Зоран тем временем закончил переговоры и тоже подошел к нам. Вид у него был угнетенный: он не смотрел нам в глаза и плотно держал ладонь на шее, закрывая шрам. Будто ему было стыдно именно за него.
– Я отдал приказ солдатам собираться в «Малинке», – произнес он, – Они освободят всех заложников. Приказы Лукаса они слушать не будут.
– Что ты планируешь делать? – ответил я.
– Поступайте со мной, как хотите. Как принято… у вас в крае, – отрешенно сказал Зоран, – Но я хочу, чтобы моих солдат не трогали. Дай им уйти.
Я покачал головой:
– Как я и сказал, решение останется за Борисом.
Вступил отец:
– Андрейка, как ты ему верить можешь? Он нас пострелять хотел!
– Зоран раскаивается, отец. Я верю ему.
На губах закаленного солдата появилась горькая усмешка:
– Раскаяние… Интересное слово. Очень точное. Можете не волноваться – я даю слово, что ни я, ни мои солдаты никого больше не тронут.
«Твой отец говорит правильно. Откуда ты знаешь, что он раскаялся? Эта змея ударит нас в спину, когда мы поедем разбираться с Лукасом!»
– Не ударит. Григорий проследит за ним, – сказал я и обернулся на великана, – Я правильно говорю?
Григорий позади нас собирал автоматы и стаскивал бесчуственных солдат в одну большую кучу.
– А как же? – усмехнулся кузнец, – Свяжем, посадим в пивницу38.
– Пивницу? – удивился Зоран.
– Это не та пивница, о какой ты думаешь, – покачала головой Каролина, – У Григория там вот огромные пауки и смердит козьим говном.
– Ничего не смердит! – оскорбился Григорий. – У меня даже коз нет!
И пока он с оскорбленным видом смотрел в небо, я спросил то, что уже давно вертелось на языке.
– Григорий, как ты вообще здесь оказался? Без тебя не жили бы уже.
– Да перестань, Андрейка, – отмахнулся великан, – Ты так легко Зорана положил, с этими болванами в раз справился. А я помогал Каролке лошадей вести, как она ехать к вам собиралась, шел с повротом39 недалеко от рощи. Заслышал шум, гляжу – Зоран ведет вас под дулами, да еще солдаты с ним. Ну я сховался и зашел с тылу.
– Счастье, что ты был, Григорий! – от избытка эмоций я схватил ладонь размером с наковальню и энергично ее застряс.
– Зоран, последнее, – обратился я к притихшему Зорану, – Нам нужны ключи от твоего джипа. Мы едем в Бойков. Ты сказал Лукасу, что его охрана больше не на его стороне?
Он покачал головой.
– Нет, я ничего не говорил ему.
Зоран простер ко мне ладонь с ключами, но вдруг замер. С напряжением взглянул на меня, сказал:
– Обещай, что не убьешь Лукаса.
«Я не могу этого обещать»
Я промолчал, взял ключи, и вместе с отцом мы пошли к джипу. Клокочущий вихрь облаков над нами расколола молния, небеса разверзлись, и на нас посыпались огромные капли дождя. Впереди нас ждала решающая встреча.
***
Отец гнал джип как одержимый. Всю дорогу до Бойкова он не отпускал ноги с педали, благо встречного потока почти не было. Вдобавок к тому, дождь молотил по стеклу, застилал серой пеленой дорогу впереди. Чудо, что мы так быстро примчали к столице, да еще не съехали куда-нибудь в кювет.
На въезде в город встретили солдат Зорана. Батя не замедлил ход. Они, впрочем, лишь проводили нас безразличными взглядами из кабины такого же джипа. Зоран сдержал слово: трогать нас никто не собирался. Я ожидал, что отец сбавит скорость на улице Трех братьев (я отказывался называть ее улицей Кацпера Собепанка), но ничего подобного – мы пронеслись по главной улице так, словно это был автобан. К чести отца, водил он первоклассно. Никакого смущения на лице, будто езда по городу на сумасшедшей скорости, с резкими нырками в сторону и прохождением в миллиметрах от машин, была нормой. С другой стороны, не гнать было нельзя: на кону стояла жизнь Матея.
За мгновение до смены огней светофора мы вылетели на поворот к главной площади. Отец быстро выкрутил руль и огромный тяжеловесный джип каким-то чудом ушел от столкновения со стартующими на «зеленый» машинами. На брусчатой мостовой в центре города он все-таки сбавил скорость. Вокруг десятками голосов затарахтели камни под колесами. Видимая сквозь стекло узкая улица заходила вверх-вниз, будто началось землетрясение.
Со стороны площади все громче раздавались голоса. Люди что-то гласно скандировали. Что там творилось? Я в нетерпении крутился на сидении. А вдруг?! Вдруг уже случилось! Я боялся думать, тем более говорить вслух, но все, что занимало меня в последний час – это судьба Матея. Наконец, здания расступились, отец резко ударил по тормозам, и скользя заблокированными колесами по камню мы выехали к площади перед торговым центром. А там нашим глазам предстало то, что можно описать лишь словом «столпотворение».
Звуки грома смешивались со звуками выстрелов, а огромная толпа людей истерично металась по всей площади, словно морские волны в шторм. «Убийца!», «Масакра!» – неслись крики. Люди бежали, спотыкались, падали и вставали. Наш джип они, казалось, вовсе не замечали. Кто-то просто перебежал через него, запрыгнув сначала на капот, потом на крышу. Это безумие рвущихся в стороны человеческих тел продолжалось, кажется, около получаса, хотя на деле прошла пара минут. А затем площадь опустела. За исключением двух фигур, на ней никого больше не осталось. Возле гротескной скульптуры Смока на той самой сцене, откуда пару дней назад он обещал краю процветание, стоял Лукас. Он смотрел на неподвижное тело, лежавшее лицом вниз у его ног.
Как только я увидел эту картину, у меня внутри похолодело. Этот человек, что лежал у его ног… Неужели! Нет, этого не могло быть! Холод страха быстро сменился волной обжигающего гнева, я с силой распахнул дверь джипа, чтобы рвануться, наказать ублюдка! Но меня остановил отец. Крепкая ладонь (удивительно, как к нему вернулась сила всего за несколько часов) обхватила мое плечо, хорошенько так тряхнула. Я обернулся: отец приложил указательный палец к губам, а затем показал им в сторону дракона. Холодный дождь немного охладил мой пыл, и я обратил взгляд в направлении его указки.
То, что я увидел, наполнило мое сердце радостью, но одновременно ощущением чего-то запредельно гнусного. Между лапами дракона была распростерта фигура подвешенного за запястья человека. Это был Матей. Судя по вздымающейся и опускающейся груди его, мой брат был все еще жив.
– Андрейка, у него пистолет, – сказал отец, кивая на Лукаса. – Треба тут хитрость вымыслить.
– Неважно, что пистолет, – прорычал я, – Конец ему!
– То я видел, как ты с Зораном вальчил, – покивал отец, – Но Лукас тебя зобачит40, и од разу в Матея пальнет. Опасно.
Тут отец был прав. Чей бы труп ни лежал у ног Лукаса, у меня было мало сомнений насчет убийцы. И предсказать ход мыслей этого безумца сейчас было невозможно.
– Какой у тебя план? – быстро спросил я.
Отец нахмурился. В первый раз за тот день я увидел его серьезным. Он действительно напряженно думал, понимая вес грядущих действий.
– Зробимы так, – наконец проговорил он, – Он на разе нас не зобачил. То я пойду с ним говорить. Ты зайди с обратной стороны Смока, заберись на него, освободи Матея.
– А ты?
– А я болтать буду, цо?
Он сказал это небрежно, почти бросил. Но мне уже становилось ясно, что весь его план состоял в том, чтобы спасти своих сыновей. Он намеренно открывал себя Лукасу, чтобы отвлечь внимание от нас.
– Освободимся, – спешно сказал я, – А потом что? Лукас безумен, нужно его…
Я замялся, стараясь подобрать нужное слово. Мило уже рвался вставить слово, но я не решался его произносить. Отец подмигнул:
– Все будет добре. Спасай брата.
Сказав так, он вышел из-за джипа и под непрекращающимся ливнем пошел на встречу со старым другом. Встречу, которая могла стать для него последней.
Мне трудно было примириться с его самоубийственной затеей, но выбирать не приходилось. Размышляя здраво, отец был прав. Даже если не удастся уговорить Лукаса на мир, по крайней мере, Матей будет спасен. А вдвоем мы с ним уж справимся. Выглядывая из-за стороны джипа, я дождался пока отец подойдет к Лукасу. Они заговорили, но я ничего не слышал с такого расстояния. Отец осторожно обошел его, направляя взгляд в сторону от меня. Настало время действовать!
Ботинки (или то, что от них осталось) скользили по мокрым камням, ноги разъезжались, пока я бежал к спине Смока. Лукас не мог меня видеть – он стоял спиной к дракону, точно как замыслил отец. Я уже подбирался к шипастому хвосту, как заслышал оттуда их разговор. Они говорили по-польски, видимо, это был обычный язык их общения со времен учебы в Кракове. Для удобства восприятия я привожу их разговор здесь в русском переводе:
Лукас (клокочущим от гнева голоса): По что явился? Ты знаешь, что я желаю твоей смерти, Збигнев. Почему мне не пустить тебе пулю в лоб прямо сейчас?
Отец: Я здесь, потому что еще надеюсь на встречу со старым другом.
Лукас захохотал, каким-то обреченным и совсем безрадостным смехом. Будто его легкие просто гнали воздух, а сам он не испытывал при этом никаких эмоций.
Лукас: Ваша семейка – это нечто, должен признать. Что ты, что Андрей. Вы что, святые какие-то? Я хочу вас убить, уничтожить! А вы ко мне с распростертыми объятьями.
Отец (кивая на тело): Его ты тоже хотел уничтожить? Кто этот несчастный?
Лукас (как бы небрежно): Солдат Зорана. Не послушал меня…
Отец: Ты приказал ему стрелять по толпе?
Лукас: Да, приказал! Толпа обезумела, сошла с ума.
Отец: Интересно, почему бы это?
Лукас (с раздражением): Какая разница! Люди вообще глупы! Они нуждаются только в комфорте. Я дал им жилье, я дал им еду в супермаркетах! Больше не надо ковыряться в навозе целый день! Пахать в огороде с утра до вечера! Жизнь удовольствий! Всего-то и нужно – только подчиняться мне, их покровителю.
Отец: И все-таки в этих людях осталась толика нравственности, чтобы не принимать твоего варварства.
Лукас: Ты наивен. Всегда и был, впрочем. Изобилие – самое великое оружие на свете. Получше танков и пулеметов. Людям плевать на все, когда они сыты и довольны, когда у них есть комфортное жилье. Они могут ворчать, но не более. Сытые восстаний не устраивают. То, что здесь произошло – единичный случай.
Из разговора следовало, что Лукас знал о приказе Зорана сложить оружие. Тем удивительнее были его заявления – как мог он считать себя хозяином Нагоры без армии?! Я, тем временем, начал свое восхождение на Смока. Схватился за неровную, выпуклую поверхность драконьей спины. Осторожно находя ступнями опору, медленно стал подтягиваться наверх. Со спины было очень неудобно забираться, руки скользили, и я, крепко ухватившись за один из верхних выростов-гребней, левой ступней нащупал нижнюю лапу. Беседа внизу тем временем продолжалась.
Отец: Лукас, я помню, что случилось тогда…
Лукас (нервный срывающийся вопль): О, еще бы ты не помнил! Но дело не только в моих пальцах. Видишь, я хочу ваш миф уничтожить. Или переписать, как знаешь.
Отец: Миф о Трех братьях?
Лукас (с жаром): О них, о них самых! Как там было: три брата победили дракона на горе, а затем один из них превратился в Чорно сонце? Точно так! Палил он, видите, сильно. Но ведь он делал это ради людей, чтобы им, неблагодарным, было хорошо. Что делал Брат-сонце в это время? Слонялся неизвестно где. Полная безответственность. А потом он приходит и просто побеждает Чорно сонце. Который трудился на их благо в поте лица! Где здесь мораль?
Отец: Брат-сонце пришел на его место, и сделал настоящее добро людям.
Лукас: Им стало слишком холодно! Раньше было очень жарко, а теперь слишком холодно. Люди неблагодарны, Збышек, что бы ты ни делал – вот мораль! И я хочу изменить эту легенду.
Отец: Для этого затеял эту свою… (он заколебался) «казнь»?
Лукас: Именно. Видишь ли, начали говорить, что Матей – Брат-сонце. В народе, то есть. Нет-нет, курва, он всего лишь человек! И он проиграл свою борьбу. Но это не все. Нужно изменить саму легенду. Я построил в Нагоре музеи, в которых эту легенду рассказывают по-другому. Брата-сонце в ней уже не будет.
От этих слов у меня едва не ослабла хватка. Я уже взялся за верхние лапы дракона, подтянулся наверх, но ладонь соскользнула, и я чуть не упал на землю. Вовремя успел выбросить вторую руку и ухватиться ей. Снова подтянулся, оказавшись лицом к лицу с братом.
Матей выглядел ужасно. Лукас (или какой другой больной придурок по его указке) плотно привязал руки брата веревками к лапам дракона. Под правым глазом его краснел синяк, из которого сочилась кровь. Одежда висела лохмотьями, словно его волочили по камням, на оголенным теле виднелись царапины. Он был без сознания, но жив. Стараясь сохранить равновесие, упершись ступнями в неровные выступы лап, я потянулся развязывать веревки. Снизу гремел голос отца.
Отец: Ничего ты не убьешь, Лукас! Люди видят правду, какими бы глупыми ты их не считал. Сытость, комфорт ничего не значат, когда на их глазах творятся преступления. Ты это только что увидел на этой самой площади.
Лукас (злобно): Да пусть и так!
Отец: Сложи оружие. Прекрати это безумие. Еще не поздно, Лукас. Ты ведь так много сделал для Нагоры.
Лукас: Ты правда такой дурак? Борис был тот еще идиот – он думал, я строю какие-то планы продажи оружия, наркотиков – но с тобой никто не сравнится. Прежде всего, я хочу только мести! Вся моя жизнь подчинялась этому моменту! Моменту, когда я своими руками прикончу ублюдка, укравшего у меня жизнь! Долгие пятнадцать лет я ждал этого момента.
Отец: Но к чему тогда строительство, развитие в крае? Только чтобы ты смог воплотить в жизнь месть свою?!
Лукас: Из-за Матея я лишился нормальной жизни! Я только возвращаю долг! Разве это несправедливо?
Отец: Но что дальше? Ты готов пойти на убийство множества невинных людей ради своей мести!
Лукас (вкрадчиво): А пусть и так. Моя жизнь не имеет больше никакого значения. Все эти люди, что здесь живут – мне плевать на них. Я бы и сам их пострелял, если бы не разбежались.
Отец: Это действительно безумие, Лукас.
Разговор накалился до предела, и я чувствовал, что развязка близка. Нужно было срочно прийти на помощь отцу! Мне удалось отвязать правую руку Матея, он беспомощно повис на привязанном запястьи левой. Я потянулся к левой руке. Отец все это видел и еще тянул время.
Отец: Так давай решим все по старинке, на кулаках! Помнишь, как мы дрались тогда, в Кракове?
Лукас (презрительно): Ты всегда проигрывал. Это меня и бесило: я был лучше во всем – в драках, в учебе, с бабами. А ты сломал мою жизнь! Ты, неудачник по жизни!
Отец: Я, может, был и неудачник, но знал, чего хочу. Я на Запад, за всем этим комфортом, ехать не хотел. Я о семье своей хотел позаботиться. Вот ты думаешь, комфорт – самое важное в жизни? Потому и довольно было в Нагоре каждому дать комфорт, чтоб слушались тебя? Нет, здесь люди не такие. Молодые, может, и клюнут. А кто сюда корнями врос – те знают, что важен труд, труд на общее благо. А комфорт… То дело десятое.
Лукас (с нескрываемым раздражением): Хватит болтать! О семье заботился, говоришь… Вот посмотри, что я сейчас сделаю с твоей семьей!
Подняв руку с пистолетом, он резко развернулся к Матею. Мгновение – и гримаса ненависти прочертила его лицо, когда он понял, что происходило все это время у него за спиной. Я же как раз достаточно ослабил веревки, чтобы ладонь Матея проскользнула в нее. Стараясь подхватить брата, я соскользнул с лапы дракона, и мы вместе полетели вниз. Оглушительно грохнул выстрел, вскричал отец. Что произошло?!
Лапы-отростки монстра встретили мой бок, тот отозвался глухой болью. Мы с Матеем рухнули на асфальт. Я вскочил почти мгновенно, лихорадочно ища на себе или на брате следы ранений. Но мы были целы. Я мгновенно обернулся в сторону Лукаса. Батя лежал на земле рядом с ним, распластав руки, лицом вниз, дождевые ручьи из-под его головы текли багряного цвета. Из дула пистолета в расправленной руке Лукаса вырывался слабый дымок.
– Мертв, – бросил он звуком опускающейся гробовой плиты.
Ладони у меня тряслись. Я сжал их в кулаки, чтобы унять вспыхнувшие эмоции. Лукас смотрел на тело отца каким-то бессмысленным взглядом, будто сам не мог поверить в то, что произошло. Потом посмотрел на меня, вздернул плечами, повторил:
– Мертв, – и быстро, почти нервно, добавил, – А впрочем сам виноват.
– Ты убил его, – прорычал я, сам не узнавая своего голоса.
– Он бросился под пулю, – отмахнулся Лукас, – Не хотел я… Да какая разница? Выбери ты его вчера в пещере, и так пришлось бы убить.
– Так мало значит для тебя человеческая жизнь? Да я уж знаю, что мало.
– Вот именно, что он был всего-то человек! – вдруг вскричал Лукас. Переходы из спокойствия в гнев в нем были спонтанными и могли напугать, если не был к ним готовыми. Но я уже ничего не боялся. А Лукас продолжал, забывшись, – Обычный человек, человечишка даже! Чем он лучше меня? Кровь из него гляди как хлещет!
Я рассмеялся. Обстоятельства были странными, даже ужасными, если посмотреть со стороны, но удержаться было нельзя. Лукаса мой смех тоже удивил, он посмотрел на меня как на безумного.
– Прав был отец, прав, – сказал я, – Ничего ты не убил. Причем здесь вообще мой отец?
– Ну мы же про него говорим! – чуть не рявкнул Лукас. Сейчас он больше напоминал загнанную в угол собачку, хотя в руке у него и был пистолет.
– Нет, – усмехнулся я. Косая улыбка исказила мое лицо, заставила Собепанка вздрогнуть, на секунду опустить пистолет, – Мы говорим про мою семью!
– В смысле?! – стараясь скрыть невольный испуг, вскричал он.
– Это у нас в крови, видишь, – продолжал я, – Биться с такими тиранами, как ты. Мой отец не был героем? Ну и что ж! Зато героем была маленькая девочка Каролина! Героем был Карол! Да что уж, мой брат Матей – герой! А сколько еще героев, о которых я не знаю! Сколько их скрывается в поколениях моей семьи, если поглубже копнуть.
Я говорил это и чувствовал, как во мне крепнет сила. Странно – еще несколько минут назад я хотел разорвать Лукаса на части – ой как хотел! – но вдруг понял, что он того и ждет. Дай я волю кулакам, я бы показал всю правоту его идеи. Идеи о безрассудной, погружающей людей в безумие, мести. Но я сдержался – и тогда вот эта смерть, это вероломное убийство – не значили абсолютно ничего. Хотя у ног моих лежал родной отец.
Я сделал один уверенный шаг к Лукасу, сделал второй. Он направил на меня дуло пистолета, но как-то слабо, боязненно.
– То, что важно – это истории, Лукас, – сказал я, – Мой отец, может, и был простым человеком. Он ошибался, грешил, поддавался сиюминутным желаниям. Но он хотел чего-то большего, чем комфорт, чем деньги. Даже большего, чем власть. Он хотел дружной и большой семьи. Семьи, в которой один за другого встанет горой! А расскажи мне ты о своей семье? О своих героях. Или о злодеях. В кого ты такой, Лукас?
– Да ни в кого! – визгливо пропищал он. Пистолет в руке прыгал вверх-вниз, он и выставил его так, будто это был какой-то щит, – Не знаю я вообще ничего про семью! Отцу на меня все равно было, он даже о маме не заботился! Она умерла, а он все пить продолжал!
– А твой дедушка?
– Мертвы! Все мертвы! – бормотал он раздраженно, – Да какое мне дело до них, до мертвецов?! Я выковал свой путь без них! Сам!
– И куда он привел тебя, этот твой путь? Что дальше, Лукас?
Я стоял уже почти вплотную к нему. Пистолет был нацелен мне точно в грудь. Надави он на крючок – и мне конец. Но Лукас медлил.
– Вот она, твоя месть… – сказал я, пристально глядя ему в глаза, – Надеюсь, ты рад. Что дальше?
Он не мог выдержать моего взгляда. Огромные, распахнутые, налитые кровью, глаза его выражали какое-то особое безумие. Так смотрит загнанный зверь, который еще чувствует свою силу, но понимает, что выхода нет. И он искал, куда бы этот последний всплеск, последний акт своей необузданной ярости применить. Хлестал дождь, атмосфера нагнеталась – как в небе, так и между нами. И вскоре последовало разрешение.
На площадь ворвался грохот шин по камням, а вослед ним вылетела ярко-синим пятном резвая «Пума». Свист тормозов, машина описала оборот вокруг оси, оставляя на плитке черные полосы и, наконец, полностью встала. Запах дождя сменился гарью от шин. Дверь словно отбросили изнутри мощным толчком, водитель вылетел наружу. Запыхавшаяся, с растрепанными волосами и красным лицом, передо мной появилась мама.
– Андрей! Солдаты нас отпустили! Меня, Дарью, всех! Я сразу примчала с хостела! Слышала про казнь… Что здесь? – пулеметом сыпала она слова, не разбирая что происходит.
Затем увидела тело отца, и руки, которые она держала у груди, упали, словно к ним вдруг привязали огромные булыжники. Мама бросилась на мокрую плитку, схватила его вихрастую голову, всю орошенную кровью, и крепко прижала к своей груди.
– Збышек! – надрывно кричала она, – Збышек, жив?!
Но он не отвечал, голова его безвольно двигалась в маминых ладонях, словно это была марионеточная кукла. Из «Пумы» вышел Дима, подбежал к нам и помог подняться Матею. Тот был слаб еще после несостоявшейся «казни» и едва держался на ногах. Он с благодарностью кивнул Диме и с вызовом глянул в сторону Лукаса.
– Збышек, вставай! – взывала мама, – Вставай! Умоляю! Прошу тебя!
Голос ее, звенящий, на грани слез, пробирал до самого сердца, хватал и скручивал все внутри. Мама видела отца впервые за шесть лет, точно так же, как и я. Только она не видела его живым.
– Лайдак! – в забытьи кричала она, – Лайдак ты! Но все равно любила тебя!
И вдруг… Вихрастые кудри на его голове дрогнули. Шея приподнялась, он развернул к ней лицо, сухими губами прошептал:
– Но то, курче, жиемы.
Во всеобщем онемении – в том числе и Лукаса – мы наблюдали как Збигнев Бончик упирается дрожащими ладонями в землю и, расправляясь, встает во весь рост. Лицо его выглядело страшно: прошедшая пуля разорвала часть переносицы, выбила правый глаз вместе с веками, так что на его месте зияли багровые ошметки мяса, из которых непрестанно била кровь. Багровые ручьи скатывались по одежде, расплываясь в потоках воды у его ног.
– Лукас, еще не скончили вальчить! – заревел он из последних сил, – Хлопаки, дайте…
И он попытался шагнуть в его сторону, но резко упал на колено. Силы быстро покидали его. Мать бросилась к нему, потянула за плечи. Она снова плакала, но теперь были это слезы радости.
– Господи, пойдем! – кричала она, бросаясь на колени, хватая его, – Пойдем, в машине аптечка есть! Перевяжу!
– Зоставь! – отмахнулся он и, шумно дыша, прокричал, – Хлопаки… Хлопаки не справятся!
Но тут через дождь прорвался знакомый звонкий голос:
– Справимся, батя!
Дима уверенно схватил отца под руку, рывком поднял на ноги и обнял что называется «в охапку». Но всего на секунду, затем отошел – и настала очередь Матея. Боже, они ведь не видели его шесть лет, как и я…