Я положил ладонь прямо за ее спиной. Все готово к действию. Обнять ее сейчас? Я не знал. Не решался.
– Глянь на меня. Как старая бабушка ворчу, – горько посмеялась она, – Но все это уже в прошлом. Сегодня последняя распродажа. Боже, надеюсь идея с фастфудом сработает. Иначе не знаю, куда мне с этими картинами и куклами…
Сейчас! – зажглась лампочка у меня в голове. «Обними ее сейчас» – говорил внутренний голос. Я уже видел свою руку на ее тонком плече, видел как она с неохотой, но все же медленно кладет кудрявую голову с вьнками темных волос мне на грудь, как я медленно наклоняюсь для поцелуя, как мои губы… Но только я поднял ладонь, Дарья взметнулась со своего места и вихрем развернулась в мою сторону. Маленькие ладошки сомкнулись с оглушительным хлопком, во взгляде – ни капли меланхолии и грусти, наоборот – задорная ослепительная улыбка. Начавшая движение ладонь бессильно упала на стол.
– Начнем работу! – воззвала она и стала делать движения вверх-вниз руками, будто передразнивая тяжелоатлетов.
Она умчалась к входной двери и позвала Дороту. Начали распределять обязанности. Точнее, Дарья начала.
– Дорота – бери кукол и бережно-бережно клади их в коробки. Андрей – носи коробки и картины. Самая важная работа будет у меня – давать указания.
И мы взялись за работу. Я носил большие громыхающие коробки с картинами и куклами к автобусу и расставлял их внутри. Салон забили полностью – я даже не представлял, что Дарья написала столько картин. Маленькие сумки с магнитиками и фигурками рассовали в бардачок и в закуток под ногами на переднем сидении.
– Вроде все, – задумчиво сказала Дарья.
Навьюченная машинка низко пригнулась под весом к земле, жалостливо глядя на нас большими круглыми фарами.
– Ах да, совсем забыла, – спохватилась Дарья.
Исчезла в магазинчике и вернулась с потрепанным букетом маргариток в руках. Мы забрались на потертые сидения, Дарья завела двигатель и, часто, чуть не панически, оглядываясь, стала сдавать назад, выворачивая руль. «Дода, Дода, сейчас мы врежемся, ой-ой-ой» причитала она, пока мы, наконец, не выехали на дорогу.
– Пристегните ремни, – скомандовала она, – Следующая остановка – логово страшного дракона!
***
Ехать оказалось недалеко. От Скарбницы, вверх по Триглавской… то есть, имени Кацпера Собепанка, и вот, после короткой тряски по булыжной мостовой, Дарья свернула на гладкий асфальт. Низкие деревянные здания расступились, открыв вид на безыскусную стеклянную коробку торгового центра. Дарья припарковала автобус на стоянке, я выбрался наружу и подошел ближе к сверкающему исполину.
Огромный синий купол торгового центра венчали большие красные буквы «СМОК». Высокие стойки с пестрыми рекламными баннерами, словно камни Стоунхенджа, окружали здание. Выложенная серой плиткой площадь была наполнена топотом тысячи ног. Сквозь прозрачные стены можно было видеть, как люди присматривали платья и костюмы в белоснежных салонах одежды, выбирали, через стекло блестящей витрины, новый телефон или компьютер или тасовали безделушки в отделе сувениров, решая что «ему» или «ей» понравится больше. Другие собирались группами на скамейках вокруг площади, бросая в воздух громкие возгласы и смех.
Рядом, громко цокая каблуками, прошла группа девушек. Подведенные жирным черным гелем ресницы, алые пятна губ: излишнее количество косметики сразу выделяло их из толпы.
– Ой, видала тут платья какие? А стоят копейки! – громко кричала одна другой на русском.
– Да вообще! – в ответ ей другая. – Лянь тут какая халява в этой Нагоре. Слышь, а может Ленке одно привезем? Она ж ваще кикимора, хоть раз оденется нормально.
Они взорвались громким резким хохотом. Рядом появилась Дарья.
– Так вот тебе какие девушки нравятся, – сказала, проследив за моим взглядом.
– Да я просто…
– Неважно, – отрезала она, – Ты чего убежал вообще? Как загрузил, так и выгружай!
В центре площади высилась большая статуя Смока на постаменте, а вокруг нее торговцы уже воздвигали цветастые палатки и стучали молотками, сбивая прилавки. Самые быстрые вовсю продавали горячую еду, напитки и сувениры. Народ штурмовал передвижную кухню с варениками и закусками. Приветливые повара метались от кастрюли к столу, не успевая выполнять заказы.
Мы быстро перенесли коробки и материалы из автобуса. Поставили два стола – один для сувениров, другой – для фастфуда. Раз-раз – Дорота уже стояла в фартуке и перчатках. Бухнула во фритюрницу пару литров масла, включила гриль, быстро разложила на прилавке сосиски, булочки и поставила соусы. Решили, что я буду помогать на еде – подавать из холодильника продукты.
Пока работали, я успел хорошенько разглядеть огромного дракона перед нами. Выглядел он странно. Шипастые не то лапы, не то головы вырастали из брюха и в блеклом освещении превращались в абстрактные угловатые композиции, из которых воображение могло лепить наиболее фантастический образ. Весь изломанный, игластый, колючий, Смок был скорее чьим-то представлением о драконе, нежели репрезентацией древних чудовищ из легенд. Перед скульптурой пустовала импровизированная сцена.
Опускался вечер, а поток туристов не иссякал. Напротив, очередь за сосисками только увеличивалась. Иногда я бросал быстрый взгляд в сторону Дарьи – и с радостью отмечал, что вокруг нее становилось все больше пустого места. Во время одной из коротких передышек Дорота с усилием стянула запотевшие перчатки и повернулась ко мне. Красная и запыхавшаяся, выдохнула:
– Поработай, добра? Я шибко.
И ушла. Я нагнулся к холодильнику за новой порцией сосисок. Со стойки пробасили:
– Эй! Есть кто?
Я в спешке натянул перчатки и вынырнул из-за прилавка. Передо мной стоял клиент. Большой живот под майкой напоминал арбуз в авоське, над краснющим носом из под щеток бровей выглядывали маленькие ленивые глаза.
– Хлопак, дай мне кебаба, а жене… Гражына, что будешь?! Картошку фри тябе чы шо?!
– Ой, да не знаю… Что хочешь, то и бери, Януш, – отозвалась женщина сбоку, с нерешительностью поглядывая на сосиски.
– Извините, у нас нет… – начал я.
– Так, а еще… Щас выберу, не торопись, хлопак. – Меня он будто вообще не слышал, – Мне печенки с лучком, вырезку на гриле с картошечкой да побольше квашеной капусты. Сыну то же самое, только поменьше, понимаешь. И попить чего-нибудь! Только не колу, нам такой гадости не надо.
И с важным видом сунул мне потрепанную купюру.
– Говорю же, у нас только хот-доги. Ну картошки фри могу…
– Как, только хот-доги? – вскричал Януш и с грохотом опустил толстую булаву кулака на прилавок, – Дзядоство! Приходим платим, а сервиса нет!
– Может в других местах спросите, – буркнул я в надежде его отвадить.
Януш вознес руки и повернул голову на невидимой шее к жене:
– Ну как я тебе всегда и говорил, Гражына. Еще долго в Нагоре не будет сервиса. Совсем не как в Европе!
Я даже не знал, как продолжать этот разговор. Мужчина и его семейство говорили по-нагорски, но я никогда не видел таких нагорцев. Продолжая ворчать под нос, он развернулся и короткими, грузными шагами, в сандалях поверх белых носков, повел свое семейство в сторону соседнего тента.
– Хэй-хэй, как там наша кухонка?
Дорота уже вернулась, щеки пылают, в глазах огонь – готова ко второму раунду.
– Все отлично, – выдавил я, стараясь забыть, что сейчас было.
– Ну тогда иди к Дарье. Она тебя звала.
Вот как. Впрочем, мне действительно нужен был перерыв – подавать сосиски, булочки и картошку фри стало слишком утомительно. Только я появился, Дарья набросилась на меня – теперь от радости.
– Глянь, сколько у меня хайса21! – кричала она чуть не в исступлении.
Ткнула мне в лицо сложенными ладонями, из которых буквально сыпались деньги. Засаленные купюры просачивались сквозь пальцы и падали на пол. Позади нее, за прилавком я увидел еще несколько больших куч. Что она, просто так их бросала? И что это за денежное безумие ее охватило? Не хватало только значков доллара в глазах, как в мультиках.
– Стой-стой-стой! – осадил я девушку. Взял за плечи и усадил на стул, – Я за тебя рад, конечно, но мне кто-то пару часов назад говорил, что он хомяк в колесе аттракциона.
Дарья мгновенно надула губы, два глаза обратились в кинжалы и нацелились в меня.
– Вот умеешь ты настроение убить, Андрей! – вскричала с досадой, – Чего приперся вообще?
– Дорота сказала, ты звала, – с недоумением ответил я.
– Нет, не звала! – Дарья скрестила руки на груди и – вжух! – повернулась к стойке.
Возле прилавка сразу возник покупатель. Указал на одну из картин, спросил цену.
– Не продается! – будто грозовая туча обрушилась на бедолагу.
Только он, напуганный до смерти, исчез из виду, как Дарья глубоко вздохнула:
– Мне нужен перерыв.
Позади тентов курили, болтали и хохотали. Было слишком шумно и тесно. Дарья сказала, что у нее кружится голова, и мы отошли к стойке с хиппимобилем. За передним стеклом виднелась россыпь маргариток. Бросив на них взгляд, Дарья невольно улыбнулась.
– Ну красивые, красивые стокротки – растягивая слова, промурлыкала она, – Хоть это ты не забыл обо мне.
Повернулась в мою сторону. Ее лицо теперь выглядело спокойным и умиротворенным: темная штормовая ночь прошла и воцарился утренний штиль. Протянула руку с тонкими пальчиками к моей ладони.
– Не так уж плохо, что ты пришел… – тихо сказала.
Но я не отвечал. Слово, которое она произнесла до этого, не выходило из головы. «Стокротки». Так звались маргаритки по-нагорски, и это слово я забыл. Но само по себе это было не важно. Я пытался вспомнить, где слышал его раньше. Ах да, конечно…
– Дарья, ты ведь бывала у моей бабушки после того, как мы уехали? – быстро спросил я.
– А? Это к чему? – Дарья нахмурилась.
– Мы ведь часто бывали у моей бабушки, – стал объяснять я, – Ты ей нравилась. Я подумал… Когда я уехал, ты ведь, наверно, приезжала к ней. Узнать, где я и что я…
Последние слова, против воли, наполнились нотками вины. Дарья вмиг это почувствовала.
– Ну конечно, я бывала у Веславы! – с негодованием вскричала она, – Она могла знать, куда ты убежал! Но она не знала. И никто не знал, ты… ты… болван!
– Я виноват, да, – я примирительно поднял руки, – Но это сейчас не важно. Важно, как она тебя звала.
– Почему это важно?!
Успокаиваться она не собиралась – из-под кудрявых локонов горел взгляд фурии.
– Я сказал ей, что ты любишь стокротки, – объяснил я, – Мы даже посадили их у меня в саду, помнишь?
– Ну помню, – Дарья поправила всклокоченные волосы.
– После того, как я уехал, она называла тебя «стокроткой»? – спросил я.
Дарья кивнула.
– Последние два года я часто к ней приходила, – вспомнила она, – Ей стало трудно ходить из дома в магазин за покупками. Так что я их приносила. Конечно, иногда приезжал Марцель из деревни, и тогда он помогал. А в остальные дни – я. Не могла оставить Веславу без помощи. Каждый раз, как думала, что она сидит одна в доме, а некому даже подать ей стакан воды… Я не могла вынести такой мысли. Год назад я получила стипендию в Бременском университете и собиралась уехать. Вновь вспомнила о твоей бабушке, и сердце сжалось. Кто же ей теперь будет помогать, как меня не будет? Но оставаться я не могла – магазинчик не приносил прибыли, а квартиру у меня отняли. Последнюю неделю перед отъездом я приходила к ней каждый день. С ней что-то случилось… Трудно сказать, но кажется что-то с памятью. Она узнавала меня, но не могла вспомнить имя. Встречала фразой: «А, моя милая стокротка пришла».
С каждым словом Дарьи сердце мое становилось все тяжелее. Если бы я остался в Нагоре, то наверняка позаботился о бабушке. По крайней мере, свои последние дни она не провела бы в одиночестве. Но что теперь об этом думать! Я не дам памяти о бабушке исчезнуть, если выполню наказ. Если оставлю ее дом.
– Когда ты собираешься назад? – спросил я.
– Послезавтра в Бремене… – задумалась она, что-то подсчитывая в уме. – Значит выехать надо завтра утром.
– Ты можешь остаться до Радоницы?
– Но это через неделю!
Я вновь рассказал ей про наказ.
– И ты думаешь, что «Стокротка» в списке – это я? – спросила Дарья.
– Если бабушка забыла твое имя, то наверняка.
Дарья будто хотела что-то сказать, но вдруг рассмеялась и покачала головой.
– Что смешного-то?
– Как ты не понимаешь, что играешь под их дудку? Подумай сам! Кто придумал этот нелепый закон и кто отнимает у вас дом?
– Никто, – ответил я, – Наказы – это давняя традиция в Нагоре. Их еще Великий совет придумал…
Я осекся. Мне вспомнились слова из документа нотариуса. «Если мы все не соберемся вовремя, дом переходит в руки Sun & Son» – как-то так.
– Великий совет больше ничего не решает, – сказала Дарья.
– Неважно, – я глубоко вздохнул. Этот разговор ни к чему не приведет, если я начну сомневаться, – Неважно, кто в Нагоре теперь главный. Я этого не могу изменить. Я могу только играть по их правилам.
– А что, если они изменят правила? – вспыхнула Дарья, – Sun & Son владеют всем краем. Почему ты с ними не борешься?!
– И как ты себе это представляешь? Пригнать на площадь броневик, залезть на него и вещать? Тем более, я один…
– Ну и что! Вот Брат-сонце один, но борется!
– Я ценю твой революционный пыл, но ты ведь сама уезжаешь из Нагоры. И будем честны – ты всегда хотела уехать.
Я тут же захотел взять свои слова назад. Сразу понял, что перегнул палку. Изящные пальчики напряглись и сжались в кулачки. Она всхлипнула и, стараясь сдержать слезы, ткнул мне в грудь одним кулачком, потом другим. Она старалась изо всех сил, но особенной боли я не чувствовал. Однако прерывать ее не стал.
– Как ты смеешь так говорить?! Как ты смеешь? – кричала она. Под глазами дрожали огромные капли слез.
Так продолжалось минуту-другую. Потом кулачки стали все реже опускаться на мою грудь. Наконец, ее руки упали к земле, и тогда я осторожно обнял девушку. Было тепло и приятно – совсем как в первый раз, когда мы обнялись. Почти забытое чувство.
– Прости меня, Дарья.
– Пошел вон, – прошептала она, проглатывая слезы. Я почувствовал на своей спине ее ладони.
Я потянулся к бумажнику, достал фотографию.
– Помнишь тот день? – спросил, поднеся карточку к заплаканному лицу.
Двое подростков на бетонном блоке, их вытянутые руки складывались в букву X. Неловко согнув маленькую ладошку, Дарья провела по лицу рукой и обратила взгляд в сторону фото. После нескольких минут, пропитанных невозможным молчанием, она тихо произнесла, в ее голосе слышалась улыбка:
– Конечно, помню. Нам было десять лет. Мы поехали к твоим дяде и тете в Купавы. Дядя Марцель отправил нас стеречь лошадей в Ильмень-роще. Но мы заскучали и играли в прятки за большими вязами. В конце дня не досчитались Росы. До сих пор вспоминаю разъяренное лицо твоего дяди. Как он любил эту лошадь! Каролина всех помирила в конце дня. Погнала нас под камеру. Фоткала все подряд на новенький «Полароид». Ночью разожгли в поле костер, а мы забрались на холм и загадывали желание на первую звезду. Ты помнишь, что ты загадывал?
– Этого нельзя говорить.
– Эй ты, зануда, уже больше десяти лет прошло. Ты ведь знаешь, сбылось оно или нет. Говори.
– Тогда ты первая.
– Уфф, ну ладно. Я хотела… – она замялась, – Я загадала поехать в путешествие.
– Но куда?
– Да неважно куда. Я хотела увидеть весь свет, по правде говоря. Мы были бедны и не могли позволить себе путешествовать. Но хватит про мое желание! Теперь рассказывай, что ты загадывал.
– Ну тут никакой тайны нет: я хотел, чтобы на огороде бабушки выросли трускавки.
– Издеваешься? Но ведь клубника и так росла в то лето!
– Нет, к тому времени я уже всю съел!
– И ты загадал, чтобы она выросла вновь? Магически, что ли?
– Ты так говоришь, будто это ерунда. Я тебе открыл самую большую тайну, а ты так. Обидно.
– Аррррр. Пошел вон, Андрей! – она снова разозлилась, но теперь уже понарошку.
Со стороны площади послышалась громкая речь. Кто-то говорил в микрофон, и его голос отрывками доносился в нашу сторону.
– Думаю, нам пора возвращаться, – помедлив, сказала Дарья. Ее пальцы скользнули к моей ладони.
– То есть, ты останешься? – спросил я. – На Радоницу, я имею в виду.
– Но где я буду жить? Магазинчик уходит от меня к покупателям уже завтра.
– Всегда есть «Джинджер Паппи». Мы все там собираемся. Дедушка, брат и мама уже там.
Но прежде чем я услышал ответ Дарьи, телефон зазвонил в моем кармане. Я хотел было сбросить, но тут увидел, кто звонил. Это был Борис.
– Да-да, слушаю! – шумно дыша, прокричал в трубку.
– Но витай, Андрейка! – раздался знакомый бас, – Поведай, ты сейчас в Бойкове чи не?
– Ну да, здесь. На фестивале.
– Отлично! Подходи на площадь, где Смок стоит.
– Хорошо… – протянул я.
Борис больше ничего не говорил и собирался, по-видимому, повесить трубку. Тогда я выпалил:
– А что насчет отца?! Ты узнал что-нибудь?
В ответ – сухо:
– Выбачь – не маю часу, чтобы пояснять. Все узнаешь, как придешь. Про Збышка тоже.
И повесил трубку. Через минуту мы с Дарьей вернулись на площадь. Уже порядочно стемнело и было морозно. Мрак ночи разгонял яркий свет прожекторов, которые подтягивали к сцене рабочие. В искусственных лучах фигура Смока выглядела более зловещей – лапы и огромная пасть растворялись в темноте и оставляли цельный образ на откуп воображения.
На сцене стояли двое мужчин. Невысокий старичок со встрепанными островками седины на лысой голове держал в руках микрофон. Его ярко освещали лучи прожекторов – настолько, что я мог разглядеть все морщины на бледном лице. Второй стоял чуть поодаль, в темноте, и его внешность трудно было разглядеть. Он держал руки глубоко в карманах.
– Нагора изменилась, друзья! – торжествующе провозгласил старик, – И за это нам всем стоит благодарить наших великодушных покровителей – компанию Sun & Son. Но компания это ведь звучит абстрактно, без души. Поэтому сегодня слово возьмет мой добрый друг и замечательный человек, который, без преувеличения, возродил Нагору из пепла. Даже этот фестиваль, этот яркий праздник жизни, был бы невозможен без него. Я даю слово директору Sun & Son, Кацперу Собепанку!
– Этот старик и есть Фагас, – прошептала Дарья.
– А имя у него есть? – спросил я.
– Может и есть. Но мне достаточно только «Фагас».
Тем временем видное место на сцене занял тот, кто прежде скрывался в тени. Кацпер Собепанек, глава Sun & Son. На сцене он казался ниже, чем в момент нашей встречи в хостеле. Волосы ежиком, темная кожаная куртка, лакированные туфли без единого пятнышка грязи. Растянув губы в жемчужной улыбке, он начал говорить в микрофон. Но вместо понятных для меня слов по всей площади разнеслась речь по-немецки. Собепанек говорил громко и уверенно, будто это был его родной язык. Вокруг сцены постепенно собралась большая толпа. Судя по заинтересованным лицам, речь их по-настоящему увлекла. Люди дружно смеялись в некоторых моментах и кричали в знак поддержки.
– Это наверняка фонограмма, – сведя вместе брови, произнесла Дарья, – Это почти идеальный уровень немецкого. Откуда вообще этот Собепанек?
Немецкая речь закончилась под громкий всплеск оваций. Собепанек вновь заговорил, но в этот раз я услышал знакомый язык.
– А теперь речь для нагорцев. Вы тоже ждете новых потрясающих объявлений от меня, я знаю. Но сперва послушайте вот такой анекдот. Старый, советский, может глупый, конечно… Но я еще помню ту эпоху. Кто знает, тот поймет. Итак, представьте очередь в типичном советском магазине. Все, конечно, по талонам, и все ждут в этой очереди. Одна женщина вздыхает: «Сказали, будет хорошо, а становится все хуже и хуже. Нет мяса, сахара, даже хлеб не всегда есть». Рядом стоял полициант, и он ей в ответ: «Не жалуйтесь, бывает и хуже. Вот вы знаете, что в Сахаре нет даже воды?» Женщина спрашивает в изумлении: «Ничего себе! Да сколько ж там правят коммунисты?»
Он сделал паузу, ожидая реакции. Толпа одарила его сдержанными смешками.
– Может быть, не очень смешно, – признался Собепанек, – Но это неважно. Те, кому за тридцать, за сорок лет, помнят, что было в Нагоре при коммунистах. Партия много забирала, но мало давала в ответ. После краха системы они оставили край с огромным долгом. Изобилие, которым наслаждались на западе, а вскоре и в странах Восточной Европы, было недоступно простым нагорцам. Несправедливо, не так ли? В наше время каждый человек имеет право на комфорт: на сытый желудок, на собственный автомобиль, на уютную квартиру. Как вы знаете, по происхождению я сам нагорец. И я принес изобилие в родной дом.
– А, пеееердолься! – не выдержав, крикнула Дарья.
Ее возглас растворился во взрыве тотального одобрения.
– Вообще, что такое изобилие? – продолжал Собепанек, – Это множество возможностей, множество удобств и множество вещей. Изобилие означает счастливую жизнь, жизнь в полном достатке. И я должен признать, что до изобилия нам все-таки далеко. В Нагоре еще мало доступного жилья, мало рабочих мест и мало больших магазинов. Что сказать, если «СМОК» – единственный торговый центр в крае. Однако я рад вам сообщить фантастическую новость.
Он на мгновение замолчал. Над головами впереди меня взметнулись две мясистые ладони. Раздался хриплый голос:
– Больше сервиса, курва!
– Януш, тише, – стыдливый шепот в ответ.
– Как тише, ежели кебаба нема! – бушевал Януш.
– Великий Совет, совместно с Sun & Son объявляет о начале новой программы обустройства края! – Собепанек широко улыбнулся, но улыбка его мне не нравилась. Она выглядела искусственной. Ладони появились из карманов и сомкнулись над его головой – в ожидании аплодисментов. На ладонях сидели черные перчатки.
– Я назвал эту программу так: «Вчера – болото склизко, а завтра будет Сан-Франциско!», – развел руки Собепанек и тут же расхохотался, – Это шутка, конечно! Над названием мы еще подумаем, а я расскажу суть. К концу года мы построим торговые центры в Подхале и Купавах. А в Бойкове появятся два новых района – деловой квартал «а-ля Дефанс» и кондоминиум «Трускавки».
– На серио?! – взвизгнул из толпы Януш.
– Но и это еще не все! – разрывался со сцены Собепанек. В его голосе появились почти маниакальные нотки. – Мы воздвигнем банк! Да, банк! В центре Бойкова! Ведь вам нужны будут деньги на покупки, деньги на путешествия, словом, деньги вообще! И в нашем банке вы сможете взять…
– ЗАМКНИСЯ, БЛАЗЕНЬ!
Залитую светом сцену пронзила тень. В толпе зашептались. Кто-то закричал: «Там, на Смоке!», и глаза хором устремились вверх. Собепанек, теперь скрытый во тьме, тоже медленно перевел взгляд над собой.
Широко расставив ноги на лапах-гребнях застывшего чудовища, над ним нависла ослепительно белая фигура. Кто это, было не разобрать, а потом – вжух! – белый занавес распахнулся. Огненно-желтый круг солнца, отраженный в лучах прожекторов, разлетелся по площади, ослепил глаза изумленной толпы. И когда зрачки постепенно привыкли к яркому отблеску, я смог, наконец, разглядеть человека, стоявшего на драконе. На груди его висела кольчуга с изображением солнца, за спиной развевался длинный белый плащ. Лицо скрывалось под железным шлемом с узкими прорезями для глаз. Стоял он таким образом, что скрывал морду дракона, а луч света выгодно освещал его фигуру. Площадь утонула в тишине – все ждали, что произойдет дальше. И тут Собепанек захлопал в ладоши.
– Потрясающе, брат-сонце – медленно произнес он, – Просто потрясающий цирковой номер. Должен признать, я впечатлен. Как только ты забрался туда в этом… гхм… одеянии. Оно тяжелое, точно. Интересно, как слезешь?
Вместо ответа Брат-сонце ловко нагнулся, обхватил лапу-гребень, на которой стоял, и одним движением опустился вниз. Скользнул, придерживаясь смочьей спины, вдоль туловища зверя и в следующее мгновение оказался напротив Собепанка. Все тут же смогли оценить, насколько герой был выше директора Sun & Son – макушка последнего доставала только до верхушки знака солнца на его груди.
– КОНЧАЙ БАЛАГАН! – прогремел брат-сонце.
Говорил он странно – голос был чуть хрипловатый, даже старческий. Он напомнил мне дедушку – как интонацией, так и манерой речи. Неужели дедушка Витольд был братом-сонце?! «Ха-ха, вот это поворот» – подумал я про себя, но тут же отбросило идею как сумасшедшую фантазию.
– Разве герои так общаются? Я рассчитывал на диалог, – вкрадчиво произнес Собепанек.
– В НАГОРЕ ЗЛОДЕЯМ НЕ МЕСТО! УБИРАЙСЯ!
– Я знаю, что ты меня не любишь. А ты считаешься преступником, между прочим. Ты знаешь?
– КОНЧАЙ БАЛАГАН!
– Ну ладно, – микрофон усилил глубокий вздох Собепанка, – Говорить ты не хочешь, так что я позову…
В этот момент по площади разнесся гласный голос.
– Директор Собепанек!
Толпа расступилась, пропуская говорившего в направлении сцене. Я вытянул шею, стараясь высмотреть, кто это был. Он вновь заговорил, и теперь уже по голосу я узнал Бориса.
– Не двигайтесь, директор Собепанек. Милиция вас сейчас арестует.
– Жартуешь22, Борис? – в голосе Собепанке будто что-то сломалось на конце слова.
– Есть серьезные обвинения против вас.
На сцену выскочил Фагас.
– Борис, что за нонсенс?! – раздраженно прокричал он в микрофон.
– Никакого нонсенса. Я созываю Большой совет, чтобы доказать вину… или невиновность директора Кацпера Собепанка. Разве это против законов?
– Престань, престань! – чуть не брызгая слюной, вопил Фагас, – Что еще за вина?!
– Хочешь, чтобы о том ведал весь Бойков? – с улыбкой в голосе спросил Борис, – Недобрый помысл.
– Все нормально, все нормально, – вступил Собепанек, – Борис имеет на то право – как никак, он занимается охраной края. Итак… Когда это собрание, пан Борис?
– Завтра рано. С моей стороны будет также свидетель и толмач, уведомляю.
– Безусловно, безусловно, – ответил Собепанек. На лице – парадная улыбка, будто это он сейчас был на месте Бориса.
– А теперь… Андрейка! Андрей Бончик! Ходь!
Дарья и Дорота взяли меня в перекрестье удивленных взглядов. Я нырнул в толпу, надеясь пробраться незамеченным. Но нет – когда добрался до Бориса, чувствовал как спину сверлят сотни любопытных взглядов. До меня доносились обрывки фраз – бурные обсуждения молниеносных событий – народ поочередно смотрел на сцену, затем на Бориса и никто понятия не имел, что сейчас разворачивалось у них перед глазами. Я чувствовал себя точно так же.
– Собепанка взяли, – довольно сказал Борис, кивая на сцену. Двое парней в форме милиции провожали директора Sun & Son вниз по ступеням.
– А где брат-сонце? – я посмотрел по сторонам, но герой в белом плаще словно испарился.
– Какой такой брат-сонце? – интонация Бориса была слишком уж удивленной.
– Ладно, – я понял, что по какой- то причине об этом он не хотел говорить, – Поведай, зачем я здесь. И что случилось с отцом?!
– Будешь завтра толмачем на суде, – Борис будто не слышал последнего вопроса, – По закону, должен быть толмач на три главных языка Нагоры.
– Что?? Мог раньше уведомить! Я не готов к такому…
– Так ты же молвил, что хочешь знать про отца.
– Тогда расскажи мне сейчас!
– Я бы рад, но сам не знаю этого, – Борис развел руками.
– Ты хочешь сказать, что…
– Именно. Ты здольный хлопак, Андрейка, все розумешь, – Борис хлопнул меня по плечу и добавил, теперь в видимой спешке, – Завтра в десять, на горе Совета. Чекаемы23 на тебя.
Могучим жестом открыл лазейку в стене людей и, пригнувшись, нырнул внутрь. Я обнаружил себя внутри кольца пытливых глаз и тоже поспешил прочь. «Я узнаю, что случилось с отцом завтра!» крутилась в голове ошалевшая мысль, когда я проталкивался через тела, – «Завтра все разрешится». Но это было завтра, а сегодня меня еще ждал гриль, фритюрница, столы и огромные мешки с мусором.
На том кончился первый фестиваль Смока.