Думки. Апокалипсическая поэма. Том второй

– Я вот зачем тебя звал, – выпалил он.

Капеллан хлопнул своей фальшивой рукой по столу, отчего перо заправленное в ее деревянные пальцы вылетело и шлепнулось на замаранный каракулями лист бумаги капнув на него размашистой кляксой, соскочил со стула, обошел стол и встал вплотную ко мне, почти носом к носу. Он схватил за пуговицу мою рубаху, подтащил меня за нее еще ближе к себе да так и закаменел, только глаза его, колокола его бьют где-то со мною рядом и на мне все никак сфокусироваться не могут.

Наконец глаза капеллана успокоились и уткнулись мне куда-то под кадык.

– Вы мне тут, – сказал он тихо, будто боялся, что кто-то кроме меня его услышит, – с безымянной этой… – он замялся.

– С новенькой? – помог я капеллану.

– Ну с новенькой, – согласился он. – Вы мне тут детей только не начните делать.

Я аж присел чуточку хоть и стоял:

– Как это? – вывалилось из меня.

Капеллан тяжело вздохнул и притянул меня за пуговицу совсем вплотную.

– А так, – сказал он уже погромче. – Слушай! Когда-то давным давно на земле жили мужчина и женщина, первые люди.

– В чем первые? – спросил я.

– Во всем, – ответил капеллан, – потому что других людей тогда еще не было. И звали их Адам и Ева. Знаешь такую историю?

Я всем телом дрогнул, когда про Адама и Еву услышал.

– Нет, не знаю, – зачем-то наврал я.

– А надо бы, – вздохнул капеллан.– Слушай дальше, чадо! Каждый мужчина в каком-то смысле Адам и каждая женщина в каком-то смысле Ева.

– В каком? – перебил я.

– В каком-то, – повторил капеллан. – Так вот, было сказано им: «Плодитесь и размножайтесь».

– Хорошо! – обрадовался я.

– Хорошо, – согласился со мной капеллан, но тут же не согласился: Я же говорю вам: «Подождите!»

– Кого?

– Не кого, а подождите.

Я стою пень пнем, ресницами хлопаю, делаю вид, что не понимаю и вдруг капеллан как заорет:

– Запрещаю любые мероприятия направленные на увеличение численности!

Я изобразил, что сейчас расхныкаюсь:

– Как это? – промямлил я.

Капеллан снова тяжело вздохнул, отцепился, наконец, от моей пуговицы и ретировался обратно за свой стол, расстегнул у горла серенькую курточку, вздохнул во всю свою чахленькую грудь и стало понятно, что сейчас он разразится речью.

– Значит так, чадо, межполовой вопрос, – озаглавил свою речь капеллан.

Я пусть пока и не принимал участия в мероприятиях направленных на увеличение численности, но вполне себе представляю к чему ведут все эти нелепые телодвижения. Поэтому это я так из себя дурака корчу, чтоб побесить капеллана, а еще смешно смотреть, как он пыхтит и краснеет, объясняя мне столь деликатную тему – и поэтому тоже, что смешно.

В общем и целом, капеллан неплохо осветил межполовой вопрос, на твердую троечку, только вот начал слишком уж издалека. Так я узнал, например, что существует несколько способов размножения:

– Червяк он, что? – спрашивал сам себя капеллан. – Червяк он, создание самого низкого порядка, – отвечал он сам себе. – Червяка разруби посерединке лопатой или ногтем его разполовинь и что получится? Два червяка получится – размножился считай. А вот гидра, например, уже сложнее, она сама с собою делится на две части, но и ее тоже можно лопатой или ногтем, так тоже работает. А ты, у тебя все не так, ты – высшее создание, венец так сказать! Тебя не располовинишь запросто так, для этого женщина нужна.

– Тычинки! – вспомнил вдруг капеллан. – Ну и пестики еще, – добавил он.

И капеллан завел о пестиках и тычинках, и говорил нудно и все как-то расплывчато и так к самому главному, про женщину, не вернулся.

Пока капеллан рассказывал мне о тонкостях размножения, взгляд его блуждал по зеленому сукну стола, огибал чистые бумажные листы, столкнулся пару раз с бронзовой чернильницей, описал вокруг нее несколько кругов, обтер каждую сторону вечного календаря не по разу, обошел стороной ненавистную пишущую машинку, резко перескочил через весь стол с одного его края на другой, прямо на стопку исписанных бумаг и оставался там, на той стороне, и до самого конца оттуда не возвращался, а лишь только бродил по чернильным строчкам гимнов.

– …ни при каких условиях, ни за что. И пусть соблазн велик, а соблазн есть, должен уже быть, необходимо побороть, вытоптать его в себе и дождаться благоприятных условий, потому что уж никак не в сложившихся обстоятельствах же! – закончил свою речь о межполовом вопросе капеллан и хлопнул своей фальшивой рукой по крышке стола.

– Все ясно? – спросил он.

– Безоблачно! – отрапортовал я, мне, чес-слово, надоело уже и ни капельки больше не смешно.

– Молодец! – похвалил меня капеллан, краска с его лица тут же прошла. – Можешь быть свободен.

Я козырнул капеллану по военному, развернулся на каблуках и было уже пошагал к дверям, как вдруг вспомнил:

– Карта, – сказал я и развернулся обратно.

Взгляд капеллана сразу изменился, из блуждающего он в ничтожную долю секунды превратился в сверлящий.

– Какая карта? – спросил капеллан осторожно и засверлил меня взглядом где-то в районе правой коленки.

Я расстегнул несколько пуговиц и достал из-под рубахи карту.

– Карта, где все-все обозначено, – сказал я, – нам ее дал Слепой Волк, вам велел передать.

Капеллан удивленно изогнул одну только бровь, а взглядом всверлился вдруг мне в левое предплечье, где-то по серединке.

– Вместе с глазами, помните? – напомнил я, потому что капеллан так и молчит, предплечье мое сверлит.

– Здесь обозначен наш район и районы, куда нам ходить нельзя, – объяснил я, а капеллан, наконец, расправился в моим предплечьем, теперь вот в груди дырку мне сверлит рядом с самым сердцем, сверлит и все молчит.

Я развернул карту и показываю капеллану ее лицевой стороной; капеллан всверлился в карту.

– А вы знали, что магистральные дороги, автомагистрали, кольцевые дороги и городские автотрассы следует считать нейтральными территориями?

– Это почему еще? – ожил вдруг капеллан, но глаз на меня все равно не поднял.

– Тут так написано, – говорю.

Капеллан что-то совсем как-то размяк, стал будто бы маленький старичок: три морщинки на его лбу превратились в три глубоких рытвины, раньше ровно-ровные, теперь будто шрамы корявые; обмякли брыли, повисли; скулы сползли; глаза заглубились, а свод век над ними почернел; даже маленький остренький его носик как бы потупел и кончиком свесился к запавшим и без того тонким его губам.

– Можно мне, – тихонечко, как бы не ко мне обращаясь, проговорил капеллан.

Я сложил карту и положил ее на стол перед капелланом.

– Никто не знает, – сказал я, – только еще Фенек, но и он никому не скажет.

Вдруг капеллан стукнул по карте своей фальшивой рукой и сразу весь переменился – теперь это снова наш старый-добрый трехлычковый капеллан.

– Совершенно замечательно, – объявил он.

Я не стал уточнять, чего такого совершенно замечательного нашел капеллан во всем этом, мне как-то стыдно за него стало перед самим собою, что он так резко вдруг переменился.

– Еще вопросы имеются? – заорал я на капеллана совершенно в его же, капеллана, духе.

– Вопросов больше не имеется, – был его ответ.

– Тогда я пойду? – спросил я.

– Благодарю за службу! – выпалил капеллан. – Очень ценю, очень.

Благодарю за службу! – разве дождешься от капеллана простого спасибо!

Я вытянулся и козырнул. Капеллан тоже вытянулся и ответил мне тем же жестом. Я снова развернулся на каблуках и, задирая ноги выше ушей, пошагал к дверям, врезался в двери со всего размаху, распахнул их обе широко, оглянулся на капеллана, который так и продолжал стоять фальшиво держа фальшивую руку у своего виска, так и не выдавив из него ничего человеческого, – улыбнулся бы хоть чтоли! – я все тем же дурацким манером пошагал вниз по лестнице и перешел на нормальный шаг только когда стало ясно, что капеллан меня больше не может видеть.

Я спустился в вестибюль, привычно поздоровался с космонавтом, потоптался там, в вестибюле, несколько времени: на улицу не хотелось, в вестибюле оставаться тоже почему-то было совершенно нельзя и я побрел в темноту кинозала моего кинотеатра «Космос».

Женя и Фенек уже были тут, лежали распластавшись на своих спортивных матах, уставшие после пробежки.

Я встал рядом с ними, расставил ноги, руками изобразил какой-то широкий жест и говорю голосом полным драматизма:

– А теперь, – говорю, – внимание, вопрос!

– Какой вопрос? – спросил Фенек.

– Спрашивай, – разрешил Женя.

– Чего? – на соседнем с моим спортивном мате из-под тряпья высунулась Витина голова.

– Вопрос! – повторил я. – Как меня зовут?

Все замолчали, передумывают и только Витя свое вечное:

– Чего? – но и он, протянув это свое «чего?» тут же замолчал.

Разбил тишину Фенек:

– Как… – переспросил Фенек.

– …меня зовут? – закончил за него я.

– Эй! – Женя эйкнул озадаченно. – Действительно, как?

И все снова замолчали, обдумывают. В полной тишине слышно только, как Женя свое пузо скребет, это у него такой способ думать.

Фенек снова разбил молчание.

– Ваня? – предположил он вполне уверенно.

– Ваня? – удивился Женя.

– Ваня? – протянул Витя.

– Нет, дорогая Дульсинея, – сказал я Феньку, – точно не Ваня.

– Дульсинея? – еще больше удивился Женя.

– Какая такая Дуленьсея, а? – спросил Витя.

– Чего? – это Женя Вите.

– Нет, так нет, – сказал Фенек. – Заставлять не буду!

– Спасибо большое, – поблагодарил я Фенька за его великодушие.

– А мне все-таки хотелось бы знать, – раздался опять Витин голос, – кто есть эта Дулиснея?

– Дульсинея, болван! – поправил я Витю.

– Кто? – спросил Женя, ничего не знавшей об истории Вани и прекрасной Дульсинеи.

– Кто, а? – это снова Витя.

– Какая тебе разница кто такая Дульсинея! – почти закричал я. – Неужели никто не помнит как меня зовут?!

Снова все затихли. Фенек только открыл было рот, но ничего так и не выдумал и закрыл его обратно. И Женя еще пузо чешет со всем усердием.

– Чё ты нас мучаешь? – завопил вдруг Витя, будто бы я ему, Вите, по уху снова съездил. – Ты сам-то помнишь? Помнишь или нет?

– Кажется нет, Витя, не помню, – признался я.

– Как так? – ухнул Фенек.

– Как? – эйкнул Женька.

– Как, а? – пропищал Витя.

– Вот так, – ответил я. – Женя прекращай чесать пузо, не поможет тебе это, все равно не вспомнишь.

Женя послушно прекратил.

Хорошо им, и Вите хорошо, и Жене, у них имена есть, у Фенька… Стоп! А как зовут Фенька? Об этом я никогда почему-то не думал.

– А тебя как зовут? – спросил я Фенька.

– Ты и этого не помнишь? – удивился Фенек и схватился за свою ржавую башечку.

– Да как же так! – воскликнул Женя и снова за старое, когтями пузо себе начесывает, но на этот раз, кажется, от волнения.

– Как, а? – это Витя, это он по-привычке повторяет одно и тоже наверное.

– Так помнишь как тебя зовут или нет? – снова спросил я.

– Конечно помню! – говорит Фенек.

– И как? – спрашиваю.

Фенек жалостливо на меня посмотрел:

– Фенек, – говорит.

– Фенек, – подтверждает Женя.

А Витя на этот раз почему-то смолчал.

– Понятно, что Фенек! – воскликнул я. – А звать-то тебя как? Имя у тебя какое?

Фенек растерялся.

– Фенек, – повторил Фенек не совсем, впрочем, уверенно.

– Фенек, – снова подтвердил Женя.

А Витя опять промолчал.

– Разве тебя всегда так звали? – спросил я.

– Всегда, – сказал Фенек.

– Всегда, – повторил за Феньком Женя.

– Ты к сути переходи, к сути! – заверещал Витя; кажется, он, Витя, единственный понял что я имею ввиду.

– Как всегда? – говорю. – В паспорт тебя тоже Феньком записали?

– Куда? – не понял Фенек.

– Да, куда? – спросил Витя.

– Не было у него паспорта, – сообразил вдруг обычно не самый сообразительный Женя. – Он же маленький.

Интересно, а у меня был паспорт с именем или это мне только что так стало казаться, что был, что непременно должен был быть.

– Ну хорошо, не было, – согласился я, – а от рождения тебя как звали?

– Я не помню! – вдруг вспомнил Фенек. – Фенек? – предположил он робко.

– Фенек, – эхом повторил за Феньком Витя.

– Фенек, – эхо отскочило и от Жени.

И тут меня осенило:

– А вдруг и ты не Женя? – предположил я.

– Как это не Женя? – возмутился Женя.

– Да, как? – встрял Витя.

– А ты вдруг не Витя? – тыкнул я в Витю пальцем.

– Как это не Витя? – это Женя.

– Да, как? – это Витя.

– Я ничего не утверждаю, я просто предполагаю, – сказал я, расставил руки стороны и наотмашь шлепнулся на свой спортивный мат лицом вниз.

Мне почему-то вдруг так обидно стало, что я не помню как меня зовут, что захотелось и имя каждого как бы под сомнение поставить, вот поэтому я так и сказал. Может быть и не самый лучший мой поступок, но вот такой уж я человек. Одно утешает, теперь у меня есть новое имя, пусть оно только для нас двоих, для меня и новенькой.

– Вдруг ты еще вспомнишь, – услышал я голос Фенька, это он, Фенек, меня поддержать старается.

– Вспомнишь, – услышал я Женин голос, это и он, Женя, выражает мне свое сочувствие.

– Давайте играть в домино! – предложил вдруг Фенек и я сразу же услышал как защелками доминошные костяшки друг об друга: надо понимать, это не предложение.

Фенек высыпал доминошные костяшки прямо на пол между моим и своим спортивным матом, проверил и перепроверил, чтоб они все спинками вверх и аккуратно их перемешал.

Я сел на своем мате и скрутил ноги по-турецки, Женя улегся рядом на живот.

– Нам нужен четвертый, – напомнил я Феньку. – Ведь мы играли вчетвером со сторожем.

– Может, новенькую позовем? – предложил Женя.

Ага, Женя, щас!

– Ей это неинтересно, – заверил я Женю.

– Как это неинтересно? – удивился Фенек.

– А что ей интересно? – спросил Женя, а сам на меня уставился.

Вот если он сейчас деланно подмигнет, я его по лицу ударю.

Конечно же Женя подмигнул, кто бы сомневался, да только не я. Правая его бровь слегка дрогнула, поднялась, Женя наклонил чуточку голову вбок, бровь его снова чуточку дрогнула, поползла вниз и глаз под ней глубоко закрылся, а потом и накрепко зажмурился – вечно вгоняющий меня в краску Женин жест.

Вот если я сейчас покраснею, то тогда уж точно ударю Женю по лицу.

Конечно же я покраснел, кто бы сомневался, да только не я. Я кажется и создан только для того, что бы вот так краснеть от Жениных издевательств, ничего другого у меня так хорошо не получается. Ах да! еще у меня хорошо получается запрыгивать на Женю в жалкой попытке его, Женю, отмутузить и не важно даже, что каждая попытка заканчивается одним и тем же: Жениной безоговорочной победой, моим позорным поражением. И пусть так, ведь это дело чести, мое сердце алчет отмщения. И я запрыгнул на Женю, как делал это, кажется, миллион уже раз и никак не меньше, и кто бы сомневался да только не я, в миллион первый раз оказался с выкрученной рукой и мордой в пол: Женя выкрутил мне руку хорошо отрепетированным манером и тут же оказался на мне. Я попытался вырваться из-под Жени даже не потому что действительно надеялся вырваться из-под него, я попытался освободиться, следуя давно заведенному между нами порядку, потому что так поступают те, кто не имеет надежд на победу, но храбр сердцем. На этот раз у меня даже почти получилось, мне удалось чуточку приподняться с земли и нас с Женей даже качнуло в сторону, я завалился на бок и, возможно даже у меня появился шанс, если не на победу, то хотя бы на ничью, но не тут-то было – мне на помощь пришел Фенек. Фенек издал боевой клич и запрыгнул на нас с Женей, а я не выдержал груза этих двоих на себе, снова рухнул на живот и вдруг какая-то неведомая сила подхватился нас троих и мы покатились куда-то клубком ухая, эйкая, испуская стоны и рассыпая проклятия. Мы катились вдоль стеночки прямо по уложенным вдоль нее спортивным матам, то соскакивали с них, то опять на них забирались пока не докатились до самого последнего мата. А как мы докатились до самого последнего мата, так сразу покатились обратно рассыпая проклятия, испуская стоны, эйкая и ухая. Маты, маты, маты, Женин мат, мат Фенька, костяшки доминошек впились в мою спину, мой мат и Витин – я сразу ощутил под собой мягонькое и тепленькое.

Витя издал раскатистый звук совершенно определенной природы: Женя тактично промолчал, Фенек завистливо ухнул, я же просто скривился и тоже промолчал, что тут скажешь – Витя.

Витя откопался из-под тряпок, которые служили ему постелью и запричитал:

– Опять ты? А-а-а?! Ну что ты пристал ко мне, как…

Витю оборвал Женя.

– Эй! – заорал он радостно в мое почему-то, а не в Витино ухо. – Четвертым будешь!

– Не буду! – не согласился Витя.

– Почему? – удивился Женя.

– Не хочу быть четвертым, – сообщил Витя.

– Почему? – это опять Женя.

– Потому что не хочу, – уперся Витя, а Женя на это ему опять:

– Почему?

Так они и до вечности могут, заело их, пришлось вмешаться:

– А каким ты хочешь быть?

– Первым! – просиял Витя.

– Почему? – не унимался Женя.

– Потому! – крикнул я на Женю. – Слезь с меня, мне тут дышать нечем! И ты мне руку сломал.

– Не кипиши, может еще и не сломал, – сказал Женя и слез с меня.

Я встал и расправил грудь. Внутри меня что-то щелкнуло и будто бы встало на место. В общем все кажется ничего, только поднывает плечо той руки, которую чуть не выдрал из меня акселерат.

– Ну? – спросил Женя.

– Нормально, – сообщил я, – жить вроде буду.

– Хорошо, – обрадовался Женя.

– Хорошо, – согласился с Женей я.

– Умеешь в домино играть? – спросил Витю Фенек.

– Не умею! – заверещал Витя. – Отстаньте от меня, что вы все ко мне пристали! – Витя тыкнул в меня своим грязненьким пальчиком: А особенно – ты!

– Не бойся, – сказал Женя, Витино брюзжание он по обыкновению пропустил мимо ушей, – мы тебя научим!

– Я не буду ничего учить! – запротестовал Витя. – Я не буду ни во что с вами играть!

– Почему? – удивились Фенек и Женя.

– Не хочу! – ответил Витя на первый вопрос, а потом и на второй: А играть с вами больно, вот почему!

– Ничего не больно! – возмутился Женя и бесцеремонно выволок Витю за шкирку на мой мат.

В домино правила простые да и Витя оказался удивительно сообразительным и почти сразу все понял: цифра к цифре, нет нужной – иди на базар.

– Да понял я, понял, – проворчал Витя и привередливо выбрал себе пять доминошек.

– У кого дубль-один? – спросил я.

– Погоди! – перебил меня Витя. – На что мы играть будем?

– Как на что? – не понял Фенек.

– Ну, что будет тому, кто выиграет, а? – объяснил Витя.

– Тому будет победа! – предложил Женя.

– И все? – разочаровано протянул Витя.

– Хорошо, – сказал я, – а что у тебя есть?

– Пока ничего, – сказал Витя. – Вот выиграю чего-нибудь, тогда и будет.

– Чтоб выиграть чего-нибудь, надо поставить чего-нибудь, а у тебя ничего нет, – объяснил я ему.

– Давайте на щелбаны! – я вспомнил, что со сторожем-то мы на щелбаны играли.

– Как так на щелбаны? – не понял Витя.

– А вот как! – сказал я и легонькой, но удивительно звонко щелкнул Витю по лбу.

– Ай! – завопил Витя. – Больно! Говорю же, с вами играть больно! Не хочу!

Витя развернулся на заднице и пополз было уже обратно к себе на мат, но Женя поймал его за шкирку и вернул на место.

– Да отбей ты ему щелбан обратно наконец! – воскликнул Женя.

Женя, видимо, крепко решил научить Витю давать мне отпор.

– Можно? – нерешительно удивился Витя, смотрите-ка, осмелел неожиданно.

– Ясно, можно! – подтвердил Женя.

– Можно, – неохотно разрешил и я.

Я, может быть, и не разрешил бы, но тут вопрос справедливости.

Витя приподнялся, чтоб дотянуться до меня, робко приложил свою влажную ладошу к моему лбу, скрепился весь как смог, оттянул средний палец и щелкнул меня. Да так подлец хорошо щелкнул, что у меня мозги в черепухе загудели.

Я разжмурился и увидел перед собой счастливую Витину рожу, сияет она у него, как вычищенный самовар. Витя улыбается остро, как-то непривычно втягивая кончики своих губ вовнутрь и с этой странной улыбкой он еще больше похож на того черношляпого Витю из накромсанного нами с Феньком кино.

– Не делай себе привычки, – я отстранил Витю от себя.

– Будем играть на интерес, – объявил Женя.

– Это как? – не унимается Витя.

– Выигравший выиграет, а проигравший проиграет, – объяснил Женя. – Это и есть «на интерес».

– На интерес не интересно, никакой выгоды… – заскулил Витя, но Женя на него так посмотрел, что Витя пришлось заткнуться.

Знаете что у Вити есть и это даже какого-то рода уважение к нему, к Вите, вызывает? Позиция, своя позиция во всем и всегда у Вити есть. Она, конечно, может быть, вам и не понравится, но то, как Витя на ней крепко стоит и даже ни на шажочек от нее никогда не отступается – этого просто нельзя не уважать.

– У меня дубль-один, – ответил на мой давнишний вопрос Женя, – я хожу.

Мы складывали доминошки между собой, цифра к цифре, ходили на базар, если подходящей не было и через несколько кругов Витя деловито кладет последнюю свою доминошку и говорит:

– У меня все! – заявил он, поднял руки и показал нам свои ладони. – Я выиграл!

Витя сидит радостный на моем мате, глазки его жирненько блестят, но никто не спешит его поздравлять: мы втроем молчим, переглядываемся только. У Жени две доминошки на руках, у Фенька тоже две, а у меня одна. У Вити действительно ни одной не осталось.

– Я же выиграл? – повторил Витя.

– Домино заработало! – благоговейным шепотом сказал Фенек.

– Домино заработало! – повторил за Феньком я.

– Заработало! – подтвердил Женя. – Рыбы нет!

– Какой рыбы, а? – затянул Витя. – Я выиграл!

Но никто его не слушал. Фенек вскочил и с криком «Заработало! Заработало!» начал танцевать. За Феньком вскочил и Женя. Он схватил Фенька, несколько раз подкинул его, поставил обратно на пол, схватил меня, не слушая моих протестов, подкинул и меня несколько раз, и, так как его самого никто подбрасывать не собирался, подпрыгнул сам и вот теперь мы все трое танцуем вместе с Феньком.

Мы танцевали рьяно, неистово. Мы танцевали будто мы были чернокожими дикарями из африканских джунглей; мы танцевали будто под страшный рокот жертвенных барабанов; мы танцевали будто охваченные горячечным безумием. Мы задирали коленки выше ушей, махали локтями, корчились и изгибались.

– Эй! – кричит Женя.

– Ух! – ухает Фенек.

– Заработало! – кричу я.

– Заработало! – кричит Женя.

– Заработало! – а это Фенек.

– Я выиграл! – услышал я радостный Витин голос.

Оказывается и Витя с нами тоже танцует. Ну как танцует: подпрыгивает как-то неуклюже, приземляясь сначала на одну, а потом только и на другую ногу, вскидывает свои ручонки к потолку и прижимает их потом себе к груди и весь, ну натурально весь, трясется – даже щеки его, Витины, подлетают, когда он прыгает, делая его глазки до невозможного маленькими и оттягиваются, когда он приземляется, оттягивая за собой и нижние его веки так что становится виден их розовый исподник, как бывает у некоторых собак.

И вдруг из Витиных рукавов вылетело несколько доминошных костяшек. Они стукнули по полу, подлетели, стукнулись друг о дружку и – снова по полу. Все закаменели, между нами встала страшная, темная тишина.

– Ты обманул нас? – разбил тишину Фенек.

– Я хотел выиграть! – сказал Витя с наглостью защищающегося.

– Нечестно? – удивился Женя. – Зачем?

– Затем, что выиграть главное, – объяснил Витя с вызовом.

– Надо доиграть, – мрачно предложил Женя.

Мы с Феньком согласно кивнули.

– Но сначала оторвем Вите руки, – сказал Женя.

– Может на первый раз только рукава? – предложил я.

– Может, – согласился Женя.

Витя вдруг запротестовал:

– Зачем?! – взвизгнул он и, взвизгнув, подпрыгнул даже.

– Чтоб ты там в них ничего не спрятал, – объяснил Женя.

– Думаешь поможет? – усомнился я. – Такой извернется и все равно спрячет.

– Куда? – удивился Женя, его скудного воображения не хватало, чтоб представить себе, куда еще можно спрятать доминошки.

– Да он и в трусы спрятать не постесняется! – пошутил я, мне-то воображения хватает, я с ходу придумаю сто мест куда можно чего-нибудь спрятать, если понадобится.

– Если будут сомнения, я и там проверю! – пообещал Вите Женя, а Витя от такого икнул аж.

– Заодно проверишь, может он петь со всеми или тоже врет, – предложил я Жене.

– Это меня не касается, – совершенно серьезно ответил Женя.

Мы с Женей окружили Витю, взяли его за плечи каждый со своей стороны, Женя схватился за рукав Витиной рубашечки и сильно дернул. Витя качнулся и как-то неопределенно ахнул, рукав оторвался ровно по шву. Я схватился за другой рукав, тоже дернул, Витя опять качнулся, но рукав не оторвался, хрустнул только – не хватило мне сил оторвать Витин рукав.

– Эй! – эйкнул Женя и пришел мне в подмогу.

Женя одним движением оторвал и второй Витин рукав.

Смотреть на Витю – больно делается на Витю смотреть. Он стоит между мной и Женей, опустив голову, будто собирается расхныкаться, скрестил руки и обнимает по-девчачьи сам себя за голые свои, пухленькие плечи. Ну я и не стал смотреть на Витю, подобрал его доминошки и пошел на свой спортивный мат доигрывать.

Мы доиграли еще один круг и – кто бы сомневался да только не я: опять рыба. Но мы не стали хлопать ладошами обо что попадет, кричать радостно кто-кого перекричит «Рыба!», вообще не стали делать ничего из того, что обычно к «рыбе» полагается – на душе так тошно вдруг сделалось и из-за Витиного обмана и от того, что мы так легко в него поверили.

– Собирай костяшки, – сказал Женя Феньку. – Больше не хочется играть.

Витя незаметно дезертировал на свой спортивный мат, закопался под тряпки, которые служили ему постелью да там и затих. Фенек со всей аккуратностью сложил костяшки домино обратно в коробочку. Женя, грустно сопя, тоже ушел на свой мат. А я решил пойти подышать воздухом и отправился посидеть на паперти.

Я сел прямо на ступеньку. Скучная бетонная площадка перед кинотеатром «Космос», по ее периметру – чахленькие березки, у одной в кроне застрял катун – это как он туда запрыгнул? Ветер шебуршит какой-то картоночкой: подбрасывает ее, переворачивает и волочит все дальше и дальше. Вечер. Солнце нависло над горизонтом, еще чуть-чуть и оно завалится, потом будут длинные летние сумерки и начнется ночь.

Во всем белом свете теперь одно только запустение и один только позор. Вселенская поруха, даже домино не работает, а, казалось бы, что может быть проще домино! Нет ничего, что было раньше, но и нового ничего больше нет. И не будет нового уже никогда наверно. И только солнышко все такое же, вечное, неизменное. Весь белый свет рухнул, а солнышко все также поднимается на небо каждое утро и каждый вечер опускается за горизонт. Только на него одно и можно положиться. Разве? Разве можно? А как оно завтра откажется и не взойдет. Разве солнце может отказаться?! Не оно первое, не оно последнее – конечно может! Откажется, как все, что уже отказалось, и все тут. И что мы тогда делать будем?! А ничего мы делать не будем. Капеллан подождет день, подождет два, а как солнце и на третий день не покажется, сочинит гимн на его гибель «Погасло дне́вное светило» или какую-нибудь дичь в этом же роде, присвоит ему номер, ну например, три-шестнадцать-пять и мы выстроимся в полнейшей темноте наших керосиновых ламп в треугольник и будем трясти палками и петь этот его дурацкий гимн. Мы будем петь и трясти палками до самого конца времен.

Дверь за моей спиной скрипнула и на паперть Храма Новой Армии Спасения вышел Фенек. Он сел рядом со мной на ступеньку почти вплотную, его коленка стукнулась об мою.

– Что делаешь? – спросил он.

– На солнышко смотрю, – сказал я.

– Зачем? – удивился Фенек.

– Любуюсь, – говорю.

Фенек посмотрел на солнышко.

– Ух, красивое, – согласился он со мной.

Мы помолчали, а потом Фенек говорит:

– Я ведь просто хотел поиграть, чтоб весело было, – говорит Фенек. – Вот почему Витя такой?! – и уткнулся в меня глазами вопросительно.

Ах, Фенек, что я тебе скажу?!

– Нет причины почему, – говорю. – Витя такой, Женя другой и ты другой, и я, наверное, тоже.

– Но ведь мог же он не мухлевать?

– Может это у него от природы. Создан так чтоли. Вот ты выбирал быть Феньком?

Фенек пошевелил ушами в раздумчивости.

– Нет, кажется.

– И я не выбирал быть собой, и Женя не выбирал быть Женей, и Витя тоже не выбирал быть Витей.

– Но все равно же можно быть культурным человеком, даже если и не выбирал.

– Тогда он перестал бы быть Витей. Разве можем мы перестать быть собой просто по желанию?!

– Наверное нет, – согласился Фенек. – Но я все равно хотел бы, чтоб Витя был хорошим. Можно было бы с ним дружить.

– Представь, а что если все дело в нас, а не в Вите. Может быть для кого-то Витя хороший, просто не для нас?

– То есть он не плохой и не хороший, а и так и так?

– Да. Наверное. Может, и все мы такие, не плохие и не хорошие. Или так: все мы кому-то хорошие, а кому-то плохие. Помнишь Слепого волка, того, Громадину?

– Не такой уж он и громадина, – рассмеялся Фенек.

– А мне он показался самой настоящей громадиной, – рассмеялся и я. – Так вот, он плохой или хороший?

– Он плохой, он глаза собакам вырезает!

– А с нами он был добр, – напомнил я. – Так что?

– Что – что? – не понял Фенек.

– Хороший Слепой волк или плохой? – спрашиваю.

– Ты меня запутал. Так, как ты говоришь, все слишком сложно выходит, – поморщился Фенек. – А должно быть просто: хороший – хороший и значит, а если плохой – то плохой, – Фенек два раза рубанул воздух ребром своей ладоши.

Я улыбнулся.

– Ты это улыбаешься снис… снисх… ад…

– Снисходительно, – снисходительно подсказал я Феньку.

– Да, не улыбайся мне так. Ты просто уже почти взрослый, вот у тебя и мозги набекрень: хорошего от плохого отличить не можешь.

– Наверное, ты прав, – примирительно сказал я.

– Зачем вообще существует все плохое?! – воскликнул Фенек. – Не Витя, а вообще.

– Это риторический вопрос? – спросил я.

– Какой?

– Ты хочешь, чтоб я на него ответил или нет?

– А ты можешь на него ответить?

– Я не знаю могу ли. Я могу предположить.

– Предполагай, – разрешил Фенек.

– Знаешь почему есть тень? – спросил я и показал ему на тень от березок, растянувшуюся во всю длину бетонной площадки.

– Потому что светит солнце? – ответил Фенек.

– Вот именно!

Фенек растерялся:

– Что именно?

– Нет тени без солнышка. Нет тьмы без света. Само существование света обязывает к существованию тьму. Нет плохого без хорошего, нет Жени без Вити. Одно виновник другого и этого, видимо, не изменить.

Фенек тяжело на меня посмотрел:

– Если хорошее существует вместе с плохим, то чего в этом во всем может быть хорошего? – Фенек обвел своей лапкой бетонную площадку имея видимо в виду весь белый свет.

– Например то, что я встретил тебя, и Женю, – сказал я. – А еще я встретил новенькую. Мог бы ведь и не встретить, если бы не это вот все, – и я тоже обвел рукой бетонную площадку, имея ввиду весь белый свет.

– Это да, – раздумчиво согласился Фенек.

– Знаешь что? – мне вдруг очень захотелось поделиться, я почему-то почувствовал совершенную необходимость поделиться, а кому я могу сказать об этом кроме Фенька, не Жене же.

– Что? – спросил Фенек.