Раскаты

«И темно-карие глаза, в которых застыли слезы. Пока мы ехали, она не сводила с меня взгляда. Неужели укоряла?»

– Возможно, меня завтра не будет, – Арцыбашев поднялся. – Передай по смене мои инструкции, а мне пора домой.

Дом Чичерина смотрит в ночное небо темными окнами. Арцыбашев позванивал осторожно, чтобы не разбудить мать и дочь. Минут пятнадцать спустя ему открыл заспанный управляющий:

– Александр Николаевич, как ваши дела?

– Еда осталась? – кратко спросил доктор.

– Да, конечно. Я разбужу повара…

– Не надо, Иван. Сам разберусь, – Арцыбашев разулся, снял пальто и тихо пошел по лестнице. – Если кто придет спрашивать меня, говори – хозяина дома нет. Уехал.

– Вам еще нужна моя помощь? – спросил управляющий, но ответа не получил.

Похозяйничав на кухне, доктор разжился остатками мясного рагу и яблочным рулетом. Разложив еду в столовой, он заглянул в кабинет за бутылкой коньяка и граненым стаканом. Теперь он готов приступить к позднему ужину.

Устроившись за столом, Арцыбашев первым делом налил в стакан и выпил залпом. Он услышал шорох шагов за стеной, в гостиной, а потом, жмурясь от света, в комнату вошла Софья Петровна.

– Привет, – кратко бросил он и приступил к холодному рагу. Куски мяса, покрытые вместо соуса какой-то пряной слизью, оказались жесткими, с приторным привкусом сала. Арцыбашев мог разве что представить, каким блюдо было первоначально, когда только-только вышло из духовки.

Женщина села напротив сына. «Как подурнел», – печально подумала Софья Петровна, глядя на темные мешки под глазами, черную щетину на изможденном лице и помятый костюм.

– Поедешь обратно? – спросила она.

– Нет. Хочу хоть раз поспать в нормальной обстановке, а не на диване в кабинете.

– Звонили из морга – Анну можно хоронить. Мы решили, что завтрашний день подойдет.

– Хороните. Я заплачу, сколько надо.

– Сынок, да ведь дело не в деньгах, – сказала Софья Петровна. Арцыбашев поднял голову. Женщина с трудом вытерпела его тяжелый, злой взгляд.

– Не в деньгах? Ошибаешься, мама. Дело всегда кроется в деньгах. Мелочи и нюансы – это чьи-то деньги. Пока одни идиоты заявляют, что сила, мол, лежит в правде, другие эту правду затыкают толстыми пачками.

– Ты не поедешь на похороны? – спросила женщина. Она понимала, каким будет ответ, но робкая надежда…

– Нет, – отрезал Арцыбашев. – Езжай сама, если хочешь. Я встретил Прокофия в морге. Не говорил? Забыл, видимо. У нас с ним вышло небольшое столкновение. Не хочу, чтобы над могилой своей дочери он устроил новое представление.

– Нике надо сказать, – напомнила Софья Петровна. – Она ведь до сих пор не знает.

– Я скажу, когда придет время.

– Сашенька, завтра похороны!.. – шепотом воскликнула женщина. – Когда, по-твоему, должно прийти время?..

– Так пойди и скажи ей прямо сейчас! – выкрикнул он. Софья Петровна, прошептав что-то горькое и безрадостное, поникла. Арцыбашев отодвинул тарелку с рагу, принялся за рулет.

– Прости, мама, – мрачно сказал он. – Нервы сдают потихоньку, от всего этого.

– Как дела в больнице?

– А ты не знаешь? Подожди…

Арцыбашев ушел. Его портфель лежал в фойе, на полке, возле стойки с зонтами. Выдернув из портфеля газету, он вернулся в столовую.

– Вот, – доктор положил номер перед матерью, вернулся к рулету. Софья Петровна редко читала газеты, но увидев громко кричащий заголовок «Принцесса мертва, да здравствует Принцесса!», сходила за очками и принялась за чтение.

– О боже! – вырвалось из нее. – Гимнастка? Это ведь та девушка, которая…

– Да-да, та самая, – нетерпеливо перебил Арцыбашев. – И теперь она у меня, лежит третьи сутки, в гипсе и бинтах.

– Кошмар… – Софья Петровна читала дальше. – Ужас…

– Почему же сразу ужас? – ядовито улыбнулся Арцыбашев. – Ей и впрямь повезло, что поблизости оказался лучший хирург Петербурга.

– Странное у нее имя – Эльза. Нерусская, что ли?

– Почему? Очень даже русская. Эльза – всего лишь псевдоним. Есть у нее нормальное имя – Дымченко Ольга Витальевна. Уроженка Смоленской губернии, родилась в восемьдесят пятом году.

– Девятнадцать лет, боже мой!.. Совсем ребенок…

– То-то и оно. Глупый и легкомысленный ребенок. Хорошо, если хоть читать умеет по слогам. Черт их, циркачей из глубинки, знает… – Арцыбашев закурил. – Яковлев ко мне в тот же день пожаловал – как там ваша пациентка? Передал, что Самсонов попросил особо не болтать, и дал пятьсот рублей ассигнациями. Нашел идиота… Словно я сам не понимаю, что грязь ни к чему. А она все равно прилипла, черт бы ее побрал…

Выкурив сигарету, Арцыбашев бросил ее на тарелку с остатками еды и пошел в ванную. Предстояло принять теплый душ и, наконец, лечь в постель.

– Саша, – мать неотступно следовала за ним по пятам. – Может, все-таки поедешь?

– Я уже сказал – нет. Больше повторять не намерен. Хочешь – езжай сама. Купи цветы, выскажи соболезнования. Нику не бери, – предупредил он. – Ей не нужно видеть смерть.

5

В стороне от Невского проспекта (всего две улицы и мост через канал), стояло небольшое двухэтажное здание, огороженное по кругу витиеватой стальной изгородью. Днем оно, казалось, спало, зашторив все окна, слившись воедино со скучной улицей. Но едва над Петербургом сгущались сумерки, дом оживал. Его окна, одно за другим, загорались разноцветными огнями; витиеватые створки ворот раскрывались, приглашая заглянуть в гости. И чем быстрее наступала ночь, тем громче играла музыка внутри, перемешанная с французскими, английскими, изредка – русскими песнями…

Клуб-кабаре «Четыре короля» – его яркая вывеска загоралась вместе с уличными фонарями – имел скандальную репутацию непутевого и бесшабашного места. Он гудел, свистел и гремел музыкой до самого позднего утра. В клубе всегда было полно посетителей – тех, кто не желал ворочаться ночью в неуютной постели; тех, кто хотел пошуметь и покутить; тех, кто завлекался подмигиванием и намеками проходящей мимо клубной красавицы в соблазнительном корсетном платье с открытыми руками, чтобы попасть на второй этаж – в комнаты, обставленные всем необходимым для проведения коротких минут любви.

На первом этаже размещался зал со сценой, заставленный столами. Их успевали занять только самые первые посетители. Остальные толпились вокруг, напирая на сидящих, прижимались к стенам и сцене, едва не выскакивая на нее. Официанты, безостановочно разносившие вино, шампанское и закуски, были вынуждены проявлять чудеса ловкости, чтобы во время исполнения номеров не опрокинуть подносы на себя или других. Особый ажиотаж и бурление возникало, когда какая-нибудь красотка в полупрозрачном платье пела похабную песню о своей первой безрадостной любви, постепенно избавляясь от элементов наряда. К концу песни, когда она оставалась только в ажурных чулках и белье, зал ревел, как хлев, переполненный племенными быками, норовил схватить красотку и вытащить со сцены. Певица быстро дарила воздушный поцелуй кому-то из зрителей и убегала за кулисы. Занавес опускался – наступало время перерыва. Проходило минут пятнадцать – публике надо было остыть и отойти от увиденного, чтобы потом, с новыми силами, приветствовать другую исполнительницу.

За столиком у самой сцены сидели двое – Самсонов, в дорогом костюме с золотой цепью на жилетке, и его невзрачный помощник по фамилии Астафьев. Самсонов пришел сюда просто развлечься, подлечить расшатавшиеся за последние пару дней нервы. Он любил это место и, приезжая в Петербург, обязательно посещал клуб. Астафьев, с кучей записок и документов, разложенных перед ним, нашептывал Самсонову едва различимые в общем шуме слова.

– Надоело! Не могу! – рявкнул он, когда Астафьев закончил. – Оставь меня в покое с этим Прохоровым!

– Да ведь его труппа ждет ответа почти неделю, Игорь Николаевич, – возразил Астафьев.

– Пусть ждет еще неделю, или отстанет! У меня сердце стонет, как вспомню этот грязный газетный номер, а ты мне про трюкачей талдычишь!

– Я бы на вашем месте, Игорь Николаевич, сплюнул и забыл. Петербургу дашь какую-нибудь новость, он ее зачитает до дыр, а потом выбросит из ветреной головы. Тем более, всего одна газета, с довольно небольшим тиражом…

– Ты уверен, что этого писаку нельзя найти? – прерывая его, спросил Самсонов.

– Редактор отказал. Даже когда я предложил денег, он не выдал. «Целый и невредимый газетчик полезнее, чем деньги!» – вот что он мне сказал. Так что мы немножко пошумели у него, чтобы в следующий раз он хорошенько подумал, что печатать.

– А в суд, за клевету? – предложил Самсонов.

Астафьев махнул рукой:

– Глупо и бесполезно. Так-то просто мелкий слушок, а будет громкое дело с громкими именами.

– Да, затея глупая, – неохотно согласился Самсонов.

– Я переговорил с Яковлевым, как вы и просили.

– Он побеседовал с этим доктором, как там его?..

– Арцыбашев, – услужливо напомнил Астафьев. – Само собой. Я выделил тысчонку – на лечение, так сказать. Да и прибавил, что мы сами не знаем, с чем связан ее поступок.

– Правильно сделал, – Самсонов довольно кивнул, и тут же импульсивно продолжил: – Дрянная девка! Знал бы, что подобное учудит – в жизни бы не подошел! Надеюсь, она сдохнет. Испоганила мне все! Представляешь – звонят вечером из Франции и спрашивают – все ли там у нас в порядке? А то они слышали… Русская публика даже за границей наши газеты читает – во как! И про европейское турне получше нашего знает!

– Мы его обязательно проведем, Игорь Николаевич, – пообещал Астафьев. – С Эльзой или без нее, но проведем.

– У меня ее чертов контракт рассчитан как раз до конца турне, – Самсонов нервно сжал кулаки. – Как будто знала, как мне подгадить! А эти заграничные воротилы любят, чтобы все было буковка в буковку, мать их!

Самсонов не зря так нервничал. Европейское турне, сулившее ему много денег, должно было начаться через неделю. Но сложность, состоявшая в Эльзе, прикованной к больничной койке, начисто испортило картину. Самсонову требовалось либо дождаться, когда она оправится (к тому моменту никакого турне не будет и в помине), либо разорвать с ней контракт. Со своей стороны, он этого сделать не мог – не из-за денежных издержек, а по причине боязни каких-нибудь новых слухов; но со стороны Эльзы…

– Есть идея, – сказал Астафьев. – В клинике выдадут справку о полном ее выздоровлении, мы прикладываем ее к договору и – вуаля! Госпожа Эльза больше не выступает у нас!

– Не понимаю, – искренне признался Самсонов.

– Да все просто, Игорь Николаевич. Полицмейстеру глаза мы прикрыли – без показания потерпевшей дело-то все равно стоит. Добавим еще – подправят даты, чужие показания уберут, и выяснится, что никакого падения не было! А госпожа Эльза в тот день ходила на прием к врачу – Арцыбашеву. У него берем справку о состоянии пациентки – разумеется, там будет сказано, что она совершенно здорова и готова к выступлениям. В таком случае возникнет вопрос, и адресован он будет самой госпоже Эльзе – где вы гуляли три дня? Почему пропускали репетиции?

– А пропуск репетиции, это уже штраф на нее, – Самсонов, следивший за ходом мысли Астафьева, наконец, понял. – А я, в свою очередь, могу за такое разорвать с ней контракт в одностороннем порядке, в любой момент! Астафьев, ты гений!

– Вина! – зарычал Самсонов. – Побольше вина мне и моему приятелю!

Он изрядно выпил к этому моменту, но всплеск животной радости потребовал еще. Астафьеву, едва пригубившему бокал, он зашептал:

– Завтра ищешь Арцыбашева и любыми способами берешь у него эту справку! Дай ему столько, сколько захочет, но не слишком много!

– Сделаю, Игорь Николаевич.

– Смотри – не разори нас!

Занавес поднялся. Под веселую музыку на сцену, шагая в ногу, вышло несколько смазливых девиц. Взмахи их стройных ножек в черных чулках оголяли кружевные нижние юбки и подвязки. Публика заревела, стала хлопать в такт ударам каблучков.

– С дороги! – Самсонов, расталкивая посетителей, побрел вглубь зала. Там ему встретилась одна из клубных красавиц.

– Пойдем наверх! – хватая ее за плечо и дыша вином, потребовал он.

– Пойдем, раз ты такой нетерпеливый, – немного раздраженно ответила она.

6

Найти Арцыбашева оказалось гораздо сложнее, чем придумать план. Утром, едва одевшись и позавтракав, Астафьев отправился на квартиру к доктору, но там его не оказалось.

– Уехал господин, по своим делам, – сказал управляющий.

– А когда вернется?

– Не сказал.

Астафьев помчался в клинику:

– Добрый день. Александр Николаевич здесь?

– Не было с самого утра, – ответил вахтер.

«Куда же ты запропастился?» – Астафьев мысленно чертыхнулся.

В это время зашел человек в дорогом плаще.

– Петр Геннадьевич, – вежливо обратился к нему вахтер, – вы, часом, не видали Александра Николаевича?

– С чего бы? – пожал плечами Маслов. – Я только из дому. А что случилось?

– Я его ищу, – подошел Астафьев с быстрым рукопожатием. – Анатолий Астафьев, помощник господина Самсонова.

– Самсонова? – Маслов насторожился.

– Верно. Простите, а вы?..

Маслов представился. Астафьев на всякий случай уточнил:

– В отсутствии Александра Николаевича вы управляете клиникой?

– Верно, я его заместитель.

– Замечательно. Мне нужна ваша помощь… – Астафьев склонил голову, как бы говоря: «Не пройти ли нам в более укромное место?»

Маслов едва кивнул: «Почему же нет?»

– Пойдемте ко мне в кабинет, голубчик, – сказал он вслух.

Так состоялась встреча двух подхалимов.

– Итак, голубчик, я вас слушаю… – Маслов пропустил Астафьева в кабинет, затем вошел сам. – Присаживайтесь на диван, или в кресло, если хотите. Может быть, коньяку?

– Если позволите, – Астафьев, догадавшийся, что говорит с «собратом», осмелел. – Дело очень важное, касается господина Самсонова и вашей пациентки, госпожи Ольги Дымченко. Она так же известна, как госпожа Эльза.

– Да, у нас есть такая… пациентка, – Маслов достал из шкафа открытую бутылку и два стакана.

– У господина Самсонова намечается большое европейское турне. Гастроли пройдут по десяткам заграничных городов, – Астафьев зачарованно смотрел, как стаканы наполняются ароматным темным напитком. – Труппа уже готова выехать, но госпожа Дымченко…

– Я понял вас, – Маслов придвинул ему стакан. – Скажу сразу – ее физическое состояние оставляет желать лучшего. Она сейчас в глубокой коме, подключена к капельницам, а питается через трубки.

– Ужасно. Надеюсь, она как можно скорее оправится от травм, – Астафьев залпом опрокинул коньяк в себя. «Черт, как хорош! Но пора переходить к делу». – Господин Самсонов, увы, не может ждать – гастроли начнутся через неделю. Вот если, допустим, госпожа Дымченко не будет в таком плачевном состоянии, хотя бы на бумаге, – Астафьев особо подчеркнул последнее слово, – то и с гастролями все будет хорошо.

Маслов разлил по новой порции, но предлагать не торопился.

«Боишься? – понял Астафьев. – Значит, все правильно делаю».

– Посудите сами, Петр Геннадьевич. Госпожа Дымченко не местная; а Петербург – город сырой, ветреный, пасмурный. Вот она и обратилась в вашу клинику, чтобы ей провели осмотр.

– Господину Самсонову нужна справка от врача? – уточнил Маслов.

– Да, если говорить прямо. Простите, я не знаю, как по-другому называется этот документ, – Астафьев немного растерянно улыбнулся. – Но да. Нужна справка. Причем, в ней должно быть указано, что госпожа Дымченко полностью здорова.

– Могу я узнать, с какой целью вам это требуется? – осторожно спросил Маслов.

– Вкратце – юридическое буквоедство требует решения по ее вопросу. Или никакого турне не состоится.

Маслов выпил из своего стакана, долил:

– А полиция? Я хоть и младший хирург, заместитель заведующего клиникой, но не знаю всех дел Арцыбашева и полицмейстера. Знаю только, что Яковлев, его помощник, приезжал к нам, и о чем-то говорил с моим нача… коллегой. Может быть, хотел взять у нашей… пациентки… показания? – каждый раз, когда Маслов называл ее, беспризорную и нищую, пациенткой, его корежило изнутри.

– Это было сделано по просьбе господина Самсонова, – признался Астафьев. – Яковлев исполнял свой служебный долг, но подробностей он не знает. А подробности таковы – даже если госпожа Дымченко придет в себя, ее показания никому нужны не будут…

«Вот как! А ведь Арцыбашев об этом, скорее всего, и не догадывается!» – понял Маслов.

– …дело, соответственно, закроется; а каждый участник сделки получит причитающееся ему вознаграждение.

– Значит, девчонка и впрямь застукала его с новой любовницей и выбросилась из окна? – прямо спросил изумленный Маслов. – Газета не врала?

– Мы ушли от темы, Петр Геннадьевич, – вежливо напомнил Астафьев. – Вы, как заместитель заведующего клиникой, можете дать подобную справку?

– Конечно, ведь это я проводил осмотр, – горделиво солгал Маслов и, пододвинув ему наполненный стакан, принялся искать нужный бланк.

– Не забудьте поставить ту самую дату, – напомнил Астафьев.

– Непременно. Ну а вы?.. – Маслов ожидающе посмотрел на него. Астафьев положил на стол свой портфель, нежно погладил его:

– Господин Самсонов отблагодарит вас от всей души.

– Вот и отлично… – прошептал Маслов. Быстро и аккуратно он заполнил бланк и поставил печать. Астафьев придвинул к нему опустевший стакан, на котором возвышались четыре пачки новеньких купюр.

Маслов искренне засмеялся, передавая ему справку. Астафьев спрятал ее и сразу засобирался уходить.

– У меня еще столько дел сегодня, вы просто не поверите, – весело заговорил он, – иной раз завидуешь вам, врачам – сидите на одном месте, никуда не надо дергаться.

Маслов проводил его до двери кабинета.

– Удачного вам путешествия, – сказал он напоследок и бросился к столу, пересчитывать заработок. Сумма оказалась поистине внушительной, но Маслов решил, что Самсонов мог быть и пощедрее.

«Впрочем, мне и этого хватит сполна, – пряча деньги, размышлял Маслов. – А эта соплячка лежит, лечится за счет… За счет кого? Больницы? Значит, Арцыбашева. Ну и пусть. А мне семью кормить надо, а не благодетельствовать…»

Едва он спрятал деньги, в кабинет вошел свежий и выспавшийся Арцыбашев:

– Привет, Петр Геннадьевич. Только приехал, как видишь. Иван сказал, что меня кто-то спрашивал?

– А?.. – Маслов непонимающе посмотрел на него. – Да так, Александр Николаевич, пустяки. Газетчик какой-то очередной пришел разнюхивать. Я его спровадил отсюда.

Из клиники Астафьев отправился прямиком на квартиру Самсонова. Грозный и сердитый с похмелья, он мгновенно повеселел, узнав об удачной сделке. Через пару часов, с помощью еще нескольких подложных документов, директор цирка официально расторг контракт с госпожой Эльзой, в качестве штрафа лишив девушку всего заработка, включая уже отработанного, хранившегося у него. А через неделю, как положено, Самсонов и его труппа уехали на европейские гастроли.

Номер госпожи Эльзы убрали из программы, заменив его летающей семьей Прохоровых.

7

Сегодня Маркову не везло с самого утра.

Проспал на работу – начальник строго требовал появляться в редакции к девяти утра.

Это первое.

На лестнице столкнулся с домохозяйкой, вредной крикливой старухой, которая во всех отборных деталях напомнила ему, что за комнату не плачено уже месяц.

Это второе.

– Собирай вещи и уходи, – сказал Гаврилов, едва увидел Маркова в коридоре редакции. – Ты уволен.

Это третье.

– За что, Марк Олегович? – возмущенно и растерянно спросил Марков.

– Я говорил тебе – не трогай эту историю? Говорил?!

– Какую историю?

– Про гимнастку, мать твою!.. – рыкнул Гаврилов.

– Она циркачка, – поправил Марков.

Редактор топнул ногой:

– Тем более – уволен! Приходили в «Хроники» какие-то мордовороты, перевернули все вверх дном. Трясли главреда, как мешок с яблоками!

– Так я тут причем? Вы сказали статью не печатать – все, баста. Я не печатал.

– А это что?! – Гаврилов ткнул ему в лицо номером «Хроник Петербурга». – «Принцесса мертва, да здравствует Принцесса!» Название такое поганое выдумали, черт возьми!

– Это не я, – сказал Марков.

– А вот здесь? А здесь?! – злобно скалясь, редактор водил пальцем по строчкам статьи. – Слово в слово, абзац в абзац! Только автор другой приписан.

Парень всколыхнулся:

– Так ведь…

– Никаких ведь! – воскликнул Гаврилов. – Я знаю, что ты работаешь на всех подряд. Здесь заказов нет, так ты в «Революционной России» статейки строчишь, про угнетенный рабочий народ и крестьянство!³ Не оправдывайся, Антон, я знаю. Многие знают, и молчат; в отличие от тебя, болвана крикливого, который каждого второго на улице товарищем кличет… – редактор тяжело вздохнул, переводя дух. – Если ты, Антон, на сибирскую каторгу загреметь торопишься, то без меня, пожалуйста. Просто уходи, и все. Здесь я тебя видеть не желаю.

– Дадите рублей десять? – спросил Марков. – У меня совсем нет денег, Марк Олегович. А на вас я работал долго, и всегда уважал…

– Пошел вон! – кратко бросил Гаврилов.

Это был первый раз, когда атмосфера пивной «Журавля» не заразила Маркова весельем. Как всегда, он заказал кружку пива и, получив ее, пошел в глубину зала, занял свободное место. Сделав пару глотков, парень погрузился в мрачные раздумья…

В карманах брюк он нашел три с половиной рубля – последние деньги. «Срочно нужна работа», – Марков посмотрел вокруг себя. Здесь столько мелких журналистов, готовых удавиться за сенсацию! «Вроде Журова», – вспомнив о нем, Марков слабо улыбнулся. А остальные? Неудачники-комедианты, как Волчков? Ненужные критики, типа Филева? Кто еще? Всякие забулдыги-мастеровые, мелкие лоточники, побирушки и просто горькие пьяницы; разношерстный коллектив с одной общей проблемой – нетрезвым взглядом на жизнь.

«Нет», – Марков гордо выпрямился, будто с его спины упал непосильный груз. Среди этого грязного, оборванного, вонючего, немытого или мытого так давно, что и не вспомнить, когда это произошло, сброда было одно светлое, белое пятно – Иван Алексеевич Ильин. Всегда трезвый, аккуратный и холеный, он сидел в углу этого крысятника – один, не считая кипы листков на столе. Что-то записывает, изредка бегая черными монгольскими глазами по залу.

«Попытаю счастья», – решил репортер. Кружка осталась без него – впрочем, ей быстро нашелся новый хозяин.

«Даже если не поможет, он мне кое-что должен», – парень уверенно подошел к Ильину, указал на свободный стул:

– Позволите, Иван Алексеевич?

– Садитесь, товарищ Марков, – Ильин перевернул рабочий лист, отложил карандаш. – Что вам угодно?

– Я поговорил с Арцыбашевым тогда, в «Астории». Помните?

– Я помню, Антон. А вот ты, похоже, забыл. Ты ведь приходил сюда тем же вечером. Ты видел меня, но так и не подошел. Почему?

Марков нервно улыбнулся. Строгий взгляд Ильина ползал по нему, сбивая с мысли.

– Я тогда статью хотел продать, про девушку-самоубийцу… как-то не до этого было, – неуверенно оправдывался Марков.

– Понимаю, – Ильин кивнул, но его взгляд стал только строже.

– Но ведь я пришел! – добавил парень. – Я ведь всегда откликался на ваши просьбы, Иван Алексеевич!

– И что ты можешь рассказать про Арцыбашева?

– Ему плевать на все и всех. Плевать на войну, на рабочих. Он живет в каком-то своем, далеком от простых людей, мирке. Ему там удобно и хорошо.

– Это, Антон, называется зоной комфорта, – объяснил Ильин. – Любой обеспеченный человек стремится создать для себя такую зону. В ней все знакомо, все под рукой, – сказал он и добавил с презрением: – Жаль.

– Что именно, Иван Алексеевич?

– Что ты пришел так поздно, Антон. И что Арцыбашеву плевать – тоже жаль, – Ильин облокотился на стол. Его ладонь легла на щеку, взгляд сделался хитрым и задумчивым. – Ты хочешь денег?

– Иван Алексеевич, как временно безработный я буду рад любой финансовой помощи, – Марков неловко улыбнулся. – За статью, что я продал, меня уволили.

– Тридцать, – Ильин сунул свободную руку внутрь пиджака, достал сложенные банкноты, отсчитал и протянул Маркову. Эти движения проделывались неохотно – так господин награждает своего нерасторопного слугу. – А со статьей надо было идти ко мне – я бы нашел, кому отдать. Глядишь, тебя бы и не уволили.

– Иван Алексеевич, спасибо вам! – Марков спрятал деньги. – А работы у ваших знакомых не найдется?

– У знакомых, или все-таки у меня? – уточнил Ильин.

– Ну, может, и я вам сгожусь. Я ведь столько статей написал. Я тоже за рабочих.

«Ты писал их по нашему заказу, – подумал эсер. – И за рабочих такой, как ты, никогда не будет. Хоть ты и набрался много нашего, но сделать тебя одним из нас вряд ли получится».

– Вы ведь тоже пишете? – чуть посмелев, указал Марков на кипу бумаг.

– Делаю заметки. У меня работа другого характера. Но ты можешь сгодиться для нее, – Ильин взял карандаш, начеркал что-то в самом уголке листа и оторвал. – Даю тебе адрес. Запомни его хорошенько, а бумажку уничтожь.

– Мне прийти по нему?

– Завтра, к десяти утра. И вот еще, – Ильин достал сторублевую купюру. – Выкинь свой гадкий пиджак и оденься поприличнее.

8

Утро выдалось пасмурным и туманным. До этого, ночью, выпал первый, очень робкий снежок. Петербург покрылся тонкой индевелой пленкой, которая к полудню полностью испарилась.

Марков пришел по указанному адресу на пятнадцать минут раньше. Одет он был богато, с иголочки – синий костюм с жилеткой, утепленный коричневый плащ, ботинки под цвет плаща и шляпа нового, модного фасона, в которой ходили все нынешние щеголи.

Дом, к которому привел адрес, находился у набережной. Отсюда, через туман, смутно угадывались очертания Васильевского острова; а где-то справа, в ясную и солнечную погоду, можно увидеть золотистые блики на крышах Зимнего дворца.

– Вы здесь, товарищ Марков. Замечательно, – Ильин в белом пальто и легкой меховой шапке подошел к нему, протянул руку. Они поздоровались.

– Как вам мой наряд? – слегка волнуясь, спросил Марков. Эсер пробежал по нему своим цепким взглядом, довольно кивнул:

– Неплохо, очень неплохо. Там, куда мы пойдем, вас бы и в пиджаке пустили – ведь вы со мной. Но выглядеть, все-таки, надо соответствующе, – Ильин, поманив парня за собой, бодрым шагом пошел вдоль набережной. – К тому же, вам часто придется ходить без меня.

– Куда? – Марков заволновался сильнее.

Они свернули в переулок между домами, пошли через дворы.

– Я отвечу лишь на некоторые вопросы, – предупредил Ильин. – Постарайтесь запомнить дорогу. В следующий раз она может вывести… в совершенно другое место.

Он достал часы, мельком глянул на циферблат:

– Хорошо, что вы пришли пораньше. Может, мы и не опоздаем.

– Куда, Иван Алексеевич? – нетерпеливо спросил Марков. – Вы говорите какими-то загадками.

– Вы слышали о Собрании русских фабрично-заводских рабочих?

– Разумеется, – ответил парень. – И не просто слышал, а писал статьи для них.

– Как вы к ним относитесь?

Марков, почуяв в этом вопросе подвох, задумался.

– У них благие намерения, – ответил он затем. – Пока я работал над статьями, я замечал их быт. Такое не пожелаешь даже врагу.

– Верно, товарищ Марков, – согласился Ильин. – Сейчас обычный рабочий – это бесправная тупая скотина с нищенским заработком и драконовской системой смен и штрафов. В «Журавле» много рабочих, – «невзначай» подметил он. – Вы обращали внимание на них?

– Много пьют, ходят в латаном.

– Да. Их жены гнут спины на непосильной работе, а дети растут безграмотными и полуголодными. Пареньку едва стукнет десять – его уже определяют на завод, тягать тачки с чугуном или углем. Ну а девочка, в перешитом платье… сами знаете, где работает, – Ильин остановился и обернулся к Маркову. – Так вот, Собрание не намерено это терпеть. Его численность велика, и с каждым днем только увеличивается. Это очень хорошо – чем больше простых людей примкнет к Собранию, тем легче будет требовать ослабления у власти.

– Однако, не шибко слышны их требования.

– Это пока, – ответил Ильин. – Пойдемте дальше, а то опоздаем к началу. Со временем людей станет так много, и они заговорят так громко, что игнорировать их станет невозможно. Правительство пойдет на уступки, товарищ Марков, вот увидите.

– А если нет?

– Тогда – кровь, война и революция. Вы правильно говорили про русско-японскую – это крах всей царской системы. Огромная и неповоротливая, увязшая в бюрократии и старых замашках, система рухнет, когда война будет проиграна. Перемены настолько необходимы, что надвигаются сами. Ваш друг Арцыбашев знает, видит и чувствует это.

– Он мне не друг, – поспешил заметить Марков.

– Многие толстосумы ощущают – там пощипывает, тут сжимает, – пропустив его замечание, продолжал эсер. – Приступ непонятного страха – почему? Что не так? Шевелят усиками, пробуют воздух на вкус – вроде все в порядке. Тогда почему так страшно?

Ильин и Марков остановились перед небольшим деревянным двухэтажным особняком. Двор с облетевшими к осени голыми деревьями, покрытый инеем, казался опустевшим. Несколько поздних пожелтевших листьев замело на террасу.

– Вы неплохой журналист, товарищ Марков, – сказал Ильин. – Я буду рекомендовать вас в помощь Собранию, по части всякой письменной деятельности. Сейчас мы войдем внутрь, и вы будете просто смотреть и слушать. Вопросы не задавайте. Что будет неясно – я объясню. Пойдемте.

Они поднялись на террасу, Ильин постучал в дверь. Почти сразу молодой, взволнованный женский голос спросил:

– Кто там?

– Иван Алексеевич Ильин.

Дверь отворилась. Темноволосая девушка в бежевом платье и серых вязаных чулках мило улыбнулась, демонстрируя маленькие белые зубки:

– Здравствуйте, Иван Алексеевич. Я вижу, вы не одни? – ее зеленые глаза вопросительным взглядом застыли на Маркове.

– Мой друг, товарищ Марков, – ответил эсер. Парень кивнул:

– Антон Марков.

– Екатерина Андреева. Что ж, проходите, – девушка сделала поклон и отошла в сторону. – Холодно сегодня на улице, дует-то как!

– Обещали к вечеру дождь, – Ильин вошел последним, закрыл дверь.

Гости оказались в маленькой неосвещенной прихожей. Ее пол был заставлен чужими туфлями и ботинками, а стены завешаны плащами и тулупами. Отсюда, круто поднимаясь, шла лестница на второй этаж; возле нее был проход в гостиную, из которой доносился сильный и требовательный мужской голос.

– Батюшка уже читает? – спросил Ильин.

Девушка кивнула.

– Разувайтесь быстрее, – прошептал он Маркову. – Идите и смотрите.

Парень, снимая на ходу обувь и плащ, на цыпочках подошел к гостиной. Небольшая комната – под потолком мягко светит люстра, вдоль стен расставлены диваны и кресла. Все они заняты зрителями. Их лица – и мужские, и женские, ему совершенно незнакомы. Не знает он и докладчика – худого, смуглолицего, с аккуратной смоляной бородой и длинными волосами, одетого в черную поповскую рясу, с простым медным крестом на груди. Вытянув перед собой распечатанный лист, священник с выражением читал:

– …до тех пор, товарищи, пока нас не слышат, мы будем прозябать в оковах рабства. Фабриканты зарабатывают миллионы, а простой рабочий человек вынужден, недоедая и недосыпая, приумножать чужие богатства…