Раскаты

– Ты что там делаешь? – сердито спросил кто-то.

Арцыбашев чувствовал ее пульс – тихий, едва слышный.

– Жива… – прошептал он сам себе. – Надолго ли?..

Он приценился. Нелепое пальто, вбившееся ему в голову, было явно с чужого, взрослого плеча. Легкое ситцевое платье, под которым, дай бог, раз десять перелетанное бельишко, худые ноги в старых башмаках…

– Никому ты не нужна, сирота казанская, – вынес доктор печальный вердикт.

Пролетка вздрогнула.

– Эй, что там такое?! – Арцыбашев грозно развернулся к толпе. – Стойте смирно! Гришка, помоги мне перенести ее в машину, быстро!

Вместе с водителем он осторожно спустил девушку с пролетки, понес к «форду».

– Не толкайтесь, черт вас подери! – то и дело кричал Арцыбашев, хотя никто и близко не подходил к ним. Только один старичок вежливо поинтересовался:

– Куда же вы ее уносите, позвольте узнать?

– А ты не видишь, что она еще жива, старый дурак? – огрызнулся доктор.

– А моя пролетка? – послышался другой, очень тревожный голос. – Господа, а моя пролетка? Кто мне ущерб возместит?! Господа?..

Доктор усадил девушку на заднее сиденье, облокотил на себя:

– Поехали!

– Господа?! – крикнул извозчик.

– Хромого дьявола попроси! – посоветовал Арцыбашев. – Да поехали уже!

Машина агрессивно рыкнула и помчалась прочь.

– Гони, что есть сил, Григорий! – подгонял Арцыбашев. – Со Смертью соревнуемся!

– Есть, Александр Николаич! – водитель, бешено сигналя, летел по проспекту, едва не врезаясь в попутные экипажи.

«Только бы успеть…» – Арцыбашев держал девушку за край пальто, бережно прижимая к себе. Вторая рука лежала на ее запястье, щупала тихо бьющуюся жилку.

– Что таращишься, дура? – сердито спросил он – глаза девушки скользили по его лицу, словно запоминая. – Спасать тебя буду, бестолковую.

Машина добралась до клиники в две минуты. Гришка, резко затормозив, чуть не впечатался в стену.

– Беги внутрь и зови всех, кто на дежурстве! Пусть немедленно готовят операционную!

Парень кивнул и скрылся в здании. Арцыбашев, взяв девушку на руки («До чего же она легкая и маленькая!»), быстрым шагом пошел вслед за ним.

Когда автомобиль, выпустив из себя черно-серый вонючий выхлоп, скрылся из виду, толпа начала расходиться. Остались только несчастный хозяин пролетки и парочка зевак, которым больше и нечего было делать, кроме как судачить о случившемся.

Марков следил за всем действием поодаль. Когда толпа разошлась, он, порыскав по карманам, вытащил блокнот и огрызок карандаша.

– Прошу прощения? – он подошел к владельцу пролетки. – Меня зовут Антон Марков, я из газеты «Белая ночь». Могу поинтересоваться, что здесь произошло?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Поздним вечером, когда маленькая редакция «Белой ночи» готовилась к закрытию, усталый и голодный Марков вошел в кабинет главного редактора:

– Разрешите, товарищ Гаврилов?

– Ты мне эти шутки брось! – недовольно ответил тот. – По домам давно пора, а ты…

– Виноват, Марк Олегович – заработался, – Марков положил ему на стол печатные листки. Редактор придвинул их к себе, посмотрел на парня:

– Что это?

Репортер сел перед ним – самодовольная улыбка заиграла на его небритом лице.

– Восьмое чудо света! – начал он. – Сегодня, примерно в половине пятого вечера, из окна номера-люкс «Астории» выпала неизвестная девица. Она приземлилась в руки известному хирургу Арцыбашеву, а он (кто бы сомневался?) погрузил девицу в машину и увез в неизвестном направлении. Итак, кто же такая эта девица? И что собирается делать с ней великий питерский эскулап?

– Давай ближе к делу, Антон – не в театре, – сказал Гаврилов, не любивший позерства.

– А вот я в статье все расписал, Марк Олегович, – гораздо скромнее ответил Марков. – Странное дело происходит. Администратор гостиницы отрицает какой-либо несчастный случай, и никакой девицы он знать не знает. Но я поговорил с простыми работягами – коридорным и портье – и выяснил несколько интересных подробностей.

– Ну? – поторапливал Гаврилов. На часах было пятнадцать минут десятого, а закрыться редакция должна была еще в половине девятого.

– Эта девица искала некоего господина Самсонова…

– Подожди-ка, – редактор призадумался. – Это тот, который цирками занимается?

– Он самый. Оказывается, незадолго до прихода девицы он снял верхний номер, и с ним была некая женщина. Понимаете, Марк Олегович? Сначала приходит Самсонов с дамой, потом эта…

– Да понял я, – раздраженно ответил Гаврилов. – Дальше что?

– Я навел справки о Самсонове. Совсем несложно, учитывая его известность. Несколько лет назад он переманил к себе одну молодую гимнастку… – Марков заговорщицки подмигнул. – А недавно взял под крыло еще одну девушку – но уже дрессировщицу. Вот она-то и была спутницей Самсонова в «Астории»!

– Интересно…

– Полагаю, Самсонов развлекался с гимнасткой, пока не надоело, а потом нашел себе другую любовницу.

– А что за гимнастка?

– В статье и про это есть, – ответил Марков. – Она так называемая принцесса цирка, госпожа Эльза.

– Ясно. Арцыбашев тут причем?

– Ну как, причем… – парень неловко улыбнулся. – Притом. У него, по слухам, интрижка с какой-то балериной из Мариинки. А тут циркачка. Разве они не могут быть одного теста?

– Хочешь сказать, что Эльза могла оказаться любовницей и Самсонова, и Арцыбашева? – предположил Гаврилов.

– А как иначе он оказался поблизости? Призрачный любовный треугольник.

– Интересная история. Громкая, – редактор довольно кивнул. – В номер я ее, разумеется, не пущу.

– Почему?! – Марков, едва удержавшись на стуле, непонимающе посмотрел на начальника. – Марк Олегович…

– Что значит – почему? Ты сбрендил, Антон?! – сердито воскликнул Гаврилов. – Арцыбашев – друг нашего градоначальника, генерал-губернатора Мамонова, а также военного прокурора, полицмейстера и еще целой кучи очень влиятельных людей! А Самсонов… Ты знаешь, что он давал представление для семьи Его Императорского Величества в Царском селе? Императрица тепло отозвалась о нем. Нет, Антон, так не пойдет.

– Да как же… – растерянно сказал Марков. – Я столько времени потратил на расследование, раскапывал…

– И потому я говорю – нет. Твое «расследование», по большей части – просто собрание слухов и домыслов. Не хватало, чтобы из-за них газету закрыли, даже если они правдивые.

– Ясно, – мрачно блеснув глазами, сказал Марков. Он забрал листки и вышел из кабинета. Вернувшись в маленькую прокуренную комнатушку, в которой он печатал статьи на старой машинке за расшатанным столом, парень открыл окно и закурил папиросу.

– Отказал? – спросил коллега, с которым репортер делил комнату.

– Отказал, сука трусливая… – не докурив, Марков швырнул папиросу в нарастающую темноту сумерек. – Столько труда псу под хвост…

– А я тебе говорил, что не согласится. Ладно, я пойду. Закроешь кабинет?

– Скатертью дорога.

Марков вернулся к своему столу. Его детище – полдесятка набранных мелким шрифтом листков, лежало перед ним в полном недоумении и растерянности. Марков сокрушенным взглядом смотрел на статью – как он торопился, набирая текст с грубейшими опечатками; как он постоянно поглядывал на время, стремясь обогнать его; подгонял пальцы и мозг работать быстрее…

– Громкие имена… Да ведь к ним люди тянутся, как мухи на… сладкое! – схватив листки, парень перегнул их пополам и спрятал во внутренний карман пиджака. – Нет уж, Марк Олегович, выкуси! В лепешку расшибусь, но статью напечатаю!

– Антон! – позвал за дверью голос редактора. – Мы уходим!

– Сейчас, – парень схватил латаное пальто и латаный картуз, выскочил из кабинета.

Оделся он уже на улице. Пройдя пару десятков шагов под светом фонарей, выкурив еще одну папироску, для остроты ума (как говорил он сам), репортер помахал первому попавшемуся извозчику:

– Вези меня, отец, легко и быстро. Дорогу покажу.

2

Дорога Маркова оканчивалась в далеком, окраинном рабочем квартале. Пролетка остановилась перед широким кряжистым домом – старожилом, по меркам многих других питерских домов. Марков расплатился и завернул за угол. Здесь был спуск в подвал, над которым висела большая синяя вывеска с желтыми буквами: «Пивная Журавль».

Улыбаясь, Марков снял картуз и расстегнул пальто. Каждый раз, когда он оказывался в этом тускло освещенном зале со сводчатым потолком, слушал вечно бодрствующий гомон посетителей, его душой овладевала беззаботная радость. Придя сюда впервые, будучи еще студентом, он был поражен: что бы ни творилось снаружи – война, ураган или наводнение – здесь всегда царила атмосфера легкомысленного веселья.

Марков пошел по залу, пробираясь через многочисленные столы к стойке. Он знал, что ему нужно. Для начала – бокал холодного светлого пива. Получив его, Марков сделал несколько медленных глотков, одновременно с этим окинув посетителей в зале. Их было много, и большую часть из них он знал. В самом дальнем углу, возле газового рожка, в неизменном белом костюме сидит писатель и влиятельный эсер, один из руководителей партийной ячейки в городе, Иван Алексеевич Ильин.

С Ильиным, как и с большинством своих приятелей, Марков сошелся случайно. Но тот, при всем дружеском общении, не подходил под описание обычного приятеля. Это был скорее наставник, старше и по возрасту, и по пережитому опыту. Марков сделал для него несколько печатных услуг, а Ильин, в свою очередь, познакомил парня с несколькими газетчиками, у которых можно было без всяких проблем выпросить «халтурку». Именно их выискивал Марков.

Из числа таковых, ближе всего к нему сидела шумная и веселая компания. Журов – репортер из «Хроник Петербурга», Волчков – сатирик-фельетонист и актер на полставки, и Филев – литературный критик, добившийся пока совсем небольшой известности.

– Здравствуйте, господа! – Марков подсел между Журовым и Филевым.

– Антон! – Журов кивнул. – Давно не виделись! С прошлой недели?

– Два дня всего, – уточнил Филев.

– А сколько сейчас? – спросил Волчков. – А то мне завтра в театр, Фонвизина играть.

– Успеется твой Фонвизин! – Журов сытно рыгнул. Его красное лицо лоснилось от пота – похоже, он уже перепивал.

– Я к вам пожаловал, между прочим… – стал объяснять Марков, но Филев его прервал:

– Стой. Тебе нужен заказ на интервью у Макалина?

– Это кто?

– Резчик по дереву, делает разные… да не важно! – Филев глотнул из своего бокала и продолжил: – Для альманаха не хватает двух статей по русскому народному искусству. Нужен Евланцев, который музыкальные инструменты делает, и Макалин. Евланцева уже взяли, так что остается Макалин.

– Сколько? – спросил Волчков.

– Пятнадцать.

– Я беру.

– Ты не журналист, а артист-недоучка, – возразил Филев. – Мне нужен журналист! Чтобы накидал вопросы – так и так, мол, сколько лет занимаетесь? Где научились?

Журов громко засмеялся:

– Ох, Филев, душа моя! Кому твои народные рукомельцы нужны? Чашки-ложки вырезать любой деревенский дед умеет. Езжай в слободу и спроси, коль не веришь.

Филев насупился – выпад Журова сильно задел его.

Поняв, что компания сидит давно и расслабилась очень сильно, Марков не стал осторожничать и рубанул прямо:

– У меня статья есть, про самоубийцу!

Волчков с пьяным недоумением посмотрел на него:

– Простите? Чью, говорите, убийцу?..

– Самоубийцу! – повторил Марков громче. – Статья совсем свежая, сегодняшняя, но мой редактор взять ее отказался.

– Почему? – спросил Журов.

– Имена в ней громкие. Бывшая любовница Самсонова выбросилась из «Астории».

– Самсонов, который… – Волчков неуверенно взмахнул рукой и щелкнул языком, имитируя звук кнута. – Цирковой начальник?

– Директор, – поправил Филев. – Всероссийско известный, между прочим.

– И еще, там замешан Арцыбашев, – добавил Марков. – Всеевропейско известный.

– Каким боком? – спросил Журов.

Марков достал статью, разгладил и положил на замызганный стол:

– Читайте сами.

Компания замолчала, углубившись в чтение.

– Понятно, – сказал Журов. Он закончил быстрее всех. – Полагаешь, что эта циркачка – любовница и Самсонова, и Арцыбашева? Хитро.

– Настолько, что даже иск о клевете не припаять, – добавил Филев. – Написано так туманно, вскользь.

– А главное, вполне может быть правдой, – закончил Журов.

– С чего вдруг? – спросил Волчков. Он почти ничего не понял из статьи.

– Голубчик, если вы станете вникать в цирковое дело, то первое, что узнаете – нет никого похотливее Самсонова, – объяснил Журов. Марков, начинающий хмелеть, наградил его благодарным кивком. – У него просто безумная страсть к женщинам. Он дурит молодых и наивных девочек, обещая им славу и деньги; и пока их глупенькие головки витают в облаках будущей известности, он обгладывает мягкое мясцо с их нежных косточек. А когда остается один скелет, избавляется от старой пассии и ищет новую.

– Может, мне так же сделать? Пойти в цирк начальником? – мечтательно спросил Волчков. – А то в театре скучно – актрисы все заняты или замужем. То ли дело цирк? Молодые артистки, музыка, овации…

– …а еще вонь от нечищеных клеток и вечная дорога по России-матушке, – добавил Журов.

– Я рад, что вы впечатлены, господа, – вставил Марков, – но хочу напомнить вам, что мой редактор запретил ее печатать.

– Твой редактор – не мой редактор, – ответил Журов. – Он печатает все, что я приношу.

– Знаешь, а ведь и мне в альманах нужно что-то особое, – вмешался Филев. – Места для октября еще свободны, так что я могу поместить эту статейку у себя.

– Замечательно, – от радости Марков осушил свой бокал до дна и закурил. – Учитывая, как долго я корпел над ней, как много сил приложил, распутывая клубок истории, предлагаю вам за нее… тридцатку.

– Очень смешно, – сказал Журов. Филев вяло похлопал и добавил:

– Присоединяюсь.

– Ну, господа, – смущенно улыбаясь, сказал Марков. – Вы же сами оценили труд и стиль…

– Стиль дрянной, бульварный, – проговорил Филев. – Десять, и не больше.

– Ох, – Марков взял листки и собрался встать, как вдруг Журов подал голос:

– Пятнадцать.

– Пятнадцать? – удивленно выдавил Филев. – Ты с ума сошел?

– Почему же? Просто напился, – Журов широко улыбнулся, но выглядел вполне серьезным. – Она тебе понравилась, Филев? Вижу по глазам, что понравилась. Не бойся – ее сначала в моих «Хрониках» отпечатают, а потом я продам ее тебе в альманах. За двадцать пять.

– Ты с ума сошел!.. – зашептал Филев. – Точно, сумасшедший…

– И ты ее купишь, как миленький, – продолжая улыбаться, сказал Журов. – Как бы ты сейчас не кривлялся – я вижу, ты ее купишь…

– Антон, я дам тридцать, – обратился Филев к Маркову. – Давай сюда статью.

Глаза Маркова блеснули от радости – ровно столько, сколько хотел выручить! Он уже отдал было листки в руки Филеву, но вдруг остановился:

– Подожди.

– Что такое?! – Филев почти взвыл от нетерпения. – Больше не дам! Никто не даст!

– Да дело не в этом. Твой альманах когда выходит?

– В конце декабря, а что?

Марков положил статью перед Журовым:

– Пятнадцать, здесь и сейчас. Можешь даже имя свое поставить, мне плевать.

– Без проблем, – Журов полез за бумажником.

– Что?! – воскликнул ошарашенный Филев. – Почему?!

– Статья должна выйти завтра, а не в декабре, – пояснил Марков. – Понимаешь, Филев? Это горячий материал, и его должны читать сейчас, а не в конце года.

– Вот! Сразу видно – наш человек, – Журов передал деньги и пожал Маркову руку. – Знает, о чем говорит.

Парень спрятал помятые свежезаработанные купюры в карман и пошел к стойке, заказать еще два бокала. Когда он вернулся к столу, Журова уже не было.

– Отсыпаться ушел, – сказал Волчков. – Завтра с утра хочет в редакцию зайти с твоей статьей. Да и мне уже пора, наверное… Фонвизин ждать не будет, чтоб он сдох…

Волчков неспешно поднялся и, аккуратно переставляя нетрезвые ноги, направился к выходу.

– Дурак ты, Антон, – обиженно проговорил Филев. Вместо ответа Марков придвинул ему один из бокалов.

Марков покинул пивную только под утро. Пьяно шатаясь, он дошел до соседнего дома. В нем, на последнем этаже, он за сущие гроши снимал жилье – крохотную грязную комнатку.

– Надо было все-таки Филеву статью продать… – прямо в одежде, не разуваясь, парень рухнул на кровать. Та жалобно скрипнула, словно попросила обращаться с ней аккуратнее. – Надо было… полтинник просить, не меньше…

Скинув стоптанные ботинки, Марков перевернулся на бок и немедленно заснул.

Тем же утром хмурый и совершенно не выспавшийся Журов вошел в редакцию «Хроник Петербурга».

– Вот, – он кинул перед редактором измятую пачку листов. – Накидал вам материал на сегодняшний выпуск. Пойду теперь домой, спать. До вечера не ждите…

3

В самый близкий и тесный круг общения Маслова, помимо его любовниц, собственной жены с детьми, младшего брата и овдовевшего отца, входил Семен Викторович Камский – бывший однокурсник, перешедший во время учебы с медицинского факультета на юриспруденцию, окончивший университет с отличием и ныне работающий в престижной и крупной адвокатской конторе. Масловы и Камские сплелись между собой тесными семейными узами – жена Маслова приходилась Семену Викторовичу родной сестрой; его вторая сестра, помолвленная с братом Маслова, терпеливо дожидалась, когда тот вместе со Второй эскадрой вернется с войны.

Между Масловыми и Камскими завелась давняя традиция – раз в неделю, поочередно, приходить друг к другу в гости на семейный ужин. Проводить ужин в этот раз досталось Масловым. К этому небольшому, но все-таки очень важному событию готовились очень старательно – в комнатах провели тщательную уборку, отмыли и отчистили весь хрусталь и серебро; а повару, готовившему изысканные блюда, выписали двух помощников из злосчастной «Астории».

Камский и его супруга прибыли на полтора часа раньше обговоренного времени – мужчинам, как и женщинам, хотелось поговорить о своих, интересных только им самим делах. Но когда объявили к ужину, семейства бросили разрозненные разговоры, чинно и скромно прошли в столовую, занимая положенные им места.

Отец Маслова, Геннадий Кириллович, сел во главе стола. Справа и слева от него устроились сын и его друг – два старых, хитрых приятеля. Жены сели друг с дружкой, словно сестры; а дети Маслова (Камские жили пока бездетно) спрятались в дальнем конце стола, вместе с сестрой Камского.

Первые полчаса хозяева и гости провели в молчаливом поедании блюд. Когда их желудки стали заполняться, а дети начали капризничать, Маслов повелел вынести десерты и заодно увести близнецов в детскую. Услышав про десерт, дети мгновенно затихли. Прислуга поднесла каждому по бокалу тирамису.

– Невероятно! – покачав головой, сказала жена Камского. – Такое же воздушное, как в «Астории»!

– Вот только в «Астории» они жадничают со сливками, Евгения Афанасьевна, – вежливо улыбаясь, ответил Маслов. – Наш повар готовит исключительно для нас, и никогда не жалеет ингредиентов.

– Хочу сказать, друг мой, – отпив шампанского, заметил Камский, – твой ужин прошел на славу. Я даже не знаю, чем ответить тебе в следующий раз.

– Спроси, что полегче, – предложил Маслов.

За столом прокатился сдержанный смех. Маслов, излучая в этот вечер само очарование, был в отличном расположении духа – ужин и впрямь удался лучше, чем он ожидал! Правда, пара мелочей его подпортили – немного переохлажденное шампанское и скучное лицо сестры Камского, которое за весь вечер не озарилось улыбкой. Последнюю оплошность он решил исправить самостоятельно.

– Господа и дамы, – Маслов поднялся и обвел всех особым, торжественным взглядом. – Я хочу предложить тост.

– Браво! – жена Камского захлопала в ладоши, но под взглядом мужа сразу притихла и поскромнела.

– Мы находимся здесь, в Санкт-Петербурге, – продолжил Маслов. – Мы радуемся жизни, но не стоит забывать, что на другом конце нашей необъятной империи кипит война. Не стоит забывать, как героически обороняется Порт-Артур; не стоит забывать, что ему на помощь идет Вторая Тихоокеанская эскадра, под командой блистательного вице-адмирала Рожественского. Не стоит забывать о моем брате, добровольно вызвавшемся на эскадру судовым врачом. Не стоит забывать об избраннице его сердца, – при этих словах глаза сестры Камского заблестели. Все посмотрели на нее, как на героиню. – Не стоит забывать, что мощь святого русского оружия всегда побеждала врага, каким бы грозным и сильным тот не казался. Армия и флот – незыблемые опоры нашего могущества, которые из века в век испытывались на прочность штыками, ятаганами, пушками; но каждый раз двуглавый орел ломал и корежил вражеское оружие. Доблесть наших знаменосцев – Ушакова, Нахимова, Суворова, Кутузова – приносила нам победу и мир. Я хочу выпить за всех, кто сейчас, обливаясь кровью и потом, двигает нашу суровую и беспощадную военную машину – вперед, к победе! Я верю – Андреевский флаг взвеется над Тихим океаном, а красный дракон забьется в ужасе и страхе перед нашей мощью! За мир и счастье!

– За мир и счастье! – подхватили все, и опустошили бокалы.

– Великие слова – мир и счастье, – негромко заговорил отец Маслова. – Дожить бы нам до этого момента…

– Мы никуда не денемся, Геннадий Кириллович, – уверенно сказал Камский.

– Отец боится, что не увидит младшего сына, – пояснил Маслов. – Я и сам волнуюсь не меньше. Владимир – хороший врач, и после войны у него будет хорошая работа.

– Лишь бы он остался цел и невредим, – Геннадий Кириллович скромно перекрестился. – Каждое утро я встаю, и сразу к иконам. Я молюсь, чтобы Володя вернулся к нам, чтобы не сгинул в морской пучине, как многие до него.

– Моя сестра тоже молится, – сказал Камский. – Каждую неделю она отправляется в храм. Она носит кольцо твоего брата, Петр Геннадьевич, не снимая.

Мужчины посмотрели на его сестру. Та, утирая редкие слезы, шепталась о чем-то с близнецами.

– Она сказала мне, что если он разлюбит ее или не вернется, то она уйдет в монастырь, – добавил Камский.

– Да, вот она, любовь до гроба… – задумчиво проговорил Геннадий Кириллович. – Но что мы все о мрачном? У нас ведь ужин, а не поминки.

– Согласен. Поминать заранее – плохая примета, – сказал Маслов.

– Тогда давайте перейдем к другому. Петр Геннадьевич, – Камский откинулся на стул. По тону его голоса Маслов понял, что тема будет весьма щекотливая. – Ты читал последние газеты?

– Смотря какие. А что?

– «Хроники Петербурга», за вчерашнее число, напечатали очень интересную статью про твоего начальника.

– Арцыбашев мне не начальник, – задетый за живое, прохладным тоном подметил Маслов. – Он хирург, а я его ассистент.

– Так ассистент или младший хирург? – уточнил Камский.

– Не имеет значения. Что за статья? – спросил Маслов.

– Про девушку, которая якобы выбросилась из «Астории». Решила покончить с жизнью, на почве предательской любви.

– О боже! – Зинаида, ничего не знавшая, тревожно посмотрела на Камского. – Она жива?

– Да, Петр, она жива? – переспросил тот у Маслова. Маслов посмотрел в глаза друга – не понять. То ли действительно интересуется, то ли откровенно издевается.

– Петя? – Зинаида обратилась к мужу.

– Не знаю, – неохотно ответил он. – Арцыбашев уехал обедать в «Асторию», минут через сорок вернулся с какой-то девушкой на руках. По виду – голь бездомная, будто с улицы подобрали; но Арцыбашев… Я его еще никогда таким взбудораженным не видел. Под вечер какие-то газетчики налетели с расспросами – едва отбились от них. Я сам ничего не понимал, а Арцыбашев был занят с ней. Потом пожаловал Яковлев.

– Помощник полицмейстера? – уточнил Геннадий Кириллович. Маслов кивнул.

– А что, он теперь вместо всяких дознавателей приезжает? – спросила жена Камского.

– Не знаю, Евгения Афанасьевна, куда он и к кому приезжает, но Арцыбашева навестить не поленился, – важно сказал Маслов. – Они заперлись в кабинете, но говорили совсем недолго. Предвидя ваши вопросы, скажу – не знаю, о чем именно.

– Наверное, о том же, о чем весь Петербург говорит, – пояснил Камский. – Госпожа Эльза, гимнастка из цирка Самсонова, по совместительству его возможная любовница, лежит в клинике Арцыбашева. Он уже лечил одну представительницу художественной деятельности, и все знают, чем это закончилось.

– Ничем, – твердо сказал Маслов. – Мелкая интрижка не в счет. А эта циркачка тем более…

– Так она жива или нет, Петя? – взволнованно спросила Зинаида.

– Тебе ли не все равно… – недовольно пробормотал Маслов, и громко добавил: – Жива, если это состояние можно назвать жизнью.

– То есть?

– В коме, – пояснил он. – Не знаю, каким чудом, но Арцыбашев вытащил ее с того света. А она возьми – и в кому! – Маслов наполнил бокал шампанским и моментально выпил до дна. – Уснула, грубо говоря, очень крепким сном. Вот и вся история.

– Он мог ее в любую больницу отдать, почему же к вам? – спросила жена Камского. – Ведь его услуги совсем недешевы, а тут…

– Тю!.. – Геннадий Кириллович посмотрел на нее, как на полоумную. – Доктор клятву дает! Присягает – прийти на помощь кому угодно и когда угодно. Александр Николаевич хорошее дело сделал – я от него другого и не ожидал. А что там дальше с девочкой будет, Всевышний сам разберется.

– А может, ее Самсонов выбросил? – спросила Зинаида. – Так, мол, и так – надоела ты мне…

– Как там тогда Арцыбашев оказался? – Камский поднял палец, предостерегая друга. – Я уже слышал, Петр Геннадьевич, что он обедал; но ведь это он тебе так говорил.

– Узнать бы его мнение, – мечтательно сказала жена Камского.

– Ну, его с нами нет, увы, – развел руками Маслов. – И вряд ли когда будет. Он в больнице вторые сутки сидит. Только изредка уезжает домой – поесть, освежиться, и сразу обратно.

– Эта девушка может проснуться? – взволнованно спросила Зинаида.

– Такое случается, но редко, – ответил Камский. – Очень, очень редко. И если она действительно упала с шестого этажа, она наверняка переломала себе все кости. А внутреннее кровотечение от разрыва органов? А сотрясение мозга? Это очень серьезные травмы, – он, хоть и не закончил медицинский, любил блеснуть своими знаниями перед другими, еще более слабо разбирающимися.

– Я не хочу слышать такие мерзости за столом, – заявила его жена. – У нас ужин, а не рабочая встреча.

– Я просто пытаюсь сказать, что с такими травмами практически не выживают; а кома может длиться годами. Так ведь, Петр Геннадьевич?

Маслов согласился.

– Ох, в этом вся ваша проблема, – заметила Зинаида. – Вы говорите, словно приговор ставите. Очень редко, практически невозможно… а человек отлежится месяц-другой, встанет на ноги и пойдет себе дальше, как ни в чем не бывало.

– Пойдем, наверное, и мы, – решили Камский и Маслов. – У нас не доигранная партия с прошлой недели осталась.

Женщины тоже засобирались. Зинаида уложила близнецов спать, а потом присоединилась к остальным гостьям – делиться сплетнями. Мужчины засели играть в бильярд.

Тема доктора и девушки осталась витать в столовой, над грязной посудой и недопитым шампанским.

4

Первый час ночи. Клиника окутана сонным мраком, и только на третьем этаже, в кабинете Арцыбашева, светит настольная лампа.

Доктор, откинувшись на кресле, медленно тянул третью сигарету подряд. Накурившись, он склонился к столу – рука нависла над пепельницей, забитой до отказа. Окурок осторожно лег поверх остальных. Арцыбашев поднялся и прошел по кабинету, растирая воспаленные, покрасневшие от бессонных ночей глаза, разминая занемевшие конечности и шею. Остановился и крутанулся на месте, возвращаясь к столу.

Медицинская карточка новой пациентки, госпожи Эльзы, лежала поверх номера «Хроник Петербурга». Эту газету позавчера принес Маслов:

– Посмотрите, Александр Николаевич, как быстро вести разносятся.

Арцыбашев посмотрел. Длинная статья, описывавшая происшествие у гостиницы, вела хитрый извилистый ход, выстраивая туманную любовную связь между Эльзой, Самсоновым и самим доктором.

«Марков, – гневно подумал Арцыбашев. – Попадись ты мне на глаза…»

Маслов все это время находился рядом – ждал, когда Арцыбашев прочтет статью, ждал его реакцию. Дочитав, доктор отложил номер и будничным тоном попросил узнать, как дела у новой пациентки. Маслов невероятно сильно растерялся, и даже расстроился – он предполагал бурную реакцию с угрозами и проклятиями.

Он просто забыл на мгновение, на кого работает.

Арцыбашев, шаркая по лестнице, спустился на первый этаж. Пройдя по коридору, он завернул в нужную ему палату.

Девушка, укрытая одеялом до самого подбородка, с полностью обвязанной бинтами головой (только лицо и видно) дышала тихо и спокойно. Она спала третьи сутки подряд, и у Арцыбашева было гадкое ощущение, что она уже никогда не проснется.

Доктор включил мягкий свет ночника и сел возле нее. «Сильное сотрясение мозга, травма шейных позвонков, – начал перечислять он, по памяти, содержимое медкарточки, – перелом правой ключицы, перелом первого, второго и третьего ребра, гематомы и ушиб мягких тканей в области…»

Арцыбашев, медленно склоняя голову, засыпал. Травмы и переломы девушки сливались воедино, в какое-то нелепое и убогое чудовище. Мужчина его не боялся. Гораздо страшнее то, что стояло позади этого монстра – маленькое, вертлявое, почти незаметное существо. Оно не имело облика; но многие, руководствуясь древними суевериями, могли представить его седой старухой или скелетом, облаченным в черные одежды с неизменной, остро заточенной косой. Арцыбашев нечасто бросал вызов этому существу; но, когда такое происходило, разгорался нешуточный бой. В дело вступали все знания и хитрости, придуманные человечеством с момента зарождения медицины, ну а Смерть…

Даже если она проигрывала бой, то вряд ли ощущала себя побитой – ведь рано или поздно она наступала снова, на другую жертву, и все равно забирала свое…

– Александр Николаевич?.. – шепотом спросила дежурная медсестра.

Арцыбашев неохотно поднял тяжелую голову:

– Что случилось, Надя?

– Да я просто обход решила сделать. Вижу – свет горит. А это вы, – медсестра перевела взгляд на девушку. – Как она?

Доктор устало усмехнулся:

– Обычно я у вас спрашиваю, как дела у наших пациентов.

Надя виновато промолчала. Арцыбашев вытянул из-под одеяла тонкую руку спящей, нащупал пульс. Все такой же ровный и четкий.

– Поставь ей завтра капельницу, – сказал он, пряча ее руку обратно. – Смени трубки для питания и катетеры. О любом изменении состояния сразу сообщать мне, ясно?

– Да, Александр Николаевич.

Арцыбашев вгляделся в бледный овал лица. Тонкие темные брови, огромные черные круги вместо глаз, мелкие светло-коричневые конопушки вокруг капризно вздернутого носика, и еще немного на щеках. Маленький, словно детский, бледно-розовый ротик с пухленькими губами.

«Совсем девчонка».

– Вы ее остригли? – спросил Арцыбашев.

– А?

– Остригли, прежде чем повязку на голову накладывать?

– Так ведь… вроде, вы накладывали… – смущаясь, ответила медсестра. – Меня не было, когда ее привезли. У Нюры надо спросить, ее смена была.

– Точно, совсем забыл. Помню только, что волосы у нее какие-то странные. Пепельно-светлые, с белокурым оттенком, кажется… – доктор призадумался. – Красивый цвет…