Испытание

Но вот однажды случилась в Григории странная перемена. Я увидел это в тот самый миг, как только он вошёл в мастерскую. Обычно беззаботное его лицо показалось мне тревожным. Тогда эта тревога была совсем невесомой, но, точно пятнышко плесени в сыром углу, со временем заполонила его душу.

В тот день он ничего мне не сказал, а сделал это уже после, когда всё стало совсем серьёзно. События, о которых я напишу на этих страницах, есть по большей части пересказ его слов – не знаю, всю ли правду сказал мне Григорий, но сомневаться в его словах я не имею ни причины, ни права. Тем более, сам был свидетелем кое-чему.

Поэтому с вашего позволения я отступлю на два шага назад и расскажу историю Григория так, словно был её очевидцем с самого начала.

* * *

Маленький круглый ключик вошёл в скважину, тихо щёлкнул замок. Григорий потянул за холодную ручку двери, перешагнул порожек и включил свет.

Келья была по-монашески скромной. Выбеленные извёсткой стены, выложенный досками пол. Прямо напротив входа стояла деревянная лавка, над которой было небольшое окно с занавесками. В переднем углу – иконы, перед ними – раздвижной аналой. Справа от входа находился небольшой комод, на котором аккуратной стопкой лежали книги. Слева был рукомойник и лохань на двух табуретах. Вдоль стены располагалась узкая кровать, над которой висели простенькие часы.

Воздух в келье был таким же холодным, как в коридоре. Братский корпус хоть и топился от большого котла, но в силу своей ветхости не баловал обитателей жаром. А февраль в этом году выдался особенно зябким.

Григорий закрыл за собой дверь, перекрестился на образа, растёр замёрзшие ладони, сполоснул их холодной водой и вытер о полотенце. Затем подошёл к аналою, открыл Библию на заложенной странице и пробежался по ней взглядом. Евангелие от Матфея, глава двенадцать:

«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого…»

Григорий читал вслух, еле слышно бормоча слова и едва заметно шевеля губами. Так прошло больше часа – увидев это, он закрыл книгу и приступил к вечерней молитве. Монах опустил голову, призадумался на минуту. Затем тихо пробормотал слова под нос и опустился на колени, коснувшись головой пола. Он повторил это трижды и перешёл к поклонам до пояса. Отвесив поклоны, прочитал ещё несколько молитв – подлиннее и покороче.

Когда его душа успокоилась после дневных трудов, Григорий разделся до исподнего, сел на кровать и перекрестился. По воздушной его улыбке можно было понять, что находится он в самом благостном состоянии духа. Но тут случилось нечто, ненадолго нарушившее этот покой. В тот самый миг, когда пальцы его коснулись живота, послышался ему кратчайший, будто бы женский возглас.

Григорий замер. Повернув голову, он прислушался к засыпающему монастырю. Но ни из коридора, ни из соседних келий, которые на первом этаже по большей части пустовали, не донеслось до него ни единого звука. Лишь ветер свистел за окном да слышался тихий гул батарей. Наконец он встряхнул головой, снова перекрестился, забрался под холодное одеяло и, утомлённый дневными трудами, крепко уснул.

Весь следующий день прошёл в привычных заботах. Была среда, и в храме, как подобает во время Великого поста, служили литургию преждеосвященных даров. После вечерней трапезы Григорий вернулся в мастерскую. Вместе с послушником (прим.: то есть со мной) он срезал с рам и уложил изготовленные днём свечи. Затем пожелал ему доброй ночи и вернулся в келью.

Снова оказавшись у аналоя, Григорий открыл Библию и погрузился в чтение: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей…»

Вдруг он вспомнил вчерашнее. Поглядев в окно, Григорий ещё раз убедил себя в том, что это всё ветер да скрип калитки. Довольный этой мыслью, он снова наклонился к книге и вдруг услышал – как ему показалось, над самым ухом – вкрадчивый шёпот, одно единственное слово: «Гриша».