– Ты готов сделать, что необходимо?
– Конечно, я готов взять командование на себя и наконец прекратить этот кошмар.
– Я надеюсь, ты понимаешь, что если ты ослушаешься приказа, это будет фатально для всех нас?
– Теперь я, наконец, в полном порядке. Эрвин, просто доверься мне, и я сделаю свою работу, как надо. Ни застывшая скорбь, ни этот препарат, который вколола Глиммер, не помешают выполнить мне свой долг. Обещаю, что буду действовать строго по инструкции и ни на шаг не отойду от заданного плана. Больше никаких лишних жертв.
– Что ж, мне всё равно уже не на кого надеяться, так что прошу тебя, не подведи!
– Так точно, комендант!
Соколов впервые на моей памяти встал по стойке смирно и отдал Салему честь, а затем развернулся и строевым шагом покинул помещение.
– Ну вот и остались лишь мы с тобой, – теперь комендант обратился уже ко мне.
– Боюсь, что остался ты один.
Эрвин слегка усмехнулся, а затем по-дружески произнёс:
– Удачи тебе в политической грызне, Герман!
– Тебе удача нужнее. Надеюсь, что ещё увидимся.
– Со щитом или на щите, друг!
Ну вот, кажется, и конец моей истории в этой стране, пора возвращаться в родной Орден. Надеюсь, что больше никогда не ступлю на эту проклятую землю! Будь она хоть трижды землей возможностей!
« Великий магистр Опий мёртв. Рония свободна».
Вестник Цитадели
Пир во время чумы
27.03.85
Как только до меня дошли вести о том, что великий магистр Опий мёртв, я понял, что дело всей моей жизни наконец свершится. Орден оказался обезглавлен, а Салем брошен в полном одиночестве. Карним заявил, что вынужден вывести свои войска, а его рыцари спешно бежали к себе на родину в ожидании разборок касательно выборов нового магистра.
Кажется, эта смерть откатила все достижения интервентов, и половина нашей работы была сделана. Однако расслабляться было рано, комендант всё ещё оставался фактическим главой государства, а его коллаборационистские прихвостни готовы были обеспечить этот статус с оружием в руках. Тем не менее мы тоже не лыком шиты.
Собрав под своим крылом всех недовольных властью захватчиков, я наконец был готов сделать свой ход и выставить гамбит, состоящий из недовольных масс и всех своих людей в общем количестве нескольких десятков тысяч. Все они будут принесены в жертву, но не для смены власти. Это, вполне очевидно, смертельная петля для Салема и его прихвостней. После того как его голову насадят на пику перед его же небоскрёбом, начнётся именно то, ради чего я всё это и затеял.
Новый рассвет Ронии. Да, павшая и разбитая, она возродится из пепла, будто феникс, и вернёт всё то, что было её по праву. Малая Каскадия, Винленд, Карним, все те, кто терзали нашу территорию и убивали наших братьев, познают гнев моей Родины. По сути, все соседи Ронии откусывали от неё по куску в своё время, а значит, все они заслуживают того, чтобы оказаться под сапогом ронийского солдата.
Кто-то назовёт мои устремления безумными, но я устраню его до того, как он успеет открыть свой рот. В этом весь план: убрать несогласных, а затем начать новую, великую войну, пока соседи не успели опомниться. Будет сложно, но под моим руководством Рония всё переживёт, а затем затмит славу империй Европы. Не отрицаю, что всё может дойти до того, что к моим ногам ляжет вся Северная Америка.
Да, я уже успел договориться с тем же Шеймом, что позволю ему фривольно править Карнимом. Но вся прелесть политики в том, что обещания нарушаются гораздо легче, чем даются. Орден всё ещё силён, но его внутренние дрязги и разруха, не меньшая, чем та, что они принесли в наши земли, позволят Ронии нанести ему смертельный удар. А когда это произойдёт, я отомщу всем этим рыцарям – подонкам, за все прошлые обиды. И голова Германа полетит одной из первых, ибо не стоит заключать сделок с дьяволом.
– Порой даже люди верно мыслят, – за размышлениями я не заметил, как ко мне подобрался старый знакомый.
– Неужели наконец настал момент, когда ты мне нужен больше всего?
– Вообще, всё, что от меня требуется, я уже сделал. А к тебе зашёл просто буднично поболтать.
– Учитывая то, что стоит на кону, я не уверен, что беседа будет будничной.
– Вы, люди, слишком серьёзно относитесь к политике. Возводите её в культ. Принимаете её идеи как смысл жизни, а потом сами же предаёте их. Кажется, ещё недавно ты хотел свободы, а не войны.
– Свобода без борьбы невозможна! Тем более ты читаешь мои мысли, а потому, вероятно, уже знаешь, что я всегда хотел устроить вооружённый конфликт, ради удовлетворения своей жажды мести. И, конечно же, знаешь, что мне нет дела, кому мстить за прошлые обиды. Комендант, коллаборационисты, рыцари, простой народ Карнима и Каскадии – все они заодно с теми, кто терзал мою страну, а значит, все до одного виновны.
– Во-первых, я не читаю мысли. Я сужу по твоему типажу, ибо видел сотни, подобных тебе. Уж поверь, в голове у вас всё те же однотипные мысли, которые каждый из вас пережёвывает по тысяче раз и закладывает следующему. Во-вторых, я лишь указываю на твою ложь, чтобы потешить себя, глядя на то, как ты пытаешься оправдать свою человечность.
– Что же, мне нечего оправдывать. Всё, чего я хочу, реванша, и это вполне закономерное желание, учитывая, что пережила моя Родина в последние годы.
– Желая воспрепятствовать хаосу, встать в его авангарде, как это знакомо… В любом случае, думаю, что твои друзья по ратному делу вряд ли одобрят твои идеи.
– Я не собираюсь их спрашивать, а также допускать к хоть какой-то власти. Все они нужны мне лишь для того, чтобы вывести ещё больше людей с оружием или без, не столь важно.
– Тогда я думаю, что тебе пригодится это. – с этими словами он развернул свою ладонь и протянул мне маленький флакончик.
Стоило мне взять эту крошечную стеклянную тару, наполненную некой странной бесцветной жидкостьь, как я сразу же понял, на что мне намекает Иной. Но стоило мне поднять взгляд с чётким намерением его поблагодарить, как он тут же бесследно исчез. Тем не менее он действительно помог мне решиться сделать главное: убить всех остальных боевых командиров и полностью узурпировать власть для себя одного. И некогда-то там, в будущем, а прямо здесь и сейчас, жёстко и без лишних сомнений.
«Действовать, действовать, действовать!» – проносилось в моей голове. И я подчинился этому зову, достав рацию и дав клич всем в командном канале:
– Начинаем представление. Поднимайте всех лояльных нам людей. Киньте клич по своим каналам. Пусть народ идёт штурмом на «Атлант». Скоро всё закончится. Я позабочусь о том, чтобы массы поддержали наше выступление. Готовьтесь направить толпу в нужное русло и прикрывайте гражданскими основные силы. Салем не решится стрелять. Как только всё будет готово и наступление начнётся, жду всех вас в штабе, выпьем за наш общий успех.
Что же, теперь самое сложное – поднять простых людей, благо не так давно мы получили настоящий подарок судьбы – Вивьен Ришар. Милая, добродушная и такая наивная птичка! Её было довольно просто убедить в наших доброжелательных намерениях, да настолько, что вскоре она самолично напросилась помогать нам в нашей борьбе.
И эта помощь была неоценима. Поначалу, конечно, мы даже не понимали, насколько большой потенциал у дивы, и в штабе ей поручали в основном мелкие дела, вроде латания раненных и поднятия боевого духа своим пением. Но потом, во время одной из разведывательных вылазок, я услышал её ласковое пение, играющее из маленького радио на блокпосту, под которое праздно плясала парочка коллаборационистов, оставив пост.
И тут меня осенило! Конечно, используя её при пропаганде наших идей, я не заставлю противников бросить оружие и сдаться. Но если даже такие ублюдки расчувствовались, слушая Ришар, то и простые горожане будут более восприимчивы к нашим сообщениям. И тут дело ещё и в популярности дивы. Сложно найти человека в Старограде, который бы её не любил. Всё же, как ни посмотри, Вивьен – настоящий ангел и полезнейший союзник.
Возможно, это и есть тот самый подарок Иного, который обещал мне помочь поднять народ на борьбу. Всё же та внезапность, с которой мы обнаружили этого беспомощного брошенного котёнка у своего порога, заставляет усомниться, что всё это обошлось без содействия моего нового божественного друга.
Как бы то ни было, если жизнь даёт тебе лимоны, делай лимонад. А потому первое, что необходимо было сделать – позвать Ришар записать финальное сообщение для всей Ронии. Для подобных целей мы с самого начала нашей борьбы организовали в одном из помещений центральных коллекторов комнату для вещания в прямом эфире со сложной схемой трансляции через, стоящие на поверхности брошенные военные радиовышки.
В ней же, перед большим мохнатым микрофоном на длинном кране, и села дива для записи объявления в прямом эфире по всем возможным каналам связи. Я расположился рядом, за импровизированным пультом звукорежиссера, и дал сигнал к началу записи. Текст был готов давно. Я сам его написал ещё три месяца назад, ибо точно знал, что придёт день, когда я наконец буду на коне. Вот он и пришёл, но на душе всё равно неспокойно…
– Дорогие борцы за свободу и сознательные граждане, – с лёгким, чарующим акцентом, начала Вивьен, – наконец настал тот день, которого вы так долго ждали! Сегодня интервенты раз и навсегда сгинут в пламени наших сердец! Я с гордостью заявляю, что Рония будет свободна раз и навсегда. Это позорное поражение заставило нас пасть на колени, приклонить голову и лизать сапоги чужеземцев, но теперь настала пора разогнуться, размяться и твёрдым шагом пойти в контрнаступление. Выходите на улицы, берите с собой всех, кто ещё может бороться, и крушите всё, что связано с оккупантами! Комендант сам сложит голову перед вашим гневом, а коллаборационисты и псы режима побегут из страны, поджав хвосты, узрев вас на горизонте. Все, кому не всё равно, все, кто недоволен тем, что творится в вашем доме, все, кто хочет жить свободно, вставайте на последний бой, разрушьте прогнивший сарай Протектората!
Полная огня речь Ришар абсолютно точно должна была подействовать на людей и вывести их на улицы. Конечно, это займёт какое-то время. Люди всё же стадные животные, они готовы действовать, только если действует кто-то ещё. Но как только они увидят наши, вышедшие из подполья, войска, марширующие в сторону «Атланта», то сразу же присоединятся к действу. Ведь где один человек, там и миллион. Надо только показать, что кто-то уже сопротивляется, и не где-то там, в новостных сводках, а здесь и сейчас, на твоей улице.
В общем, я не сомневался в том, что людская стихия сработает так, как надо. Дело теперь за малым: необходимо устроить последний обед для всех тех, кто всё это время мне помогал, втихаря примеряя на себя мою корону. Конечно, вся еда на нём будет лишь для иллюзии праздника. Главное блюдо же всего одно – ронийское вино десятилетней выдержки. Специально хранил с десяток бутылок, как раз для подобного случая. Весь флакон с ядом будет равномерно распределён между ними, чтобы все мои коллеги отправились на свет иной во время первого же тоста.
С подготовкой пира мне также помогала Ришар, которая в последнее время стала мне, словно родная. Жаль, она вряд ли поймёт то, что я собираюсь сделать с остальными. А потому для всех будет лучше, если и это невинное создание отправится на тот свет вместе с остальными. Мне совсем ни к чему, чтобы эта прелестная девушка становилась моей личной совестью, или, что ещё хуже, перешла в разряд диссидентов, когда я наконец приду к власти. Конечно, на душе моей было крайне паршиво, ибо я чувствовал, словно обязан теперь задушить беззащитного котёнка до того, как тот вырастет в наглого и дерзкого кота.
Но величие требует жертв и не терпит сочувствия. Если я пожалею одну, то впредь обмякну, что неминуемо грозит разрушением и моей идеи, и моей страны, и моей собственной жизни. А потому выбор прост и вполне очевиден: она или Рония. В любом случае вину за её смерть можно легко возложить на коменданта или кого-то из его окружения, никто всё равно не сможет проверить такие заявления, когда я со всем закончу.
Ну а пока все полевые командиры собираются, я должен быть спокоен как удав и ни одной мышцей лица не выдать свои настоящие чувства. В конце концов, когда всё будет сделано, поздно будет о чём-либо жалеть.
Всего приглашённых было немного: два десятка матёрых мужчин и одна милая женщина. Вино уже было разлито по красивым, расписным бокалам, а на длинном столе, вытащенном из какой-то староградской пивнушки, были разложены различные яства: мясо, консервы, салат из овощей, несколько головок сыра. В общем и целом, мной были вытащены лучшие продукты из личных закромов, которые вызывали обильное слюнотечение у всех присутствовавших. Я не стал их ограничивать и сразу жестом пригласил за стол.
Когда гости суетливо уселись по своим местам, я взял слово и поднял сосуд с тёмно-красной жидкостью, возглашая тост на всю залу:
– Наконец, свершилось. Сегодня тот самый день, когда всё изменится. Наши люди идут штурмовать башню лжи Салема. Там, наверху, сейчас разгорается настоящая эпидемия народного бунта, быстрая и смертоносная, словно чума, а мы сидим здесь и пируем за наш общий успех, поскольку всё уже решено. Это судный день для всех тех тварей, что зарились на нашу землю. Отпразднуем же его танцами на их гнилых костях!
Стоило мне закончить говорить, как я тут же выпил залпом всё смертоносное содержимое своего бокала, что тут же повторили все остальные. Я знал, на меня эта отрава не подействует, всё-таки у моей способности много необычных применений, а вот остальные уже через пару мгновений попадали ничком, корчась и хрипя.
Яд оказался даже сильнее, чем я думал. И уже через пару минут сердца всех присутствовавших в комнате прекратили своё биение. Всех, кроме моей милой Ришар. Она словно схватила припадок и билась в конвульсиях на полу и через пять минут и даже через десять. Отрава явно терзала её, но никак не могла окончить бренное существование. Доза, которую дива употребила, должна быть ничуть не меньше, чем у остальных, а потому вопрос касательно того, почему она всё ещё мучается, встал костью в моём горле. Я просто не мог уйти, глядя за этими нечеловеческими страданиями, ибо и вовсе не хотел так мучить ни в чём не повинного человека.
А потому пистолет хладною сталью лёг в мою руку, и я взвёл затвор. Пуля должна была свершить акт милосердия, но стоило мне спустить курок, как в то же мгновение произошёл взрыв.
“Иногда нам не следует искать злодея. Они сами находят нас».
(С)Элл Глиммер
На шаг впереди
27.03.85
Они думают, что опередили нас. Надеятся, что мы будем сидеть сложа руки. Возможно, попытаются прокрасться мимо голодного волка невинными ягнятами, чтобы затем сбросить это фальшивое обличье. Может быть, попытаются выставить ультиматум, будто бы их голос имеет хоть какой-то вес. Но наиболее вероятно то, что повстанцы, почувствовав нашу слабость, попробуют пробить себе путь напрямую.
Что же, в любом из этих случаев они сильно ошибаются. И все их надежды разобьются о стену стали и огня. Ибо коллаборационисты – давно уже не просто вспомогательное подразделение в составе основных сил Ордена. Ибо за эти месяцы мы копили силы, набирали новобранцев из всех, кто мог крепко держать оружие в руках, и запасались техникой наших прошлых «хозяев». Теперь это настоящая армия, с танками, самолётами, вертолётами, боевыми доспехами и новейшими винтовками.
И с нами придётся мириться. Ибо мы будем будущим Ронии. Такой Ронии, какой её видит комендант Салем. Той самой Ронии, которую я полюбил гораздо больше, чем ту, что называл родиной. Конечно, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы сохранить эту идею, а в идеале развить её и приумножить. Не потому, что должен, и не потому, что фанатично предан коменданту. Это всё не про меня.
На самом деле я отчаялся. Да, именно отчаялся. Окончательно устал пытаться бороться с кем-либо. Теперь я должен убивать, жестоко, бескомпромиссно, с яростью дикого зверя. Хватит полумер. Хватит идти на поводу у тех, кто пытается мной управлять.
Староградский мясник перестал выходить на связь с тех самых пор, как я поймал Ясенева. Пусть не думает, что это его спасёт. Как только я перегрызу горло Меласки, я примусь и за этого урода. Он не спрячется от целой армии, не сможет забиться в тёмный угол, словно крыса, ибо теперь я готов достать его из-под земли. Да, он всё ещё шантажирует меня жизнью Зофиюшки, но больше я не собираюсь терпеть и позволять ему издеваться над собственной дочерью.
Я вырву её из рук чудовища и никогда более не дам в обиду, подобным Мяснику червям. Судьба не может вечно улыбаться подобным ему монстрам, и рано или поздно все они будут наказаны. Моими руками. И я гарантирую, что они ответят за каждую свою жертву.
Больше нету смысла горевать по потерянной Ронии. Более нет смысла печалиться из-за столь внезапного статуса кво. Ибо мы построим новую страну, иную во всех отношениях. Не важно, какой она будет, бедной или богатой, маленькой или большой. Не важен и режим, который будет царить в моём любимом краю. У меня уже давно нет желания копаться в политике и вести игру в своих интересах.
Я просто хочу умереть в раю своей маленькой Родины, в окружении большой семьи. Хочу провести свою дочь к алтарю. Хочу уйти на пенсию и баюкать внуков на своих руках, рассказывая героические и не очень истории из личного прошлого. Хочу показывать им старые шрамы и боевые награды. Хочу, чтобы меня похоронили рядом с моей дорогой женой, когда наконец придёт мой час уйти в небытие.
И я не дам разрушить эти мечты кучке каких-то оборванцев и поехавшему психопату! Все они будут намотаны на траки танков и задавлены под тяжёлым генеральским сапогом. И меня никто не остановит. Да, я дал коменданту обещание не перегибать палку. Но на ублюдков подобные договорённости не распространяются. Думаю, Эрвин поймёт меня, в конце концов, после ухода Германа он единственный человек, которому я доверяю, как себе. Если бы не мои планы мести, я бы и умереть за него готов.
В любом случае, благодаря плану Глиммер, мы теперь на шаг впереди и ни за кого умирать от меня и не требуется. Всё, что необходимо сделать – ждать, пока террористы клюнут на нашу наживку. И я готов ожидать, словно затаившийся аллигатор. Так долго, как это необходимо. Рано или поздно крысы вылетят из своей норы.
Что же, вылетели они, на удивление, скоро. Да ещё и не одни. На мою рацию стали приходить сообщения примерно такого содержания от офицеров с разных концов города:
– Приём, пан Соколов! У нас тут настоящий бунт! Настоящее человеческое море вылилось наружу. В основном безоружные гражданские, много женщин и детей. Идут толпой. Среди них, скорее всего, есть вооружённые повстанцы, а также зазывалы и подстрекатели. Из-за них толпа принимает угрожающую массу и пылает всё ярче. Требуют выдать им коменданта. Каковы будут приказы?
Серьёзная угроза. Серьёзнее, чем мы предполагали. И очень хороший ход от господина Меласки. Кажется, мы недооценили силу его пропаганды или количество лояльных бунтовщикам граждан. В любом случае он пытается вынудить действовать нас жестоко или не действовать вовсе. Неплохая попытка, особенно учитывая, что средств навроде слезоточивого газа, резиновых пуль и полицейских бронемашин, у нас практически не водится, так что вряд ли получится обойтись без жертв, при попытке разогнать толпу.
С другой стороны, мы можем попытаться встать неприступной стеной вокруг основных кварталов города и тянуть время ровно столько, сколько это будет возможно. Так есть шанс, что протест перетечёт в вялую фазу, а народ не решится идти грудью на амбразуру и даст время принять стратегически правильное решение.
Вейзен, единственный офицер, находившийся рядом со мной в палатке (в основном потому, что я бы скорее застрелился, чем доверил ему дело хоть чутка важнее поставки картошки), скорее всего, прокрутил в голове ту же логическую цепь и вслух заключил:
– Думаю, необходимо узнать мнение коменданта на этот счёт.
– Что же, мы ни одного решения не можем принять без его ведома? Тем паче, что вряд ли он лучше нас придумает, что делать в такой ситуации.
– Я всё думаю, что ему необходимо сообщить. Возможно, он даст добро на жёсткие меры, и мы выйдем из этой ситуации так же, как вышли в самый первый день у власти.
– С того момента прошло много времени. Ситуация изменилась кардинально, и теперь мы не можем просто так стрелять по людям, ибо нельзя переложить вину на Орден.
– Ну а на коменданта вроде как можно. Попробуй, по крайней мере. Лично я бы шарахнул по толпе ракетами, чтобы больше неповадно было.
– Именно поэтому ты сейчас здесь, а не на передовой. У тебя один выход из любой ситуации. Впрочем, учитывая сложность ситуации, может быть, и стоит выслушать, что нам скажет Эрвин.
Вновь взяв рацию в руки, я перешёл на канал, по которому докладывал Салему об обстановке на улицах, и произнёс:
– Приём! Пан Комендант? Вы на связи?
– Приём! Слышу вас, генерал, говорите! – из динамика послышался угрюмый голос коменданта.
– У нас тут серьёзная проблема: повстанцы смогли вывести на улицы большие массы людей, сами ублюдки скрываются где-то среди толпы. Всё это принимает угрожающие масштабы. Возможно, даже слишком, если не разогнать толпу. У меня есть несколько вариантов действий, но я бы хотел услышать ваше мнение о том, какие меры необходимо применить в этой ситуации.
С той стороны повисло громоздкое молчание. Это крайне непростое испытание для несколько наивных помыслов Салема, и я вполне понимаю, почему он замешкался. Тем не менее, спустя пару минут я получил крайне неожиданный ответ крайне серьёзным и даже несколько злобным голосом:
– Выводите танки, людей, всё что есть! Солдатам приказать стрелять на поражение! Никакой жалости! К вечеру от бунтующих и мокрого места не должно остаться!
– Вы уверены, комендант? Я не думаю, что…
– Намотайте их на траки! Я всё сказал.
На другой стороне я услышал резкий щелчок, а затем шумные помехи, ясно дававшие понять, что разговор окончен и никаких переговоров не будет. А я бы хотел поговорить, поспорить, может быть, даже попытался бы переубедить Салема стрелять по людям. Да что там «может быть», я просто обязан был закатить спор, который спас бы множество невинных жизней.
И это после стольких жизней, отнятых самолично. Приказ заставляет приказывать, руки душат подлеца, пуля послушно целует затылок, родная страна пылает и задыхается в дыму – насилие. Я так долго дышал им, что оно стало моим кислородом, моим смыслом жизни, моим личным идолом. Идолом многоликой кровавой богини из древних легенд, что сделала меня одним из своих смертоносных ангелов, обещая вернуть мной же принесённую жертву за сотни новых.
Но ведь я её не верну, не вырву из лап зверя! Возможно, она уже давно умерла, а я снова и снова убиваю, в одной лишь смутной надежде. Сколько дочерей и сыновей, таких же замечательных, как моя дочь, не вернулись домой по моей вине? Сколько отцов и матерей горюют по потере, не имея даже возможности захоронить своих отпрысков как следует?
Насилие. Я вдруг испугался его и сразу же бросился бежать, повинуясь инстинктам, но раз за разом петлял кругами, словно заяц, запутавшийся в своих же следах. Это было нелепо. Стоило мне избежать одной кровавой бойни, как вдруг я натыкался на другую, куда меня затягивало.
Потом я пытался договориться, пойти на уступки. Но насилие раз за разом множилось, становясь всё ненасытнее. Оно использовало меня, заставляло пресмыкаться, а я целовал ему ноги, как послушный раб.
Насилие – это наркотик, что гораздо хуже алкоголя, дурман-травы и сигарет. И я на него подсел давно, ещё до того, как стал коллаборационистом или военным вообще. В том далёком детстве, из которого у меня остались лишь смутные образы.
Тогда я, кажется, сдуру подрался с соседским мальчиком, не помню уже зачем и почему, причина явно была крайне глупой и надуманной, как это обычно бывает у детей. И в этой самой драке я как-то стукнул его по голове увесистой ледышкой наотмашь, парень выжил, можно сказать, ему вообще повезло, отделался лёгким сотрясением. А вот на моих руках в тот день засохла чужая кровью. И я вдоволь почувствовал её солоноватый вкус, тот самый кровавый драйв безвластия, который от неё разил. Я был, словно Каин над телом своего брата, впервые по-настоящему велик.
Но только сейчас я узнал, что то величие мнимо. После всего… Мне остаётся только бороться. Прекратить всё это. Перестать самолично причинять насилие и убивать тех, кто этого не заслужил. Судьба, скорее всего, будет пытаться мне помешать, подкидывая снова и снова ситуации, навроде этой, в которых я должен был бы принять жёсткие решения, этакие испытания. Но я откажусь от них, покажу, что сильнее.
– Так что мы будем делать? Нам нельзя терять время! – произнёс Вейзен.
– Я? Ничего. А ты, как хочешь. Считай, что теперь ты главный. Хочешь – выполняй приказ, хочешь – нет. А я устал, хватит с меня крови.
С этими словами я спешно вышел из командирской палатки. Плевать, что меня ждёт трибунал, вне зависимости от того, кто победит. Теперь кровь – дело тех, кто оброс шерстью и оскалил свою пасть. Я же лишь слабо надеюсь, что жизнь позволит мне отбросить звериный облик и вознаградит меня за желание не отнимать, а дарить.
И, словно в подтверждение моих мыслей, мне на телефон поступил звонок, который в тот момент казался весточкой ангела. Говорила доктор Глиммер:
– Не буду долго объясняться или тратить время на лишние любезности и загадки. Поднимитесь в мою лабораторию, там вы узнаете ответы на все вопросы. Это касается вашей дочери. Поторопитесь, не хочу, чтобы вы пропустили самое интересное!
Не дав мне и секунды на размышление, девушка повесила трубку. Я был крайне удивлён тому, что Элл может знать что-то о местоположении моей дочери. Взволнованный и крайне воодушевлённый, я просто взлетел наверх по лестнице, так быстро, что сам не особо заметил, как это произошло. Вот, кажется, жизнь наконец мне улыбнулась и приготовила свой, особый дар. Но за прочной стальной дверью меня ждало лишь новое испытание. Там не было ни моей дочери, ни Глиммер.
Лишь сотканная из тьмы девичья фигура, явственно выделявшаяся, даже при почти не проникающем в это широкое помещение свете, стояла недвижимо в нескольких метрах от меня. Она смутно напоминала девушку и неестественно дёргалась, топчась на месте, среди бесконечных очертаний столов и шкафов, судя по всему, даже не заметив моего внезапного появления или не подав вида…
Напрягшись, я достал свой пистолет и передёрнул затвор, подсознательно понимая то, что фигура передо мной в любой момент может напасть, вне зависимости от моих дальнейших действий. А потому я решил прежде визуализировать своего незримого врага, в надежде на то, что не буду напуган до смерти и не отправлюсь на тот свет от сердечного приступа, раньше, чем гипотетический бой вообще начнётся. Осторожно нащупав на стене рядом со мной выключатель, я решил, что сейчас же зажгу свет и явлю миру то, что прячется во тьме. Конечно, я не был готов увидеть то, что увидел. Пожалуй, никогда бы не смог стать по-настоящему готов.
Тем не менее свет зажёгся. Вряд ли то, что предстало моим глазам в тот момент, можно было бы назвать человеком. Ибо то было, в абсолюте своём, безобразное существо, безумная попытка соединить человека с неким животным, а может, даже не одним, полностью облепленное короткой вздыбленной шерстью. О том, что это нечто не появилось естественно, хорошо свидетельствовали уродливые швы и шрамы, которые были крайне щедро раскинуты по всему оголённому телу, в котором осталось крайне мало людского. Разве что гуманоидные формы позволили мне в темноте принять это за человека.
Однако само существо, вероятно, не было агрессивным и вообще никак не отреагировало на включение света. Оно продолжало неестественно дёргать своими когтистыми ручищами и бездумно мотать головой во все возможные стороны без какой-либо логики. За этими резкими движениями, увлечённый разглядыванием открытой пасти, полной зубов, и общим странным видом существа, я поначалу не заметил самое главное.
Глаза, такие же бесконечно серые и невероятно глубокие, прямо как у её матери. Пронзительный и вполне разумный взгляд очень выделялся среди общего хаоса и, несмотря на дёрганья, старался держать меня в поле зрения. Неужели то было вовсе не чудовище, а моя родная кровинушка? Но что же с ней стало?
Ответ я получил от неё самой. Ибо вскоре, еле произнося слова, точнее даже пережёвывая и через силу выплёвывая их, дочь заговорила, ворочая своей жуткой челюстью:
– Па… выа… фыа… Па… ф ф Па!
– Да, да, родная, я здесь!
Конечно, я уж было хотел броситься и зажать её в своих крепких объятьях, но инстинкт самосохранения и до омерзения противное чувство страха не позволили мне проявить подобную нежность.
Я стыдливо ощущал себя маленьким мальчиком, которого зачем-то привели к больному или увечному родственнику, а он и не знает, куда себя поставить и как себя вести, а потому прячется и отстраняется. Не потому, что злой и бесчувственный, вовсе нет, скорее всё даже наоборот. Просто в такой ситуации ребёнок боится то ли потерять детскую наивность, то ли причинить боль калеке, а может, и самолично оказаться в подобной ситуации, как бы абсурдно это ни звучало.
– Я… я… я я не ма… не ма… не могу… больше, – продолжая еле шевелить челюстью, произнесла София, каждое слово явно давалось ей с огромным трудом.
– Я могу тебе помочь? Это же, оно, ну, обратимо, да?
– Не… не… нет! Она… вер… вернётся… за… за мной.
– Кто вернётся? Глиммер?
– Я не до… не доделана. Она сказала… что я… я… не до… не да… не доделана. Она сделает… сделает… всё это… всё снова… по новой! Она ска… сказала это… мне.
– Что ты такое говоришь?
– Я не хо… не ха… не хочу снова. Не хочу всё… всё это… снова. И… снова. Пожа… пожалуйста! Убей… убей её… и… ме… меня.
– Погоди, погоди! Мы что-нибудь придумаем, мы вернём тебя к жизни! Я думаю, мы можем… Ну, я не знаю, я уверен, есть доктора, которые смогут это исправить! Может, можно тебя адаптировать.
– Не… Нет обратно… обратного пути. Пожалуй… пожалуйста, избавь… избавь меня от муче… мучений. Я… я не могу… не могу сама… она не позво… позволила мне. Это уже не… не исправить… она… она зале… залезла в мою… мою голову. Теперь я вижу… как… как она… я не… не хочу… никогда больше.
Я видел, как моя дочь страдает в этом странном теле, как тяжело ей даётся каждый шаг и, конечно, понимал, что то, что сотворило с моей девочкой это чудовище, не исправит ни один человек на этой планете. Ибо на такие извращения над людской плотью способен только самый безумный разум.