Староград

В свете прожекторов появилось пять фигур, полностью закованных в почти средневековые доспехи, в полтора человеческих роста. Рыцари. Авангард и главная элита армии нашего врага спокойно шествуют в сторону нашей крепости. Конечно же, мы сразу открыли по ним огонь, глупцы. Ибо тогда ещё мы не знали, как с ними бороться…

Все наши пули просто отскакивали от их брони, не причиняя никакого вреда и ничуть не тормозя их уверенного продвижения вперёд. Я самолично опустошил четыре рожка.

Вскоре кто-то решил взяться за тяжёлую артиллерию и попробовал пронять броню самым мощным, что только можно было найти на базе, ручным противотанковым гранатомётом. Такая штука могла бы легко разворотить современный танк при прямом попадании, но, как многие уже догадались, даже выстрел из подобной бандуры не возымел какого-либо эффекта.

Человек, облачённый в эти чудо-доспехи, просто слегка отшатнулся, в момент, когда вокруг него поднялось огромное облако из дыма и огня, и как ни в чём не бывало продолжил свой путь. Всего пятеро бойцов, а какой психологический удар по всему личному составу гарнизона! Тот же Соколов, вместо того, чтобы попытаться запросить поддержку и попробовать вызвать на атакующих более мощный удар, практически сразу объявил о сдаче нашей крепости на милость Ордену. Тогда-то всё и началось по-настоящему.

Нас заставили сдать всё оружие и заперли внутри крепости, под большой вооружённой охраной. Остальная же армия Карнима продолжила своё столь уверенно начавшееся наступление дальше. Мы просидели в своей укреплённой базе несколько дней, на протяжении которых никто из победителей, конечно, не задумался о том, чтобы нас кормить или поить. Всю еду солдаты Ордена тоже конфисковали для собственных нужд.

Так продолжалось до того, пока наконец не приехал тот, кто должен был решить нашу судьбу: Герман Шейм, тогда ещё, как и я, не бывший героем войны, а скорее обычной пешкой в руках более авторитетных представителей рыцарства. Он приказал вывести нас и построиться перед тем самым зданием, в котором мы были заточены. Затем он произнёс свою речь, звучала она так:

– Солдаты Ронии! Вы уже могли наблюдать всю мощь нашего оружия, которому нет равных во всём мире, и нет, я сейчас не о реактивной броне, не о наших винтовках и карабинах, даже не о танках. Я имею в виду нашу великую тягу к чести и несгибаемую волю к победе, во имя чистоты нашего народа. Конечно, каждый из вас, живя в своей скудной и немощной стране, где ценится только склизкость и трусость, в желании бесконечного обогащения, хотел бы обладать теми качествами, которыми обладаем мы. Это благородная зависть, вовсе не та, что есть у вашего гнилого правительства. Ваше руководство всегда, облизываясь, глядело в сторону Ордена Карнима и развязало эту войну, чтобы уничтожить наши славные идеи. В отличие от ваших лидеров, совершивших свою ужасную ошибку, у вас есть выбор между принудительной работой во славу Ордена на штольнях и присоединением к нашей славной армии в качестве полноправного члена того нового общества, которое мы строим.

Далее он предложил выйти из строя всем, кто готов сражаться за Орден. Многие сделали этот злосчастный шаг вперёд. Почти половина строя и сам генерал Соколов решили перейти на сторону нашего врага, без особых раздумий. Последний, к слову, вообще показательно протянул руку капитану рыцарей, обозначая тем самым факт своей полной капитуляции. Тот непринуждённо пожал её и произнёс:

– Теперь мы с тобой ровня.

Остальные предатели рукопожатия не удостоились, но им, на наших глазах, выдали новую, чистую форму и под охраной сопроводили к лагерю, где обещали сразу же накормить и напоить. Не знаю, исполнили ли карнимцы своё обещание, но те немногие, кто ещё сохранил верность своей отчизне, вроде меня, остались стоять, словно вкопанные. Было неимоверное желание попытаться сбежать или и вовсе кинуться на ближайшего солдата Ордена, чтобы сразу отправиться на небо или, если очень повезёт, забрать с собой ещё и одного из этих ублюдков.

Но всё это можно было сделать и в момент, когда нас повезут на штольни. Рано или поздно из трудового лагеря можно попытаться устроить шумный побег, сговорившись с другими тружениками и перебив вместе всю охрану. Шансов будет больше, да и пользы для Ронии, вероятно, тоже. В любом случае, принимать такие решения столь резко я никак не хотел, а потому просто смиренно ждал, куда дальше меня занесёт судьба.

Орденцы, сразу же после того как отправили предателей почивать на лаврах своего отвратительного поступка, пригнали для остальных несколько грузовиков, в которые, собственно, нас плотно и затолкали, предварительно заковав в цепи по рукам и ногам, чтобы мы даже не пытались сопротивляться.

Фургоны же были полностью крытые и стальные, так что, пока нас везли по палящему пустынному солнцу, внутри атмосфера была словно в закрытой банке сардин, которую кинули в костёр: жарко, тесно, душно, да ещё и плохо пахло. Нельзя было толком сесть или облокотиться на что-либо, стены были раскалены добела. Это всё выматывало настолько, что делать что-либо, даже думать, было просто невозможно. Останавливались мы только три раза, на ночёвку в бараках, и каждый раз вместе с живыми из кузова этой адской сковороды доставали и несколько трупов – это были те, кто не выдержал такой поездки. Их, конечно же, не хоронили, трупы просто сбрасывали в пески у дороги. Мне тоже хотелось умереть и навсегда уснуть в этих чёртовых барханах.

Кормили тоже крайне неважно: утром и перед сном нам давали по паре кукурузных лепёшек и немного консервированных бобов. Но в тот момент мне казалось, что это настоящий пир. В общем, приехали мы в место, которое считалось захолустьем даже по меркам Карнима. Здесь не было песка, только ёлки и невысокие горные пики. После жары и духоты пустыни первый глоток свежего воздуха показался лучшим моментом в моей жизни и вполне себе мог оказаться последним её счастливым мигом.

Дело в том, что в трудовом лагере нас внезапно решили не использовать как бесплатную рабочую силу, а просто перебить и скинуть в те самые штольни, что мы должны были раскапывать. Это заявил колпак, который был главным в этом лагере, огромный лысый мужик, настоящий шкаф, что был и сам по себе больше двух метров роста, а в доспехе дотягивал до всех четырёх. Он то ли углядел в нас индейские черты, то ли только сказал так, чтобы потом начальство не высказывало ему претензий за расход бесплатной рабочей силы ради потехи.

В любом случае, стоило только немного подышать свежим горным воздухом, как нас уже выстроили в очередь к собственной смерти. Способ казни был избран крайне простой и лаконичный: нас поставили друг за другом и один за одним подводили к огромному отверстию в центре лагеря (бывшего, по всей видимости, дырой в потолке той самой штольни, где мы должны были бы горбатиться, добывая камни), первого бедолагу в очереди ставили перед ней на колени, а затем тот же колпакоголовый, что приговорил нас к смерти, одним тяжёлым взмахом своего меча рубил голову и толкал обезглавленный труп в глубину шахты.

Я был примерно в середине очереди и своими глазами наблюдал, как моих сослуживцев, одного за другим, ведут на убой. А они покорно идут, словно заворожённые животные, то ли ввиду невозможности мыслить после трёх дней этой страшной поездки, то ли ввиду особой неизбежности гибели. Наверное, лучше одним ударом окончить страдания, чем пытаться убежать или бороться, как я планировал ещё тогда, стоя в строю перед отданной врагу крепостью. Мы в центре огромного лагеря для военнопленных с кучей вооружённой охраны по всему периметру, в том числе и по пути нашего следования, дёрнешься – сразу пристрелят. С другой стороны, можно попробовать умереть смертью непокорных, попытавшись напасть на одного из мучителей, а в идеале и вовсе тем самым устроить мятеж. Но вся охрана благоразумно держится в паре-тройке метров, просто так схватить не получится, скорее всего, они успеют среагировать быстрее, особенно учитывая, что я всё ещё скован.

Видимо, придётся терпеливо принять свою смерть. Это действительно лучше, чем медленно испускать дух, истекая кровью от нескольких десятков пулевых ранений. Один труп, другой, всё падают и падают в бездну, глухо шлёпаясь о каменный пол где-то внизу. Смотря за этой неизбежной кончиной и буквально шаг за шагом осознанно продвигаясь к ней, я вдруг ловлю одну безумную идею, столь странную и рискованную, что, скорее всего, она выйдет мне боком. Забегая вперёд, скажу, что это была самая разумная из всех моих безумных идей.

Я подумал тогда, что когда до меня дойдёт очередь, я вполне могу попытаться вместо того, чтобы вставать на колени и покорно складывать голову, добровольно сигануть в бездну. Рассчитывал я на то, что приземлюсь на трупы, лежащие горкой на дне, которые вполне смогли бы смягчить моё падение, а уже там я бы стал быстро искать доступный и, желательно, далёкий от этого ужаса выход наружу. Безумие, которое могло закончиться в первые же секунды падения из-за неудачного столкновения со стенками вертикального спуска или случайно торчащего из них камня, всё же было избранно мной как основная стратегия, ибо обещала хоть какие-то шансы на успех.

Вскоре я действительно оказался на краю этой бездонной ямы. Стоило тяжёлой руке в доспехе потянуться к моему плечу, чтобы поставить меня на колени, как я в тот же момент легко шагнул за край. Дальше меня уже несла гравитация, всего несколько мгновений свободного полёта, но мне они казались часами, нет, веками свободы, последнего глотка этого пьянящего чувства воли, чистоты и одновременно с ними огромного груза бренной плоти, тянущей вниз. Думаю, именно это испытывают люди перед смертью, потому что и я в тот момент должен был окончить свою столь скоротечно оборванную жизнь.

Но я не коснулся жёсткого камня, что переломал бы мне все кости, не приземлился на окровавленную гору тел. Я оказался насажен спиной на огромный шип кроваво-красного кристалла, который пробил моё тело насквозь и на котором я повис, словно кусок ветчины на зубочистке. Нет, я не чувствовал боли, то ли из-за того, что мне пробило спинной мозг и моя нервная система отключилась, то ли из-за того, что боль была столь невообразима, что мой организм просто отказался её воспринимать. В любом случае, я слышал хруст своих позвонков и видел, как из моего чрева вырывается окровавленный пик полупрозрачного минерала. Чётко осознавая тот факт, что сейчас умру, я уже мысленно попрощался с миром вокруг.

Но шло мгновение, затем минута, потом другая и ничего. Жизнь настойчиво отказывалась покидать моё тело, даже напротив, я ощутил какой-то невероятный прилив сил и желания бороться за своё существование. Словно бы животный порыв, оно захлестнуло всё моё существо, с головы и до самых пят. Я потянулся к самому концу камня и, схватившись за него двумя руками, начал постепенно, сантиметр за сантиметром, снимать себя с пика.

По мере моего мерного продвижения, дыра странным образом затягивалась соразмерно текущей толщины шипа, не давая мне съехать вниз. И так я вскоре был освобождён и приземлился на две ноги без каких бы то ни было следов былого ранения. Тело каким-то чудом само восстановило прежнюю форму, и я остался стоять в полном одиночестве, среди огромного пещерного зала, полного трупов.

Через дыру в своде, которая была единственным источником света, было видно глубокое голубое небо и размеренно плывущие по нему облака. Никакой суматохи и даже удивлённых поглядываний сюда, вниз. Ничего удивительного, ибо нас разделяло пятьдесят метров, и помыслить о том, что кто-то мог бы выжить после такого падения на жёсткие горные породы, было бы подлинным безумием. Это было мне на руку. Я не думал о том, как именно мне удалось это пережить, ибо животный инстинкт самосохранения не желал меня отпускать, затмевая разум и гоня меня внутрь сложной системы тоннелей.

Конечно, у меня не было ни еды, ни воды, ни какого-либо источника света, и поход в тёмные пещеры, из которых вообще могло не быть выхода, был крайне необдуманным шагом. Возможно, более безопасно было бы дождаться, пока наверху закончат казнь, и попытаться забраться по одной из крайне крутых стенок пещеры к самому отверстию, там я как минимум умер бы быстро и сразу…

Конечно же, я заплутал в кромешной тьме на долгие дни и даже недели. Не знаю, сколько конкретно времени я провёл, блуждая по этим коридорам, но я уже успел все их заучить и даже немного адаптировался к постоянному мраку. Ибо за всё то время, что пробыл там, я обошёл все уровни этих пещер и не нашёл никакого выхода наружу. Они были колоссальны и абсолютно замкнуты. И если бы не моя новообретенная способность, я бы мог отправиться на тот свет миллионом способов. Не счесть раз, что я проваливался в дыры в полу. Точно так же не счесть, сколько камней падало мне на голову. Однажды меня даже завалило внезапно обвалившейся породой.

Но моё тело раз за разом восстанавливалось и без чувства усталости было готово двигаться дальше. Рассудок же наоборот, утекал час за часом, уступая место надвигающемуся безумию. Особенно в моменты, когда я окончательно терял надежду. Я мог просто сорваться и начать выпускать гнев, разбивая кулаки в кровь о ближайшую стену. Кто бы мог подумать, что именно такой истерический приступ подарит мне билет наружу.

В один из моментов ярости я внезапно наткнулся на необычно мягкую стену. Она буквально поглощала все мои удары, податливо прогибаясь всё больше и больше. Я внезапно понял, что обнаружил глину, пласт которой растянулся метра на три во все стороны. Это был словно джекпот, ведь за этой мягкой прохладной массой могла скрываться желанная свобода. Я не думал о том, что за ней может быть просто твёрдая порода или иная пещера без конца и края. Я просто копал.

Словно заключённый, который остервенело ковырял тюремную стену ложкой, я вгрызался в стену пещеры, голыми руками расшвыривая грунт во все стороны. Не знаю, сколько времени я трудился, но, вырыв тоннель метров в пять длиной, я внезапно был вознаграждён ударившим в глаза светом солнца. Я словно бы вырыл путь прочь из ада. Там, за пяти метрами глины, всё это время пряталась цветущая долина с лазурным озером, нетронутая, первобытная. На глазах невольно проступили слёзы, и я со всех ног побежал к искрящейся глади воды, чтобы узреть того бледного, сложенного лишь из костей и кожи, ожившего мертвеца, в которого я обратился. Узрев его, я упал без чувств и сил прямо на берегу, и кажется, что продремал целую вечность.

Далее история была проста и прозаична. Месяцами скрываясь по горам и лесам чужой страны, я охотился, спал под открытым небом и мылся в дождевой воде, словно первобытный дикарь, набираясь сил, чтобы однажды вернуться на родину. Потом я стал совершать вылазки к людям, вид которых уже успел позабыть. И так, в один из дней, перемахнул через весь Карним и половину Ронии, чтобы вновь оказаться около линии фронта. Жаль, слишком поздно, чтобы что-либо исправить. Моя страна к тому времени сильно осела и ослабла, а предательство Малой Каскадии и жёсткое карнимское наступление сильно подрывали боевой дух соотечественников. Наши люди – сталь, но и сталь рано или поздно гнётся. И мы не выстояли ещё год, и вот враг уже прямо под Староградом, обстреливает столицу, а все, кто на это способен, бегут из города.

Не спасла даже моя невероятная способность. Что может один человек, пусть даже бессмертный, против целой армии? Возможно, рано или поздно бессмертный перебьёт всех своих врагов, но сколько времени на это уйдёт? Век? Десять? Они скорее умрут от старости, а меня навсегда закуют в цепи и кинут в самую глубокую яму, которую только найдут, чтобы из неё я уже никогда не выбрался.

Ну а дальше ты знаешь. Собираю людей, которые недовольны этим поражением, и ухожу в подполье, готовя свою собственную армию против Ордена, который так ненавижу… Как же удивительно всё вдруг подошло к финалу!

«Знаете, я бы хотел простить Салема, хотел бы дать ему возможность выбрать: сдаться и уйти с миром или сражаться и умереть с честью. Но он не дал этого выбора Ронии, решив за нас, что для нас будет лучше. А потому я решил за него – его судьба быть повешенным прямо на шпиле его собственного небоскрёба, его башни из лжи!»

(с) Меласки, в интервью «Революции ЗАВТРА»

––

Ira «Знание без характера»

VII – Бог нас покинул?

«И пали небеса, и испарились моря, и настал апокалипсис.

Четыре всадника поскакали по земле, увлекая всё живое в адский макабр.

Бился насмерть зверь и человек.

Бог же отвернулся от нас и навечно проклял этот край.

С его уходом разрушились царства, исчезла власть, а величие было растоптано.

Божественный трон пуст.

Кто же рискнёт занять место его?

Кто создаст Слово свое?

Миру нужен Творец, что придёт на рассвете следующего дня.

И все, кто останется жив, будут дрожать в ужасе, понимая, что это хорошо.

И будет вечер, и будет утро: день седьмой».

Старик и небо

27.03.85

– Ну, что, как всё прошло? – спросил комендант, так и не повернувшись в мою сторону, продолжая глядеть в панорамное окно на город, разлёгшийся внизу.

– Всё согласно плану. Кажется, что они поверили мне и нападут, как только станет известно, что Орден выводит свои войска, о чём я позабочусь, собственно, как мы и договорились.

– Прекрасно! Просто прекрасно! Мне очень повезло, что со мной работал такой человек, как ты. Надеюсь, ты останешься до того момента, когда шоу подойдёт к кульминации? – наконец он повернулся, улыбаясь во всю ширь лица.

– Ну, как бы мне ни хотелось отправиться прямо сейчас, я всё же должен убедиться, что всё пройдёт правильно. Даже странно осознавать, что скоро мы уже будем не начальником и подчинённым, а коллегами…

– И надеюсь, что очень хорошими друзьями. В любом случае, тебе стоит отбросить все сомнения и волнения, ведь именно они губят любого, даже самого великого, правителя.

– Теперь я волнуюсь ещё больше. К слову об этом, когда он прибудет?

– Я послал Соколова его встретить, они должны прибыть с минуты на минуту.

– Генерал уже очнулся? Представляю, как он был раздражён, когда встречу вновь поручили именно ему.

– Я даже не хотел поручать это именно ему, но великого магистра должен встречать кто-то достаточно высокопоставленный, а потому выбор у меня, к сожалению, крайне небольшой. Я вообще хотел отстранить его от обязанностей, но Элл убедила меня, что ему стоит доверять, ибо я вряд ли найду кого-то на замену в столь сжатые сроки. Кажется, она права.

– Доктор Глиммер знает, что делает, именно благодаря её плану мы оба сможем избавиться от былых цепей. Да и Соколов, на самом деле, неплохой человек, заносчивый, резкий, бескомпромиссный, но в его ситуации невозможно вести себя иначе.

– Понимаю, и всё же просто опасно доверять ему командование такой сложной операцией. Если бы ты не был нужен в Ордене, я бы оставил это на тебя. Может, и вовсе взяться за всё самолично?

– Мы не можем так рисковать. Ты ничуть не менее важный элемент своего плана, чем все остальные его составляющие. И потерять тебя сейчас всё равно что разрушить тот карточный домик, что мы построили. Просто расслабься и жди, пока все твои приготовления не принесут плоды. Ведь это будет судьбоносный день, возможно, даже для всего мира, а не только для наших стран.

– Думаю, ты прав, но рано радоваться, осталось убрать всего одну фигуру…

Мы оба замолчали и стали ожидать невольного виновника торжества. Вскоре дверь в кабинет отворилась, и в комнату вошла маленькая процессия из четырёх молодых солдат и двух мужчин крайне почтенного возраста. Один из них – генерал Соколов, второй, пожухлый и еле передвигающийся, – великий магистр Опий.

Последний крайне постарел с прошлого раза, когда мы с ним виделись, буквально год-два – и энергичный старик, крепко стоявший на своих двоих, превратился в сгорбленную мумию, передвигающуюся исключительно с помощью трости. Всё даже хуже, чем я думал, когда получал известия из столицы. Смерть явно медленно подступала к Опию, и он уже крайне слабо подходил для управления государством. Несмотря на всё моё уважение к нему, я не меньше, чем Салем, желал, чтобы он наконец отправился в отставку. В идеале – посмертную.

Когда он наконец добрался до нас, на что у него ушло довольно значительное время, старик прищурился, разглядывая меня и коменданта. Затем, размяв свою практически беззубую челюсть, начал:

– Два моих любимых молодых протеже! Как лестно вас здесь видеть! Хочу сказать, что ожидал поглядеть на вас сразу по приезду, но тот славный рониец, которого вы послали, тоже был весьма учтив и объяснил текущую ситуацию, – с этими словами он посмотрел на стоящего рядом Соколова, тот, к моему крайнему удивлению, слегка поклонился в ответ.

Генерал был вообще на удивление спокоен и собран. Неужели укол Элл так на него сработал? Тогда стоит попросить прописать ему целый курс этой дряни, что бы она там ни содержала.

Салем так же, как и Соколов, поклонился в приветствии, что позже сделал и я. Затем комендант заговорил за нас двоих:

– Мне тоже лестно видеть вас в добром здравии! Наконец, вы смогли нас посетить. Конечно, город пока ещё не в самом лучшем состоянии, но мы восстановили работу всех основных служб и практически полностью смогли уничтожить остатки наших врагов.

– Я рад, что вы, юноша, сразу начали о делах государственных, но это приватный разговор, – после этих слов он повернулся и обратился ко всем стоявшим позади. – А вы, господа, можете быть свободны, отдохните, пока мы с господином комендантом со всем не разберёмся.

Солдаты, вместе с Соколовым, уже развернулись и покорно отправились к выходу, как последнего вдруг окликнул Салем:

– Генерал, а вы останьтесь!

– Вы хотите, чтобы на столь важном собрании присутствовал рониец? – удивлённо спросил Опий.

– Герр Соколов – третье лицо в протекторате, так что вполне имеет право присутствовать на этой встрече. Я могу головой поручиться за его преданность нашей идее и верность Ордену в целом. В конце концов, я тоже рониец, не забывайте!

– Что же, тогда пусть останется, я не буду против. Тем более о составе командования я тоже хотел поговорить.

Как только дверь захлопнулась и солдаты скрылись за ней, магистр продолжил:

– Я не писал об этом в телеграммах, ибо хотел обсудить лично. Но, как вы знаете, юноша, в последнее время мне сложно даются длинные путешествия. Однако то, что вы сделали, заслуживает моего пристального внимания. Я понимаю, вы не столь умудрённый опытом правитель, и через всего три месяца после того, как вы пришли к власти, рано ещё подводить итоги, но я всё же позволю себе сделать это. Начнём с того, что я жду объяснения, почему вы, молодой человек, позволяете себе так просто разбрасываться квалифицированными военными кадрами?

– Я убрал всех тех, кто мог помешать эффективно управлять государством. Пока Рония действует под защитой Ордена, ей не нужно много генералов для контроля за порядком. Позже я планирую обновить командный состав, но пока здесь только те люди, которым я могу доверять.

– Надеюсь, вы не имеете в виду тех двух иностранок, ради одной из которых вы так просто отказались от своего козыря в рукаве?

– Я считаю, что они вполне заслужили моё доверие, тем более мисс Ришар сама захотела уехать из Ронии и я не смел ей мешать.

– А в итоге мисс Ришар умерла, удивительно, что в новостях ещё не раздули тот факт, что в этом есть и ваша вина.

– Моей вины нет в том, что на неё напали повстанцы, а войска Империи не смогли дать отпор. А учитывая, что ранее я спас её жизнь, не знаю, кто в своём уме может обвинять меня в недоброжелательном отношении к нашей гостье. Особенно учитывая, что ещё совсем не факт, что она мертва.

– Я читал в «Босгорском Времени», что это вы отдали приказ, ума не приложу, почему эта газетёнка вообще в курсе того, что здесь происходит.

– Все средства связи в стране находятся под моим полным контролем, уверяю вас, а иностранные не имеют права распространяться среди гражданских, так что я бы не переживал насчёт своей репутации среди населения. А ежели вам так важно мнение «Времени», у меня есть знакомый, который может обеспечить нам хорошую репутацию. Он прямо сейчас пишет статью, по моему разрешению, и я обязательно поболтаю с ним по поводу новостей, которые он распространяет.

– Кстати о новостях, что насчёт того, что вы и ваш ронийский товарищ, который вроде как достоин того, чтобы присутствовать на важных переговорах, чуть не начали войну с нашим северным соседом?

– Нам удалось замять этот конфликт, никто так и не узнал, что именно мы расстреляли этот поезд.

– Зато все знают, что ты приказал устроить большую чистку прямо на улицах города. Конечно, я не против того, чтобы убивать врагов Ордена или ротхаутов, но и это надо делать умно и размеренно, а не кидать под выстрелы всех, кто попадётся под руку в первую же ночь.

– Это была необходимая мера.

– Которую ты ни с кем не согласовывал, ровно как и переговоры с «Пактом Старой Крови». Несмотря на то, что ты глава государства, права вести собственную игру ты не имеешь, не забывай, что Рония – законная часть Карнима, а самостоятельные переговоры с этой ледяной ведьмой – настоящий вызов авторитету Цитадели.

– Это было необходимо, мы обсуждали поставки Мирмидия и цены на него, как два основных источника этого кристалла, не более.

Старик замолчал, словно бы не хотел говорить следующие слова, но через минуту, вновь размяв челюсть, он вновь заговорил голосом врача, сообщающим новость о наличии рака:

– Я хочу, чтобы ты знал, я верю тебе, Эрвин, верю, что ты ежедневно трудишься для благополучия Ордена. Когда я выбрал именно тебя, среди всех учеников академии, я не ошибался. Ровно также я не ошибся и в тебе, Герман, назначая тебя главным среди остальных рыцарей, – он посмотрел в мою сторону своим мягким отеческим взглядом, и меня пробрала дрожь. – И вы оба действительно многое сделали для нашего общего дела, можно сказать, я даже горжусь вами, как отец гордится своими отпрысками. Но вы допустили слишком много ошибок. Вы присылаете неудовлетворительные отчёты, в которых при этом абсолютно точно привираете насчёт своих плачевных результатах. Вы позволили провести интервенцию Империи на территории Карнима. И наконец, вы не выдаёте те цифры по поставкам мирмидия, которые необходимы нам. Так не только ронийская, но и казна Ордена вскоре не выдержит… Теперь моя чаша терпения переполнена, хватит, всё это и без того преступления, за которые можно было бы поплатиться головой, а я закрывал на них глаза. Вы все отправляетесь обратно в Цитадель, но уже как обычные гражданские, а ваше место займут… более способные управленцы. Я приехал лишь для того, чтобы лично сообщить вам двоим эту новость. Мне жаль, что приходится применять такие жёсткие меры, но вы заигрались и пренебрегли отсутствием контроля с моей стороны.

Что теперь значат эти слова? Многое. Они окончательно разбили моё сердце, а тот, кого я всегда уважал, выкидывает меня на улицу с места, которое я заслужил долгими годами труда и тяжёлых тренировок. Как смеет этот старик лишать меня рыцарского сана? Как смеет он за наши жертвы выгонять нас на мороз?

Впрочем, мой товарищ по несчастью, судя по улыбке, вновь растянувшейся на его лице, вовсе не рефлексировал насчёт слов своего наставника и командира. Конечно, он знает, что всё решено, но что бы мы делали, если бы не наш план? Хотя теперь даже больше причин сделать то, что было задумано, уже без былого сожаления и мук совести.

Салем обратился к старику, который, видимо, был крайне удивлён такой спокойной его реакции:

– Что же, хорошо. Как я понимаю, мне пора уже сейчас собирать вещи. Я попрошу, чтобы их погрузили в машину, а сам уже этим вечером объявлю Ронии, что более не управляю ей. Благодарю за ваше доверие, великий магистр! Надеюсь, мы как-нибудь ещё увидимся и обязательно вместе поохотимся на лисиц.

Последние три слова были сигналом, прямо за которым, словно из ниоткуда, в помещении беззвучно появилось новое действующее лицо. Стоило мне только заметить это появление краем глаза, как молниеносная фигура тут же ринулась в сторону Опия. Двигалась она быстро, словно ветер, всё время сего действия оставаясь чёрным пятном для моих глаз. Практически подлетев к магистру, фигура легко подняла старика в воздух одной рукой и в то же мгновение впечатала дряхлое тело в стекло, которое, ввиду такого давления, практически сразу поддалось и с грохотом вылетело с насиженного места, полетев вниз. Сам Опий отправился следом…

Всё произошло так быстро, что вряд ли старик понял, что именно его убило. Надеюсь, хоть в последние свои минуты он ощутил единение с небом.

Что касается убийцы, то после сотворённого она спокойно остановилась прямо перед выбитым окном и теперь с интересом глядела вниз на проделанную работу. По крайней мере, теперь её можно было рассмотреть. Это была высокая светло-русая девушка с голубыми глазами. Она была облачена в длинную кожанку, с символом молота на плече, отличительной форме интербригады. Правая рука была скрыта под перчаткой, а на голове красовалась пара лисьих ушей, ясно давая понять, что она была не совсем человеком или совсем не человеком.

Ещё яснее это становилось понятно, если посмотреть на её ноги, ибо вместо обычных, человеческих конечностей, у неё были две длинных и достаточно крупных для человека лапы, не обременённых обувью, а прямо над ними – большой и пушистый хвост с белым кончиком. «Товарищ Ратенпешт», «Kriegsfuchs», её легко можно узнать из тысячи. И, конечно же, кому ещё Салем мог поручить убийство великого магистра?

– Дело сделано! – констатировала факт Софи.

– Я думал, ты выберешь какой-нибудь особенный способ убийства. Скинуть старикашку с высоты я мог и самостоятельно! – довольно кивнув, произнёс комендант.

– Стоило предупредить заранее, что хочешь убить его эффектно. Тем более что снова убить его не получится, хотя у меня есть одна знакомая, которая могла бы его поднять, но её сложно будет убедить…

– Нет, что ты, я полностью удовлетворён! Можешь считать, что мы уже в расчёте.

– Это было довольно просто. Никогда бы не подумала, что свобода может быть столь дешёвой. Пойду загляну к доктору Глиммер, хоть скажу спасибо за то, что она предложила именно меня в обмен на эту вашу певичку.

– Хорошо, передай ей, что мы начинаем приводить план в исполнение.

Так же быстро исчезнув, как и появившись, Ратенпешт оставила за собой странное чувство спокойствия и умиротворения, даже несмотря на то, что сейчас произошло. Я был наконец свободен и был ближе к власти, чем когда-либо ранее. Стоило ей уйти, комендант сразу же обратился к Соколову: