Староград

Пока я поднимался, я много думал о том, что нарушаю кодекс чести тем, что собираюсь участвовать в столь бесчестном действе, как пытки, и не могу при этом отказаться, потому что страшнее любого пятна на чести может быть лишь неподчинение приказам командира. А моим командиром, к сожалению, был именно Салем, как бы то ни было смешно. Подумать только, рыцарь и герой войны, обожаемый всеми, подчиняется какому-то скользкому типу, безнаказанно вычистившему всё военное руководство оккупационного гарнизона и бесчестно занимающемуся какими-то тёмными делами, так ни разу и не поучаствовав в настоящих сражениях!

Впрочем, мысли о лестнице и чести испарились, стоило мне оказаться на месте, в маленьком служебном помещении, на скорую руку переделанном под пыточную с единственной лампочкой и креслом, к которому стяжками был прикреплён худощавый бедолага, судя по окровавленному лицу и расплющенному носу, уже успевший вкусить гнева буйного генерала. Последний, к слову, с очень хмурым видом, стоял, уперевшись в одну из стен комнатки. Доктора же пока совсем не было видно.

По-видимому, она не слишком торопилась выполнять указание Салема и наверняка была занята одним из этих своих экспериментов. Впрочем, я решил, что всё-таки её стоит подождать и дать шанс прийти, мало ли, Глиммер заплутала где-то в тысяче тысяч ступеней, да и Соколов не особенно-то спешил приступать к действию, без соблюдения формальностей. Как ни крути, а кодексу он также старался следовать, пусть и менее строго.

Доктор появилась лишь через двадцать минут, лёгким шагом войдя в помещение, с маленьким саквояжем в одной руке и клеткой в другой. С её появлением Соколов явно оживился и сухо выпалил:

– Ну наконец-то! Ты принесла, что я просил?

– Да, они здесь, – сказала Элл, протягивая генералу стальную переноску, в которой копошилось несколько лабораторных мышек, – мне пришлось забежать в свой живой уголок и взять несколько ненужных образцов.

– Благодарю, теперь можно приступать!

– Погодите приступать, генерал, – сказала Глиммер, – мне так и не сообщили, что вы тут вообще собираетесь делать?

– Этот слизняк Староградский Мясник. Я поймал его, когда он влезал в нашу систему безопасности.

– Как это связано? – спросил я.

– Пытался стереть следы своих преступлений. Кто ещё будет обладать подобной наглостью, чтобы убивать и лезть в дела правительства, прямо в сердце этого самого правительства? Да и если я не прав, то попытка получить доступ в правительственные системы, без соответствующего разрешения – серьёзнейшее преступление, повод для которого мы так или иначе должны будем выяснить.

– Звучит вполне убедительно, – заключила за нас двоих доктор.

– Больше никаких вопросов?

– Вообще-то, ещё один, – заявил я, всё ещё имея слабую надежду не участвовать в честепреступлении. – Быть может, вы, фрау Глиммер, всё-таки припасли какую-нибудь сыворотку правды, и нам не придётся истязать герра Ясенева?

– Вообще, есть, да, но, даже несмотря на то, что я не терплю бессмысленного насилия, думаю, что генералу это не очень понравится и он будет категорически против того, что мы отнимем у него его работу. Верно же говорю?

Соколов утвердительно кивнул в ответ, девушка же продолжила:

– Да и вещество, которым я располагаю, не совсем то, что вы подразумеваете, говоря «Сыворотка правды». Разговорить-то она его разговорит, только вот это совсем не наркотик, это резинифератоксин. Одной капельки хватит, чтобы он несколько часов корчился в адских муках от жжения всего пищевода, подобно тому, как если бы мы залили ему в горло расплавленный металл. Конечно, потом он своим навсегда испепелённым химическими ожогами языком рассказал бы нам всё, что знает, лишь бы эти, в прямом смысле, адские муки никогда больше не повторились. Но это, как по мне, слишком жестоко, даже по сравнению с тем, что собирается сделать генерал.

Соколов вновь слегка кивнул в подтверждение её слов.

В этот момент я решил всё же взглянуть на бедолагу Ясенева, во рту которого всё это время была тряпка, а потому он лишь безмолвно наблюдал за столь страшным для себя разговором. И, по-видимому, очень живо представил себе то, что описала доктор, а потому из его глаз хлынули слёзы паники и страха, которые обычно проливают те, кого обрекли на длительную и мучительную смерть. Впрочем, в его случае всё действительно так и было.

Глиммер, понимая, что пытка вот-вот начнётся, глубоко вдохнула и тихо сказала:

– Не терплю бессмысленного насилия, а потому предпочту подождать снаружи, если никто не возражает. Зовите, если вдруг понадоблюсь!

После этого она еле слышно вышла из помещения. Мне захотелось было проследовать за ней, но я удержал себя, при мысли о том, что так я оставлю генерала один на один с его жертвой, совсем лишив его тормозов, что может очень плохо закончиться.

Соколов же угрожающе направился к стулу и одним жёстким движением сорвал тряпку со рта так сильно и резко, что только чудом все зубы бедолаги остались на своих местах, пусть и ненадолго. Ибо ещё до того момента, когда солдат успел оправиться и заверещать, выкрикивая оправдания и мольбы, ему прилетел размашистый удар мозолистым кулаком. Рот бедняги в тот же момент наполнился кровью, и он, слегка отклонившись в сторону, сплюнул её и три зуба, вместе с кусочком челюсти, на которой они всё ещё плотно сидели.

К моему удивлению, после этого всё же не последовало никаких выкриков и просьб. Ясенев как будто бы пришёл в себя после столь увесистого удара и лишь понуро обводил взглядом всех присутствующих. Вероятно, он понял, что генерал не потерпит даже малейшего сопротивления.

– Где она? – сухо спросил Соколов.

– Кто она-то? – еле водя нижней челюстью, процедил Ясенев.

В тот же момент ему прилетел ещё один тяжёлый удар, на этот раз он приземлился прямо в солнечное сплетение, согнув солдата настолько, насколько это вообще было возможно в его положении. Тот сразу начал задыхаться и прерывисто кашлять, придя в себя лишь через минуту.

– Ты знаешь, о ком я говорю, должен знать, тварь! – декларировал Соколов.

– Я понятия не имею, о чём вы меня спрашиваете. Господин генерал, я всё время, всё это время после поражения Ронии верно помогал вам и был вашей правой рукой! За что вы сейчас меня мучаете? И чего от меня хотите?

Вместо ответа, Соколов спокойно нагнулся к ящику с инструментами, стоящему рядом со стулом, и вытащил оттуда небольшую крестовую отвёртку. Встав, он в тот же миг со всей силы воткнул этот инструмент прямо в руку сидящему, да с такой силой, что вместе с ладонью проткнул и тонкий деревянный подлокотник, на котором она лежала. Это действо в тот же момент сопроводилось адским криком.

Прежде чем он прекратился, Соколов вытащил из чемоданчика следующий предмет. Это был обычный молоток, который резким движением прошёлся прямо по колену бедолаги. То выгнулось в неестественной форме. Судя по всему, это было настолько больно, что у солдата случился болевой шок, и тот более не чувствовал свою ногу.

– Скажи мне, ублюдок, ты тюбик или кран? Мне тебя давить, чтобы ты всё по капле мне выложил, или один раз серьёзно крутануть, чтобы ты, подонок, наконец заговорил?

Сплюнув кровь, Ясенев всё с тем же непониманием произнёс:

– Я ничего не делал!

В порыве чувств генерал нанёс ещё один размашистый удар молотком, вновь по той же ноге, что, видимо, окончательно выбил коленный сустав с насиженного места, оставив висеть ногу ниже колена, словно яблоко на ветке.

На лице бедолаги выступили крупные слёзы, он сглотнул очередной поток крови и сказал:

– За что?! Я разве сделал что-то плохое?

Александр вновь не сдержал своих эмоций и, на этот раз достав из ящичка секатор, поставил его на указательный палец правой руки Ясенева. После чего несколькими жёсткими движениями отсёк его от тела. Дав солдату отдышаться и как следует покричать, генерал нанёс очередной тяжёлый удар, оставивший после себя огромную гематому на щеке и слегка сместив и без того сильно повреждённую челюсть.

Я тихо обратился к генералу, в надежде на то, что всё-таки буду услышан:

– Не перебор?

Конечно же, ответа я не получил, а сам Соколов в это время продолжал рвать и метать:

– После всех тех убийств, шантажа и издевательств, загубивших так много жизней, ты ещё смеешь спрашивать такое?

– Мы на войне, – почти невнятно произнёс Ясенев. – Я убивал, только если это было необходимо, как и все остальные.

– Её тоже необходимо было похищать? А?! А всех тех невинных людей было необходимо убить столь жестоко?

– Так ты о той певичке? Мы её не похищали. Она, можно сказать, к нам сама пришла.

– Погоди-ка, какой ещё певичке? – вмешался в допрос я.

– Ришар, да, Виьен Ришар… Она пришла к нам несколько дней назад, вся голодная и израненная. Можно сказать, что она обратилась к нам за помощью. Ну мы и приютили её у себя, теперь она поёт у нас в штабе да раненых латать помогает.

– Это у кого ещё “у вас”? – свирепея, спросил Соколов.

– Это агент повстанцев, вы, кажется, взяли не того. Хотя оперативник повстанцев – вполне неплохая альтернатива поимке главного преступника города, – ответил за него я…

– То есть ты не Мясник? – с удивлением обратился к Ясеневу генерал.

– Нет, боже, нет… Меня зовут Дубов Семён, позывной «Дуб», у вас работал под псевдонимом Ясенев, я один из главных внедрённых агентов повстанцев. Вы меня раскусили.

– Ничего себе ты выбрал псевдоним, конечно, ещё бы Берёзиным назвался, тогда бы точно никто не понял, кто ты на самом деле. И всё же, возвращаясь к моему недавнему вопросу, генерал, с чего вы взяли, что это Староградский Мясник? – спросил я.

– А зачем повстанцам лезть в систему видеонаблюдения?

– Я искал компромат. По наводке информатора. Он предположил, что на камерах «Коламбии» вполне могут быть файлы, что могут повредить репутации Салема или кого-то из ваших.

– Так ты всё это время был крысой, приютившейся прямо под моим боком? – безжизненно произнёс Соколов.

– Вроде того, но это цветочки, по сравнению с теми ужасами, которые вы пытались на меня повесить. Я повторю, я всего лишь солдат, и я честно выполнял свою работу, пусть и работал всё это время на вашего врага.

– Ничего не может быть хуже предательства. Я не хотел к этому прибегать, но, похоже, что теперь придётся использовать метод пытки, которому меня научил мой дед. Он как раз для крыс, подобных тебе.

После этих слов, произнесённых теперь уже спокойно и размеренно, генерала словно с катушек сорвало, он методично открыл клетку, схватил одного из грызунов за хвост и одной рукой с силой раскрыл рот предателю. Тот пытался сопротивляться, но железная хватка Соколова просто не оставляла шансов, и вскоре трепыхающийся напуганный грызун был погружён Дубову прямо в глотку. То, что происходило далее, сложно описать здраво, ибо от этого даже мне стало не по себе. Бедный парнишка буквально захлёбывался в собственной рвоте и задыхался оттого, что царапающегося и пытающегося прогрызть путь наружу зверька запихивают всё глубже.

Это продолжалось довольно долго, пока наконец генерал не ослабил хватку, позволив солдату исторгнуть то, что находилось у него в горле, заведомо отойдя в сторону. Чудо, как вместе с остатками завтрака и тушкой бедного зверька парень не исторгнул из себя свои внутренности. По выражению его лица было понятно, что он уже готов умереть, лишь бы всё это закончилось.

– Ну всё, хватит, это уже слишком! – уверенно произнёс я, желая было остановить генерала.

Но он, в ту же секунду, с проворством хорька, бросился на привязанного бедолагу, осыпая градом тяжёлых ударов со скоростью отбойного молотка. Я, конечно, сразу попытался оттащить Соколова от бедняги, лицо которого медленно, но верно начало превращаться в кровавую кашу. Но можно ли удержать бешеного медведя?

Лично получив несколько шальных ударов, я бросил затею спасти человека, которого сейчас забьют до смерти. Пусть он и был, как оказалось, частью вражеского лагеря, мне всё равно было крайне больно и неприятно наблюдать за тем, как зверь внутри моего боевого товарища берёт верх и превращает его в нечто даже более ужасное, чем тот, на кого он всё это время охотился… В общем-то, я был не в силах ничего более предпринять и лишь смотрел.

Со временем, перейдя с увесистых ударов руками на пинки ногами в тяжёлых сапогах, Соколов уже стал явно выдыхаться, в течение нескольких минут избивая давно уже превратившегося в труп человека.

Стоило ему окончательно устать посыпать бесконечными ударами бездыханное тело, как я уже начал думать, что бессмысленное насилие окончено. Однако, последним аккордом, генерал вытащил пистолет из своей кобуры и бесцеремонно выпустил в труп весь свой магазин.

В этот момент в комнату влетела Глиммер со шприцем в руке. Она, с лёгкостью кошки, быстро подобралась к генералу за спину и, пока он был в яростном ступоре, ввела всё содержимое прямо в шею. Тот неуклюже качнулся на месте и упал мешком муки на пол.

– А до того, как он убил главного свидетеля, этого сделать было нельзя? – спросил у неё я.

– Я прибежала, как только услышала выстрелы. Если это стоило сделать давно, мог бы позвать меня пораньше, – спокойно ответила мне доктор, а затем распорядилась. – Знаете что? Помогите-ка нашему генералу добраться до его дома, труп уберите, ему всё равно уже ничем нельзя помочь. И передайте Эрвину всё, что вы сегодня узнали, а я пока попробую кое-что выяснить о местоположении штаба повстанцев. Думаю, у меня есть план, как узнать о них больше, и вы можете в этом помочь.

– С каких это пор вы у нас отвечаете за планы?

– Я всегда за них отвечала, но если вы не хотите мне помогать, пожалуйста, не надо. Но я надеюсь, вы понимаете, что именно произойдёт в скором времени, если мы будем и дальше бездействовать, в тот момент как они подобрались к нам столь близко?

– Вполне, но вам-то какое дело? Вы же вроде как держитесь в нейтралитете и всегда сможете уехать, чуть что.

– С тех пор, как моя милая Ришар оказалась у этих варваров. А теперь иди, будем надеяться, что мы справимся до того, как Соколов проснётся и наделает кучу необдуманных дел.

«Вы можете думать что угодно касательно моей персоны, но я борюсь за права всех ронийцев. В том числе, таких подонков, как Салем и Соколов. Они точно получили право на пулю».

Виктор Меласки, «Война в подполье для чайников»

Общество Еретиков

14.02.85

Повстанческий совет – самая разношёрстная организация, которую только можно увидеть на просторах протектората, ибо в нём собрались люди, у которых не было ни конкретного плана действий, ни единых целей, ни даже конкретного лидера. Да, многие считают, что Меласки является нашим прямым представителем, но на деле, каждый в совете представляет лишь себя и свои корыстные интересы.

Большинство, как и я, например, действительно верит в свободную Ронию, но даже в таком случае каждый видит эту самую свободу по-своему. Те же, не так давно примкнувшие к нам наркоторговцы, теперь хотят не просто продолжать свой преступный бизнес, но и превратить Ронию в государство-картель, вроде тех, что расплодились на островах Тихого Океана, о чём говорят вполне открыто на каждом нашем собрании. Беглые представители павшего правительства хотят вернуть всё в точности так, как было, то есть вновь встать во главе государства, с которым однажды уже не справились. Так называемые «Баварцы» и вовсе хотят превратить Ронию в очередное «королевство рабочих», построенное по европейскому образцу.

Ну а наш «представитель», конечно, краше всех в этом отношении. Мне порой кажется, что он и вовсе сумасшедший, ибо единственное, что его заботит – это Салем и прочие члены ордена, к которым он испытывает просто иррациональную ненависть. И всё, что он делает, так это постоянные убийства и разбой, которые, несомненно, помогают нашему делу, но на практике беспрецедентно хаотичны и порой опасны даже для нас.

Ещё хуже себя проявляют сторонники противоположного подхода, штабные крысы, что почти всё своё время проводят, сидя на правительственных харчах, получая не только дотации, но и качественное обмундирование, которое даже не используют… Безусловно, от них порой поступает ценная информация, но какой с неё прок, если все остальные заняты перетягиванием одеяла?

Да, наша организация безнадёжна, пусть и довольно многочисленна. Почему же я до сих пор среди этих странных людей? Ну, всё лучше, чем в ставке Салема, где нет даже малейшей перспективы взять бразды правления в свои руки, и это притом, что я когда-то сам состоял в Ордене. Приходится терпеть все эти пресные разборки на бессмысленных собраниях, теша себя лишь мыслью о том, что однажды я смогу лично придушить каждого из присутствующих здесь.

И вот очередной день, очередное заседание совета, где стервятники пытаются поделить жертву, которую ещё даже не убили. Только главного душевнобольного ещё не видно, опять, наверное, ушёл в самоубийственный рейд или и вовсе агитирует людей, что даже оружие поднять не смогут. Но и без него вокруг стоит ужасный шум и полная неразбериха, где вовсе не понятно, кто и чего хочет:

– Наркоторговля принесёт нам всем хорошие деньги, если направить каналы поставки через ваши сети. Вам нужны деньги на революцию или нет?

– Революция не деньгами делается, да и ваши травы лишь травят рабочий народ и размягчают его! Как мы поднимем их на последний бой, когда настанет подходящий момент, если они будут находиться в наркотической нирване?

– Народ? К чему нам куча неотёсанных работяг? Если вы не готовы действовать изящно и разваливать систему изнутри, предпочитая бессмысленную бойню, то вы ничем не лучше Салема и его цепных псов!

– Да как ты смеешь сравнивать нас с этим буржуа, пришедшим к власти благодаря вашему правлению?!

– Если бы вы так рьяно сражались с Орденом, как сейчас бьёте себя в грудь, возможно, мы бы и победили!

– Ну да, у вас кто угодно виноват, кроме вас самих…

– Согласен, типичные буржуа.

– Буржуа… Буржуа… Да не было тогда частных лиц у власти, вот и проиграли.

– Были, только из частных лиц правительство и состояло.

– Да не было их, если бы были, мы бы смогли соперничать с оружейными корпорациями Ордена!

– А ничего так, что корпорации Ордена управляются его же рыцарями?

– Чушь ваш спор! Вы не понимаете, что действительно стало проблемой поражения старой Ронии!

– Да? Ну и что же, умник?

– Отсутствие единой нации, что готова была бы до конца стоять против чёртовых карнимцев! Конечно, они, даже со своей убогой идентичностью, смогли выиграть, у нас же в армию набирали мерзких резервантов!

– Ага, резерванты, вообще-то, составляли очень малую часть от военных сил, вы же сами их практически и истребили, закрыв на малой части от родных земель, с которых бесцеремонно выгнали, а потом ещё и умирать за свои интересы отправили. Даже Орден в этом плане лучше, потому что, в отличие от вас, своих ксенофобских принципов не скрывает.

– Мнение ротхаутов не учитывается, вы все предвзяты, ибо действуете лишь во благо своих животных инстинктов…

– Сам-то ты не очень на белоснежку похож, колпакоголовый…

– Да как ты посмел, отброс?! Я чистокровный северянин! За такие оскорбления я выпотрошу тебя, как треску!

– Ну давай, подходи, попробуй!

Всё точно переросло бы в очередную драку, если бы не внезапное вмешательство Меласки, появившегося в тот момент в зале заседаний с очень угрюмым ликом и большой картонной коробкой в руках:

– Замолчали все!!

Голос его был столь громогласным, что заставил затихнуть даже самых заядлых спорщиков. Теперь все взгляды были устремлены на Виктора, что пронзительным взглядом осмотрел всех присутствующих, словно пытаясь проникнуть в душу каждого, а затем произнёс:

– Знаете, что в этой коробке, которую сегодня утром незаметно положили прямо на порог нашего восточного штаба? Труп, порезанный на части и аккуратно сложенный. Знаете, чей? Главного редактора нашей агитационной газеты. Человека, что не просто хорошо скрывался, о его связи с повстанцами знали только двое работников газеты и все присутствующие в этой комнате.

– Ты хочешь сказать, что кто-то из нас виновен в его смерти? – спросил Нугин, глава Золотых Рубашек.

– Да, поскольку другие работники газеты также были найдены мной изрубленными в салат оливье прямо на своём рабочем месте. А это значит, что кто-то из здесь присутствующих проболтался о местоположении нашей газеты и штаба, а может, и вовсе работает на Салема.

– Почему тогда он сразу не направил войска для уничтожения восточного штаба, а решил отправить нам такой странный подарок? Не очень-то похоже на действия диктатора… – заявил Крупскович, представитель баварцев.

– Да и зачем так крошить простых печатников, если мы легко сможем набрать новых и открыть другое отделение «Революции ЗАВТРА»? – добавил Нугин.

– Потому что это не просто подарок… Это объявление войны! Салем не просто показал, что не боится нас, он на деле доказал, что знает о нас всё, что у него глаза и уши прямо в сердце нашей организации, и, как бы это ни было прискорбно, мы не сможем вычислить, кто является его шпионом. Наш главный полевой агент Дубов, который всё это время мог нанести удар в самое сердце чёртовой гидры Ордена, но из-за бесконечных дрязг не соглашался на столь радикальный шаг, теперь перестал выходить на связь и, вероятно, также был раскрыт. А потому теперь мы будем играть совсем в другую игру, нежели ранее.

– И что ты предлагаешь, Виктор, эвакуировать всё на новое место и ещё больше зашифроваться друг от друга? – спросил я.

– Нет, больше мы прятаться не будем! Если Салем хочет войны, он её получит, и никто, слышите, никто из вас больше не имеет права самовольничать. Мы не справимся даже с диктаторской охраной, если не объединимся на время.

– Ну и как ты планируешь нас объединить? У нас на каждом собрании происходит если не драка, то поножовщина. В прошлый раз нас покинул Туров, получив очень большим ножом в живот, во время пылкого «спора»… – заметил я.

– Теперь у нас новое и очень простое правило: «Кто не с нами или не согласен со мной, тот против нас всех». А вы знаете, как я отношусь к своим врагам. Это же касается и текущего собрания, ибо свои интересы будете отстаивать уже после того, как мы разберёмся с нашей главной проблемой.

– И какой у нас план? – спросил Нугин.

– Мы устроим настоящую революцию. Поднимем народные массы и сметём неугасающим потоком Орден вместе со всем тем мусором, что он принёс в нашу страну. Нужно лишь дождаться подходящего момента, и думаю, что Салем сам его нам подарит…

«Новая администрация нашей газеты передаёт привет коменданту. Революцию не заткнуть».

Революция ЗАВТРА, выпуск 30.10.

Немного об индейцах

28.02.85

Ночь падала на маленькую тихую рощицу. Она располагалась в нескольких километрах от Старограда и сейчас, на самом закате дня, была на удивление людной. Всё потому, что в сонной атмосфере ночи здесь должно состояться собрание, подобных которому не было за всю историю племён Северной Америки.

В общем, это мог бы быть вполне типичный для коренных жителей этой части континента Созыв, то есть совет старейшин союзных племён. Однако сегодня на нём должен будет присутствовать один крайне необычный гость, которого старейшины вынужденно пригласили на обсуждение вопросов племени, в частности, насчёт него самого.

Всё потому, что он стал первым белокожим, за последнюю сотню лет, изъявившим желание присоединиться к нашему племени Вомиш. Более того, ещё недавно Герман Шейм был одним из самых грозных врагов, не только нашего, но и вообще всех племён «Нового света», а теперь внезапно решил стать частью тех, кого ранее убивал без совести и жалости.

Странно? Определённо. Даже слишком. Тем не менее, согласно древней традиции, старейшины не могут отказать желающему в проведении ритуала мири, то есть принятия в племя. Дело не только в традициях, которые обязывают хотя бы рассмотреть кандидатуру просящего перед лицом духов, но ещё и в том, что это, в перспективе, может быть настоящим спасением от постоянно набегающих на нашу землю колпаков. Впрочем, обо всём по порядку.

Вокруг костра собрались представители десяти самых важных племён западного побережья, среди которых был и я, предводитель Вомишей, а по совместительству ещё и главное связующее звено между белолицыми из Освободительной Армии Ронии и своими собратьями из Совета Старейшин Запада, благодаря некоторым старым связям. Став главным проводником между нами и нашими главными союзниками здесь, я смог закрепиться как негласный лидер совета, который координировал общую деятельность союзных племён по возвращению родной земли.

Конечно, белолицые ронийцы не слишком многим лучше колпакоголовых, ибо сами когда-то пытались согнать нас в резервации и сделать чуть ли не туристической достопримечательностью, благо теперь ситуация позволяет моим братьям и сёстрам фривольно бродить по родным лесам, не задумываясь о законах пришельцев и не пытаясь ужиться с ними по их же правилам. Даже в войне на уничтожение можно найти плюсы…

И, несмотря на основную роль в сотрудничестве с ОАР, мне до сих пор удавалось не запятнать себя чрезмерными поблажками белокожим. Однако сегодня, возможно, всё в корне изменится. Ибо упускать возможность обернуть вековое кровопролитие в свою сторону было бы самой величайшей глупостью за последнюю сотню лет.

Да, Шейм тот ещё подонок, и его руки никогда не отмоются от крови моих братьев и сестёр, но, кроме того, он «герой» и «идеал для подражания» в своей варварской стране. Этот колпак действительно имеет определённую власть над умами, а в перспективе и над всем Орденом. И если он окажется у нас в узде, мы сможем не только уничтожить всю систему на корню, но и, пролив минимум крови, вернуть все те земли, что когда-то были нашими.

Прибыл рыцарь в полном одиночестве, прискакав к роще верхом на коне, а затем, уверенным шагом войдя внутрь сквозь ветвистый кустарник, отвесил лёгкий поклон. Несмотря на личную неприязнь и давно копившуюся злость, капитан производил впечатление довольно простого и приятного человека, который просто не мог не расположить к себе. Он говорил чётко и вкрадчиво:

– Я прибыл, как и было оговорено.

– Благодарю, что согласился приехать и соблюсти традицию. Конечно, даже когда ты станешь с нами одной крови, мы не раскроем тебе всех тайн племени. Однако даже сейчас мы позволили тебе прикоснуться к одной из них и увидеть Тайную Рощу, где и проходят собрания старейшин, считай, что это наш жест доброй воли, – произнёс первым я, по праву главенства.

– Я покорно его принимаю.

Вообще, сама идея приводить такого человека, как Шейм, в Тайную Рощу является в абсолютной степени безумной. Одного его чиха может хватить, чтобы здесь оказалась вся армия Ронии. Да и рыцари обязаны, согласно кодексу, уничтожать индейцев на месте, как только завидят. И именно поэтому мы согласились на столь рискованную авантюру.

Шейм не может быть агентом правительства, поскольку только умалишённый отправил бы капитана рыцарей и самое известное лицо в Ордене шпионить в стан людей, которые его ненавидят. Такой же глупой идеей является и то, что ярый фанатик теории расовой чистоты даже заговорил бы с теми, кого он считает уродливыми отбросами эволюции. А, учитывая, что его за такое самоуправство ещё и убьют, пойти на это, чтобы убить десять индейцев (которых при случае можно было бы легко заменить), кажется вовсе вне пределов разумности.

Соответственно, безумие ситуации делает её, в то же время, абсолютно честной для всех участников. Конечно, не все готовы это принять. Вот подал голос представитель племени Нордтеков, суровый старик Отектей:

– Очень интересно, а теперь давайте как можно быстрее перейдём от формальностей к голосованию, а затем и к суду над этим преступником. Я поступлю здраво, если выступлю против принятия этого белого дьявола в наши ряды, – сказав эти слова, вождь вытащил заранее приготовленное перо кондора и бросил его в огонь, символизировав свой решительный отказ.

Его примеру тут же последовали трое других старейшин, чётко обозначив своё решительное нежелание даже слушать какие-либо аргументы. Все они представляли так называемые «Воинственные племена», больше всего пострадавшие от колонизаторов и наиболее ненавидевшие пришельцев из-за океана. Это были племена Инуктитут, Дине, Тимбиша и собственно Нордтеки. Почти половина старейшин решительно против принятия Шейма в качестве союзника и индейца. Плохой знак. Ещё одно брошенное в огонь перо кондора, и капитан навсегда останется нашим врагом, а значит, и будет убит на месте.

Нельзя было этого допустить, но и нельзя было нарушать традиции, поэтому следующим пунктом было обозначение причин для присоединения:

– Я узнал о том, что я на самом деле один из вас относительно давно, но только сейчас решил, что следует прильнуть к своим корням и присоединиться к борьбе моего настоящего народа.

– И с чего ты вдруг взял, что ты один из нас? – вновь подал голос Отектей.

– Мне рассказала доктор Глиммер, определив мою этническую принадлежность сначала на глаз, а затем и с помощью ДНК-теста. Я и сам не верил, что я на самом деле представитель народа, который столь долго ненавидел, но когда я увидел научное заключение, всё же решился взять себя в руки и прийти на ваш суд.

– Смелое решение! Но почему после всего, что ты сделал, из-за какого-то теста, ты решил отбросить всю свою прежнюю жизнь? Думаешь, что мы настолько наивны, чтобы поверить, что ты всё это делаешь от чистого сердца?

– Я не рассчитываю, что вы поймете меня и уж тем более простите, но всё-таки прошу позволить мне облегчить свою душу и помочь в вашей тяжёлой борьбе.

– Не слишком ли наивно и самоотверженно?

– Мне, как рыцарю Ордена, положено быть несколько наивным и крайне самоотверженным.

– И это именно та причина, из-за которой мы тебе крайне не доверяем, – произнёс я.

– Понимаю, и если признаться честно, то я действительно остаюсь верным некоторым доктринам кодекса и Ордену в целом. Я давал присягу. Однако это не значит, что я всё ещё одобряю убийство своего народа или ксенофобскую политику. В том-то всё и дело, я хочу поменять свою страну и наконец победить в ней расизм. Ибо искренне верю, что мы все можем жить в мире, если приложить достаточно усилий.

– Победить расизм? В Ордене? Да ты, наверное, сошёл с ума! Это полный бред! Мы воевали с ними две с половиной сотни лет, и один колпакоголовый не сможет просто стереть целых три века ненависти и убийств! – возмущённо заявил старейшина Ска из племени Пауни.

– Вам так кажется, потому что вы не знакомы с внутренней структурой нашей организации. Самое главное в Ордене не расизм или милитаризм, не доспехи или традиции, и даже не честь. Самое главное для любого карнимца – подчиняться тому, кто стоит выше него в иерархии. И если я стану великим магистром, все будут обязаны подчиняться мне, насколько бы мои приказы не противоречили кодексу или чести. Ибо у меня будет священное право переписать устоявшиеся догматы. И нет ничего более святого, чем послушание. И нет ничего более нерушимого, чем приказ. Соответственно, когда я стану самым главным человеком в стране, у меня будут развязаны руки для самых радикальных перемен.