Америго

X

– Мой новый помощник – Джон Уинстон, – сказал ДеВитоло, обращаясь к вошедшему, и задорно хлопнул так называемого Джона по плечу.

«Что он теперь понес?» – испугался Уильям, но виду не подал. Человек в голубом оценивающе оглядел его; тонкие, сжатые губы подозрительно задвигались из стороны в сторону, а длинное сухое лицо еще растянулось.

– Уинстон, значит? Вы ведь, помнится, прекрасно обходились без помощи сверх той, что имели? – сказал он, но в тоне его скорее было равнодушие. – Да и кому только вздумалось от него отказаться?

– Я расскажу вам на следующей неделе, – заверил его ДеВитоло. – История вышла занятная!

– Что ж, я надеюсь, вы позаботились обо всех надлежащих бумагах, – столь же равнодушно пробормотал Лиланд Лонгстоун и вдруг спохватился: – А вы предупредили вашу миссис Спарклз, что сегодня вечером я заберу у нее свой заказ?

ДеВитоло улыбнулся и кивнул. Уильям начал думать – когда же это он видел в магазине Главу палубы? какой тот мог сделать заказ? почему намеревается забрать его в день Праздника?

– Чудесно, – ответил господин Лонгстоун, и Уильяму показалось, что он по-настоящему обрадован. Но сейчас же Глава палубы вновь нахмурился и принялся мерить обоих неприятными узкими глазами.

– Констант? Вы хотите что-то обговорить перед выходом?

– Пожалуй, – кивнул хозяин. – Мой помощник очень заинтересован моей добровольной службой на благо Корабля, поэтому, как и я, хотел бы узнать подробнее текущий распорядок службы законописцов. Не сочтите это за праздное любопытство!

Лонгстоун усмехнулся.

– Искать праздное любопытство там, где его не может быть – само по себе праздность, Констант, – не без колкости заметил он. – Идемте, и вы тоже, мистер Уинстон, прошу вас.

Все трое без дальнейшего промедления вышли из магазина и отправились на центральную площадь.

Хоть Уильям и не бывал в Отделе Законописания, Ратуша Аглиции успела ему порядком надоесть и не возбуждала никаких особенных ожиданий. В большой зал по-прежнему стягивалось значительное количество людей в голубых костюмах, но Глава палубы еще на подходе к площади предупредил экскурсантов о том, что Господам третьего ранга совершенно незачем простаивать на улицах каждый праздничный день. Господа третьего ранга, объяснил Лонгстоун, несут исключительно важную и ценную службу, потому не обязаны отвлекаться на процессии и благопристойный отдых.

– Как вы видите, освоиться здесь нетрудно, – продолжал он в большом зале, обводя указательным пальцем арки четырех Отделов. – При желании пассажир любого положения сумеет достаточно быстро отыскать нужный ему зал или кабинет.

Еще несколько минут он ничего не говорил, потому как в зале было довольно шумно. Спустя это время они вошли в длинную галерею, вход в которую был под плитой с надписью «ОТДЕЛ ЗАКОНОПИСАНИЯ», и господин Лонгстоун заметно посветлел. Он снял голубую шляпу и, перебирая короткие серебристые волосы, начал пересказывать сюжеты картин на своде галереи. Он упоминал книги, к которым относились многие из этих картин, цитировал главное писание и разные благие науки. ДеВитоло ему поддакивал и вставлял свои вежливые комментарии. Уильяму это было безразлично, и он держался позади, помалкивая, опустив голову – боясь, как бы кто-то из шагающих мимо Господ не узнал его. «Какая же это услуга? – думал он в тревоге. – Разве то, что я нахожусь здесь, что-нибудь меняет? И это – вместо книги, что якобы дорога ему как память… Почему он так легко от нее отказался? И почему мне так легко дышится? Мне страшно, но так легко…»

– А вот и первый зал законописцов! – негромко, но взволнованно произнес Лонгстоун.

Не открыв никаких коридоров, галерея перешла в зал – почти столь же обширный, но не такой мрачный, как зал при входе в Ратушу, и далеко не такой шумный. Освещение в нем было куда лучше – ромбические окна располагались на левой и правой стене несколькими ярусами. Властители здесь не толпились; по всему пространству зала были строгими рядами расставлены одинаковые столы голубого цвета. Господа сидели, согнувшись, на голубых стульях с подлокотниками, водили ручками по широким линованным листам, другая рука у них или стерегла ящичек с канцелярскими приспособлениями, или растирала висок мерными круговыми движениями. На столах стояли изящные статуэтки – в точности по словам господина МакКоя. Разговоров, впрочем, пока не было слышно, никто даже не поднимал глаз от своего стола, и Глава палубы так и сиял теперь гордостью за своих подчиненных.

– Здесь трудятся властители третьего ранга, – небрежно жестикулируя, говорил он полушепотом. – Их служба состоит в заполнении чистых форм для законов, и эти люди делают все для того, чтобы черновых бумаг было как можно больше, а содержание их емче.

– Этих форм, как и прежде, кошмарно много, – заметил ДеВитоло. – Сколько же их накапливается за день? Вы в них не теряетесь?

– Законописцы прервутся к двенадцати часам, – пояснил Лиланд Лонгстоун. – В это время они начнут передавать черновые бумаги во второй зал.

– Когда я был здесь в последний раз, некоторые из них возвращались в первую галерею, – задумчиво сказал ДеВитоло.

– Испорченные формы передаются Отделу Благ на опись.

«Если б я оказался за одним из этих столов, – размышлял за их спинами Уильям, – я бы написал закон, чтобы можно было приходить в Парк, минуя Школу… а еще… впрочем, это не вернуло бы Элли! А законов так много, что можно с ума сойти! И этот Глава палубы наверняка ничего бы не одобрил».

– Черновики законов бывает необходимо предоставлять в распоряжение других Отделов – это срочно, и многие из тех, кого вы видите в большом зале, могут быть заняты именно такими черновиками, – прибавил господин Лонгстоун. – Так или иначе, к часу пополудни Господа третьего ранга вновь собираются в первом зале для несения ценной службы на благо Корабля.

– Чем же занимаются Господа второго ранга? Покажите нам! – потирая руки, вымолвил ДеВитоло.

– Пожалуйста! Следуйте за мной во второй зал, – живо отозвался на это Лонгстоун.

Вторая галерея, вход в которую нашелся в противоположной стене, поворачивала в сторону и была гораздо длиннее первой – настолько длинна, что в какой-то миг Уильяму подумалось, что она в несколько раз длиннее всей центральной площади, взятой по периметру, хоть думать так было несерьезно и глупо. Когда они добрались до второго зала, то, по его догадкам, уже наступило двенадцать, но это не смущало ни важного собственника, ни тем более Главу палубы Аглиция.

Второй зал имел приблизительно те же размеры, но столов в нем было заметно меньше, а слуги Создателей и вовсе исчезли. При этом некоторые столы отчего-то уже были завалены исписанными формами для законов.

– Эти Господа должны соблюдать Праздник Америго, – сообщил Лонгстоун, угадывая мысли экскурсантов. – Вы видели их в первой галерее. В буднее время в обязанности законописцов второго ранга входят визиты на палубу. Многие законы касаются собственнических заведений и в ряде случаев требуют совместного прочтения с управляющим владельцем или сплоченной группой владельцев, объединенных деловыми обстоятельствами.

Не сочтя нужным разъяснить суть этого прочтения и этих обстоятельств, он продолжил:

– Главное же назначение властителей второго ранга – это правка черновых бумаг и дополнение их условиями и деталями, утверждающими толкование текста. В выходные и праздничные дни основная масса ожидающих правки форм хранится в специальных шкафах…

Действительно, под окнами зала можно было разглядеть неприметные, притиснутые друг к другу голубые шкафы с закрытыми отделениями.

– …А в будние дни, пройдя через этот зал, бумаги отправляются в кабинеты властителей первого ранга, – закончил Лонгстоун.

– То есть залов уже не будет? – уточнил из вежливости ДеВитоло.

– В этом Отделе – нет, – ответил Глава палубы. – Они есть в других Отделах, но большинство их предназначены для обращений.

– А где же авторы? – осмелился задать вопрос Уильям. – Разве вас не посещают авторы из газеты?

– Они заняты фотографированием парадной процессии, и это к лучшему, – не без досады ответил Лонгстоун. – Видят Создатели, они ужасно надоедают своими расспросами и аппаратами.

На это ДеВитоло рассмеялся и напомнил ему о чрезвычайно придирчивом фотографе, который снимал их когда-то для статьи о часовом магазине. Завязалась дружеская беседа, непринужденность которой заставила Уильяма недоумевать – с чего бы между ними образовалась такая сплоченность? Он пожалел о том, что не вчитался в упомянутую статью, и решил во что бы то ни стало выяснить это у продавца часов – равно как и причину его непоследовательного поведения.

Случайно подняв голову, Уильям опять увидел над собой расписной свод – они шли уже в третьей галерее. Эта галерея была еще длиннее второй, невероятно! Они шли так долго, что у Уильяма заболели ноги. Он хотел предложить своим новым знакомым задержаться хотя бы на минутку, но ДеВитоло и Лонгстоун говорили непрестанно, не давая ему вклинить ни единого слова. Когда вдали обозначился наконец поворот, намекающий на коридоры, Уильяму пришла мысль – раз уж он столкнулся с самим Главой палубы, он мог бы как-нибудь очень хитро спросить о Корабле и его. Это была, с одной стороны, такая мысль, что очевидней просто не бывает; с другой стороны, она пахла той самой неосторожностью, из-за которой потерпел поражение Уолтер Крамли.

– Я бы предпочел не беспокоить Господ первого ранга, даже если бы те были на месте, – сказал Лонгстоун, когда мимо них поплыли в мерклом свете ламп голубые двери кабинетов. – Я могу лишь отметить, что они определяют общую целесообразность и благонамеренность будущих законов. Им требуется абсолютный покой… и, как бы этому ни удивлялись пассажиры другого положения, размышление в склянках.

– Размышление в склянках? – переспросил Уильям.

Господин покровительственно ему улыбнулся.

– Иные из нас считают размышление только средством удовлетворения потребности в преходящих благах, но я уверяю вас, мистер Уинстон, возможные его применения на самом деле многочисленны и неоценимы.

– Мы примем это к сведению, – сказал ДеВитоло.

– О чем я говорил?.. ах, вот оно! По проверке Господами первого ранга целесообразные и благонамеренные формы передаются в кабинет Главы Отдела Законописания на подпись. Глава Отдела уносит их в башенные комнаты, где эти формы затем дожидаются ежегодного Собрания палуб. Собрание оставляет за собой право на окончательное рассмотрение законописцовых бумаг и принятие новой редакции Свода законов.

– Не могли бы вы напомнить нам, кто присутствует на Собрании и как и в каком месте оно проводится? – попросил ДеВитоло.

– Состав Собрания и место его проведения меняются каждый год, – уклончиво отвечал Лонгстоун. – Характер же его почти всегда одинаков: Главы четырех палуб собираются в одном помещении в присутствии предварительно вызванных властителей высоких рангов, прислушиваются к голосам Создателей и обсуждают будущие законы в благополучной обстановке. Должен все же вам сказать, что достигнуть согласия бывает исключительно сложно, так что на Собрании случаются всякие трения и недоразумения, не подлежащие огласке, из-за чего мы не можем позволить прессе наблюдать за нами изнутри. Но все это, бесспорно, происходит по мудрости наших Создателей, поэтому сомнение в таком порядке – неблагоразумная праздность, о которой не следует задумываться всерьез.

Неожиданно для Уильяма из правой стены вновь брызнул яркий свет – коридор оборвался. Слева появилась широкая открытая лестница, уходящая высоко в башню; Лиланд указал на нее, и все трое начали подниматься наверх.

На каждой площадке, во внутренней стене башни, их встречала обособленная голубая дверь. За этими дверями, по словам Лонгстоуна, и помещались комнаты для хранения прошедших проверку трудов законописцов. У Уильяма не было никакого желания на них смотреть: он изнемогал. Лестница была достаточно отлогой и вполовину не такой длинной, как даже первая из трех галерей, но это нисколько не прибавляло ему сил. И какой из него вышел бы Господин, если одно пребывание здесь причиняло ему боль? Один день подобной ходьбы – и он бы не сумел даже донести свой лист до второго зала! Внизу раздались тяжелые шаги – кто-то поднимался за ними, – и он некстати вспомнил, как звучали шаги герра Левского в тот странный и злобный день; ему стало совсем невесело, но вместе с тем чувство легкости, родившееся этим утром, не покидало его. Благодаря ему он одолевал ступеньки, благодаря ему не терял надежды на обстоятельный разговор с ДеВитоло…

– Вы, Джон, наверняка слышали об обсервациях, – гулко разнесся голос Лонгстоуна. – Но едва ли вам знакомы те особенные чувства, какие открываются там каждому благоразумному человеку… Заключительной частью вашей экскурсии будет выход на обсервацию.

И к этому ДеВитоло поспешил что-то добавить; чем больше они говорили, тем выше становилась башня. Уильям решил, что сейчас покатится вниз по ступеням, но вот разговор прекратился, и сразу же на площадке лестницы возникла сияющая арка. Она привела их под открытое небо, в пролет между двумя башнями, огороженный каменным парапетом.

Солнце еще стояло высоко, – сколько бы ни прошло времени в представлении Уильяма. Ослепляющий свет не давал оценить вид за парапетом с этого места. Лонгстоун вытянул руку в сторону, и экскурсанты, прищурившись, разглядели у башни еще ряд ступеней поменьше. Ступени вели в длинную лоджию в наружной стене, разделенную колоннами и ограниченную балюстрадой с широкими, удобными перилами. Лоджия располагалась таким образом, что заметить ее, не зная о ней заранее, было трудно.

Пространство меж колонн позволяло без помех осмотреть не только площадь, но и Юг палубы с его хорошенькими малоэтажными домами и пышными особняками, как будто бы выстроенными из конструктора для гигантов, и части Востока и Запада, загроможденные апартаментариями и благофактурами, и небо в бесконечных облаках, откуда без всяких обсерваций за всеми ними должны были наблюдать Создатели. Лонгстоун был явно удовлетворен.

– Чудесный наш Корабль! – воскликнул он. – Как не восхититься трудом Создателей! Как не признать их всесилия! Как не быть благодарным!

ДеВитоло вдруг фыркнул – или послышалось? Что бы там ни было, Лонгстоун не придал этому значения и пустился описывать клумбы, обрамляющие властительское здание.

Фигурные цветочные ковры перед Ратушей, как видно было теперь и без объяснений, изображали поучительные сюжеты. Создатель, составленный из голубых флоксов, держал на руках младенца, завернутого в белую ткань (это были петунии); другой творец стоял рядом с худотелым красно-бальзаминовым юношей, положив руку ему на плечо, а третий вручал уже взрослому мужчине из бледно-голубых, розовых и фиолетовых ифейонов массивную книгу из черных тюльпанов.

– Кроме этих клумб вам должна быть видна соседняя башня, которая отведена в пользование Главе палубы, то есть – мне. К ней пристроена винтовая лестница, по которой вы сможете спуститься обратно к площади.

Башня, о какой он говорил, находилась совсем близко – не более чем в пятидесяти шагах от арки. Уильям ждал, что Господин расскажет о ней что-нибудь еще, но вмешался ДеВитоло и сменил тему.

– Эти цветы внизу прелестны, – сказал он, – но, по мне, слишком многоцветны и от этого могут порождать праздности в умах людей, проходящих мимо этой площади.

– Разумно, – кивнул Лиланд Лонгстоун. – Очень разумно. Я сам давно подумываю высказаться об этом на будущем Собрании, тем более что похожие мысли часто появляются у законописцов.

Глава палубы и важный собственник увлеклись очередной беседой. Уильям, уже готовый лечь прямо на каменный пол обсервации, невзначай взглянул еще на соседнюю башню, прикинул ее высоту, пересчитал ее редкие окна, и – на него нашло что-то непреодолимое. Он собрал последние силы и, применяя лесную науку, выкрался из обсервации, не издав ни малейшего шороха. Пригибаясь, еле волоча измученные ноги, он пробрался к башне и беспрепятственно проник под входную арку.

В башне было непривычно темно; судя по всему, на том этаже, где очутился Уильям, она освещалась только входной аркой. Этого, впрочем, хватило, чтобы с уверенностью сказать, что весь этаж занят совершенно пустой залой, зачем-то нужной в служебном быту господину Лонгстоуну.

Обмерив шагами залу и заглянув в каждый ее угол, Уильям отыскал в потемках узкую лестницу, устланную непонятной, соблазнительно мягкой материей. Тогда он, едва-едва сдерживая страстное желание разуться, вошел прямо в горный ручей, прямо в бессмысленный рыхлый ковер из живых цветов, из живых трав – и вброд поднялся на другой этаж башни.

Там, как ни странно, горел электрический свет!

Свет излучался из дверного проема, двери в котором почему-то не было. По обе стороны его начинались новые лестницы, а у боковых стен стояли какие-то скромные диванчики – и, кажется, ничего больше. Минуя еще одно загадочное помещение, Уильям двинулся к свету.

Небольшая комната – треугольник, основание которого лежало ровно против входа – также не имела окон и при этом сильнее всякого Отдела напоминала школьное хранилище: те же шкафы вдоль каждой из стен, наполненные вперемешку и книгами, и тетрадями, и письменный стол, покрытый бумагами и статуэтками, на противоположной стороне. На стене над столом висел единственный светильник в виде канделябра – с четырьмя лампочками, дающими уютный желто-розовый свет. Потолок был тут совсем низок, Уильям мог свободно дотянуться до любой полки шкафа и укрепился в решении задержаться именно в этой комнате.

«С чего же начать?» – думал он, окончательно забыв об осторожности.

Потеряв так немного времени, он подступил к ближайшему шкафу и стал снимать с полок тетради и книги поочередно. Он листал их, рассматривал обложки, перетрясал их, словно надеясь, что ответ забился где-то между страницами и вот-вот выскочит ему под ноги. Но это были самые обыкновенные книги и тетради! Он уже видел их в Школе, в особенности – тетради, обыкновенные белые тетради, истрепанные и исписанные обыкновенными учениками, что было ясно по почеркам. Школа была частью Ратуши, и эти тетради господину Лонгстоуну, скорее всего, отдавал учитель, так что в их присутствии здесь не было ничего удивительного. Разочарованный, Уильям поставил последнюю тетрадку на место и повернулся к следующему шкафу.

Однако – вновь посмотрев на письменный стол, он заметил, что поверх бумаг на нем лежит еще одна тетрадь в зеленом, с выдавленным знаком, переплете. Он кинулся к столу, открыл ее – и увидел собственное имя! Тут же принялся внимательно изучать все написанное на листах, пытаясь узнать, как и почему эта тетрадь оказалась на столе у Главы палубы.

Только он успел дойти до четвертого листа, как вдруг его голова стала очень тяжелой – кто-то подкрался сзади и хорошенько огрел его неизвестным твердым предметом. Направление мыслей мгновенно изменилось, как это бывает порой в полудреме, и он теперь думал: «Из чего же, интересно, сделан этот предмет – из бронзы, из фарфора, или, может быть, из эбенового дерева?»

XI

Уильям впервые открыл глаза в комнате с задернутыми окнами, и в темноте ему показалось, что он лежит на своем месте в магазине. Но он вскоре осознал, что под ним – не сундук, не старый матрац, а что-то несравнимо мягкое… может быть, даже перина, какой он не касался еще ни разу в жизни. Собственно, это и была – просторная и удобная перина. Уильям испугался и резким движением сел.

В голове появилась острая кельма, он охнул и притронулся рукой к затылку. Выяснилось, что голова украшена повязкой, пропитанной каким-то дурно пахнущим составом.

«Что за новости, – думал он уже сердито. – Если я и не умер, то уже должен быть сброшен за борт! Но они только продолжают издеваться…» Его мысли затмились опять запахом; похожим разило в апартаменте у миссис Крамли. Избавляться от него он решил испытанным способом – переводя внимание на окружающие предметы.

Разглядеть всю обстановку комнаты пока, разумеется, не удалось. Он едва-едва мог видеть на шаг от себя. На стене у кровати висел пиджак – по всей вероятности, его зеленый пиджак. У изголовья, возле тумбочки, стояли ботинки – по всей вероятности, его рабочие ботинки. На тумбочке тикали небольшие часы на подставке с группой статуэток.

Он мог бы долго напрягать зрение и теряться в догадках, но – всего через минуту за стеной, вдоль которой помещалась кровать, послышались такие же размеренные, как звучание часового механизма, шаги.

По левую руку от Уильяма легонько заскрежетало. Кто-то отпер дверь, вынырнул из просвета и проворно подошел к одному из окон. Уильям успел разобрать очертания этого человека и был ошарашен.

– Сегодня на улице совсем тихо, – сказал Констант ДеВитоло, медленно убирая занавесь.

– Кто вы? – глупо спросил Уильям.

– Я знаю об этом не больше вашего, – ответил ДеВитоло. – Но я чрезвычайно рад, что узнал о вас.

Комната залилась таким светом, что Уильям понял, что пропустил не меньше восемнадцати-двадцати часов. Ему стало видно все в этой комнате – вернее сказать, в кабинете. Пол был, как и следовало ожидать, паркетный. Посередине кабинета стоял самый непримечательный стол с лампой и двумя стульями по бокам, слева в простенке между окнами – отдельная тумбочка, у дальней стены – четыре застекленных шкафа и этажерка, уставленная различными сувенирами. В углу была еще одна дверь. На правой стене висело несколько картин, под которыми приютилось собственническое красное кресло. На подлокотнике этого кресла лежали часы с цепочкой.

– Почему я здесь? – спросил Уильям.

ДеВитоло взглянул на него и внезапно расхохотался.

– Вы всерьез думаете, что я могу дать ответ на такой вопрос?

Уильям промолчал. ДеВитоло направился к одному из шкафов, вынул оттуда плотную стопку листов и начал раскладывать их на письменном столе.

– Послушайте-ка, чем я тут занимаюсь взамен благопристойного отдыха, – сказал он и взял со стола очки. – «Устами Создателей: перенести первый день соблюдения Праздника Америго с третьей субботы мая на вторую субботу июня». «Устами Создателей: увеличить количество дней в одной неделе с семи до двенадцати и переименовать каждый день новой недели согласно дальнейшим предписаниям Создателей. Передать Отделу Благополучия». «Устами Создателей: исключить периодическое введение двадцать девятого числа февраля во все календари Корабля». «Устами Создателей: наладить обеспечение Отдела Состава Пассажиров отчетливыми фотографическими снимками, пригодными для распознавания лица, сделанными в течение двух месяцев по достижении пассажиром возраста двенадцати, двадцати четырех, тридцати шести и сорока восьми лет. Передать Отделу Состава Пассажиров». «Устами Создателей: запретить оскорбление властителей в любом выражении, подготовить гибкую систему наказания провинившихся и поощрения сознательных пассажиров, представивших сведения о случаях таких оскорблений». «Устами Создателей: полностью изменить цвет здания Ратуши на голубой по причине недопустимой праздноцветности нынешнего архитектурного облика. Передать Отделу Благ». «Устами Создателей: пересмотреть порядок обслуживания электротехниками и реставраторами апартаментариев 3-й Северной улицы Аглиции. Передать отделу Благ». «Устами Создателей: издать закон, запрещающий нарушать закон…» Ох, бедняга перетрудился. – Он откашлялся. – Вот еще. «Устами Создателей: прекратить распространение на Корабле размышления по причине неблагополучного и неблагоразумного расходования им умственных сил и необратимого ухудшения физического состояния и состояния сознания вследствие употребления указанного средства. Передать Отделу Состава Пассажиров и Отделу Благ».

Уильям терпеливо ждал.

– Кое-что из этого интересно и с хорошей правкой может быть вполне убедительно, – продолжал ДеВитоло, сняв очки, – но, по мне, мало что изменит в ближайшем будущем. А вы как считаете?

Уильям пожал плечами.

– Нельзя ли узнать, чем смочена эта ткань, которую вы намотали мне на голову? – спросил он хрипло. – Это же вы постарались?

ДеВитоло вздохнул и отложил бумаги.

– Простите меня, – сказал он с виноватой улыбкой. – Вы сейчас можете встать?

Уильям без лишних слов натянул ботинки и прошелся по кабинету. Посмотрел в окно, чтобы рассеять последние свои сомнения.

Боль была терпимая.

– Должно быть, вы чувствуете себя не так плохо, как выглядит со стороны, – угадал ДеВитоло. – Тогда нам лучше ненадолго отсюда выбраться. Мой кабинет не подходит для настоящих разговоров.

Он помог Уильяму надеть зеленый пиджак и спуститься по лестнице в помещения часового магазина.

– Простите меня, – повторил он снаружи. – Ведь это я ударил вас. Я был вынужден. Вы скоро получите все объяснения.

– Я не удивлен, – сказал Уильям. – И я на вас не в обиде. Я, по правде говоря, к этому привык. Так куда вы хотите пойти?

– Совсем недалеко, – ответил ДеВитоло.

Улица была неописуемо захламлена после первого дня празднования: рабочие, приходившие накануне смотреть на процессию, оставили у стен заведений множество оберток, разбитых склянок, сорванных наклеек, недоеденных сластей, обрывков своих парадных одежд. Ветер разогнал те по ширине мостовой, и теперь они валялись повсюду – вперемешку с лоскутьями костюмов ряженых, клочками цветной бумаги, отломанными стеблями искусственных цветов и осколками сувениров.

– Бедняги носильщики, – посочувствовал владелец магазина часов. – Куда, интересно, им приказывают девать этот мусор?

Уильям, вспомнивший одну из жалоб своего приятеля Кейму, согласился осторожным кивком. ДеВитоло все еще поддерживал его за плечо; так они неспешно добрались до 5-й Южной и нашли там два смежно расположенных заведения – кофейни «Грэйни Грегор» и «Воскресный день у мистера Ибрика». В «Грэйни» столики были свободно расставлены снаружи под столбами спущенных зонтов, а домик кофейни казался совсем игрушечным – в нем, наверное, трудно было уместиться и владельцу со служителями. Посетителей под зонтами не было. Вторая кофейня смахивала на обыкновенную закусочную и, очевидно, также пустовала.

ДеВитоло предложил остаться на воздухе, в «Грэйни Грегор», и Уильям не стал возражать. Они высмотрели себе столик, около которого еще не скопились раздражающие отбросы, и сели друг против друга. Тут же из двери игрушечной кофейни выскочил щуплый зеленый служитель и поторопился к ним на длинных негнущихся ногах.

ДеВитоло дал самый скромный заказ. Когда служитель возвратился с подносом, то сообщил грустным тоном:

– Я мог бы добавить в ваш кофе порцию усердия, но при этом ни терпения, ни благоразумия сегодня не принесли. Говорят, что их употреблять теперь не по закону, хотя я не слышал, чтобы Собрание провели в этом году раньше срока.

– И зачем, по-вашему, такой запрет? Ведь это бессмыслица!

– Ни я, ни Стюарт, ни мистер Грегор не можем пока сказать ничего определенного, но слухи разносятся быстро.

– А есть об этом что-нибудь в газете?

– Мистер Грегор как раз отлучился за сегодняшним номером «Предвестника». Когда он вернется, вы сможете поговорить с ним сами.

– Благодарю вас, – кивнул ДеВитоло. Служитель пожелал обоим благого Праздника Америго и удалился.

– Зачем вы поддержали разговор? – спросил Уильям. – Вы хотели привлечь его внимание? Или это все из-за сплочения?

– Отнюдь и отнюдь, – ответил ДеВитоло. – Но могу вас заверить, что лучший способ что-то выяснить – это диалог. Во всяком случае, если это можно узнать из диалога.

Он взялся за горячий кофе. Сделав несколько глотков, он прибавил:

– Попробуйте поговорить со мной.

Уильям нахмурился.

– Как я попал в ваш кабинет? – спросил он. – Вы что же, тащили меня на руках от самой площади?

– Нет, все обошлось вполне благополучно! – ответил ДеВитоло. – Я сказал Лиланду, что вас, вероятно, слишком утомила вся эта история, а он выразил надежду, что с вами не стряслось ничего серьезного. Мы распрощались, и он спустился на площадь впереди меня. А вы, с тех пор как я вас вывел из башни, шли на своих двоих, почти без моей помощи! При этом вы всю дорогу спрашивали меня, как опустить Корабль, и я, признаться, не был удивлен этим вопросом…

Уильям вытаращил глаза.

– Вы не удивлены? Выходит, вы знаете, как это сделать?

– Нет, – покачал головой ДеВитоло, – не имею ни малейшего понятия! – Однако он улыбался, и Уильям сразу усмотрел в этом лукавство.

– Вы сказали, что знаете не больше моего, – продолжал он. – Объяснитесь! Что связывает вас с Главой палубы? Почему он находит для вас столько времени в праздничный день? Почему вас называют Господином, хотя вы никакой не властитель? Почему вы отказались от своей книги, почему не отдали меня этому Лонгстоуну?

ДеВитоло глубоко вдохнул.

– Мой отец на самом деле был школьным наставником, весьма талантливым человеком. И привил мне к сердцу любовь к научным книгам, надеясь, что я пойду по его следам. Но он не мог предвидеть, что за вопросы начнут рождаться в голове наивного ребенка. Что такое Корабль, почему он летит и как будет снижаться в день прибытия? Относительно себя он всегда пребывает в покое, а наблюдать за ним со стороны, как кажется, невозможно. Где находится остров высших Благ, насколько мы далеки от него? Почему Америго на земле, а люди – в небе, а не наоборот? Если остров заселен живыми существами, то как и по какой причине они оказались там раньше нас? Что такое высшие Блага, что такое, наконец, злой Океан? Бесконечен ли Океан, и если это так, то можно ли допустить, что мы никогда не доберемся до Цели? Не перебивайте! – попросил он, заметив, что Уильям открывает рот. – Говорят, что благодаря мудрости творцов почти все ответы давно известны. Но ведь наука тоже дана нам Создателями. И она утверждает, что все сущее имеет свое объяснение, хотя не все можно понять прямо. Если не получается наблюдать или осязать некую вещь или явление, это означает только то, что надо найти новый подход к наблюдению. Например, изменить точку зрения. Или перевести внимание на то, что приближено к этой вещи, отмечать, как она влияет на свое окружение – все взаимосвязано, вот ведь какая штука!

Потому я и решил обратиться к людям. Сначала я не давал покоя собственному отцу, но, увы, он не сумел ответить на эти вопросы и только советовал мне внимательнее читать наши книги. Он говорил, что нужно опасаться праздного любопытства, хотя я уже тогда не мог понять, почему одно писание ставят выше другого, несмотря на их одинаковое происхождение. Я хотел показать эти книги другим взрослым, но в это время объявился Враг Корабля – жуткая история. Сколько людей погибло, и все почему-то одни заблудшие умы!

«Люди погибли? Много людей?» Неужели только миссис Крамли не забыла, что это лишь вранье поверх другого вранья?