Америго

– Мама, – нервно заговорил он, – когда мы пойдем на твой… обед? или домой?..

– Я не слышу тебя, сынок! – воскликнула счастливая Фелиция Спарклз, хлопая часто-часто и почти не отрывая друг от друга ладони.

– Когда мы пойдем… – снова попытался мальчик, уже с полным ртом.

– Я не слышу, скажи громче, милый!

Включились люстры; топот и гам продолжались – неумолимо.

– Домой!!! – закричал Саймон и поперхнулся.

– Что с тобой? – только разглядев его, спросила мать и опустила руку ему на плечо: он дергался от кашля и легко мог опрокинуть один из сосудов.

«Неплохой… идеей… было бы… научить кого-нибудь… понимать слова по выражению лица…» – такие мысли кувыркались в голове у Саймона; он перестал кашлять лишь к тому времени, когда немного утихомирилась и публика. Миссис Спарклз укоризненно тряхнула золотистыми кудрями и тут же опять заулыбалась – все беспокойства она оставила у входа в Кораблеатр.

– Вот такое, значит, случается, когда благополучие не может ужиться со сплоченностью, – произнес, отдышавшись, комедиант. – Держите ваши кораблеончики где-нибудь подальше, почтенные Господа и собственники! Хотя что это я, болван, говорю – вас ведь ждет антракт! Готовьтесь к высокому Абсурду, друзья, и делайте дополнительные заказы!

После этого он мигом убрался со сцены, а зал вновь зашумел звоном стекла, скрежетом приборов и возбужденными размышлением разговорами.

Саймон в очередной раз обратил внимание на стенные сувениры. И сколько же их было в этих нишах! Словно сами хозяева Америго милостиво согласились присутствовать в доме «высокого искусства комедии»! Словно сами Создатели позволили своим творениям недолго поглазеть друг на друга перед настоящей встречей на вожделенном острове. Волшебники, феи, гномы, сказочные звери и птицы гордо восседали в своих ложах, блистая начищенными лбами, носами и клювами. Глядя на них, мальчик щурился и зачем-то натирал собственный лоб.

За время антракта к их столику подошли еще несколько гостей, и, к счастью, ни один из них всерьез не заинтересовался Саймоном. Миссис Спарклз же увлеклась ими до того, что никакого заказа сделать не успела. Юджин Ховард выкатил на сцену необыкновенное устройство, похожее на кухонную плиту без духового шкафа. За ним волочились провода, подходящие к деревянному ящику с прорезями, закрепленному на «варочной поверхности». Комедиант щелкнул кнопкой, и внутри ящика что-то зашелестело бумажным шелестом. Но зрители смотрели мимо него: только что вновь раздвинулся второй занавес, и стена, исписанная зелеными стеблями, стена, в которой недавно скрылись актеры, впечатляющим образом поворачивалась со всеми декорациями вокруг своей оси! Впрочем, ее обратная сторона представляла собой совершенно белый, ничем не примечательный квадрат.

Но вот Юджин нажал другую кнопку, и сбоку ящика зажглась яркая лампа. Он направил ее на белую стену, и квадрат превратился в невиданное чудо – экран! С подобными чудесами имели дело только собственники-фотографы, и если фотограф был в зале и замечал ошеломленные лица, то с презрением фыркал. Однако удивлялись даже те, кто уже посещал Кораблеатр и видел высокий Абсурд – столь непривычно выглядело хитроумное устройство. Несомненно, оно могло быть создано лишь по непревзойденной мудрости самих творцов! Так же считал и Юджин Ховард. Приложив палец к третьей кнопке, он обернулся к публике, выгнул свои чудовищные брови, улыбнулся в оба розовых томата и бойко зашепелявил:

– Почтенные гости! Создатели кое-что смыслят в искусстве, и я готов поклясться чем угодно – они могли бы написать не одну славную комедию! Взять хотя бы Корабль – ну разве не уморительная задумка! Чего стоило им сотворить для каждого свой Корабль, где каждый трудился бы вволю, не боясь за благость своих намерений? Однако ж мы все здесь, собравшиеся в тесноте, – и мы поддаемся праздным искушениям, а они смотрят на нас день-деньской и покатываются со смеху! И не зря – ведь мы с вами, друзья мои, бываем смешны!

Пока Ховард говорил, улыбка постепенно сползала с его лица; потом она даже сменилась легкой грустью, хотя голос его звучал так же задорно. Саймону стало не по себе: уж очень он был похож в тот момент на учителя… Затихли и гости. В их глазах явно мешались недоумение и неудовлетворенность – неожиданное занудство комедианта их покоробило. Но тут же Ховард, прищурившись, радостно хмыкнул, отмечая собственное мастерство, и вновь улыбнулся. Сказанное было всего-навсего уловкой, по-своему настроившей публику на нужный лад.

– Юмор от наших Создателей – для наших зрителей! – как ни в чем не бывало воскликнул комедиант и нажал наконец третью кнопку.

Люстры снова погасли, и экран заработал: его накрыла необычайная тень, подернутая серебристой рябью. Посередине возникла надпись «ВЫСОКИЙ АБСУРД» – сделанная белым по черному, скачущими буквами, почти столь же огромными, как те, что светились над входом снаружи, и не менее искривленными, чем буквы на афишах. Надпись продержалась несколько мгновений, а за нею вышла черно-белая картина: Создатели, хохочущие в нелепых позах. Одинаковые белые лица искажали разнообразные усмешки, и этот смех уже передавался зрителям прямо с экрана. Юджин Ховард, махнув напоследок полой своего праздноцветного фрака, скрылся за кулисой.

Одну за другой экран показывал новые, цветные картины, похожие на многократно увеличенные газетные карикатуры. Они сопровождались крупной надписью в нижней части –

семья собственников за обеденным столом. По бокам сидят родители. Слева – отец в красном костюме без пиджака, в его руках – газета, на столе лежит его темно-красный котелок. С хитрым прищуром он смотрит поверх газеты на жену. На матери – опрятный пунцовый передник. Она и сама вся пунцовая – от смущения и растерянности. Между ними сидит ребенок и смотрит в зал с ужасом искреннего непонимания. Надпись гласит:

«КОГДА РОДИТЕЛИ ПОМЫШЛЯЮТ О ПРАЗДНЫХ СНОШЕНИЯХ»;

двое старших учеников стоят перед шкафом с табличкой «Старые Издания». Один из них машет потрепанной книгой, раскрытой примерно на середине, и с жаром о чем-то рассуждает, а другой корчится от смеха. Проходящий мимо наставник одобрительно кивает в сторону последнего. Надпись гласит:

«КОГДА В ГОЛОВЕ ЗАВОДЯТСЯ ЛОЖНЫЕ ЦЕЛИ»;

снова газета. Заголовки размыты, и прочесть их невозможно. Газету держит в руках Господин третьего ранга (на это указывает стрелка стенных часов, замершая у тройки – намек понятен благодаря школьным наукам символогии и высокой литературе). На лице Господина третьего ранга – гримаса большого страха. Надпись гласит:

«КОГДА ЗАКОН ОГРАНИЧИВАЕТ ПРИЕМ УСЕРДИЯ»;

установка внутри благофактуры. Возле нее, привалившись к темно-зеленой стене, сидит рабочий в грязной зеленой кепке. Он сжимает в здоровой смуглой руке склянку, по-видимому, с размышлением. Склянка наполовину осушена, рядом лежат еще две; обе они повернуты наклейкой к стене. Надпись гласит:

«КОГДА ПРОИЗВОДСТВО НЕ УКЛАДЫВАЕТСЯ В СРОК».

Зал неистовствовал. Многие гости успели снова взяться за размышление, и от неудержимого смеха они распыляли питье в багровеющие лица соседей, смешивая его с потом и слюной, и воздух наполнялся исключительным запахом. Саймон уткнулся в пустой стаканчик. Между тем экран начал выводить картины, выглядящие точь-в-точь как рисунки из детских книжек, разве что –

кот с необыкновенно огромными глазами-блюдцами держит в лапах человеческую шляпу;

крыса (или же какой-то другой грызун, кажется, сам художник не был до конца уверен, кто это) важно вздевает тонкие лапки, словно учитель, проповедующий о запуске Корабля;

белка, устроившаяся за пеньком, будто за столиком, с умным видом корпит над орешком, как старательный законописец над формой;

сорока сооружает в дупле внушительную коллекцию сувениров, по всей вероятности отобранных у прибывших людей. Некоторые из них ей удалось развесить на древесных стенах, совсем как в апартаменте;

тигр поправляет могучей лапой галстук на своей шее;

и другие. Саймон потерял им счет.

Через какое-то время ящик вновь деловито зашелестел. Для гостей теперь готовились самые удивительные вещи – движущиеся, живые картины! Лампа несколько раз моргнула, забавляя детей, и тогда экран показал –

скорохода Эмина, Сразителя пустынь. В книгах этот герой бегал так быстро, что мог пересечь великую островную пустыню за каких-нибудь несколько часов. Здесь же он стоит в каком-то месте на Корабле и видит перед собой самую обыкновенную лестницу, но не может понять, как ему попасть наверх. Он разбегается, мечась туда-сюда смутным хвостатым пятном, сломя голову несется к нижней ступеньке и врезается в нее, с досадой поднимается на ноги и снова берет большой разбег, и снова, бедняга, сталкивается со ступенькой лбом (он очень маленького роста), злится, размахивает руками и беззвучно ругает незнакомое приспособление. На лбу его вырастает шишка размером в полголовы, но маленький скороход не сдается;

огнерожденного волшебника Пириса. Он забредает в закусочную на какой-то улице, садится за столик и просит Создателей дать ему пищу (заклинание выводится отдельным кадром). Служительница в зеленом переднике подходит и спрашивает, не желает ли волшебник чего-нибудь отведать, а тот раздраженно скрипит зубами, пуская от себя красный дымок, и только продолжает нашептывать тщетные слова;

фею Сору, покровительницу плодовых деревьев, обладающую даром полета. Она порхает над оранжереей, соблазняемая яркими плодами, но каждый раз, когда пробует проникнуть под купол, она лишь бьется о прочное стекло. Кажется, это совсем ей не вредит, но она настолько растеряна, что даже не пытается вспомнить никакие заклинания…

Саймон не слишком удивился движущимся картинам. «Должно быть, этот ящик сделан из праздных размышлений, – решил он. – Но почему же тогда радуется мама?»

Миссис Спарклз и впрямь была в жутком восторге. Она хохотала так, что трещала ткань под ее воланом, а цветные камни, вделанные в стул, грозились все разом выпасть от непредвиденных потрясений. В особенности ее рассмешил суеверный принц Коплос, который зашел в магазин одежды для учеников и принял выставленные там белые костюмы за безголовых призраков.

Пока принц в страхе скакал по магазину, натыкаясь на все, на что было возможно наткнуться, Саймон отгонял дрему. Круглая стена зала была затянута мраком, но яркий квадрат на сцене все-таки освещал ближайшие к пилястрам ниши. Саймон перевел взгляд на них и прищурился… затем поднес к зеленому глазу пустой стаканчик и посмотрел через него. Папа говорил как-то, что на носу Корабля, точно между Фривиллией и Нихонией, установлена подзорная труба, и описывал в общих чертах ее устройство. Утром в день прибытия все желающие смогут увидеть в эту трубу берега острова высших Благ; правда, до самого этого дня, сетовал папа, никакого толку от нее не будет.

Но теперь Саймон твердо решил, что от стаканчика будет толк.

Сувениры в стене, казалось, тоже смотрели на экран. Саймон подумал, что это очень странно – едва ли они могли что-нибудь разглядеть с таких неудачных мест, даже если очень хотели.

– Какая чепуха! – вдруг промолвил один из них – солидный серебряный волшебник с густыми усищами. Саймон услышал его так отчетливо, как если бы тот стоял на их столике, и подскочил от неожиданности на стуле (миссис Спарклз недовольно покосилась на него).

– Не вижу ничего смешного, – поддакнул бронзовый лев, разлегшийся по соседству с волшебником.

– Верно, верно, верно! – завизжала нефритовая фея Сора, по всей видимости оскорбленная сильнее прочих. – Совершеннейший вздор!

– Если бы я мог, – задумчиво бормотал чей-то негромкий голос, – сочинять эти, как он их называет, комедии… я бы прежде всего спустился с небес на землю.

– Или поднялся выше небес, – хихикнула фея Сора. – Но ведь он так не может!

– Разумеется, не может, – кивнул серебряный усач. – У него нет вашего дара. Нам все же следует быть снисходительнее в ожиданиях, милая Сора.

– А я ему поблажек не дам! – заявила своенравная фея. – Можно подумать, ему нужен мой дар! Он сам пустил здесь глубокие корни!

– А я думал, речь пойдет о крыльях, – недоуменно прорычал лев.

– Во всяком случае, – заметил негромкий голос, – ожидания, как и представления, давно не имеют смысла.

– В ваших смысла нет, – миролюбиво отозвался волшебник, поглаживая усы. – Но – при всем почтении – не вы одни способны представлять…

И он уставился прямо на Саймона. Тот заморгал и даже пошевелил ушами для верности, а потом снова осторожно взглянул на серьезного волшебника красным глазом.

– Нет, мы беседуем не с вами, – строго сказал сувенир, читая его мысли. – Вы еще слишком юны для того, чтобы высказывать свое мнение. И не смейте задавать вопросы без обращения!

Саймон смутился – хотя он, в сущности, ничего не спрашивал – и отнял свою «подзорную трубу» от красного глаза.

Комедиант Юджин Ховард в последний раз появился на сцене.

Званый обед у миссис Пайтон, владелицы ювелирного магазина на Востоке Фривиллии, был назначен к трем часам пополудни. Она жила недалеко от Кораблеатра, на красивейшей 1-й Южной улице. Миссис Спарклз познакомилась с двумя местными Господами, которые, как оказалось, тоже были приглашены на прием, так что из заведения выходили уже целой компанией. Они хотели что-то рассказать ей о хозяйке и дать несколько важных советов, однако Фелиция давно водила с той одностороннюю дружбу и могла сама надоумливать кого угодно. Она разъясняла им это всю дорогу, и никому, кроме Саймона, соскучиться не пришлось.

Миссис Пайтон была замужем за Господином первого ранга и поэтому жила в большом, очень похожем на местную Ратушу доме – украшенном великолепными барельефами, увенчанном голубым куполом, сияющем крытой колоннадой перед входом. Приглашенные поднимались по ступеням широкой наружной лестницы, задерживались возле скульптур на парапете, восхищались фасадом, орнаментами исключительной сложности, сюжетами барельефов – хотя и привычными, но неизменно возбуждающими в людях все лучшие чувства, как это было предписано Создателями.

Дом состоял из трех этажей, устроенных так богато, что глаза разбегались по всей незнакомой роскоши: даже самые обыкновенные предметы обихода здесь внушали к себе почтение, а уж сколько было редких вещей! В одной комнате, например, стояли книжные шкафы, не похожие на шкафы вовсе, выполненные в виде каменных глыб с вырубленными нишами и древесных стволов, выступающих из стен полуколоннами. Там покоились массивные сказочные фолианты с тиснеными переплетами и совсем крошечные книжки, больше напоминающие праздничные сувениры. В полу струились горные ручейки, накрытые толстым стеклом, а стены были увешаны искусственными гирляндами. В другой комнате жили коллекционные куклы, для которых было построено несколько улиц с кукольными домами, заведениями и учреждениями, снабженными миниатюрными предметами мебели и всей жизненно важной утварью. Третья комната была заставлена раскрашенными гипсовыми фигурами островных животных всевозможных видов и размеров, и среди них, на подушках из махровой зеленой ткани, располагались блаженствующие фигуры самих хозяев.

Немалая часть верхнего этажа была отведена под пространную залу для приемов, где торжествовал свет из высокой балконной аркады и громко звучали голоса. Главной достопримечательностью здесь был огромный гранитный водопад, занимающий целую стену. Его облюбовали прелестные нимфы; они сидели на его гладких ступенях, подставляя распущенные волосы потокам воды, забывались в объятиях друг друга, играли в бассейне.

В зале уже толпились люди, и толпиться им тут очень нравилось – такой вывод сделал Саймон. Гости, одетые в красные и голубые костюмы и платья, явились в таком количестве, что за ними не было видно стола – длинного, прекрасного стола, уставленного вкусными блюдами, питьем, драгоценными статуэтками и искусственными цветами в хрустальных и деревянных вазах. Гости вращали глазами, непрестанно что-то оценивая вокруг себя, кивали, посмеивались и жестикулировали. Они с удовольствием рассматривали темно-рыжую голову Саймона – хотя в зале было много других детей. Мальчику захотелось спрятаться за чью-нибудь спину, но миссис Спарклз желала немедленно увидеть хозяйку и не могла оставить его на месте.

Пробираясь к столу, она следила одновременно и за гостями миссис Пайтон, и за сыном, который молча брел позади нее, не откликаясь на случайные возгласы приветствий.

– Здоровайся, а не то они решат, что у нас с тобой праздные намерения, – сурово прошептала мама, и Саймон стал нехотя приветствовать каждого, кто удостаивал его взглядом. «Здравствуйте, юный мистер! Как ваше благополучие?» – отвечали ему широкие улыбки.

Среди прочих улыбчивых людей выделялась одна почтенная Госпожа из Нихонии – Шитоки Арису. Коротконогая, носатая и в целом не особенно приятная, она тем не менее вела себя очень уверенно. Мама о ней говорила; трудно было найти пассажира, который бы больше знал толка в благих науках и лучше умел поддержать любую беседу. Неудивительно, замечала мама, что миссис Пайтон так ценит ее общество на приемах.

Вокруг самого стола мелькали зеленые чулки, складчатые зеленые юбки и зеленые перчатки неутомимых домашних служительниц. Госпожа Шитоки теперь тоже помогала хозяйке: сверяла имена со списком приглашенных и указывала гостям их места. Этим должен был быть занят хозяин, но Джеймс Пайтон никогда не присутствовал на приемах, формально устраиваемых от его имени. Он предпочитал компанию тех молодых Госпож, которым пристойно отдыхать в большом обществе было скучно, а миссис Пайтон, довольная своим чрезвычайным благополучием, предпочитала не обращать на это внимания. В те же редкие воскресенья, когда встретиться с подругами не удавалось никаким образом, Джеймс запирался в кабинете на втором этаже дома и до заката сплачивался там с бесчисленными бумагами из Ратуши. (Как видно, приверженность труду не чужда и самым высокопоставленным Господам!)

Саймону однажды объясняли, как обычно рассаживают гостей на таких обедах и как этот порядок связан с положением и заслугами главы семейства; однако им с матерью позволили сесть гораздо ближе к хозяйке, чем можно было ожидать. С распределением мест вскоре было покончено, служительницы до времени скрылись, и на ногах осталась только миссис Пайтон. Попросив тишины, она высказала несколько пожеланий собравшимся, упомянула о важности труда, необходимого для проведения удачного приема, и пользе такого благопристойного дела. И еще раз пожелала всем гостям благого воскресенья – хотя они и без того не могли уже разочароваться в этом дне. За этим приступили к поглощению яств, и молчание сошло на нет. Пока миссис Спарклз накладывала всякие соблазнительные кушанья сыну, тот жмурился от яркого света арок, захлестнувшего свободную залу.

– Мама! О каком труде говорила эта миссис Пайтон? – спросил он вполголоса.

– Находить общий язык с нам подобными – очень большой труд, – шепнула ему на ухо миссис Спарклз. – Миссис Пайтон и другие почтенные пассажиры достойно держатся в лучших кругах, и мы должны быть им благодарны – они подают хороший пример сплоченности.

Саймон пожал плечами и начал есть. За этот день он, конечно же, успел проголодаться.

Прежде чем принесли десерт и размышление, хозяйка приема задала общую тему для обсуждения. Осушив бокалы с размышлением, взрослые один за другим выкладывали свои мысли. Позже, когда все увлеклись, темы начали меняться, а речь приняла почти тот же забавный характер, что и в Кораблеатре.

– И чему только учат наших детей! – возмущалась миссис Пайтон, бросая жалостливые взгляды на Саймона и остальных юных гостей. – Всем должно быть ясно, кто из Создателей на самом деле поднял Корабль! Ведь символ Блага в руках двенадцатого Создателя находится заметно выше, нежели Корабль в руках первого!

– Что ж, по-вашему, это должно что-то значить, – сказал один из взрослых гостей по имени Мартин Блюмеллоу.

– Символы можно видоизменить, – глубокомысленно заявила миссис Пайтон, – а для детей издать новую Книгу Заветов. Вам, наверное, кажется, что детали несущественны, но дело же обстоит совсем наоборот! Если мы будем потворствовать невнимательному, поверхностному отношению к ним, однажды мы станем забывать…

– Создатели всесильны, и каждый из них легко мог удержать Корабль, – ответил мистер Блюмеллоу своим внушительным басом, – но право досталось первому. Так и учили раньше: первый Создатель – старший и мудрейший из всех.

– Прошу вас, – заговорила наконец госпожа Шитоки, тактично выждавшая нужный момент. – Этот спор ни к чему не приведет.

– Вы хотите присоединиться к нам? – радушно обратилась к ней хозяйка.

Радушие в этот раз было вызвано не столько знаниями и высоким положением гостьи, сколько ее близкой дружбой с миссис Соулман, женой владельца и редактора газеты «Корабельный Предвестник» (ведь мистер Соулман, в свою очередь, имел особые отношения с Отделом Благ).

– Создатели могущественны, но не всесильны, это заблуждение, – изрекла госпожа Шитоки. – Скорее было бы разумно предположить, что они отличаются от пассажиров только размерами и физическим здоровьем, позволяющим жить не пятьдесят, а тысячи лет. И с нашей махиной не справился бы один из них или даже двое! Им всем пришлось поднимать Корабль – четверо взялись за левый борт, четверо за правый, по двое ухватились за нос и корму.

– Создатели не всесильны! Да что вы! Откуда же такая уверенность? – вспыхнула миссис Пайтон.

– Все очень просто, почтенная миссис Пайтон, – с торжествующим видом ответила Шитоки. – Наука логика задает такой вопрос: могли ли творцы – будучи, как вы говорите, всесильны – создать такой Корабль, который не смогли бы поднять в небо? Как бы мы ни пытались обойти условия вопроса, ответов всего два, и в обоих случаях совершенно ясно, что Создатели не всесильны – это противоречит их естеству.

– Что ж, в этом есть определенный смысл, – милостиво согласилась миссис Пайтон. – Кто-то желает изменить тему?

– Вы не дослушали, – мягко упрекнула ее госпожа Шитоки. – Доподлинно известно, – такие сведения хранит Отдел Благ, – что перед тем, как Книга Заветов добралась до первого издания, она должна была быть переведена с языка творцов. Вы ведь не думаете, что они говорят на одном с нами языке?

– А разве не так? – с недоверием поглядела на нее хозяйка.

– Вы помните Заветы? – воскликнула Шитоки. – «Мы внемлем мудрости Господ наших, устами Создателей говорят они с нами». Так в чем же состоит способность слышать вездесущий голос, недоступный пониманию других? Главным назначением Господ, несомненно, является перевод с высшего языка на наш привычный!.. Итак, на Корабле держатся упорные слухи, и я обязана подчеркнуть их многовековую давность. По этим слухам, в Книге Заветов, написанной на высшем языке, было сказано, что Создатели не только не обладают всемогуществом – они и вовсе ничем не отличаются от людей, разве что бесконечно мудры и милосердны, этого не отнять… и, разумеется, владеют этим самым высшим языком. Или даже несколькими. Что же касается Господ, то их мудрость исходит только из их благоразумия, а голоса творцов тогда слышатся им не извне, а прямо из сердца.

– Миссис Пайтон права, это очень похоже на ложь, – раздался резкий и неприятно дребезжащий голос Жизель Бриан, молодой владелицы галантерейной лавки на Аглиции. – Создатели, не отличающиеся от людей, ни за что не сумели бы выжить в Океане. Они никак не могли сотворить прекраснейший Корабль и уж тем более остров высших Благ.

Шитоки усмехнулась.

– Да, говорят еще, что они нашли способ создавать Корабли, доступный человеку, и научились ходить по злым водам Океана, не проваливаясь на дно. И подумайте, пусть это неправда, но как было бы разумно и поучительно, если бы творцы оказались, в сущности, такими же людьми, как мы! Это подвигло бы нас еще живее хранить в сердце образ Создателей.

– Это праздное высокомерие, – отрезала молодая женщина.

– Я лично думаю… – неожиданно встрял Саймон, который все это время смирно уписывал пирожное. Миссис Спарклз беззвучно ахнула и уже решила как следует осадить сына за его непочтительность, но хозяйка и госпожа Шитоки сразу же им кивнули.

– Я думаю, – невозмутимо продолжил Саймон, прекратив жевать, – что Создатели вовсе не обязательно должны быть похожими на людей. Может быть, они похожи на солнце, или… или на облака, или на ветер. Учитель говорит, что ветер гонит облака, что это дыхание Создателя… но, может, ветер и есть сам Создатель? Зачем тогда спорить о том, сильнее или слабее он человека? Если он вовсе не похож на человека?

За столом стало очень тихо, гости начали разглядывать юного пассажира с удвоенным интересом.

– Миссис… Спарклз? – заулыбалась Шитоки. – Ваш сын не только восхитительно мил, но и весьма талантлив. Из него мог бы выйти замечательный наставник естественным наукам или философии. Но на вашем месте я бы и остерегалась такой изобретательности – как бы она не переросла однажды в праздные искания. Не обижайся, малыш, – обратилась она к насупившемуся Саймону. – Ты скоро сам поймешь, что в таком мышлении нам стоит знать меру.

Миссис Спарклз коротко согласилась с последней фразой – она привыкла считать обращение к сыну обращением прежде всего к своей персоне – и засияла, всем видом говоря: «Как же хорошо сказано, госпожа Шитоки!» Собственно, она и собиралась добавить это вслух, но миссис Пайтон ее опередила.

– Без сомнения, вы правы, госпожа Шитоки, – сказала она, – и вы, юный мистер Спарклз, тоже говорите очень интересно…

– Очень, очень смышленый мальчик – мой мальчик, – осторожно вставила Фелиция – но так, чтобы всем было слышно.

– …Однако верно и то, что рассуждать об образе Создателей хотя и полезно – для придания этому образу большей глубины, лучшего его понимания, – все-таки нам следует помнить о неприкосновенности источника наших знаний или, по меньшей мере, общих его установок. Что бы вы или ваши друзья о нем ни говорили, при всем почтении, госпожа Шитоки! – почти сердито закончила миссис Пайтон.

– И все же позвольте, – сказала Госпожа, – я не могу не отметить еще кое-какого обстоятельства, гораздо более важного, чем вопрос о всесилии. Вы позволите?

– Ради этого мы и собрались здесь, верно, – кивнула хозяйка. – Во имя Создателей, я не хотела вас прерывать.

Теперь она даже смутилась и, чувствуя потребность в новой порции размышления, протянула руку к графину.

– Итак, – таинственно продолжила госпожа Шитоки, – возможно, есть еще одно опущение.

– Какое же, какое? – наперебой стали спрашивать гости.

– Вы все знаете – Корабль и его общество имеют обширную историю, которая близится к завершению, – гордо начала Шитоки. – С другой стороны, об обществе Америго и его порядках мы можем судить лишь по художественным текстам, по некоторым частностям, которые дают увидеть Создатели, а из этого не составить ни малейшего понятия о том, как будет совершаться стратификация прибывших.

Для важности момента она употребила редкое слово из числа тех, которыми начинял газетные страницы мистер Соулман, поэтому многие в недоумении смолкли. Шитоки, дождавшись, пока останется только журчание водопада, перешла к удобопонятному изложению своей мысли.

– Существует вероятность, что наши заслуги – а я вижу среди вас людей, известных высокими заслугами – потеряют значение, как только ноги коснутся благодатного берега. Другой старинный слух гласит, что точные сведения об этом были исключены из текста главного писания при переводе.

– Разве само прибытие не награда за эти заслуги? – удивился один из мужчин, сопровождавших миссис Спарклз и Саймона.

– Я говорю не только о нем, но и о новой жизни, которая за ним последует, – уточнила Госпожа. – А выстроить жизнь, которая будет длиться многие и многие века без конца, не менее важно, чем заслужить ее. Вы не находите?

И в зале опять водворилась задумчивость.

– Не томите, пожалуйста, – взмолилась миссис Пайтон и благоприлично рыгнула себе в кулачок.

Госпожа многозначительно подняла толстый палец с голубым кольцом.

– Взять самый безобидный пример. Плоды растений острова – это высшее Благо! Нельзя даже сравнивать их с тем, чем мы питаемся здесь, – во всяком случае, так предлагается думать, – но все же и до этих плодов придется еще дотянуться, а кто вызовется на это скучное дело, если все будут заняты какими-нибудь другими плодами, более доступными?

– Мы будем ходить за ними по очереди, – предположила какая-то собственница, сидящая буквально на двух стульях.

– По очереди? – переспросила Шитоки, измеряя ее взглядом.

– А почему нет… Да и в конце концов, там всегда жили люди. Кто-нибудь собирал для них… почему ему и нам не служить?

– Странно надеяться, что кто-то из местных жителей будет чувствовать какую бы то ни было обязанность к пришельцам. Желания – несомненно, но обязанность! На первых порах он может и поухаживать за дорогими, долгожданными гостями, но чтобы служить им все время! Для этого он будет вынужден так или иначе пренебрегать теми, кто делит с ним землю Америго сотни и тысячи лет, то есть своим прошлым, настоящим и будущим.

– Сдается мне, что разговор идет не о фруктах, – настороженно лязгнула мисс Бриан.

– Вот именно. И ни о какой очереди говорить нет смысла, это просто смешно. Хорошо соблюдать очередь в игре; в быту это совсем не так удобно, а главное, несправедливо. Корабль наш прекрасен тем, что каждый здесь находится на своем месте, несет ту службу, которой достоин, и подчиняется тому, кто мудрее и сильнее его.

– Нетрудно же вам судить обо всех сразу, – усмехнулся кто-то с другого конца стола.

– Нас судят, разумеется, только Создатели, – парировала это госпожа Шитоки. – На Корабле ни одна вещь не может быть против их воли. Не будет ошибкой сказать, что Корабль и есть живое воплощение этой воли. Остров высших Благ, понятно, – это свободная воля, существование, которое определяет себя само, не прибегая к Заветам и вообще к посредничеству между творцами и их творениями. Иными словами – мы будем предоставлены сами себе, как дети без учителя… представляете?

И они представили, и некоторые решили еще помочить горло.

– Когда вечно юному королю надоест восседать на троне, – сказала Шитоки, – он уступит его своему вечно юному сыну. Если девочке с кривыми ногами и большим носом предписано стать властителем над целой палубой, полной мужчин – она добьется этого сверх всякого ожидания. Но сумеем ли мы договориться между собой так же, как дети острова и дети Корабля? Всегда можно ручаться за благоразумие каждого в этой зале, но люди, населяющие вон те великолепные здания…

Она повела рукой к аркам, из которых был виден Запад Нихонии.