Czytaj książkę: «Одиночество-12»

Czcionka:

* * *

Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Книга I
Братство

Глава первая

Прогулка по квартире

Иногда, прогуливаясь с телефоном в руке по квартире, я представляю себя человеком, который получил задание родиться еще раз. Кем-то вроде агента спецслужб. Я воображаю, как меня высаживают с корабля на маленький скутер в двадцати километрах от берега где-то на Филиппинах или на Карибах.

В кармане плавок (у меня плавки с карманом на молнии) – кредитная карточка с неограниченным покрытием, пятьсот долларов, запечатанные в полиэтилен, и автомобильные права, выписанные во Флориде.

Во Флориде, как я узнал, права дают всем подряд. Я сам, не выезжая за пределы Москвы, получил эти права за триста долларов через какую-то адвокатскую контору.

И вот я, газуя по полной, мужественно проплываю заданную дистанцию и высаживаюсь на берег километрах в двух от пляжа. По страшной жаре, пешком я добираюсь до цивилизации. Два километра я вполне способен пройти по камням. Даже с моим выраженным неумением преодолевать физические трудности. На пляже я покупаю холодное пиво, сандалии, шорты, майку, крем от обгорания и прихожу в себя.

Уф…

Ближе к закату я двигаюсь в город, где сначала снимаю номер в пятизвездочном отеле, а потом иду покупать самое необходимое. Одежду, часы, дорожную сумку, зубную щетку. И конечно, смартфон.

Я возвращаюсь в гостиницу в надежде, что шпионам предоставляют гостиницу с быстрым вайфаем, и, с облегчением убедившись, что так и есть, закачиваю на смартфон из облака всю мою музыку, три десятка хороших важных книг, из которых я половину уже прочел, но пообещал себе перечитать, а за вторую половину никак не могу взяться. Заодно, чуть задумавшись, я поступаю по отношению к книгам подло: я закачиваю пару сезонов последнего сериала, пью двойной виски в ночном баре и иду спать. Сегодня у меня был тяжелый день. Завтра надо приступать к выполнению задания.

На этом месте моя система воображения дает сбой. Следующий день я представляю себе довольно туманно. Я приблизительно знаю, как потратить первую половину дня. Надо снять машину в Hertz или Avis, выйти на связь и доложить о выполнении первого этапа задания.

Но что делать во второй половине дня, я уже вообразить не могу. Ну хорошо, обед в экзотическом ресторане. А потом?

Какое там у меня задание? И кто вообще может взять в секретные агенты такого человека, как я? Сколько проживет спецслужба, если она будет выдавать раздолбаям кредитные карточки с неограниченным покрытием и отправлять их на край света развлекаться?

Система воображения угрожает зависнуть, как слабоумный компьютер. Хорошо. Меняем версию. Теперь у меня нет задания. Но оно было. Смертельно сложное. И я его успешно выполнил. А теперь скрываюсь от тех сильных и злых людей, которых я переиграл, доведя этим до совершенного бешенства. Отныне я в изгнании. И теперь бог знает когда мне доведется увидеть моих родителей, женщин и друзей.

Я уже не директор и совладелец маленького пиар-агентства, состоящего из меня, трех менеджеров и одной референ-точки – и при этом еле сводящего концы с концами. Я в розыске. Меня ищет то ли Интерпол, то ли солнцевские, то ли ЦРУ, то ли ФСБ. Может, я очень помешал не одной из этих контор, а сразу нескольким. Например, ФСБ, Моссаду и Ми-6. Или Ми-5. Кто там из них круче?

Очевидно, я наступил на ногу и ЦРУ, и ФБР. Иначе бы меня прикрывала их Федеральная служба защиты свидетелей.

Как романтично и увлекательно! А если в стандартах этой новой жизни (анонимность, пляжи, коралловые острова, отели, перелеты, книги, сериалы) я все-таки, как Гораций, «исчезну не совсем»? Если я найду способ связаться с верными друзьями и подругами? C Антоном, Мотей, Химиком и Машей. А вдруг Маша меня навестит?!

Тогда мы пойдем на дискотеку под тропическим небом. Над нами повиснут гирлянды ярких лампочек, заброшенных на пальмы. Мы будем пить цветные коктейли на берегу океана. А редкая, особенно наглая волна будет дотягиваться до нас теплыми брызгами. А потом вернемся в номер, умирая от восторга и устаревших лет на двадцать пять Gipsy Kings.

Bamboleo bambolea
Porque mi vida yo la prefiero vivir así
No tienes perdón de Dios

«Потому что это моя жизнь и я предпочитаю проживать ее именно так, не прося прощения у Бога».

Гулять по моей маленькой московской квартире – как по тюремной камере: приходится часто менять направление движения, чтобы не натыкаться на стены. В одну из них как раз стучат соседи. Полпервого. Я подхожу к системе и выключаю Gipsy Kings. Я уже устал от полной нерелевантности моего воображения. И вообще устал.

Я осторожно трясу головой, чтоб освободиться от этого бреда. Без психоаналитика понимаю, что устал, обломался, что деньги на аренду офиса придется опять занимать.

Я вспоминаю, в каких именно словах предпоследний клиент высказал сегодня недовольство моим агентством и мной лично. И от этих слов у меня на душе противно. Поэтому и появляется эскапизм. Или эскейпизм. У кого как.

Можно посмотреть футбол или хоккей на спортивных каналах, но там сегодня нет ничего интересного. Поэтому лучше всего пойти спать. Чтобы крепче спалось, можно выпить виски. Потом взять Довлатова и под него заснуть. Я обычно так и поступаю.

Сегодняшний вечер напоминал последнюю тысячу предыдущих. Я достал бутылку «Джеймисона» и плеснул в стакан настоящий двойной. В моем понимании, а не в понимании этих жлобов в ночных клубах.

Иногда я жалею, что я не алкоголик. Алкоголик – это человек, который точно знает, чего он хочет. Я – не знаю. Иногда я хочу денег, иногда семейного счастья, иногда неземной любви, иногда выпить с друзьями, иногда просто выпить. «Сестрица! Вина и фруктов! – Точнее, братец? – Стакан водки и огурец!»

Если оглянуться на мои тридцать с лишним, то понятно, что агентство, успешно балансирующее на грани банкротства вот уже который год и состоящее из пяти человек, включая меня, – это мой потолок. Но он не такой уж низкий. Я – главный менеджер и один из акционеров (второй и настоящий акционер агентства, мужественно покрывающий его убытки, – это мой близкий друг Матвей).

Подумаешь, нет денег! У некоторых нет ни денег, ни агентства. А кто-то вообще голодает. Или умирает от несчастной любви. По отдельности, разумеется. Или голод, или несчастная любовь. Второй случай – как раз мой. Разве что я не умираю от нее, а просто мучаюсь.

Зато у некоторых моих знакомых есть все: счастливая семья, деньги, дети, модная тусовка. Мне плевать. Если к моим недостаткам прибавится зависть, я превращусь в монстра.

Я выпил еще виски, потом еще, потом понял, что уже не могу воспринимать новости по CNN адекватно. Ну какое мне дело до выборов в Восточном Тиморе? Я даже не понял, какое дело до этих выборов CNN. Из телевизионной картинки я вынес, что этот Тимор находится между Австралией и Индонезией, ничуть не возбудился от этого факта и собрался идти спать.

Когда я чищу зубы, в зеркало на себя я стараюсь не смотреть. Хотя некоторые женщины говорили мне, что во мне что-то есть… Ну не знаю. А что им было говорить? Что сегодня больше не с кем?

Мне, кстати, всегда было интересно, что думают женщины, глядя на меня. Я даже спрашивал нескольких. Так слепому интересно, как он выглядит со стороны. Ответы были какие-то невразумительно-официальные. А моя любимая девушка Маша, та самая, к которой у меня несчастная любовь, сказала однажды, что, когда она на меня смотрит, она думает, что я – это не я. Офигеть.

Под эти невеселые мысли я заснул. Мне, как обычно, ничего не приснилось.

Ты уже знаешь?

Разбудил меня мой сотовый. Взглянув на часы, я сообразил, что это не с работы – в восемь утра у нас еще никого в офисе нет. Я посмотрел на высветившееся имя Матвей и хрипловатым удивленным голосом сказал: «Да».

Мотя, богатый, крутой и ленивый, никогда не просыпается в такое время. Трубка помолчала в ответ на мое «да», хотя связь, кажется, установилась.

– Привет, Иосиф, – сказала наконец трубка.

– Да, Мотя, – сказал я трубке, не поднося ее к уху, а рассматривая в упор. – Что-нибудь случилось?

– Ты уже знаешь про Химика? – спросил Матвей странным голосом.

В его интонации сквозила еле уловимая неестественная торжественность. Как на похоронах.

– Нет. Что такое?

Голос Матвея впрыснул мне адреналина. Я моментально проснулся и вскочил с кровати.

– Химик умер.

Конец первой главы

Глава вторая

Добрый и грустный

У нас в компании пока никто не умирал, хотя мы были уже немолоды. Жизнь текла себе и текла. Мы влюблялись и любили, пили, гуляли, а в перерывах – работали.

Иногда мы даже дрались, но не умирали. Нет, мы были знакомы со смертью не только по боевикам и фильмам про войну, мы иногда хоронили тех, кто был заметно старше. Но нас самих как-то пока Бог миловал.

– Что? Как? – воскликнул я, просто чтобы сказать хотя бы что-нибудь.

– Мне позвонила только что Лиля. Она сказала, что у него что-то с головой.

– Что? Кто?

– Ничего не знаю. Она не в себе. Еду туда, к ним.

– Она дома?

– Дома. Вызвала ментов. Антон тоже едет. Жду тебя там.

– Понял. Еду.

– А я вот ни хрена не понял, – сказал Мотя и повесил трубку.

Я почему-то решил, что должен приехать туда раньше Антона, нашего четвертого друга, и Моти. Или несильно позже. Поэтому, подгоняя себя, поплелся на ватных ногах в ванну.

Химика в миру звали Илья Донской. Как следовало из прозвища, он отличался глубокими познаниями в области химических реакций, мог из подручных средств синтезировать гексоген, LSD или цианистый калий, что неудивительно для выпускника химфака МГУ. То есть я не уверен, что он и вправду сумел бы это сделать, но на вопросы, которые мы задавали, прикалываясь, – как именно можно приготовить в домашних условиях взрывчатку или яд, – он отвечал аргументированно и очень убедительно.

Долговязый, с бородой и усами а-ля Джон Леннон образца шестьдесят девятого года, Химик долгое время носил длинные волосы. Не так давно он их, правда, остриг, выбрив себе на затылке маленький смешной треугольник.

Он женился на бурятке-ламаистке Лиле (дочь питерского профессора микробиологии решила вернуться к истокам своего народа) и, возможно благодаря Леннону, увлекался психоделиками и галлюциногенами. Я помнил рассказ про его первый опыт с LSD.

– Старик, – говорил он, – ну вот представь себе объемные обои. Обои, которые на стене. Вот ты лежишь и половиной сознания понимаешь, что эти обои объемные. Что у них заметный рельеф, и если ты потрогаешь их пальцами, ты это обязательно почувствуешь. И девушка, которая лежит рядом с тобой, понимает. И тоже этому удивляется. Ты набираешься сил, поднимаешься с постели, трогаешь их рукой, а они… плоские. Но она тебе не верит. Тоже поднимается, трогает. Да что за черт! Плоские. Хотя вы оба все еще подозреваете, что они объемные. Такая фигня. Забавно иметь два независимых параллельных сознания. И понимать, что у твоей девушки их тоже два. Причем запараллеленных в одну и ту же сторону, так что вместе получается четыре. Очень забавно.

Героин Химик не пробовал ни разу. Кокаин и траву презирал за лобовой эффект. Словом, под определение классического наркомана он, конечно, не подпадал. Несколько лет назад, начитавшись Пелевина и Кастанеды, Химик подсел на мухоморы. Начал намекать на тайные знания. Потом к грибам добавился калипсол. Или кетамин, что одно и то же. И я услышал от Химика, что вокруг нас существует настоящий параллельный мир, а вход в этот мир обеспечивают специальные препараты, которые, с его точки зрения, повышают чувствительность мозга к разным неочевидным явлениям. Словом, трансцендентальная философия с химическим уклоном захватила его, причем нельзя сказать, чтобы от этого у него поехала крыша. Химик совершенно не настаивал на том, что калипсол передает некие тайные знания, и не пытался подсадить нас на него. Он оставался таким, каким всегда был: добрым, с умными и грустными, как у спаниеля, глазами.

Мы все очень любили Химика за позитивность и готовность сочувствовать, а его работа главным экспертом в MNJ Pharmceuticals вызывала у нас легкое благоговение. Человеку платили деньги за чистые знания, а не за искусство управлять рабочими процессами. Или, еще хуже, за умение воровать и делиться!

Недавно он составил мне протекцию, и я получил несколько скромных заказов от его концерна на продвижение рецептурных препаратов.

Это было всего месяц назад. Умирать Химик явно не собирался. Наоборот, собирался ехать вместе с Лилей в Японию – в какой-то дзен-буддистский монастырь на севере. И был озабочен получением японской визы.

Зачем ему сдался этот монастырь, Химик объяснял невнятно. Вроде бы там лучше знают, как устроен этот мир. Ну, трансцендентальность – она и в Японии трансцендентальность.

Чем отрезают голову?

Я сел за руль, хотя выпил вчера немало. Через битый час нервных московских пробок, чуть не столкнувшись во дворе с выезжающей скорой помощью, я звонил в домофон Химика и Лили. Дверь в квартиру была открыта. Оказалось, что Мотя с Антоном еще не приехали. Меня встретила окаменевшая Лиля; внутри находились еще двое, у которых на лицах было написано, что они из органов. Невзрачные пиджаки, темные мятые рубашки без галстуков, нечищеные ботинки. Один из них заполнял какие-то бланки, другой ходил по квартире и трогал разные предметы, стоящие на полках. На груди у него висела мыльница. При виде меня он оживился.

– Вы кто будете? – спросил он, не здороваясь.

– Я – знакомый. А что случилось?

Мне всегда было страшно дерзить органам, даже чуть-чуть. Поэтому я не ответил ему в тон и на всякий случай приуменьшил близость наших отношений с Химиком. Хотя какой там знакомый? Химик был нам настоящим другом.

– Вот разбираемся. Погиб ваш знакомый.

– Отчего?

– Голову ему отрезали!

– Как голову? Чем?

Я почувствовал себя плохо и сел на табуретку.

– А чем голову отрезают?

– Не знаю. Трамваем?

– Ножом.

У меня что-то резко засосало под ложечкой, и тут же начало немного подташнивать. Я повернулся к Лиле.

– Что происходит?

Полицейские тоже повернулись к Лиле.

– Я вернулась из Питера от родителей. Утренним поездом. – Она посмотрела на билет, лежащий на столе перед следователем. – Захожу в квартиру. Илья лежит на кровати. Без головы. Голова отрезана. Руки скрещены на груди. В руках церковная свечка. Новая. В смысле незажженная. Я позвонила в скорую и Матвею. Начала искать голову. Мне почему-то показалось, что если я ее найду, то… В общем, неважно. Не нашла. Они забрали голову с собой. Приехала скорая и вот эти. – Она кивнула на ментов. – Илюшу забрали сразу. Только сфотографировали.

Лиля говорила очень медленно и очень тихо. Мне показалось, что у нее во рту совершенно пересохло и стакан воды ей бы помог. Оба мента внимательно слушали. Я налил стакан воды и поставил перед ней.

– Матвей сейчас будет. С Антоном.

– Спасибо. – Она благодарила не то за стакан, не то за наше участие.

– Лиля, кто это мог сделать? Сатанисты какие-нибудь?

– Я не знаю.

– Но этого же не может быть, какое отношение…

– Я не знаю.

– Молодой человек, давайте пока подождем с вопросами! Ваши документы можно посмотреть?

Следователь, который до сих пор был погружен в криминальную стенографию, уставился на меня бесцветным взглядом.

Я уже было протянул Писателю права, но тут на пороге появились Матвей и Антон. Я даже рот не успел открыть, как Писатель бросил свои бумажки, сделал полуоборот на табуретке и почти закричал на меня:

– Уважаемый господин! Прошу вас помолчать!!! И посидеть спокойно тут в сторонке!!!

После чего вдруг сменил тон на отечески-приветливый.

– А вы, молодые люди, кем покойному приходитесь? И друг другу, кстати?

– Можно посмотреть на ваши документы? – совершенно ледяным голосом произнес в ответ Мотя.

Менты выразительно посмотрели друг на друга. Мотя не менее выразительно скрестил руки на груди и нахмурил темно-рыжие брови.

Я почувствовал перевес сил в нашу пользу. Мотя был специалистом по разборкам с силовыми структурами, как легальными, типа ментов, так и не совсем легальными, типа бандитов. Мотя умел и даже, я бы сказал, любил иметь с ними дело.

Я мог бы не задумываясь перечислить десяток историй, в которых Матвей вел себя не просто нагло, а совершенно отмороженно. Например, когда нас не пускали на какую-то закрытую вечеринку и охранник сообщил Моте, что нас нет в списке, не совсем тем голосом, который показался Моте соответствующим моменту, тем более что в списке мы были, Мотя спокойно сказал охраннику: «Отойди в сторону, это не наш список». Охранник, естественно, не отошел, а фыркнул Моте в лицо: «Какой еще ваш список?», а потом совершил непоправимую ошибку, довольно грубо оттолкнув Мотю, чтобы освободить проход для других гостей. «Наш список – список Шиндлера», – задумчиво сообщил Мотя охраннику, после чего резко и точно ударил охранника головой в нос, разбив его в кровь. Охранник упал как подкошенный, а Мотя осторожно перешагнул через него и жестом пригласил нас войти. Когда прибежали начальник охраны и другие сотрудники клуба, Мотя пожал плечами и сказал просто: «Он первый начал». К моему удивлению, этой фразы хватило для того, чтобы скандал оказался исчерпанным. Возможно, именно благодаря этой мрачной решительности Моте удалось построить свои бизнесы и не прогнуться ни под силовиков, ни под других бандитов.

Единственной слабостью Моти были женщины. Где-то примерно раз в год-полтора Мотя безнадежно влюблялся. Причем вкус его определялся не красотой или умом объекта любви, а исключительно его недоступностью. Чем тверже и увереннее Моте отказывали, тем сильнее у него разгорались чувства.

Как я понимаю, Мотя искал вечную любовь, забыв договориться с собой, что это такое и зачем это нужно. То есть понятно зачем: чтобы прожить всю жизнь и умереть в один день. Но как заставить себя поверить, что это именно тот случай? Мотя не знал как, поэтому пробовал.

Я скептически относился к Мотиным увлечениям, считая свои проблемы с Машей куда безнадежнее, но и Антон, и Химик принимали Мотины страдания абсолютно всерьез. Антон однажды, когда я открыто фыркнул в сторону Моти, мрачно страдающего в кресле, попросил меня померить ему пульс. Я еще раз фыркнул, пожал плечами и померил. Сто двадцать ударов в минуту. У спокойно сидящего человека. Ну и дела. Но сейчас женские проблемы казались существующими где-то в параллельной вселенной.

Если Мотя был военным лидером в нашей тусовке, то Антон был главным по тактике. Он просчитывал любые ситуации на три-четыре хода вперед, что в сочетании с его почти аристократическим происхождением (мать Антона была из той ветви рода князей Волконских, которая не захотела эмигрировать, поэтому ей пришлось родиться где-то под Магаданом, куда деда Антона после двадцати пяти лет отсидки выпустили на вольное поселение) и блестящим образованием позволило ему занять довольно специфическое место в обществе. Он работал экспертом в области хайтек-инвестиций, через его финальный «о'кей» прошел не один миллиард инвестиционных денег, и поэтому, с одной стороны, Антон был хорошо знаком со всей бизнес-элитой и большой частью политической элиты России, да и не только России. С другой – он не принадлежал ни к одной бизнес-структуре и тем более ни к какой политической группе, которые он откровенно презирал. Но поскольку его решения оказывались почти всегда правильными, а иногда и вовсе гениальными, вся эта элита относилась к нему с глубоким уважением, так что связи у Антона были феноменальные.

Хорошо, что Антон был с нами. Если бы мы оказались здесь вдвоем с Мотей, то вскоре наломали бы дров. Точнее, дров бы наломал Мотя, а я не смог бы его остановить, тем более что сам совершенно не представлял, как себя вести.

Антон посмотрел на Мотю, вставшего в агрессивную позу со скрещенными руками, и взял ситуацию под контроль:

– Нам сказали, что умер наш друг. Меня зовут Антон Эпштейн. Вот мои документы. А это Матвей Краснов и Иосиф Мезенин. Ребята, покажите господам офицерам ваши права. Если не затруднит, то я бы и на ваши документы посмотрел, – аккуратно вернулся Антон к предложению Моти.

– Дежурный следователь капитан Новиков, – медленно и невесело произнес Писатель, оглядывая нас сверху донизу и нехотя показывая издалека красную корочку.

Воспользовавшись темпом его речи, я успел в трех словах изложить ситуацию Матвею и Антону.

– Вот тут ваш товарищ говорит, что он знакомый Ильи Донского. А вы говорите, что вы – друзья. Так кто прав? – подал голос Фотограф, который, кстати, не представился и документов не показал.

Я решил перевести разговор из конфронтации в конструктивное русло, тем более что мне стало неудобно за отречение от Химика.

– Вы нас простите, просто мы в себя еще не пришли. Мы сами хотим понять, что случилось, и готовы вам помочь, чем можем.

Судя по тому, как Мотя нахмурился, а Антон покачал головой, слабость, звучавшая в моих словах, ребятам не понравилась, но они промолчали.

– А что случилось? – отозвался Писатель. – Погиб ваш знакомый. Кто-то ему отрезал голову. Больше мы и сами не знаем. Пока.

– Он… от этого умер?

– Неизвестно. – Писатель еще раз оглядел нас. – Но судя по тому, что крови на кровати почти нет, голову ему отрезали потом. Вскрытие покажет.